Текст книги "Разлучница"

Ася боялась смотреть в лицо Марте Павловне, когда выдирала из своего желания предстать перед ней отличной от толпы, любящей всех людей, правду: она вот-вот с этими самыми людьми перессорится – непристойно, грубо, скандально. И потом умрет. А что ей останется после этого? «И Кира Петровна, которая день и ночь твердит, что меня объедает сволочь и что презирает меня за открытость навстречу такой же точно сволочи, восторжествует», – подумала Ася. Ее передернуло. Сколько можно жить назло Кире Петровне? Она решилась и сообщила Марте Павловне, что не видит больше смысла ни в старых, ни в новых знакомствах. Вся ее философия разваливалась – этакое полено наивности под топором времени. В печь его, хорошо просушенное обстоятельствами, пусть себе превращается в золу печального опыта. Вот только греться у этой печурки будет не Ася, а любители посудачить о ее несуразности…

И тут искательница поняла наконец, до чего дожилась с теткой мужа. Во-первых, она и впрямь считала себя ненормальной. Во-вторых, ждала от старой художницы спасения. Но та лишь заботливо долила ей чаю. И понимающе кивнула. Молча.

– Я пойду и сдамся психиатру! – крикнула Ася, забыв о приличиях. – Марта Павловна, я ведь сейчас про себя назвала ваш кивок понимающим только потому, что вы опустили и подняли голову, а не повели ею из стороны в сторону!

– И правильно. Я еще только пытаюсь понять вас, Асенька, – не жалостливо, но деловито сказала Марта Павловна.

И Ася, вмиг успокоившись, продолжила. Да, все события, причины, следствия, судьбы есть результат контактов человека с человеком. Ася расширила эти контакты невообразимо, вложила в них всю себя, рассчитывая на интересную жизнь. И где события? Что изменилось в ее судьбе? Саша зарабатывает деньги, Кира Петровна, помогая по хозяйству, воображает, будто хозяйничает, Дашка растет. И кажется, любые изменения может внести лишь время. Но и его Ася больше не ощущает. И каждый следующий знакомый похож на предыдущего. И Ася похожа на них на всех разом.

В общем, Ася воспользовалась тактичным молчанием Марты Павловны полностью. Впервые в жизни за три часа ее ни разу не перебили. Иногда Ася даже украдкой взглядывала на художницу – не спит ли. Но та слушала напряженно и серьезно. «Как странно, – мелькнуло в Асе, – у Киры Петровны, оказывается, нет выражения глаз, только лица. А у Марты глаза живые». Она опомнилась и попросила:

– Извините меня. Просто мне очень, очень плохо.

Ася думала о том, что Кира Петровна заткнула бы ее сразу торжествующим: «Я тебя предупреждала». Самые близкие люди неизбежно превратили бы ее монолог в диалог, оттягивая внимание, участие, вдохновение на себя. А случись Асе заупрямиться и отказаться переходить на их драгоценные личности, быстро нашли бы повод прекратить разговор. Но слов Марты Павловны Асе пришлось ждать и ждать. Над сказанным ею кто-то мучительно размышлял – с ума сойти! Марта Павловна могла произнести ответную трехчасовую речь. Вряд ли Ася, которая выдохлась и сникла, выдержала бы, но право признавала. Однако старая художница была лаконична:

– Вы искали друга, Асенька. Никто не виноват, что он оказался таким, скажем, громоздким и не слишком уютным. Что не хватает недели, чтобы принять у себя или оббежать самой все его составляющие. Он сложен из черт и черточек полусотни разных людей. На моей памяти еще никто вашим путем не ходил. Либо пытались переделать реального человека, либо придумывали себе идеального, либо начинали дружить только с самим собой. Вы необыкновенно выносливы, детка. И вам пора самовыразиться как-то, делом, извините, заняться. Отдайтесь душой не кому-то, а чему-то и постарайтесь это что-то одухотворить. Влияние людей друг на друга бесспорно. Но каких изменений судьбы вы от них ждете, если не имеете личной цели, личной творческой задачи?

