Текст книги "Очаровательная сумасбродка"

Глава 24

Возвращаясь в конюшню, Колин думал о том, как ему удастся скрывать охватившую его панику во время долгого путешествия в Мастерфилд-Парк. Судя по тому, как Джошуа описал симптомы болезни, поразившей лошадей, их отравили.

Потом он услышал, как Холли бежит следом за ним по гальке, которой был усыпан конюшенный двор.

– Возможно, это всего лишь тяжелые колики – такое бывает. Наверняка мистер Питерсон дает им больше воды и выгуливает их. Возможно, он также дал им немного вазелинового масла…

Колин резко повернулся к ней, его страх превратился в гнев.

– Ты хочешь сказать, что колики внезапно поразили весь табун? Это не просто боль в животе, все дело в испорченном корме. Это или яд, или, возможно, паразиты. А если дело в этом, то ни прогулки, ни вазелиновое масло не помогут.

Раздосадованная его резким тоном, Холли отступила на шаг назад. Но не опустила голову, не отвела глаза.

– Я еду с тобой, – заявила она.

От этих ее слов Колин испытал огромное облегчение, словно одно ее присутствие рядом с ним поможет вылечить лошадей от любой болезни. Ему хотелось быть рядом с ней, обнимать ее, пустить в свой мир ее искреннюю веру и безоговорочную отвагу. Но все это только слова. Она не может ему помочь; а он может лишь увлечь ее за собой в болотную трясину.

– Нет, – решительно сказал Колин. – Я хочу, чтобы ты осталась здесь, с бабушкой, как мы договорились.

– Я согласилась лишь на то, что ты уедешь искать жеребца, – возразила Холли. – Но теперь, когда ты возвращаешься в Мастерфилд-Парк, я не вижу причин не поехать с тобой, чтобы вернуться к сестрам. Я могу быть нужна Айви, к тому же, возможно… я помогу тебе с лечением лошадей.

Опять пустые надежды. Колин рассердился еще больше.

– Ты что, ветеринар?

Решимость на ее лице погасла.

– Нет, но я…

– Тогда ты не сможешь помочь! – отрезал Колин.

Холли оглянулась через плечо на приближающийся портшез. Бабушка Колина взмахом руки показала лакеям, чтобы они быстрее шли в конюшенный двор. Пока она не могла услышать ее слова, Холли прошептала:

– Ты забыл про королеву? Мне уже пора отчитаться перед ее величеством. Она имеет право знать, что ее жеребца не могут найти.

– Ты собираешься сказать ей правду?

– Нет, – помолчав, ответила Холли, и он смог вдохнуть полной грудью, словно только что родился и это был его первый вдох. Громадное облегчение охватило его, напряжение стало уходить, плечи расслабились, легкая тошнота прошла.

– Спасибо. – Он увидел, что лакеи уже вносят портшез через ворота, ведущие в конюшню. – Но что ты скажешь ее величеству? – быстро спросил он. – Я не хочу, чтобы ты лгала ради меня. Если дело дойдет до этого…

– Ничего другого не остается, – перебила его шепотом Холли. – Я солгу ради тебя, но не только ради тебя – я защищу жеребца. Если ты когда-нибудь найдешь Гордость Принца, ты должен вернуть его в табун. Теперь я тоже это понимаю.

– Господи… – Колин почувствовал резкую боль в груди.

– И я поеду с тобой, – беспрекословным тоном заявила Холли.

Может ли он признаться ей, что этого ему хочется больше всего на свете? С другой стороны, как он выдержит дорогу до Мастерфилд-Парка, если она будет сидеть рядом? Он уже скомпрометировал ее. Неужели он окончательно превратится в шантажиста и продолжит делать это, зная, что не сможет предложить ей большего? Колин покачал головой.

– Это будет не ленивая трех– или четырехдневная прогулка, – сказал он твердо. – Отдохнуть не придется – я буду гнать лошадей без остановки и останавливаться лишь для того, чтобы сменить их.

В этот момент герцогиня оказалась рядом с ними, она сделала знак лакеям остановить портшез, но не ставить его на землю. В результате ее глаза оказались на одном уровне с глазами Колина.

– Я правильно расслышала: ты хочешь уехать в Мастерфилд-Парк, оставив мисс Сазерленд здесь?

