Текст книги "Разлучница"

Что может быть лучше служебного романа? Тщательные сборы, незаметная дорога, восемь– десять часов в одном пространстве с любимым – многообещающий праздник. А как стараешься быть вежливой и компетентной, как легко, честно и долго трудишься! Да еще и спину держишь, и, обедая в кафе, не обжираешься, и губы подкрашивать не забываешь, и курить бегаешь как можно реже. А чего стоят внутренний трепет, когда он, ОН появляется в поле зрения, и наплывы жадной ревности, когда к нему обращается какая-нибудь профурсетка в короткой юбке… Что может быть хуже служебного романа? Вечером усталость будто сидит на плечах и ерзает, дрянь. Дома все раздражает: телевизор, приклеившиеся к нему родители, сытный ужин, книги, музыка – все. Если никого и ничего этого нет, бесит отсутствие. Сон измывается: укутывает собой, как пледом, а только расслабишься в тепле – исчезает. И тебя, беззащитную, мерзнущую даже под одеялом, начинают терзать отчаянные мысли, замордованные желания и искалеченные действительностью надежды.

Даша была влюблена уже почти год. Избранник, можно сказать сослуживец, тоже ее любил. Он был англичанином, хоть и бездетным, но женатым католиком. Угораздило же нарваться на типа, для которого развод – смертный грех.

– Привет! Эдвард не появлялся? – спросила Даша у сидящего за компьютерами разномастного народа.

– О, Дашенька, утро доброе, – первым откликнулся рыжий бородатый фотограф Иванов. – Твоего Эдика еще нет. Зато Гриша уже увел сво его Витю в некое место. Голубые они, что ли?

Шутка была старая, но люди привычно улыбнулись. Все знали, что Гриша – Грегори был подкаблучником, то есть нормальным американским мужем, и отцом трех дочек, на чью учебу зарабатывал в России, пахал как проклятый. А доставшийся ему переводчик Витя бегал за каждой юбкой в немаленьком здании. Или за каждой брючиной, но женской. Укромное же место – гриль-бар, в котором они ежедневно завтракали и болтали. Один взахлеб говорил про детей, другой про баб, и оба были довольны.

Дашу раздражала манера адаптировать иностранные имена, причем обязательно в уменьшительные. Почему бы не называть человека так, как он представился? Но сломить волю соотечественников к такого рода забавам ей не удалось. Консультанты поначалу дергались, когда их непонятно окликали, а потом смирялись, кто равнодушно, как Эдвард, кто весело, как Грегори.

– Тогда я поперевожу сопроводительные тексты к фотографиям, – решила девушка и вытащила из ящика стола ноутбук.

Так она сигналила о своей занятости – трепаться не хотелось. Даша давно сообразила, что трудоголикам главное – быть на посту. Если вычесть из их бдений время на сплетни, интернет-новости, личные звонки и кофе, как раз и останется нормальный рабочий день.

– Как это с порога за ноут? Даже не выпьешь ничего с утра? – резвился Иванов.

Много сделать ей не удалось: явился Эдвард, высокий, стройный, обаятельный шатен с неповторимыми зелено-карими глазами. Даша от радости напряглась до боли. Он превратил ее боль и радость в сплав с новыми, трудно выносимыми качествами. В его присутствии, даже при мысли о нем, не удавалось и вспомнить, чем эти чувства были по отдельности. Без вины виноватый католик. Симпатичный чужой муж. Остроумный лондонец. Горе луковое.

Этот роковой мужчина увидел белый свет на три года позже своей жены и на десять лет раньше Даши. Она затруднилась бы ответить, красив ли он, ухожен ли, модно ли одет. Он был Эдвард – исчерпывающая характеристика. Профессионалы сначала отмечали его чувство юмора и потом, будто нехотя, добавляли, что, конечно, парень в своем деле специалист. А это дорогого стоило во всех смыслах. Обычно каждый консультант объявлялся нашими рекламщиками никчемным дармоедом. Когда кто-нибудь, стремясь уязвить или констатируя факт, тихонько бормотал: «Неплохо вышло, только с вами ведь иностранцы работают», они презрительно отвечали: «Точно, иностранцы, которые засранцы». Люди не рвались учиться. Но не потому, что нечему. Просто гонору было в избытке. И лень, родная его сестренка, присоединялась к высмеиванию чужих знаний и умений. Но Эдвард без усилий располагал к себе, и к нему прислушивались.