Даже по прошествии нескольких лет Ася благодарно плакала, вспоминая неуверенный глуховатый голос Марты Павловны. А тогда она поторопилась. Ей хотелось немедленно сделать для художницы что-то приятное и полезное, доказать, как ценит она ее совет.

– Марта Павловна, пожалуйста, займитесь со мной графикой, – выпалила Ася. – Только с расценками не скромничайте, ладно?

Художница порыву обрадовалась.

– Вы окончили художественную школу, архитектурный институт, значит, не совсем дилетантка, – одобрила она. – Платы я не назначу, не обижайте меня деньгами. Ко мне в мастерскую захаживал один инженер-физик. Ему было за тридцать. И он хотел стать скульптором. Над ним смеялись. Но он преуспел. Так что шанс всегда есть. Но простите, Асенька, что получится из вас, я не знаю. И потом, – Марта Павловна засмущалась, – еще неизвестно, кому эти занятия нужнее, мне или вам.

Вот тогда Ася и устроила Кире Петровне зимнюю грозу. То есть, заявившись в десять часов вечера, объявила домашним, что бросает работу с намерением стать графиком. Саша бурно ее поддержал. Жена мучилась, рассчитывая чужие проекты; он с институтской поры знал, что она способна на большее, но не в архитектуре. Ее бродяжничество он воспринимал как поединок со скукой. И полагал, что, уделяй он ей время, все было бы замечательно. Конечно, она не станет художницей, поздно. Но хоть увлечется, развеется. Кира Петровна смолчала. Если племянник оправдывает безответственную выходку жены, надо с ним согласиться. Он уже построил роскошную дачу. Он почти готов был купить собственную квартиру. И только мольбы тетки не бросать ее, но и не перевозить из привычных стен, подкрепленные напоминанием о некогда данном ему приюте, держали Сашу рядом. Его ночная кукушка, ни за что не оставившая бы Дашу с чужой нянькой, тоже пока молчала. И вообще, Кире Петровне в голову не приходило спорить с мужчиной, который в месяц на питание выдавал столько, сколько она за десять лет на почте не заработала. С мужчиной, который ездил за границу и в тамошних магазинах не забывал о старой тетке. С мужчиной, который пахал, никогда не напивался допьяна и не бил домашних. А Аська завтра свое получит. Уж ее-то, тунеядку, позор честной семьи, Кира Петровна не пощадит. Для Аси намерения Киры Петровны сюрпризом не были.

Утром, проводив Сашу на работу, Дашу в школу, женщины сошлись в кухне, сели за стол и в молчании выпили кофе. Ася закурила, сознательно добыв огонь для воспламенения горючей смеси, переполнявшей тетку. Взорвалось сразу:

– Не кури при мне! У меня одно здоровье! Совсем распустилась, буржуйка!

– Кондиционер включен. Хочу и курю.

Асе необходимо было поскорее начать, чтобы закончить к возвращению Саши. Кира Петровна мгновенно прекращала любого накала скандал, стоило ей услышать, как племянник открывает своим ключом дверь. Ася поражалась. У старухи сразу высыхали слезы, выравнивалось дыхание и появлялась ласковая улыбка на губах. Хоть за секунду до этого Ася верила ее стону: «Все, до смерти довела меня, паразитка, убийца». Но как только Саша уходил, она стартовала с того места, на котором вчера остановилась.

– Да, ты хочешь курить. Ты хочешь то, хочешь это! Мы-то одно слово знали – «надо». И желания у нас были нехитрые, чистые – поесть, одеться. А вам бы напиться, накуриться, украсть, убить!

– Крадут и убивают, между прочим, тоже, в сущности, из желания поесть и одеться, – проворчала Ася. – И перестаньте, пожалуйста, выкать и мыкать. Не обобщайте. Говорите: «Я знала одно слово – «надо». У меня были такие-то желания. Ты, Ася, хочешь напиться, накуриться, стащить мою пенсию и убить меня в моем собственном доме». Тогда у нас будет предмет разговора.

«Убить иногда действительно сильно хочется, – подумала Ася. И, посмотрев на тетку, решила: – И ей меня тоже».

– Ты меня не учи! – прикрикнула Кира Петровна.

