Текст книги "Судьбы передвижников"

Основные даты жизни и творчества И. Н. Крамского

1837, 27 мая (8 июня) – родился в слободе Новая Сотня Острогожского уезда Воронежской губернии в семье мелкого чиновника Николая Фёдоровича Крамского.

1850 – Иван Крамской окончил Острогожское уездное училище. Работа в Острогожской думе. Знакомство с художником Михаилом Тулиновым.

1852 – уроки иконописи в Воронеже.

1853 – занятие ретушью. Разъезды по России с фотографом Данилевским.

1856 – приезд в Санкт-Петербург. Работа ретушером у фотографа.

1857 – поступление в Императорскую Академию художеств.

1860 – малая серебряная медаль за картину «Умирающий Ленский».

1861 – большая серебряная медаль за этюд с натуры.

1863 – малая золотая медаль за картину «Моисей источает воду из скалы».

9 ноября – «Бунт четырнадцати». Выход из Академии художеств.

Женитьба на Софье Николаевне Прохоровой.

Образование Санкт-Петербургской артели художников (просуществовала до 1871 года).

Рождение сына Николая.

Начало преподавания в Рисовальной школе Общества поощрения художеств (по 1868 год).

1865 – рождение сына Анатолия. Отъезд в Москву по приглашению профессора Алексея Маркова для росписи купола храма Христа Спасителя.

Август – выставка произведений Артели художников в Нижнем Новгороде.

1867 – рождение дочери Софьи.

1868, май – начало работы над портретной галереей «знаменитых русских людей» для Московского публичного и Румянцевского музеев (по июнь 1871 года).

1869 – получение звания академика. Поездка в Европу для знакомства с живописью старых мастеров.

1870, ноябрь – выход из состава Артели художников. Утверждение устава Товарищества передвижных художественных выставок.

1871 – рождение сына Ивана. Участие в 1-й Передвижной выставке («Майская ночь»).

1872 – картина «Христос в пустыне» куплена Павлом Третьяковым.

1873 – написание портретов Льва Толстого и Ивана Шишкина. Работа над заказом Павла Третьякова по созданию портретной галереи выдающихся деятелей русской культуры.

1876, апрель – выехал за границу.

Возвращение в Петербург в связи со смертью сына Марка (год рождения не установлен).

1877 – работа над портретом «Н. А. Некрасов в период “Последних песен”» (по 1878 год).

1878 – участие во Всемирной парижской выставке с работами передвижников.

1879 – смерть сына Ивана.

Конец года – перенёс тяжёлую болезнь.

1883 – написание картины «Неизвестная».

1884 – написание картины «Неутешное горе». Обострение болезни сердца. Отъезд на лечение на юг Франции.

1886 – обвинения Крамского со стороны передвижников в том, что он «предал идеалы» Товарищества.

1887, 24 марта (5 апреля) – Иван Николаевич Крамской скончался от сердечного приступа у мольберта.

Похоронен в Петербурге на Смоленском кладбище. В 1939 году прах Крамского был перезахоронен на Тихвинском кладбище с установкой нового памятника.

Николай николаевич Ге
(1831–1894)

Среди нас, художников, его знавших, об Ге надолго останется память, как о человеке живом и всюду возбуждавшем вопросы жизни, чрезвычайно отзывчивом и всегда готовом прийти на помощь. Он любил людей, особенно молодых и слабых, любил ласку и сам был ласков, всегда искал истину, нередко думал, что был к ней близок, но ненадолго, так как искание истины было в его природе…

Г. Г. Мясоедов

Творческий размах Николая Николаевича Ге более чем значителен. Талантливейшее полотно в жанре исторической живописи соседствует в наследии художника с прекрасными портретами современников и шокирующими откровениями «Страстного цикла». А ещё живописец Ге был отменным пейзажистом.