Негласно считалось и громогласно выкрикивалось по пьяни, что те, кто нужен у себя, в Россию не едут. Да, фамилии известные, чем-то каждый прославился, но вышли мужики в тираж, поэтому хватаются за шанс заработать любую мелочь где угодно. В наличие на свете энного количества людей онегинского толка, которыми понемногу овладевает охота к перемене мест, верить никто не желал. Разве востребованный специалист будет потакать детской любознательности, теряя в гонораре? На самом деле разные обстоятельства гнали иностранцев из дома в командировки, длящиеся несколько месяцев. Одни не терпели бездействия и заполняли паузы между проектами в своих странах. Вторые искренне полагали: их миссия – нести цивилизацию дикарям в бывшем соцлагере. Иначе не узнают несчастные жертвы коммунистов, что реклама – это искусство. Третьи убирались подальше от жен, когда отношения либо накалялись, либо затухали. Четвертые приезжали из интереса. За свой счет не двинулись бы, но если агентство оплачивает, почему бы и нет. Были и те, у кого неважно пошли дела на родине, но это не означало, что они никогда больше не наладятся. Отработав контрактный срок, многие клялись, что больше они ни ногой в бестолково деловитую, льстиво хамоватую Москву. Но некоторым этот город западал в душу, а из нее ведь уже не вырвешь. Эдвард мотал в России второй полугодовой срок из-за разлада с женой. Он мог бы менять страны – Восточная Европа, даже Африка жаждали опытного руководства, но застрял в Москве из-за великолепной русской девушки. Что делать с их платонической любовью? Эдвард вопросительно взглянул на Дашу, будто та знала ответ.

Переводчица едва не застонала сквозь зубы. Впереди были несчетные секунды бок о бок и визави с любимым англичанином. Пытка старанием не обнаружить своей влюбленности даже неровным дыханием. Ад участия в коллективном веселье, на которое горазды скучающие без приколов рекламщики. Вечером, если Эдвард будет в силах выдержать близость чуть ожившей на незнакомых людях красавицы, ужин в ресторане. Если сил недостанет, придется разбегаться и перекусывать порознь. И уже после полуночи телефон свяжет ее квартиру с его роскошным от щедрот фирмы съемным жильем. И они будут разговаривать почти до рассвета, мучительно и понапрасну возбуждая друг друга житейской, а не эротической откровенностью. Разве это жизнь?

Эдвард кинулся в общение с бурно приветствовавшей его частью российского народа, будто хотел в нем с горя утопиться. Даша стала переводить направо и налево. День сдвинулся с мертвой точки одиночества. И покатился, кажется, под откос. Девушка вспомнила, как их с бабником Витей вызвала шефиня, отвечающая за бытие иностранцев:

– Господа толмачи, завтра прилетают два консультанта – американец Грегори и англичанин Эдвард. Разбирайте как хотите.

– Имя-то какое – Эдвард. Все равно что нашего наречь Козьмой. Пусть Даша им занимается, – небрежно бросил Витя. И сварливо напомнил: – Я пять лет жил в Штатах, мне противен английский акцент.

– Хорошо, хорошо, – закивала Даша. И не удержалась, съязвила: – Не в акценте дело. Языки уже практически разные – английский и американский. Я владею обоими.

– А я не соглашусь, – разозлился парень. – Между прочим…

– Хватит! – прервала его еще очень нестарая бизнес-леди.

Ей нравилось глядеть, как молодежь толкается за место под солнцем. Она наслаждалась, когда девочка изящно уедала мальчика. Правда, на работу брала в основном мальчиков, пусть и изгрызенных конкурентками. Но Даша уже числилась в штате, и дама поощрила ее одобрительной усмешкой.