– Но вы же постоянно проделываете это со мной.

– А ты не ровняйся! Я всю жизнь от зари до зари…

– Вот что, – перебила Ася, – давайте прямо перейдем к моему вчерашнему решению.

– Вчерашнему решению? – зло переспросила Кира Петровна. И вдруг спокойно усмехнулась:

– Да порть ты бумагу на здоровье. При Сашкиных деньжищах можно. Считаешь тетку дурой? Я догадываюсь, что ты вообще работать не желаешь. Ты не думаешь, что можно овдоветь в одночасье. Что бросит он тебя, никчемную, скоро. С чем тогда останешься? Тебе на собственный авторитет у людей плевать. Была человеком, а стала домохозяйкой с дипломом. Любая уборщица на государственной службе теперь знатнее тебя. Случись с ней что, есть куда ткнуться за пособием.

Готовая к категорическому «брось», Ася даже не обрадовалась милостыне в виде дозволения портить бумагу.

– Не в домохозяйки рвусь, Кира Петровна. Пока существует дом и семья, я была, есть и буду домохозяйкой. И не развлекаться я решила…

– На тебя ничем не угодишь, – обиделась Кира Петровна.

– Не нужно мне угождать! – взвыла Ася. – Вы понять меня попробуйте.

Кира Петровна, угождавшая, собственно, Саше, который разрешил жене маяться дурью, гипнотически уставилась на Асю:

– Понять тебя легко. С жиру бесишься. Повторяю, останешься без мужа, без специальности, без стажа, без пенсии у дочери на шее – вспомнишь мои слова.

Ася съежилась.

– Кира Петровна, – севшим, из самых глубин гортани извлекаемым голосом сказала она, – мне надоело жить на всякий случай, тем более случай трагический. Вы никогда не выслушивали меня до конца. А я вас никогда ни о чем не просила. Сейчас требую – слушайте. И повнимательнее.

Тетка странно покосилась на крепко схваченный Асей керамический кофейник и торопливо пододвинула свою чашку:

– Ты мне кофейку плесни и говори.

Тон был чуть ли не заискивающим. Асе потребовалось время, чтобы проанализировать эту перемену. В итоге она захохотала:

– Кира Петровна, вы испугались, что я вас этим кофейником…

– Всяко в семьях бывает, – пробурчала старуха.

– Тетя Кира, я пас, – тихо и как-то робко сказала Ася. – Не дай мне бог до такого, до допущения, что родной человек способен тяжелым предметом по башке врезать, а не до нищенства дожить. Да, и Бога, похоже, нет. Прав один мой знакомый врач. «Не морочьте меня, – просит. – Если человек способен в доли секунды отличить грубым физическим ртом крупинку речного песка от крупинки песка сахарного, то почему он нежной душой под чутким божьим руководством десятилетиями не различает добро и зло, правду и ложь».

– Уж я-то различаю, – зловеще уверила Кира Петровна. – Денег и славы на всех не хватает – вот правда. Мне долго внушали, что только захоти – и всего честно добьешься. Да я другое вокруг видела. Таилась, соглашалась, дескать, конечно, всем все пути настежь распахнуты. Тебе первой открылась. Научить хотела, чтобы ты зря не гонялась черт знает за чем, чтобы поменьше мук испытала. И вот как оно получилось, – сильно и горько вздохнула старуха.

– Интересно, почему именно мне? – миролюбиво спросила Ася, которой опять стало жалко Киру Петровну. За всю жизнь сделала единственное жутковатое открытие, а мир в лице жены племянника отказался его признать.

– Потому что ты – сирота, никому не нужная. Тебе сидеть бы тихо и благодарить Бога денно и нощно за то, что Сашу послал. Что ты о себе вообразила? Ты же бессильная, – ответствовала Кира Петровна и порывисто удалилась в свою комнату.

Ася заплакала. Ее родители спящими погибли в горящей даче, когда ей было около года. Малышку взяла к себе бабушка, которая упрямо не умирала до Асиного совершеннолетия, хотя и болела очень. Бедняжка онемела от горя. И за годы, проведенные с ней, Ася слышала только две фразы: «Кушать хочешь? Уроки выучила?» И еще бабушка часто гладила ее по голове.