– Я решил, что так будет лучше для ее удобства и твоей безопасности, бабушка. Крестьяне…

– Я сама решу, что лучше для моей безопасности, молодой человек! К вашему сведению, деревенские жители меня ничуть не пугают. Все их слова – пустые угрозы. А что касается мисс Сазерленд, она должна вернуться в Мастерфилд-Парк с тобой. – Презрительно фыркнув, она сложила рука на груди.

– Но я бы чувствовал себя лучше, если бы…

– Колин… – Пальцы Холли дотронулись до его руки. – Если ее светлость хочет, чтобы я уехала, мы не должны спорить.

– О, моя дорогая, ты неправильно меня поняла, – вмешалась герцогиня. Потянувшись к Холли, она взяла ее за руку. – Дело вовсе не в том, что я хочу, чтобы ты уехала отсюда, поверь. Напротив, больше всего на свете мне бы хотелось, чтобы ты осталась здесь. Однако тебе надо ехать.

– Я не понимаю вас, ваша светлость.

– Поймешь со временем, – заверила ее герцогиня. И загадочно улыбнулась.

Не прошло и часа, как они с Холли уже неслись по дороге, ведущей на восток. Управление экипажем и четверкой лошадей Колин доверил умелым рукам Дугласа, лучшего кучера Бриарвью. Джошуа останется в Девоншире, чтобы отдохнуть после утомительной поездки, а потом он спокойно поедет назад в Мастерфилд-Парк.

Колин изо всех сил старался оставаться в своем углу обитого бархатом сиденья, прижав спину к подушкам и положив руки на колени. А ведь как просто – слишком просто! – было бы заключить Холли в объятия и позволить рукам проникнуть под подол ее амазонки, в которой она отправилась в путь.

Как просто отдаться своим желаниям в полутьме уютного экипажа! Когда дерево в лесу падает, этого никто не слышит… Так, может, и Холли не окажется погубленной, если этого никто не увидит? И некому будет сплетничать?

Как просто найти ответы на эти вопросы, которые понравились бы ему. Увы, от этого они правдой не станут.

Колин крепче сжал руки. Плохо уже то, что они приедут в Мастерфилд-Парк вместе – как парочка любовников, которыми они уже почти стали. Колин покосился на Холли, обвел взором линию ее профиля. Она сидела, свободно сложив руки на коленях, ее тело покачивалось в такт движению кареты.

– Что имела в виду бабушка, когда сказала, что твое место больше не в Бриарвью? – спросил он.

– Вообще-то я точно не знаю. Сначала я подумала, что она на меня сердится и хочет, чтобы я поскорее уехала домой. – Холли задумчиво улыбнулась. – Но твоя бабушка определенно уверена в том, что все закончится хорошо и что мое возвращение в Мастерфилд-Парк поможет делу.

– Ты веришь в то, что это так?

Она пожала плечами.

– Бабушка – идеалистка, – промолвил Колин. Ему вдруг показалось, будто он получил удар в грудь, и он испытал острую боль, вызванную отчасти угрызениями совести, отчасти – гневом на то, что его мать и бабушка вынуждены были терпеть мужей, пресекающих каждую их попытку привлечь счастье в семейство Эшуортов. За свою боль они получали лишь насмешки и неуважение, к которым примешивалась изрядная доля жестоких пьяных выходок. Возможно, именно в этом состоит правда о семейном проклятии, и речь идет вовсе не об отвергнутой кельтской принцессе, а о наследственном жестоком обращении, страсть к которому передавалась из поколения в поколение, от одного презренного человека к другому.

Ему удалось не унаследовать эту страсть, потому что он в буквальном смысле этого слова сбежал из дома – в академию, где с головой погрузился в науку, где непоколебимость логики брала верх над чувствами и абсурдностью. Жизнь в Кембридже спасла его.

Спасла ради чего? Как ни крути, он был и остается сыном Таддеуса Эшуорта.

Положив ногу на ногу, Колин съехал на сиденье чуть вниз и откинул голову на подушку.

Его рука потянулась к ней, прежде чем он успел осознать, что делает. Он погладил ее щеку, прикоснулся к едва заметной царапине на подушечке пальца. И неожиданно спросил:

– Ты все еще веришь в меня?

Холли медлила с ответом, и внутри у него все замерло. Потому что теперь все, чем он в себе гордился, его уравновешенность, сдержанность – все это зависело от ее ответа. Увы, наука вовсе не спасла его.