Мировоззрение Николая Николаевича расставляло в его искусстве акценты чрезвычайно требовательного отношения к нравственному облику человека. Произведения Ге, особенно позднего периода, обнаруживают сложную натуру творца, метавшегося в поисках высокодуховных истин. Воспитанный классическим искусством, художник дерзновенностью своих идейных поисков и самобытностью живописной техники взметнулся до уровня, добраться до которого большинству его современников оказалось не по силам. Интуитивно осознавая масштаб личности и грандиозность творческих устремлений Ге, публика, критика и братья по цеху смущённо терялись перед неистовой убеждённостью живописца. По словам Александра Бенуа, Ге «успел доказать присутствие в себе всех дарований, необходимых для истинно великого художника».

В родословии Николая Николаевича Ге прежде всего обращает на себя внимание французское происхождение русского художника. Прадед живописца – Матье Ге – представитель старинного французского дворянского рода – появился в России в 1789 году по причине кровожадного нрава разразившейся Великой французской революции. В приютившей его Москве бежавший француз не растерялся, иностранцев в Белокаменной тогда было много. Почувствовав себя среди них своим, Матье Ге «зажил довольно широко», открыв через некоторое время фабрику и обзаведясь семьёй. Сын и дочь, родившиеся у Матвея Ге – так стали именовать француза его новые соотечественники, – были, судя по всему, близнецами. Женская судьба Виктории Матвеевны Ге сложилась вполне удачно, правда, счастливый брак наследницы разорил её отца – солидное приданое дочери потребовало больших расходов. А Осип Матвеевич Ге служил в Конно-гренадёрском полку в Полтавской губернии и запомнился своим однополчанам весёлым малым, светский шарм которого производил впечатление на губернских дам, чем Осип Ге, разумеется, беззастенчиво пользовался. Но среди разгульной жизни молодого прапорщика нашлось место и для серьёзной страсти, ворвавшейся в его жизнь в лице Дарьи Коростовцевой из небольшого полтавского местечка Батьки. Женившись на своей возлюбленной, Осип Матвеевич планировал вместе с молодой супругой отправиться во Францию, но разорение отца принудило пересмотреть жизненные планы. Выйдя в отставку, Осип Ге поселился в родовом имении жены. Порванные связи с исторической родиной тем не менее так и не сделали Осипа Матвеевича по-настоящему русским. В браке родилось двое сыновей и четыре дочери. Поучившегося немного в частном пансионе города Зенькова Николая Осиповича Ге определили в Дворянский полк, позднее преобразованный в Константиновское военное училище. Приняв участие в походе русской армии на Париж 1814 года, Николай Ге прожил затем несколько лет во Франции, но вернулся в Россию, став «первым русским в роде Ге». Женился Николай Осипович на дочери проживавшего в Воронеже ссыльного польского дворянина – Елене Яковлевне Садовской. В этом провинциальном городе состоялось бракосочетание Елены и Николая Ге, здесь же молодые супруги свили семейное гнездо и произвели на свет троих сыновей – Осипа, Григория и Николая. Увы, когда младшему Николаю, родившемуся 15 февраля 1831 года, было всего три месяца, дети остались без матери. Елена Яковлевна умерла от холеры. Вскоре Николай Осипович, служивший при Провиантском департаменте Военного министерства, женился вторично, ушёл в отставку, продал воронежский дом и в 1836 году перебрался вместе с семьёй в Киев. Спустя некоторое время Николай Осипович Ге стал владельцем имения при селе Попелюхи Могилёвского уезда Подольской губернии, проявив себя в дальнейшем отличным хозяином. Вместе с площадью поместья росли и доходы его владельца, свою лепту в которые с 1851 года стал вносить винокуренный завод.