– Сосредоточьтесь! Вы должны стать своим подопечным мамой, папой, бабушкой и дедушкой в одном лице. Встретить в аэропорту, устроить в квартире, держать связь с водителями, помочь купить продукты, сделать заказ в ресторане, поводить по Москве – ваша обязанность. О выходных договаривайтесь с ними. С любыми просьбами они обращаются сначала к вам, и чем больше вопросов решите сами, тем лучше. Не пускайте их есть в забегаловки, отговаривайте от суши – они потом животами страдают. От гриппа лечите народными средствами. Не раз уже платили дикие деньги нашим врачам, а они и за такие суммы назначают малину, мед и банки. Я к тому, что аптеки тоже на вас. И держите себя в руках, что бы ни случилось. Было дело, консультант у нас забыл переводчика.

– В смысле? – удивился Витя.

– На улице, на окраине. Тот вышел из машины водички себе в киоске купить, а этот подождал минуту и велел шоферу трогать. И уехали. А однажды, еще казино в Москве были легальными, переводчица сопроводила игрока на свою голову. Он не захотел проиграться в блек-джек, и на его «сдаюсь» одна дура сказала по-английски: «Сдавайтесь, сдавайтесь, америкосы, зато русские никогда не сдаются». Английский был плохонький, он толком ничего не понял. Так вторая дура ему дословно качественно перевела. И хихикала при этом. Он закатил истерику по поводу дискриминации. Еще был тут уникум. Сдружился с консультантом, водой не разольешь. Сказал ему, что идет к зубному. Иностранный друг от всей души: «О, я могу тебя проводить. Буду сидеть в коридоре и плакать». Наш: «Плакать будешь?» – «Буду. Я ведь еврей». И с виду нормальный москвич с юдофобским оскалом изумляется: «Так ты еврей, а не американец?» В общем, вам ясно? Никаких проколов.

Для Даши все началось в аэропорту. Девушка немного припозднилась, не успела достать табличку с фамилией иноземца и названием своего агентства, а пассажиры уже шли. Она лихорадочно рылась в сумке, и вдруг напротив остановился приятный длинный мужчина. Не вертел хорошо ошевелюренной головой по сторонам, читая призывы расторопных клерков. Терпеливо стоял, глядя на Дашу, и ждал. Нервировал он ее страшно. Наконец она нашла проклятый листок и с треском развернула на уровне груди.

– Это я! – сказал Эдвард. – Я знал, что именно вы ждете именно меня. Почему-то знал наверняка.

Она подняла голову и обомлела, кажется, на веки вечные. Так пошло ни одно ее увлечение не стартовало. Реальность оказалась неприличнее любой сцены зарождения чувств в мыльной опере. Но что было, то было.

День прошел обычным своим чередом. Вечером Грегори с Эдвардом собрались в бар смотреть футбол, звали и переводчиков. Витя согласился, Даша отказалась, памятуя о Варюше. Та позвонила минута в минуту. Значит, действительно было нужно. Договорились встретиться у выхода из агентства. Когда Даша взглянула на осунувшуюся дочь неудачливой художницы, ей почудилось, что та с крыльца вообще не уходила. Минутой позже она заметила, что девушка сменила черную кофту на синюю. Все-таки отлучалась домой. Настороженность растворилась в легком майском воздухе, не успев превратиться в досаду. Даша не жаловала демонстративно ретивых в ожидании чего бы то ни было.

Девушка сразу попросила называть ее не Варюшей, а Варварой. Детское имя звучало фамильярно. Даша с облегчением согласилась и предложила:

– Идем в кафе.

Варвара заартачилась: дорого, лучше поговорить на скамейке. А потом пусть Даша хоть в ресторан отправляется.

– Лавки мокрые, даже если мы и найдем их в каком-нибудь сквере. А бродить невмоготу. Я утром выпила кофе. Обедать не ходили, потому что собирались рано закончить. Так что мне необходимо поесть. Я тебя приглашаю, и не беспокойся, это меня не обременит.

Даша говорила настолько твердо, что Варвара перестала спорить. В уютное полупустое кафе вошла, расправив плечи. А увидев в меню цены минералки и кофе, вздохнула, дескать, завели меня в сумасшедший дом, придется играть ненормальную и есть за такие деньжищи. Захлопнула папку со словами:

– Мне то же, что и тебе.