Ася часок потосковала в слезах, но деятельная натура не позволяла дольше. Она взяла чистую дочкину тетрадку и составила длинный-предлинный перечень своих друзей и приятелей. После математических вычислений столбиком она резко поднялась, шепча:

– Если проводить у каждого не больше десяти минут, за неделю успею.

И успела. Она обошла всех до одного, вычеркивая после визита фамилию или оставляя ее в списке. В результате вымарывания избежали четыре имени. Дело в том, что на сей раз Ася выясняла степень похожести людей на Киру Петровну. Она не вела отвлеченных разговоров, а задавала пару житейских вопросов, почерпнутых из основополагающих высказываний тетки. Пол, возраст, образование, стадия карьеры на ответы влиять могли, должны были, но почему-то не влияли. Споро и решительно кучковались вокруг «правды» Киры Петровны разбогатевшие и обедневшие, семейные и одинокие, хитрые и простодушные, умные и глупые. «Господи, – ошеломленно твердила про себя Ася, – да они же абсолютно одинаковые все. С чего им друг друга бояться? А ведь боятся. И искусство жить видят в нанесении первого удара из-за угла или молниеносной ответной подлости. И лгут, лгут, лгут… И будто вопят постоянно: мне, мне, мне… На кого же я потратила молодость? Кира Петровна под боком была, этого достаточно. Она просто не приучена философствовать. Впрочем, разве ее взгляды – не философия?»

Ася не задумывалась, торопится опять с выводами или нет. Она никогда не боялась ошибаться. Она стыдилась греха, но не стеснялась его. Ей было трудно разобраться в себе, однако, поняв или решив, что поступила дурно, она всегда пребывала в готовности публичного покаяния. Исповедь с глазу на глаз со священником ее не устраивала. «Где напакостила, там и кайся, – часто повторяла упрямица. – Чтобы люди веру в справедливость не теряли». Зная, что про ее извинения неизбежно станет известно множеству лишних людей, что, услышав «прости», обиженный, будто с цепи сорвавшись, примется трезвонить об этом направо и налево, все переврет и наговорит про нее гадостей, Ася все равно удовлетворяла моральные иски. Она понимала людей не хуже Киры Петровны. Но ждала от них не гадостей и не почтения, а новых знаний, ощущений, задач для решения. Потому что отлично помнила смерть своей кроткой бабушки.

Ася была уверена, что та скажет ей что-ни будь мудрое, тайное, выношенное в себе за годы молчания. Что ответит на накопившиеся в совместной жизни вопросы, надоумит, как быть дальше, последней волей благословит на удачу, на радость, на счастье. А она боролась с концом, бредя о собственном, никакого отношения к внучке не имевшем. И, проиграв, застыла с лицом хмурым и отчаянным. Так и отошла, подзывая Асю лишь по крайним своим нуждам. Ася была девочкой доброй, вполне допускавшей, что не до нее было мученице на смертном одре. Спасибо, что не бросила когда-то в детском доме. Но чувство разочарования не покинуло ее до сих пор. Бабушка умерла, а ковер равнодушно лежал на полу. Сколько она ругала внучку, которая норовила провезти по нему раскладушку, вместо того чтобы взять и пронести. Или история с телефоном. Соседи по коммуналке решили поставить его вскладчину, но бабушка отказалась внести совсем маленькую сумму, как Ася ни умоляла. Ну и стало основным их развлечением следить, чтобы девочка средством связи не пользовалась. Труднее всего было втолковать одноклассникам, почему их смачно посылают матом, когда они просят ее к общему телефону. Было немало таких мелочей, оправданных самим бабушкиным существованием, но совершенно бессмысленных без нее.

Казалось бы, и радуйся невоспитанная, незаласканная Асенька урокам Киры Петровны. Ан нет. С Сашиной теткой Ася была равна, как живая с живой. Теперь она точно знала, что с мертвых спроса никакого. И что можно в качестве последнего напутствия остающимся бедовать на этом свете, завещать скатывать на лето единственный ковер. А можно и ничего не сказать: ждать окончания приступа, облегчения, выздоровления до последнего вздоха.