Сыновья Николая Осиповича учились в 1-й Киевской гимназии. Старший Осип окончил затем физико-математическое отделение Санкт-Петербургского университета. Конструирование аэростатов он успевал совмещать с участием в движении польских революционеров. Последнее стало причиной высылки Осипа Ге из имперской столицы. Жена и дочь Осипа Николаевича активно разделяли его политические взгляды. Мария Осиповна даже была выслана в Сибирь, где и скончалась двадцати четырёх лет от роду. Жизнь в столицах Осипу Николаевичу, судя по всему, была запрещена, и впоследствии он десять лет проведёт на хуторе брата Николая, занимаясь мирным пасечным делом.

Григорий Николаевич Ге начал свой деятельный жизненный путь офицером, а потом, уйдя в отставку, поселился в отцовском имении Подольской губернии и включился в работу Комитета по созданию проекта улучшения быта помещичьих крестьян, сразу отпустив на волю своих крепостных. В 1865 году Григорий Николаевич перебрался в Херсон и тоже нашёл себя в общественной жизни, став одним из основателей Библиотечного товарищества и открыв Херсонскую публичную библиотеку. Четыре дочери и сын не спасли брак Григория Ге с его женой Марией Дмитриевной, после развода уехавшей в Париж вместе с детьми и вошедшей, между прочим, в круг русских художников, группировавшихся тогда вокруг Алексея Боголюбова. После кончины Марии Дмитриевны в 1879 году дети вернулись к отцу, к тому времени жившему уже в Николаеве. И здесь Григорий Николаевич оставался неутомимым общественным деятелем, неоднократно избиравшимся в гласные Николаевской городской думы.

Склонность к художественному творчеству Николай Николаевич Ге проявил, ещё будучи гимназистом, но трезвые, рациональные соображения привели его в 1847 году на физико-математическое отделение Киевского, а спустя год – Санкт-Петербургского университетов. К тому времени здесь учился старший брат будущего художника, но помимо этого обстоятельства в имперскую столицу юношу манило желание приблизиться к подлинному, настоящему искусству. Надежды Николая оправдались. Университетские занятия не мешали ему посещать вечерние классы Академии художеств, и в 1850 году Ге делает свой окончательный выбор в пользу академии.

У братьев Ге был ещё родившийся в Киеве единокровный брат Иван. Поначалу Иван Николаевич занимался сельским хозяйством, но после пожара, превратившего родовую усадьбу в пепелище, кардинально сменил род деятельности, обратившись к литературному творчеству. Создание комедий и водевилей успешно сочеталось с театральной критикой и преподаванием на драматических курсах. А когда младший сын художника Николая Ге заразился увлечением дяди и решил стать актёром, Николай Николаевич категорически отверг столь недостойную, по его мнению, будущность для своего наследника.

В художественный мир молодой Николай Николаевич Ге вступил ярым приверженцем творчества Карла Брюллова. Великолепие «Последнего дня Помпеи» служило начинающему живописцу высоким образцом, и в академических работах ученика профессора Петра Васильевича Басина – Николая Ге – явно просматривается подражание стилистике его кумира.

Во время учёбы в Академии художеств Николай снимал квартиру вместе со своим другом – скульптором Пармёном Петровичем Забелло (Забело). Так случилось, что одно из писем сестры Пармёна – Анны, адресованное брату, было прочитано Николаем. Строки, написанные рукой девушки, произвели на молодого человека впечатление серьёзностью и глубиной суждений, и каждое следующее письмо Анны Николай теперь ждал с нетерпением. Забелло это понимал и позволял другу всё более и более очаровываться духовным обликом сестры, так заманчиво проступавшим на листах почтовой бумаги. Ни о чём не подозревавшая Анна коротала свои девичьи дни в родительской усадьбе на Черниговщине и в своих письмах брату обнаруживала столь удивительное единомыслие с Николаем, что Ге вступил в переписку с девушкой и вскоре вознамерился повести её под венец.