Потом с видом жертвы произвола богатых самодуров, которые развлекаются насильственным кормлением граждан, начала изучать потолок.

– Два свежевыжатых грушевых сока, два салата, два рагу, два мороженых с грецким орехом и кленовым сиропом, два кофе, пожалуйста, – заказала Даша матерой официантке, которую странно было видеть среди мальчиков и девочек в униформе. И обратилась к спутнице: – Пойдет?

Варвара кивнула. Работница подноса, начинавшая, вероятно, еще в общепите, показала класс. Она улетела и быстро вернулась с соками и салатами. Пусть не бабочка, а крупная тяжелая птица, но ведь летала, пока остальные семенили по полу. Какой-то клип на горьковскую песнь о буревестнике, и смех и грех.

– Чем я могу помочь тебе, Варвара? – спросила Даша. – Или сначала поедим, а затем к делу?

– Давай одновременно, чтобы не тратить время.

Вскоре приглашающая сторона жалела, что отказалась искать мокрую лавку и сидеть на ней хоть час, хоть два. Лютый голод, дождь и холодный ветер весьма способствовали бы восприятию. В кафе же Варвара уплетала рагу за обе впалых щеки и рассказывала о кошмарах, которые были ее повседневностью. А Даше кусок в горло не лез. Она была не из тех, кто ужинает под телерепортажи о катастрофах с ранеными и погибшими.

По словам Варвары, пока она была школьницей и пока была жива Марта Павловна, Виолетта держалась. Расписывала бани русалками, коттеджи джокондами и венерами. Малевала вывески для забегаловок и «рисовала натюрморты» на их быстро засаливающихся стенах. Деньги случались немалые. Но стоило разбогатеть, как в нее влюблялся художник или поэт, которого приходилось содержать. Кончались бабки, кончалась и любовь. Марта Павловна ходила по не иначе как почкованием размножавшимся галереям, часто натыкалась там на знакомых и пристраивала «настоящие картины» Виолетты. Но они почему-то не продавались. Старушка не раз заставляла унылую подругу выносить свои шедевры и раскладывать на асфальте, сама нахваливала, усевшись рядом на складном стульчике, но и праздношатающиеся нувориши шарахались от них. Зато незатейливые и какие-то милые, специально на продажу с лотка выполненные гравюры Марты покупали. Тогда она вкладывала все деньги в кулачок Варюши и шептала: «Дома положи незаметно маме в кошелек». Тяжелый нрав и клятая жизнь Виолетты сквозили во всяком ее мазке. А новым хозяевам чужих жизней, боявшимся за жизнь собственную, требовалось повесить на стенку что-нибудь светленькое, простенькое, веселенькое.

А потом Марта Павловна погибла. И все, что шло наперекосяк, полетело в тартарары. Исчезли заказы на стенную роспись вилл и кабаков – дизайнерские центры умело потрошили утративших непосредственность дурного, но собственного вкуса господ барыг. Мелкие галерейные лавочки прикрылись. В крупные с улицы стало не пробиться. У Виолетты была еще одна несчастная черта – она не умела просить. Честно заработать хоть мытьем полов – да. Просто же так – никогда. Но судьба издевалась все рьянее, требовать и вытребовать что положено стало невозможно. Еще были знакомые – одноклассники, сокурсники, в том числе и довольно благополучные. А она не обременяла их просьбами до тех пор, пока не убеждала сама себя в своей полной ничтожности. Аутотренинг наоборот, чтобы сказать «помогите, пожалуйста». Откуда ей было знать, что именно ничтожеству никто ничего никогда не даст. Чтобы вымолить помощь, надо притворяться убогим. После школы Варвара пошла в домработницы к соседке и успела получить троечный диплом вечернего педагогического. Виолетта же сломалась окончательно и начала слепнуть. Бесплатную операцию пришлось ждать в очереди год. Зрение ей частично восстановили, но о красках, холсте, кистях и мечтать было бессмысленно. «Я так устала от неудач, доченька, что даже рада этой полуслепоте, – сказала она. – Здоровье не дало преуспеть. Жалко, но хоть не очень стыдно».