После бабушкиной смерти Ася молилась, чтобы на небе никого не наказывали за причиненное ей зло.

– Господи, все прощаю, никого не надо карать, ничего такого уж страшного мне не сделали, я же понимаю – для меня старались и для себя тоже немножко, это нормально, никто ничем передо мной не провинился. А за то, что кто-то от меня горе вытерпел, надо щедро наградить, я вредная, я могу сильно обидеть и даже не заметить, – бессвязно бормотала боявшаяся спать в пустой комнате Ася.

Кира Петровна этой молитвы не одобрила бы. «Любовь надо делом доказывать. Живых надо беречь», – говаривала она. Но уже ясно было, что под делом она подразумевала мытье полов, а под живыми лишь себя. Поэтому Ася жестко возражала: «С живыми нужно жить».

После своих социологических исследований в стане приятелей Ася купила пять красных гвоздик, обожаемых Кирой Петровной, и бутылку шампанского. Расставила бокалы, конфеты, фрукты и позвала тетку в комнату. У Киры Петровны не дрогнули ни рука, принявшая букет, ни голос, справившийся о празднике.

– Многоуважаемая Кира Петровна, – начала Ася, стараясь не брать дурашливых нот, – позвольте поблагодарить вас за науку.

– Одумалась? – процедила старуха сквозь съемные протезы.

– Да, – твердо сообщила Ася. – И давайте за это выпьем.

Кира Петровна стала пить мелкими глотками. Чинно оценила: «Вкусное» – и обильно влила в себя шампанское.

– Марта Павловна, уверяю вас, никогда не заставила бы меня решиться на такое, – проникновенно продолжила Ася. – Только ваш пример мне помог, дал силы.

– Да что там твоя Марта! Кто ее знает, кто уважает? – победно поддакнула Кира Петровна. – Не бегай к ней больше. И гони всю свою шушеру. У Саши такие друзья важные, есть к кому сходить, есть кого принять. Живите в свое удовольствие. Эх, Ася, мне бы на твое место. Разве я докатилась бы до такого – с нищими сумасшедшими водиться, себя принижать. Я бы ух какая гордая была. Мне бы люди издали кланялись. А я, зная про их завистливость, не расслаблялась бы, не верила.

– Я тоже так считаю, – закивала Ася. – Вы достоинство жены богатого мужа, да еще образованной, да работающей, не уронили бы. Вы вообще дама европейского уровня.

– Деревенская я, – прослезилась Кира Петровна. – Неграмотная почти.

– А в Европе и деревни есть, – поднажала Ася. – Я надеюсь, Кира Петровна, что мы впредь не будем ссориться и расстраивать друг друга. Прямо сейчас выпьем еще немного и покончим с несовпадением взглядов раз и навсегда. Я прошу прощения за все свои выпады против вас, за грубость и хамство. Вы жили в ужасное время, в ужасной стране. Наверное, я не в состоянии понять вас.

– Я родная тетка Саше, а ты постоянно силишься нас с ним разорить и опозорить перед людьми, – не слишком размякла в шампанском черствая Кира Петровна.

Женщины пригубили сладкую колючую жидкость. Старая ждала от молодой красивого эпилога. Ася перевела дух и заговорила:

– Повторяю, Кира Петровна, огромное вам спасибо за то, что я наконец решилась поискать свое место под солнцем. Оно одно на всех. Вы без устали призываете меня последовать вашему примеру. Но вы не можете учить меня обращаться с деньгами, потому что бедны. Потому что живете за счет Саши, так же как я. Вы не можете учить меня воспитывать дочь, потому что собственный сын в вас не нуждается. Вы не можете учить меня делать карьеру, потому что свой трудовой марафон от начала до конца прошли в одной крохотной должности. Вы даже не пробуете осознать, что разумнее было бы посоветовать: «Ася, хочешь счастья – не делай как я. Делай наоборот». Я никогда не произнесла бы этих мордующих ва ше самолюбие слов, не допекай вы меня десять лет. Вы умертвили тысячи моих невосстановимых нервных клеток. Я уже чувствую себя старухой, которой ничего не интересно, ничего не нужно. Которая наперед знает: все всегда везде плохо кончится. Вы презираете людей, боитесь их и заискиваете перед ними. Мне это не подходит. Я такого не выдержу, я сойду с ума. И от ныне буду жить так, как сама хочу. Я, простите, буду уходить и запираться от вас, стоит вам начать измываться надо мной миллионным повторением однажды высказанного. Вы собой убедили меня в том, что следовать вашим рекомендациям смертельно опасно. Я не собираюсь приспосаб ливаться к изменениям, производимым в мире другими людьми. Я тоже хочу действовать. Я хочу прожить собственную, а не вашу жизнь в иных условиях. Понимаете? Кто вам сказал, что нынче ваши рецепты спасительны? Возможно, я проиграю. Я пропаду. Тогда придется признать вашу правоту: мир сволочной и сквозь него не продерешься. Нет, и тогда не признаю. Безропотно пойду мыть полы в подъездах, зная, что я бездарна и никчемна, раз дала себя растоптать. А у вас своя радость – вы себя растоптать не дали. Вы умудрились ни по кому не протопать, честь вам и хвала. Но вы сидели в стороне от дороги. Просто сидели, пока другие двигались.

Ася не смотрела на Киру Петровну – ни садизмом, ни мазохизмом она не болела. Поэтому яростный хриплый вопль тетки испугал ее.

– Дура, – орала Кира Петровна, – доверчивая я дура! Уши развесила!

Она резво выскочила из кресла, но схватилась за поясницу. В боли и ненависти своей она была безобразна и жалка.

– Ничего у тебя не выйдет. Никого из тебя не получится. Америку она открыла – бороться за место под солнцем надо. Молодость и самонадеянность у всех были. И у меня. Да кроме них ничегошеньки своего – ни денег, ни связей, ни возможностей. А Сашка тебя бросит. Дочь тебя, чокнутую, покинет. И будь ты проклята!

Ася недоверчиво смотрела на Киру Петровну.

– Чтоб тебе пусто было! – внятно повторила старуха.

Ангельского нрава Ася в себе никогда не культивировала.

– Значит, сделать ничего не можем, а в силу мерзких слов проклятья верим? Значит, од на правда – ваша, а если не по ней, то провались? Значит, я должна была годами выслушивать гадости из ваших уст… – начала она медленно и тихо. И вдруг завизжала: – Кабаниха! Сволочь!

Женщины застыли друг напротив друга, с горок их щек бодро катились крупные слезы, но какая-то неуверенность чувствовалась в обеих.

– Бог тебя накажет за оскорбление моих седин, – торжественно предрекла Кира Петровна.

– Ему именно так и следует поступить, – серьезно согласилась Ася. – Извините.

Кира Петровна плюнула ей под ноги и ушла. Асе захотелось взять ее за шиворот, приволочь назад и, пусть силой, заставить убрать за собой. Но она вытерла плевок, выбросила тряпку в мусорное ведро, брезгливо вытерла руки и решительно приступила к остаткам шампанского.

Да, в финале они были не слишком убедительны. Ася вспомнила, как в школьном сочинении блестяще доказала, что Кабаниха баба неплохая, деловая и поладить с ней в принципе можно. Дорого бы она дала сейчас за этот таинственный принцип.