В 1856 году Ге женился на своей 24-летней избраннице Анне Петровне Забелло. А получив в 1857-м большую золотую медаль за картину на ветхозаветный сюжет «Аэндорская волшебница вызывает тень Самуила» и звание классного художника 1-й степени, 25-летний выпускник Академии художеств Николай Ге, воспользовавшись правом на заграничное пенсионерство, отправился вместе с женой в Рим, посетив по дороге Мюнхен, Париж и Саксонскую Швейцарию.

Возвышенность итальянского романтизма захватила Николая Ге. Художник создаёт огромное количество эскизов, в которых сюжеты из истории Древнего Рима перемежаются с милой обыденностью бытового жанра. Безмятежность начала новой счастливой жизни и предвкушение будущих свершений водит рукой художника, когда он пишет портреты и переносит на холст прелестные виды местной природы, но и в тех и других можно заметить глубоко запрятанное драматическое начало. Меняется, обретая индивидуальный почерк, живописная манера Ге.

Григорий Мясоедов оставил воспоминания о встречах с семьёй Ге во Флоренции, где в числе многочисленных общих друзей и менее знакомых ему лиц посещал дом супружеской четы. «Всем было ловко благодаря простоте и сердечности, с которой хозяева принимали своих гостей, – сообщает Григорий Григорьевич и продолжает: …у Ге, после искусства, всего более говорилось о политике. Господствующий тон был тон крайнего либерализма, подбитого философией и моралью. Спорили много, спорили с пеной у рта, не жалели ни слов, ни порицаний, ни восторгов, но всё это, не выходя из области пожеланий, кончалось мирным поглощением русского чая». Мясоедов вспоминал увлекательные, окрашенные страстным неравнодушием речи Николая Николаевича, придававшие его «апостольской» тёмно-русой голове необыкновенную выразительность, а ещё, как в разгар дискуссии у Ге «всегда подёргивались вверху мускулы правой стороны носа и щеки», от чего слова художника наливались пущей весомостью.

Восхищение своей женой, внешность которой была между тем далека от совершенства, не мешало Николаю Николаевичу любоваться знойными итальянками. Ге почему-то называл их всех Беатрисами и независимо от возраста общался с ними очень душевно. Женщины отвечали живописцу вниманием и расположением. Летом семья Ге вместе с друзьями выезжала в маленькую прибрежную деревушку Сан-Теренцо, соблазняясь красотой здешних видов и одновременно дешевизной жизни. Мясоедов вспоминал, как однажды всей компанией перебрались потом в Каррару, славную «…своей романтической красотой и роскошью каштановых лесов, разбросанных по горам, между которыми каскадами бежит речка Каррара». Знаменитые местные мраморные карьеры стали темой небольшой картины Ге «Перевозка мрамора» с отменно переданным живописцем полуденным зноем, в ослепительном свете которого тяжело повисли облака мраморной пыли, встревоженной копытами тянущих каменные глыбы волов.

Впрочем, тогда, как и впоследствии, работалось Николаю Николаевичу трудно. Изводя себя сомнениями и поисками, он имел обыкновение без конца переделывать свои произведения, но в творческую лабораторию посторонних не допускал, опасаясь внешних влияний. Шанс проникнуть в мастерскую художника появлялся только тогда, когда замысел живописца обретал определённость. Николай Ге стремится к свободе. «…кроме моего чувства добра, правды, как идеала, всё разрушено. Вот моя форма – разрушение» – так комментирует Ге свои творческие искания, имея в виду отказ от застывшего академизма, и, словно в подтверждение сказанного, приступает к работе с символическим названием «Разрушение Иерусалимского храма», всё же не принесшую художнику удовлетворения. Степень переживания творческой неудачи была столь велика, что Николай Николаевич всерьёз задумался о правомерности своих художественных амбиций.