– В общем, не сумела мать себя продать во всех смыслах, – итожила Варвара, расправившись с горячим и нервно вертя головой в поисках официантки.

Та затаилась и выжидала, не клюнет ли ее спутница остывшее рагу еще пару раз. Но Даша отодвинула тарелку и сделала знак – подавайте мороженое.

Обнажение сути неудач Варварой ее не убедило. Ну зачем с такой брезгливостью говорить о купле-продаже? Почему всем надо, чтобы настоящий священник и художник умерли с голоду, в бреду славя Бога и Искусство? Виолетта могла бы искренне увлечься каким-нибудь модным течением. Могла истово служить ему, пока не стала бы знаменитой. А там пиши что хочешь, все с руками оторвут. И не позволять обирать себя и дочь алкоголикам и наркоманам тоже во власти женщины. В конце концов, нельзя же влюбляться в любого. Есть нравственная черта, и свалившихся за нее подбирать бессмысленно.

Что знала благополучная Даша про одиноких матерей, грезящих взаимной любовью и рано увядающих от недоедания и тоски? Про живописцев с классическим образованием, зашоренных великими полотнами от будничной мазни? У этого самого образования есть злая сторона. Человек, прошедший по конкурсу в специализированное учебное заведение, талантлив. Он уже выделен из сотен других на вступительных экзаменах. И если вопит: «Я бездарность!» – значит, какая-то из поставленных самому себе задач не решается. Виолетта никогда не сомневалась в собственной одаренности. Верила в то, что хватит сил и дерзать, и терпеть. Такие, когда удача вертит пышным хвостом на стороне, понимают, что мир их не хочет. Им становится противно ему навязываться. Он, разумеется, скоро о них забывает. А окружающие, подобно Даше, думают: «Был ли дар у человека? Говорят, талант рано или поздно пробьет себе дорогу». В подобных случаях Марта Павловна жестко обрывала: «Кто говорит? Все говорят? Значит, точно врут». Но Даша старую художницу не знала. И, усомнившись в избранности Виолетты, поспешила вернуться к насущному:

– Чем я могу тебе помочь? Что твоя мама хотела от моей? Если я в состоянии ее заменить… Если нет, я с ней свяжусь…

– Мне нужна работа, – сказала Варвара, – с зарплатой хоть тысяч двадцать – двадцать пять наличными. Мать днями сидит на балконе, молчит и смотрит в небо. Она не свихнулась, нет. И вполне себя обслуживает. Но иногда ей требуются врачи, медсестры, уколы, таблетки. Все это стоит денег. Веришь, я действую на баб-рекрутеров, как моя мать на любителей цветных настенных календарей. Сколько ни обращалась, больше десяти– пятнадцати тысяч не сулят, и ни разу до собеседования с работодателем не дошло. Проклятые мы, что ли?

– Не надо так! – замахала обеими руками Даша. – Знаешь, кажется, тебе повезло. В наше агентство нужна девушка – отвечать на звонки. И еще бумаги распечатывать. Зарплата очень маленькая – тысяч тридцать пять или сорок, но платят вовремя. Главное, рекламное заведение, перспективы есть. У тебя же гены. И наверняка матушка учила рисовать. Уроки настоящей художницы зачтутся, как диплом…

– А тебя послушают? – откровенно усомнилась Варвара.

– Не факт. Но любую рекомендацию своих учитывают, чтобы совсем чужих не брать. Да, тебе надо к нам попасть. Если быть поактивнее и не тушеваться, можно сменить профиль. Недавно одна девочка уборщицей была, а теперь редактор… Я позвоню человеку, который занимается персоналом.

– Когда?

– Сейчас!

– Поздно уже.

– Ничего, по делам мы друг друга до ночи достаем. Извини…

Даша выбралась из-за столика, отошла и тихо пообщалась с кем-то по мобильнику. Вернулась через пару минут улыбаясь:

– Завтра к десяти утра на собеседование. Скажешь внизу, тебе выпишут пропуск. У меня сложилось впечатление, что ты пока единственный кандидат. Так что вперед! Наконец-то встретишься с работодателем лицом к лицу. И победишь!