А Кире Петровне под гипертонический шумок в ушах чудилось, будто Ася знает про нее нечто дурное. Про сомнения как-то пронюхала, дрянь. Неужели не убереглась, выдала их? Ведь сама Кира Петровна уважала лишь уверенных в себе. Но когда-то и она грешила выбором. До войны подруга звала в техникум поступать, говорила, без образования – никуда. После войны ей предлагали заведовать почтой. А едва она успела во второй раз овдоветь, сватался к ней отставной летчик – трезвый, культурный, обеспеченный. И, прими она хоть одно из этих предложений, может, по-другому ей зажилось бы. А прими все три… Кира Петровна стиснула облаченные в броню нержавейки зубы. Аська кичится тем, что сделала выбор. Она его, видите ли, совершила, героиня задрипанная. Кира Петровна тоже взвешивала, прикидывала, рассчитывала и так и эдак. В техникум не поступала, потому что сын грудной был. Кто бы с ним водился, пока мать зубрит? Подруга вон и училась, и работала, и нянькам платила, чуть не окочурилась с голодухи и усталости. И где она теперь? Неизвестно. На заведование почтой ее звали в сорок седьмом. Хотели ремонт на шею повесить, а вокруг ни гвоздя, ни доски – время страшное. За честь она поблагодарила, а от ответственности отказалась. Вернее, еле отбрыкалась. Тогда какую-то партийную из новеньких заставили. Ох и помаялась она! Потом времена изменились, молодежь институты пооканчивала. А у их героической начальницы только десятилетка и курсы. И сняли за милую душу. Почтальоном до пенсии служила. Ну а замуж Кире Петровне совсем не в охоту было. Обхаживай мужика, подлаживайся, а он все равно главный. Правда, летчик, женившись после поворота от ее ворот на другой вдове, еще долго чем-то крупным руководил. Машину купил, дачу, падчерицу на врача выучил, каждое лето возил семью на юг отдыхать. Зато пять лет умирал от рака, и жена его почернела вся, дежуря в реанимациях. Так что правильно выбирала Кира Петровна. И никакая малахольная Аська не заставит ее усомниться в этом. Кира Петровна жила как все. Чтобы уважали, но не завидовали. И в старости ей повезло с племянником. Другие старухи копейки считают, болеют люто без лекарств, дети их из квартир на улицу гонят. А она барствует себе, и почти все пенсионерки со двора ей завидуют. Но это уже не страшная зависть, ничем ей не грозит. И компания у нее своя – мать начальника ТЭЦ, бабушка коммерсанта и экономка академика. Но последнюю они не очень жалуют, она за них только по собственной воле держится, потому что не родня, а наемная, хоть и двадцать пять лет в приличном доме. Аська, гадюка, хихикает: «Вы для своих сыновей, племянников, внуков точно такая же прислуга». Остолопка. Одно дело, когда тебе приказали прибрать и сготовить, другое, когда сама себе велела. «Я заслужила это, – думала Кира Петровна. – Я ведь могла Сашку на постой не пустить. Тоже выбор был, мой выбор». Старуха немного успокоилась, задремала, и в красках виделась ей постаревшая неудачница Ася, ползущая на коленях вымаливать прощение у молодой, здоровой и красивой Киры Петровны.

Марта Павловна тогда как раз откармливалась в очередном доме отдыха. Но и будь она рядом, Ася не рассказала бы ей о ссоре с Кирой Петровной. Так у них сложилось, ибо сама художница за все время дружбы не издала ни звука жалобы на что-либо или кого-либо. Зато Кира Петровна повадилась поносить Марту Павловну безо всякого повода. Ася отмалчивалась, в споры не вступала. Но порой ей до зуда хотелось выяснить, что двадцать лет заслуженно отдыхавшая на пенсии Кира Петровна может иметь против сутками пропадавшей в мастерской ровесницы. Постепенно все мысленные вопросы тетке Ася стала начинать растерянным: «Как вы смеете?» Она признавала право каждого сметь. Но в случае с Кирой Петровной ее нестерпимо интересовало именно «как».

Тогда же Ася, разделявшая планы Саши купить приличную квартиру, не влезая в долги, подумала, что стоит все-таки поговорить с ним об отделении от тетки. Денег пусть дает сколько хочет. Пусть нанимает ей домработницу. Но да останется Кира Петровна без семьи. Да объяснит дворовым приятельницам свое одиночество. И оценит наконец истинный результат собственной праведной жизни, применит напоследок свою мрачную философию. Тогда распоется она о старческой немощи, тогда попрекнет: Сашу – кровом, Дашку – надзором, Асю – всем на свете. Ася удивилась бы, узнав, что Кира Петровна, предугадывая ее порыв, именно так и собиралась действовать – упрекать, стыдить, клясть. Однако шли дни, избавляться от нее отходчивая Ася не пыталась, и Кира Петровна окопалась на позициях бессильной жертвы неблагодарной осатаневшей молодухи.