В 1858 году Ге посчастливилось увидеть в Риме «Явление Христа народу» и познакомиться с автором легендарного полотна, но полученное впечатление тогда не смогло потеснить его восхищение живописью Карла Павловича Брюллова. Ге по-прежнему предан стилистике великого Карла, и всё же громадный холст Александра Иванова бросил в благодатную почву таланта молодого живописца зерно осознания права художника быть свободным интерпретатором самых, казалось бы, канонических тем. Николай Николаевич так позднее выскажется о сделанном тогда открытии: «Найти свою мысль, своё чувство в вечном, истинном… и есть задача искусства». Евангельская история становится для художника неиссякаемым источником для живописного осмысления понятий сложных, глубинных, неподвластных времени.

Уверенно двинувшись по этому пути, Николай Ге создаёт в 1863 году «Тайную вечерю». На родине художника картина произвела впечатление своей новизной трактовки хрестоматийной сцены. «Тайная вечеря» была воспринята соотечественниками Ге не иначе как прорыв в живописи на библейские сюжеты. И действительно, презрев привычную внешнюю форму, художник дал волю собственным представлениям, и под его кистью проступили живые человеческие эмоции. Картиной восхищался Репин, её копировал Крамской, а в творчестве Поленова, не без влияния этого произведения, оформилось его искусство на библейскую тему. Громкий успех вознёс Николая Николаевича до уровня профессора живописи, минуя звание академика. «Тайную вечерю» Ге купил сам император Александр II.

Триумфальное признание не удержало художника в Петербурге, но в Италию он вернулся преисполненный готовности к принципиально иному способу самовыражения. Композиции «Вестники Воскресения» и «Христос в Гефсиманском саду» Ге написал быстро. Энергия авторского сопереживания библейскому действу ускорила наложение возбуждённых фактурных мазков. Воображение, подгоняемое раскрепощённой мыслью, было готово к экспериментам. И по этой, вероятно, причине ожидаемого успеха картины не принесли. Выставленные в зале академии, они вызвали недоумение, а «Вестники Воскресения» – так и вовсе злорадные насмешки. В 1867 году во Флоренции немного в рембрандтовском стиле Ге написал прекрасный портрет Александра Ивановича Герцена.

Флорентийские встречи Николая Ге с Григорием Григорьевичем Мясоедовым, их общий интерес к английским передвижным выставкам подвели художников к мысли, что подобная, возможно более усовершенствованная практика помогла бы русским художникам наладить сбыт своих произведений, не говоря уже об открывающихся вместе с тем возможностях знакомства провинции с искусством.

Желание быть рядом с собратьями по цеху, особенно в преддверии рождения Товарищества передвижных художественных выставок, о котором самим Ге так много думалось и говорилось, окончательно вернуло Николая Николаевича вместе с семьёй на родину. Произошло это в 1870 году. В Италии родились сыновья супругов Ге – Пётр и Николай. Имея в виду разные внешние данные мальчиков, родители ласково называли их «беленький и чёрненький». В Россию сыновья художника приехали говорящими по-русски гораздо хуже, чем по-итальянски.

После ароматной и тёплой неги Италии Петербург обдал Ге бодрящим холодом нигилизма, распространявшим свои упрощённо-рациональные взгляды даже на искусство. К таким настроениям художник отнёсся с пониманием, тем более что они оказались созвучны его новым творческим установкам, отвергавшим в живописи чрезмерную старательность и подробность. Николай Ге теперь считает «развратом» «бесплодные упражнения в искусстве». В приоритете – выражение главного скупыми, но выразительными средствами.

В столице Мясоедов нашёл Ге всё таким-же энергичным и увлечённым, заметив при этом, что в «…первые годы пребывания Николая Николаевича в Петербурге он сохранял тепло, которое привёз из Италии». Ге с энтузиазмом взялся за воплощение в жизнь заманчивой идеи передвижничества, став одним из учредителей и авторов устава творческого объединения, никак с Академией художеств не связанного. Избранный в члены правления учреждённого ТПХВ, он увлечённо решал организационные вопросы, продумывал маршруты выставок и, как человек с математическим образованием, деловито отслеживал движение финансов организации, предложив для этого особую систему счетоводства.