Ее уверенность могла окрылить любого пессимиста. Но без двенадцати часов работница с перспективами, буркнув «спасибо», осталась угрюмой и расстроенной. Даша сообразила, что Варюшу к тете Асе гнала нужда, которую на месяц не отложишь. И без обиняков спросила, сколько нужно, чтобы дожить до первой зарплаты. Варвара вспыхнула, недобро исподлобья глянула, но ответила:

– Тысячи три нас с мамой очень выручат.

Даша открыла сумку, вытряхнула кошелек и достала из него все свои деньги:

– Та-ак, вот у меня пять, десять, семнадцать, ага, семнадцать пятьсот. Бери, бери. Да не надо будет мне их отдавать. Варвара, я знаю, что нормальным людям брать тяжело. Но иногда надо. Надо себя заставлять. У меня не последние.

– Зарплата сегодня была?

Переводчица чуть не ляпнула, что всегда носит мелочь, но сдержалась и только отрицательно качнула головой.

– Тогда мне расплатиться за еду? – не унималась Варвара.

– С чего вдруг? Я заплачу карточкой.

Фаянсово прозвучал заключительный аккорд – гордая дочь Виолетты опустила на столик пустую кофейную чашку. Посмотрела на часы. Заерзала. Даша поняла – надо срочно расставаться.

– Торопишься? К маме? Беги, конечно. Извини, если бы удалось сразу поговорить, ты не томилась бы до вечера. Позвонишь мне завтра, скажешь, как дела? Если вдруг что-то сорвется, я у знакомых поспрашиваю насчет работы.

– Спасибо еще раз, большое спасибо. – В голосе Варвары облегчение билось о давным-давно застывшие слезы. – Мне действительно пора маму кормить. Я позвоню. До свидания.

Приблизилась официантка, усиленно делая вид, что не наблюдала за девушками. Но против выучки и воли она хмурилась: электронные чаевые, конечно, лучше, чем никаких, но хуже, чем бумажка. «Да что ж вы все такие недовольные, причем заранее?» – подумала Даша и вынула из внешнего кармашка сумки купюру. Затем расплатилась по счету и вышла на улицу. Кира Петровна приучила ее обязательно носить не в кошельке столько, чтобы хватило добраться до дому, если ограбят. Даша слабо усмехнулась: начинала с копеек на метро, сейчас заначивает на такси. Жизнь удалась? Ощущение было такое, будто она час рыла траншею. Заодно и поужинала.

Слышала бы внучатую племянницу Кира Петровна! Ее наука самосохранения в очередной раз была попрана девчонкой. Ручаться перед начальством за незнакомку – крайняя дурость. А уж выгребать все деньги из кошелька и чуть ли не умолять взять не в долг, но без отдачи – преступление против человечности! Разбалуются людишки, если мучиться не будут. Мало Даше школы, где голодранцы постоянно что-нибудь у нее вымогали? И ведь даже на жалость не давили. Смышленые детки из естественного своего зверства чуяли: обеспеченных ровесников надо держать в изгоях, тогда они охотно за всех платят. В университете уже был выбор. Саша явился к Даше и Кире Петровне обсудить будущее. И нищая пенсионерка жестко сказала: «Тебе все равно взятку давать, а то прокатят нашу Дарью на каком-нибудь сочинении! Тебе все равно ее кормить и одевать, раз стипендия крохотная и нерегулярно выдается! Так отправь дочь сразу на платное отделение, к своим». Племянник-капиталист, выслушав наставления дряхлого порождения совка, вернул глаза со лба и подчинился.