А молодухе стало не до нее. Асю захватили городские улицы и пленили новые чувства. Она упивалась громадным числом неизвестных ей людей. Бродить часами, видеть сотни лиц и никого не знать было почти наслаждением. Ася не сразу сообразила, что движется сквозь толпу прямиком к нервному истощению.

Началось все с блекнущей сорокапятилетней блондинки потрясающей красоты. Еще совсем недавно Ася вообразила бы для нее сказочную молодость, переполненную романами, путешествиями, замужествами. А ныне содрогалась, понимая по одежде, походке, взгляду, что была и есть нудная контора, пусть и называется она с некоторых пор офисом, амбициозный, но не слишком удачливый муж, пара трудных детей, скука и ничего больше. Потом Ася заметила, как много людей стараются быть похожими на телекумиров. Они отличались самодовольным, даже слегка заносчивым выражением лиц и неимоверно Асю раздражали. Но настоящим кошмаром стали «обознания». Увидев восемнадцатилетнего юношу или девушку, Ася радостно изумлялась: «Надо же, Володя, откуда он здесь». Или: «Вот здорово, Юлька нарисовалась». Она улыбалась, спешила навстречу, раскрывала объятия. И тут до нее доходило, что Володя и Юлька были фантастически похожи на этих встречных, но десять лет назад. Ася спотыкалась, неуклюже делала вид, будто передумала кидаться на чью-то шею, и, вперившись потерянным взглядом в асфальт, пробегала мимо.

Так она и моталась по тротуарам, не соблазняясь даже витринами. Люди, люди, люди… Век можно прошляться, и никто не обратит на тебя внимания. Господи, кажется, еще вчера Ася способна была пригласить в гости симпатичного человека, с которым просто курила на одной скамейке. А сегодня делала над собой усилие, чтобы попросить зажигалку у женщины своего возраста. Непривычное состояние птицы или дворняги в людской гуще повергло ее в панику. Она вдруг поняла, как в громадном городе можно не завести друзей, не выйти замуж, умереть от тоски. «Стоп, – приказала себе Ася. – Ты не в хроническом состоянии, а в остром приступе одиночества. Тебе мнится, что все люди, кроме тебя, объединены. Следующей стадией будет бзик, что они объединены против тебя. Недавно ты выяснила, что десяток приятелей вполне без тебя обойдутся. Так ищи новых, если нужны. Всматривайся, вслушивайся. Ты раньше умела. Ты притягивала к себе не слишком устроенных, не очень счастливых, не сильно веселых. Но, черт побери, с тобой им становилось легче. Опомнись, милая. За этими улицами леса, поля, луга. Этот город так мал и слаб. Вспомни его с самолетной высоты. Или вспомни, что он вообще для тебя не существует, когда сидишь в четырех стенах и читаешь, к примеру, про Нью-Йорк. Ну же, Ася, сделай усилие. Стареешь ты, что ли?» Ася расхохоталась вслух. И немедленно из ближайшей иномарки высунулась лысоватая мужская голова:

– Оптимистическая девушка, прокатиться не желаете?

– Не желаю, – смеясь, ответила Ася.

И вошла в бар. Дуя на озябшие пальцы, взяла коктейль и приветливо кивнула болтавшей за столиком компании. Ей с готовностью предложили единственный свободный стул. Люди оказались банковскими служащими, отмечавшими повышение зарплаты. Потрепавшись с ними минут десять, Ася отправилась в гардероб за шубой. У выхода ее догнала курносая заплаканная девчушка:

– Простите, можно дойти с вами до метро? Мне так тошно, так тяжко.

– Идем. Только при условии, что реветь в голос не будешь.

Девочка всхлипнула и пообещала:

– Я тихонько.

Ася довезла ее на такси до дому. У подъезда спутница, которой удалось выговориться о своей несчастной любви, уже улыбалась.

Итак, Ася вновь обрела форму. С тем, что отныне придется делать некоторое усилие, чтобы настроить себя на общение, она готова была смириться.