Зато когда она ответила, ее произнесенное шепотом «да» возродило его так, как не возродило бы ничто другое. Колин подвинулся ближе к ней, и уже через мгновение она оказалась в его объятиях, их губы встретились, дыхание смешалось. Его страсть тут же проснулась, его сердце открылось чувству, которое окутало все его существо и заставило произнести нежданные слова, которые проскользнули с его губ прямо в солоноватую сладость ее рта:

– Если бы все сложилось иначе, если бы я не был членом семьи Эшуортов, я бы попросил твоей руки еще несколько месяцев назад.

Холли застыла в его объятиях.

Колин чуть отодвинулся назад, а затем прижался лбом к ее лбу и закрыл глаза.

– Ты должна это знать, ты заслуживаешь этого, – проговорил он. – С тех пор как мы ездили на верховую прогулку в Харроувуде, я понял, что ты для меня – идеальная женщина, что я никогда не захочу никакую другую женщину так же сильно, как хочу тебя… Ты была так хороша тем утром, – промолвил он. – Так мила, свежа, откровенна… И из-за этого я снова вспомнил о своей семье. Господи, Холли, ну как я мог привести тебя в свою семейку?! Я не могу предложить тебе такую жизнь, какой ты заслуживаешь.

Глаза Холли наполнились слезами, и она заморгала, а затем сердито смахнула рукой одну слезинку, скатившуюся ей на щеку.

– Тогда ты просто глупец, Колин Эшуорт! – Отодвинувшись от него, Холли устремила взгляд в окно. – Я бы осталась с тобой, несмотря ни на что.

Да, и это самое ужасное. Потому что ни последствия того, что он обворовал королеву, ни возможный мятеж жителей Бриарвью, если он не вернет жеребца, не причинили бы ему такую острую боль, как осознание того, что она страдает из-за него. Это же видно невооруженным глазом.

– Почему ты говоришь мне об этом только сейчас? – безучастным тоном спросила Холли.

– Потому что именно в последние несколько дней ты поняла, какие чувства я к тебе испытываю… в этом сомневаться не приходится. Вот я и решил, что ты имеешь право знать правду.

Холли повернулась к нему, ее черты обрели резкое выражение, в глазах застыло обвинение.

– Так ты считаешь, что это правда? Что ты защищал меня, не допуская в свою жизнь?

Колин кивнул.

– Как я и сказала, ты глупец. Ты не защищал меня. Ты недооценивал меня, как недооцениваешь всех, кто тебя окружает. – Колин хотел было что-то сказать, но она перебила его: – В одном ты был прав: ты не веришь, не веришь никому. Ты считаешь, что должен справляться с неприятностями в одиночку, потому что все недостаточно сильны, чтобы встать на борьбу со злом рядом с тобой. Потому что, с твоей точки зрения, ты никому не можешь довериться. Даже мне.

– Ты не понимаешь…

Холли перестала слушать его. Колин может сколько угодно говорить о том, что хочет избавить ее от бед, которые то и дело случаются в его семье, но он никогда не заставит ее изменить своего мнения о том, в чем она уверена. Он не верит ей, не верит в любовь, которая с каждым днем росла и росла и, наконец, настолько окрепла, что может справиться с любой трудностью, которая преподнесет им судьба. Во благо это или на беду. Холли верила в это.

Возможно, если бы она была женщиной вроде Пенелопы Уингейт, то увидела бы хоть какой-то смысл в его действиях. Если бы ей было нужно только получить определенный статус и богатство, которые в будущем подарит ей титул герцогини, то – да, такое замужество едва ли удовлетворило бы ее. Но Холли ничуть не волновали такие вещи. Она хотела только его. Колина Эшуорта, мужчину. Его упрямое, высокомерное желание встать между опасностью и теми, кто ему дорог, было частью его сущности, но именно за это Холли и любила его. А вот за настойчивое отрицание любой помощи ей хотелось как следует встряхнуть его и вбить хоть немного здравого смысла в его глупую голову.

Больше всего Холли раздражало, что Колин не дает ей выбора. Он просто решил, что для нее будет лучше, и не желал обсуждать собственное решение. Словно она ребенок. Даже сейчас, когда он отодвинулся в свой угол кареты, во встревоженном выражении его лица проглядывала самоуверенность, потому что кто бы ни страдал от его поступков, он был уверен в том, что его решение верно.