Ясная идейная концепция Товарищества передвижников поначалу отвлекла Ге от новозаветных тем, настойчиво подсказывая исторический сюжет. Этот традиционный жанр, утомлённый навязанной ему и уже наскучившей формой, требовал свежего взгляда и исполнения. Дадим слово самому Николаю Ге: «…я вернулся… совершенным итальянцем, видящим всё в России в новом свете. Я чувствовал во всём и везде влияние и след петровской реформы. Чувство это было так сильно, что я невольно увлёкся Петром и, под влиянием этого увлечения, задумал свою картину “Пётр I и царевич Алексей”». Один эскиз будущей картины сменялся другим, прежде чем определилась выразительная композиция с неоднозначной трактовкой характеров персонажей, далёкой от принципа разделения на «белое» и «чёрное» – более приемлемого, по мнению художника, для изображения выложенного в голландском стиле пола в петергофских царских покоях. Николай Николаевич так впоследствии поведал о своей подготовке к этой работе: «Исторические картины тяжело писать, такие, которые бы не переходили в исторический жанр. Надо делать массу изысканий, потому что люди в своей общественной борьбе далеки от идеала. Во время писания картины “Пётр I и царевич Алексей” я питал симпатии к Петру, но затем, изучив многие документы, увидел, что симпатии не может быть. Я взвинчивал в себе симпатию к Петру, говорил, что у него общественные интересы были выше чувства отца, и это оправдывало жестокость его, но убивало идеал…» Сильнейшее внутреннее напряжение изображённой Ге сцены в контрасте с кажущимся внешним спокойствием персонажей значительно обогатило представления публики об известном историческом конфликте отца и сына тонкими психологическими подробностями.

Приобретённый Павлом Михайловичем Третьяковым ещё в мастерской художника холст «Пётр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе» предстал во всём своём насыщенном драматизмом великолепии на 1-й Передвижной выставке и наградил художественную интуицию Николая Ге огромным успехом. Не обошёл он и другие работы Ге, показанные тогда в том же экспозиционном пространстве, в том числе портреты Ивана Сергеевича Тургенева и Николая Ивановича Костомарова. Художника очень воодушевила одержанная победа. Многие выдающиеся деятели отечественной культуры теперь спешат на «четверги» Николая Ге, проходившие в его петербургской квартире, обстановка которой с журналами «Вестник Европы», «Отечественные записки», «Современник», «Русское слово» на столике в гостиной в полной мере отражала общественно-политическую позицию хозяина дома. Красноречие часто дружит с идейной убеждённостью. Сошлись эти качества и в натуре Николая Ге, он не терялся на фоне своих талантливых гостей.

Желая соответствовать художественным концепциям Товарищества, окрылённый недавним большим успехом Николай Николаевич берётся за историческую и жанровую композиции: «Екатерина II у гроба императрицы Елизаветы» и «А. С. Пушкин в селе Михайловском». Представленные на передвижных выставках 1874 и 1875 годов, они разочаровали многочисленных поклонников, появившихся у живописца после «Петра и Алексея». Свободолюбивая художественная органика Ге явно испытывала дискомфорт в попытке соответствовать ожиданиям публики. Отчаянный спор внутренних творческих побуждений живописца и внешних установок достиг такого уровня непримиримости, что по итогам 3-й Передвижной выставки Крамской скорбно констатировал: «Ге – погиб».

Раздражение Николая Николаевича, не желавшего смиряться с неудачами, подвергло испытанию дружеские отношения художника с передвижниками. Ещё не вполне осознавая причину, Ге связывал неуспех с ошибочным выбором исторического сюжета, но возникший вскоре замысел картины «Царь Борис Годунов допрашивает царицу Марфу о смерти Дмитрия» помог ему в этом разувериться. На фоне творческих неудач Николая Ге мужало мастерство Ивана Крамского, уже считавшего себя вправе досадливо вздохнуть: «Я устал защищать ваши картины, Николай Николаевич».