Общаться на курсе Даше было невыносимо скучно. Все стоили друг друга. Бесплатники говорили только о том, как слинять в Америку, предварительно украв миллион долларов. Платники спорили, куда круче деть немереные бабки. И лишь к выпускному курсу сложился приемлемый дружеский круг – люди со всех факультетов, отпрыски нашедших себя в бизнесе интеллигентов. Ася так обрадовалась, услышав об этом, что примчалась из Парижа и с напряженным любопытством выслушала умную беседу молодых людей. А после сказала дочери: «Лет двадцать назад вас ни к одному московскому интеллектуальному кружку и близко не подпустили бы за скудость знаний, узость кругозора и неумение мыслить. Правда, тогда ум оттачивали от нечего делать – не всех грел партбилет, не всем светила карьера и застой в мозгах вел только к алкоголизму в самой… м-м-м… нетворческой его форме. А теперь вы, значит, на Москве самые-самые? Жалко город. Впрочем, в Европе и Америке то же. Гуманитарные профессии не кормят, а на то, что не нужно для заработка, времени не хватает ни у кого». Кира Петровна этого уже не застала.

Но чуть раньше, смертельно больная, долдонила: «Босякам только деньги давай. Но они, твари неблагодарные, считают, что им все должны. Чем больше выложишь, тем сильнее будут ненавидеть. Дружить надо с ровней. И то друзья – первые предатели, потому как много про тебя знают. Сама к высшим не карабкайся, пока не позвали, – спихнут. И к низшим не скатывайся, даже если просить будут, – затопчут. И никогда не забывай правды: богатые – дрянь, а бедные еще дряннее».

Даше и теткины уроки впрок не пошли, и Асина безоглядность с годами в ней потускнела. Помогла Варваре от души, а теперь в этой душе чинно раскланивались смутная досада и неясная грусть. И раздражали именно своей бесформенностью. Почему-то вспомнилось, как Варвара, рассказывая о семейных горестях, задавая вопросы об агентстве, отказываясь от денег, пряча их в карман, благодаря за все, зыркала по сторонам, будто ловила реакцию окружающих на происходящее. А для Даши тогда никого и ничего вокруг не существовало. Нет, не была она по натуре Дедом Морозом, который сначала должен поведать, как трудно добирался до места, потом заставить ребенка отработать подарок стишком или песенкой и уж затем наконец отдать заветную коробку под аплодисменты пьяненьких взрослых. Она посмотрела на свои богато инкрустированные часы. Снова подумала о матери, которая никак не могла взять в толк, почему бриллиантами теперь называют отделочную алмазную крошку. Чтобы польстить массовому потребителю? Ужин с Варварой, оказывается, длился всего сорок минут. И в восемь тридцать Даша, бросив на тумбочку сумку и не переодевшись, надела на Мотю шлейку. Дождь давно кончился, беспокойный ветерок подсушил асфальт. Не было причин лишать старушку выгула.

Кошка смирно, но независимо восседала на руках, пока хозяйка миновала некогда приятный, а ныне и невидимый из-за разномастных машин дворик и перешла неширокую улочку. Тут Мотя узрела юную траву газона и завозилась.

– Не нравится мне, когда ты лакомишься возле проезжей части, – вздохнула Даша, – но будем считать, что эта зелень еще не успела впитать всю городскую мерзость.

Не дожидаясь помощи, Мотя все еще грациозно спрыгнула на мягкую землю. Минуты через две из стеклянных затемненных дверей частной женской консультации напротив показалась брюнетка лет двадцати пяти. Она была тонка, ухоженна, симпатична. Казалось, ясно, зачем вышла на крыльцо. Но вместо того чтобы, как водится, достать сигарету из кармана белого, отделанного голубым кантом халатика и мечтательно затянуться, агрессивно напустилась на Дашу:

– Сколько это будет продолжаться? Я тысячу раз вам говорила, чтобы не пускали сюда животное гадить!

Уличенная нарушительница даже не оторопела, сразу возмутилась:

– Девушка, не лгите, я вас впервые вижу и слышу. И одна в округе гуляю с сиамской кошкой, так что перепутать ни с кем вы меня не могли. Мотя – существо избалованное и весьма пожилое. Она ходит только в свой лоток с наполнителем из вермонтской глины. Кошки вообще не справляют нужду на меже, разделяющей транспорт и пешеходов. Они находят укромные места для интимных дел. Просто она соблазнилась майской травой. Много не съест, не волнуйтесь.

Но мир, вероятно, чувствовал, что Даша сегодня как идиотка помогает ближнему. И всех недовольных жизнью страстно тянуло вызвериться на благодетельницу. Особа в белом не унялась:

– Вот и сажайте вашей принцессе дома зелень!

– Так, прошу, дышите глубже, умерьте пыл и сбавьте тон. Я сажаю ей пшеницу и овес. Но она – животное, ее тянет на природу.

– А я человек, между прочим! И сеяла эту траву, и поливала, и полола не для того, чтобы всякие наполняли ее своим дерьмом.

– Знаете, когда вы вышли в этой униформе, я решила – врач. Или медсестра. Когда начали истерить, подумала – регистратор. Бывает, нервы не выдерживают долгого сидения и искусственной приветливости. Но девушка, ответственная за квадратный метр газона? Кто вы, маска? Санитарка, которой в нагрузку поручили озеленение? – азартно допытывалась разозленная хозяйка оскорбленной Моти.

– А ну вас! – сдавленно крикнула девица, рванула дверь и шагнула в вестибюль, как в пропасть.

Даша подхватила кошку и направилась следом. Выверенный интерьер, охранники, тактично отгороженные ширмой, и выпустившая пар регистратор, успевшая встать за свою стойку.

– Позовите, пожалуйста, главного врача или кто тут у вас начальствует, – сказала Даша.

– Никого нет, поздно уже, – отрезала скандалистка. – Через десять минут закрываемся.

– Так вот почему вы так разошлись! Я подожду. Обычно в дорогих медучреждениях руководители уходят последними.

Видимо, они не только замыкают исход подчиненных, но еще и наблюдают в офисе на мониторе, что творится во вверенном пространстве. Не прошло и минуты, как в дальнем конце широкого коридора распахнулась дверь и к Даше устремился прекрасно одетый улыбчивый мужчина средних лет. А из ближайшего кабинета выплыла роскошная женщина в сопровождении усталого, но чем-то довольного врача и притормозила в откровенной жажде развлечения. Из-за ширмы запоздало показался охранник. Начальственный лик выразил замешательство. Даша улыбнулась и ознакомила собравшихся господ с претензиями, только что высказанными ей во всю ивановскую. Закончила бодро:

– Итак, ваша сотрудница выбегает на крыльцо и пристает к женщинам. Это способ привлечения клиенток? Да, молодых дам с собачками здесь прохаживается немало. А через три дома отсюда есть еще одна консультация. Тоже частная, но оттуда еще ни разу никто не выскакивал со словами «гадить» и «дерьмо».

– Они совсем обнаглели, – включилась зрительница-пациентка. – Неслыханно, бросить рабочее место и обхамить девушку с породистой кошкой. Я со своим тойтерьером шагу ступить не могу без того, чтобы кто-нибудь из прохожих не начал гавкать. А ведь ношу с собой пакетики, демонстрирую всем.

– Да и я ношу на случай, если Мотя сойдет с ума и испачкает улицу, и тоже демонстрирую – вот он, специальный пакет для продуктов жизнедеятельности, всегда при мне, – сказала Даша. – В общем, я требую впредь оградить меня от исте рик этой девушки. Она уже испортила нашу прогулку и напугала кошку.

– И время украла, – пригвоздила собачница. – Все ценят каждую свою секунду и транжирят чужие часы, месяцы, годы!

Это было уже что-то очень личное. Даша дружески кивнула ей.

– Я накажу сотрудницу, – заверил предположительно главврач, спиной закрывая молчавшую регистраторшу.

– Вплоть до увольнения, – мягко подсказала дама, чувствительная к воровству того, что может принести деньги.

– Да хоть убейте ее, – чуть оскалилась Даша, – только чтобы не мешала.

Она развернулась и пошла к выходу, затылком чувствуя ошарашенные взгляды и давление полной тишины. Ее юморок снова не поняли. А всего-то довела до конца перечень возможных мер. Скучные люди. Но, как ни странно, настроение улучшилось, и осадок, тяжеливший душу после посиделок с Варварой, растворился.