Ге, разумеется, очень болезненно реагировал на подобные реплики и, разочаровавшись в историческом жанре, всё более склонялся к портретной живописи. Ему не приходилось утруждать себя поиском интересных моделей. Они были рядом – выдающиеся деятели с неоднозначными характерами и сложным внутренним миром: Николай Костомаров, Михаил Салтыков-Щедрин, Николай Некрасов, Иван Тургенев, Николай Бакунин, Александр Пыпин, Пётр Кочубей, Виктор Гаевский, Алексей Потехин. И всё же растущая портретная галерея не вполне удовлетворяла Ге. Он чувствовал, что «стал теряться в самом себе». О тогдашнем угнетённом своём состоянии Ге впоследствии напишет так: «…всё, что казалось мне хорошим и добрым, стало казаться ветхим и лживым. Я понял, что у меня нет идеала! Продолжать в том же роде не мог уже, а настоящей дороги не было видно. Все, что могло бы составить моё материальное благосостояние, шло вразрез с тем, что мною чувствовалось на душе».

«Материальное благосостояние» Николая Николаевича действительно оставляло желать лучшего. Картины художника очень плохо продавались, и жизнь в столице хлебосольным домом стала для него непосильной ношей. Содержание семьи требовало стабильного дохода, получение которого спорило со своенравным рефлексирующим творческим началом художника, всё более сосредотачивавшимся на поиске смыслов и правды. К тому же Ге укреплялся во мнении, что искусство как «духовное занятие» не должно сводиться к написанию картин по заказу, что академическое профессорство истинному творчеству совершенно ни к чему и только стесняет его. Ради обретения свободы, слияния с жизнью подлинной, без мишуры столичного существования Николай Ге вместе с семьёй в 1876 году покинул Петербург и обосновался на малороссийском хуторе Ивановском, что на Черниговщине. Это были родные места жены художника. Здесь, на хуторе, Ге вспоминал свой романтический настрой лучезарного итальянского периода и последовавший за этим, казалось, искренний интерес к историческому жанру как нечто, имеющее к нему, теперешнему, весьма отдалённое отношение. Много к тому времени успело накопиться разочарований – и в либеральных воззрениях, и в людях, подвергших сомнению строптивый талант.

За счёт прикупленной в долг земли черниговское имение удалось несколько расширить. Надежды на материальную независимость связывались отныне с ведением сельского хозяйства, а в перерывах можно было творить у мольберта, игнорируя мнение критики. Деревянный, обложенный кирпичом, имевший «своеобразную форму» дом и хозяйственные постройки усадьбы Ге тонули в зелени деревьев. «В доме было шесть комнат… Обстановка была самая простая, и главное украшение комнат составляли портреты, а в мастерской картины».

Деревенская трудовая жизнь увела Ге в мрак неизвестности для тех, кто ещё недавно с ним тесно общался в Петербурге. До отдалённой черниговской провинции, приютившей художника, иногда добирались его друзья по Товариществу и приходили к убеждению, что для искусства Ге потерян, но сам Николай Николаевич так не считал, пестуя в себе новое отношение к жизни и творчеству. И когда в Петербурге уже смирились с молчанием Ге, на 8-й Передвижной выставке (1880 год) перед взором столичной публики неожиданно предстала его картина «Милосердие». Живописное воплощение идеи жизни совестливой и сострадательной критика не одобрила. Чрезвычайно огорчённый нападками, художник увёз «Милосердие» к себе, на хутор. Впоследствии он напишет на этом холсте другое произведение, но тогда всем стало ясно – уединившееся интеллектуально-духовное развитие Ге уводит его от реализма передвижников.

Николай Ге (сидит слева) с семьёй сына Николая (сидит справа) на хуторе Ивановском. 1891 г. Фото Л. М. Ковальского

Мастерская Николая Ге на хуторе Ивановском. 1894 г. Фото с рисунка Г. Н. Ге, брата художника

Осенью 1880 года поиски типажей для «Запорожцев» привели Илью Репина на Украину. Двое суток он гостил на хуторе Ге и нашёл его постаревшим, заметно изменившимся внешне. «Видно было, что он хандрит и скучает; большею частью он мрачно молчал, – вспоминал позднее Илья Ефимович. – К интимным разговорам он и прежде не чувствовал никакой охоты. Ему всегда нужна была трибуна. А теперь с его языка срывались только короткие фразы с едкими сарказмами. О Петербурге он говорил со злостью и отвращением, передвижную выставку презирал, Крамского ненавидел и едко смеялся над ним…» Не укрылось от взора Репина и то опечалившее его обстоятельство, что Ге стал ещё более пренебрегать классическими принципами работы живописца. Нарочитое усердие он теперь считает ненужным и вредным, обслуживающим ничего не значащую форму. Ге с гордостью знакомил Репина с впечатляющими результатами своих крестьянских трудов, и гостю показалось, что Анна Петровна чувствовала себя на природе, вдали от столицы, вполне комфортно, и только «беспокойное состояние мужа нарушало гармонию её жизни». Когда Ге продемонстрировал Илье Ефимовичу превосходный портрет сына Петра, исполненный рукой старшего отпрыска художника, Репин в недоумении спросил, собирается ли Николай Ге-младший серьёзно осваивать мастерство живописи под руководством отца? Помолчав, Николай Николаевич иронично задал гостю встречный вопрос: «Разве искусству можно учить?!» И, опережая ещё большее удивление Репина, уверенно заявил: «…я его никогда не учил, я и не способен учить, – этот мальчик рисует уже лучше меня. Зачем же тут Академия, к чему эти школы? К чему учиться специально?..»

Репину вторит навестивший Ге в Ивановском Мясоедов. Григорий Григорьевич тоже заметил, что в натуре доброго друга проросли «ворчливость и нетерпимость моралиста», чем художник немало изводил домочадцев. Близость к земле, нуждам простого народа изменила характер и нравственные ориентиры Николая Николаевича быстрее, чем можно было предположить, и его сформированные трудовой жизнью принципы совершенно совпали со взглядами Льва Толстого. Фраза «Наша нелюбовь к низшим – причина их плохого состояния», прочитанная художником в одной из статей Толстого, внедрилась в сознание Ге формулой жизни, не требующей доказательств. Живописец счёл своим долгом лично сообщить писателю, что он признаёт в нём своего идейного руководителя. Николай Николаевич очень сблизился с Толстым, став чуть ли не членом его семьи, и многим стало казаться, что художник впал в интеллектуальную зависимость от писателя. Приняв всей душой призыв Толстого довольствоваться малым и быть ближе к простому люду, Николай Николаевич в крестьянской одежде с посохом в руке и котомкой за спиной мог на дорогах Малороссии проповедовать нравственный образ жизни. В таком обличье никто не признавал в нём известного художника, иногда его принимали за юродивого.

В следующий свой визит на хутор Ивановский, Мясоедов нашёл Николая Ге уже абсолютным толстовцем. Художник стал вегетарианцем, бросил курить, отдал часть принадлежавшей ему земли крестьянам и безвозмездно клал в их избах печи. Увидев Ге после выполнения такой работы с глиной в волосах, с исцарапанной лысиной и с деревянным блюдом в руках с вишнями и ковригой хлеба, Мясоедов спросил в недоумении: «Разве у вас мало хлеба?» Николай Николаевич ответил приятелю с наставительной неторопливостью мудреца: «Душечка, никогда не нужно отказываться от выражения благодарности, ибо дело святое помогать друг другу!»