Скрестив руки на груди, Холли попыталась устроиться на сиденье поудобнее, чтобы так и провести остаток путешествия. Колин пообещал ей быструю езду и не солгал. Холли давно уже потеряла счет времени, она даже не помнила, сколько раз они делали остановки, каждая из которых казалась ей чересчур быстрой, потому что после них ей приходилось снова сгибать затекшие конечности, чтобы устроить их на сиденье кареты, и вновь терпеть бесконечные мили постоянной тряски.

Признание Колина лишило ее того удовольствия, которое она могла бы получить во время долгого совместного путешествия, ведущего их к общей цели. Вместо этого она была вынуждена думать о том, что они спешат к концу, и как только они окажутся в Мастерфилд-Парке, она больше не сможет находиться рядом с ним, занять хоть сколько-нибудь важное место в его жизни.

Холли задремала, а проснувшись, увидела, что Колин смотрит на нее со своего места. Сердце от радости подскочило у нее в груди, ведь она решила, что, подумав, он изменил свое мнение. Но его слова раздосадовали ее.

– Я думаю, на следующем постоялом дворе нам следует разделиться, – заявил граф. – Я позабочусь о карете, которая довезет тебя в целости и сохранности до Мастерфилд-Парка.

– Господи, зачем?

– Ты даже не представляешь, с какой скоростью разнесутся сплетни о том, что мы вернулись откуда-то вместе. – Каждое его слово звучало для Холли как выстрел и ранило так же больно. – Ни к чему жертвовать твоей репутацией. Я не хочу быть ответственным за то, что погубил твое будущее, – добавил он.

– Ты за меня не отвечаешь, и ты мне ничего не должен, – спокойно промолвила Холли, гордясь тем, что ей удалось сдержать дрожь в голосе, вызванную наворачивающимися на глаза слезами.

– Ну хорошо, поедем и дальше вместе. – Колин опустил окно. – Мы можем ехать быстрее? – крикнул он кучеру.

– Мы сменим лошадей на следующем постоялом дворе, милорд, – отозвался Дуглас. – До тех пор я не могу пустить четверку быстрее.

Холли поежилась, когда холодный ветер проник через открытое окно в карету, но тут же пожалела об этом, потому что вновь почувствовала на себе его внимательный взгляд. Она едва не призналась ему, что мерзнет, чтобы он обнял ее или хотя бы снял с себя камзол и закутал ее в него. Уж если она не окажется в его объятиях, то хотя бы с наслаждением вдохнет его аромат с примесью мускуса, закутает руки в рукава, которые еще не остыли от тепла его тела. Это же лучше, чем ничего.

– Со мной все в порядке, – промолвила она в ответ на его непроизнесенный вопрос. – Просто у меня шея затекла.

Не сказав ни слова, Колин подвинулся ближе к ней. Словно сквозь туман она увидела, как он обнимает ее, как его рука ищет ее руку. Когда он обхватил ее за плечи и привлек к себе, Холли поняла, что в ней борются два чувства – гнев и желание быть рядом с ним.

– Не надо, – слабо запротестовала она.

– Позволь… – Потянув концы банта у нее на подбородке, он развязал его и отбросил ее шляпку в угол противоположного сиденья. Холли ощутила прикосновение его губ на своих волосах. – Я – глупец, – прошептал Колин.

Ее голова запрокинулась, рот потянулся к жару его рта, и их губы встретились, идеально подходя друг другу. Вкус его поцелуя наполнил Холли, голова пошла кругом от того, что такой могла бы быть вся ее жизнь…

Боль сожаления была острой, почти невыносимой и не прекращалась, пока он не поднял голову.

– Наверное, ты была права, говоря обо мне, – вымолвил Колин. – Возможно, мне следовало быстрее обрести веру в тебя, но раньше я не знал тебя так же хорошо, как сейчас. Я даже не представлял, как много я могу узнать о тебе. Но вот во что я не мог поверить, так это в то, что у этой истории может быть хороший конец. Что я смогу вернуть жеребца в Бриарвью и не нести наказания за преступление, которое совершил. Что мой отец больше не будет вмешиваться в мою жизнь.

– И в то, что я пройду трудный путь рядом с тобой, – добавила Холли. – В это ты тоже не верил и не веришь.

Колин крепче обнял ее. Он ближе привлек ее к себе, зарылся лицом в ее волосы, его сердце колотилось рядом с ее грудью. Но, отодвинувшись, он покачал головой.

– Я не позволю, чтобы ты пошла ко дну вместе со мной, – снова заявил он. – Но… – Колин осекся, и под его взглядом она почувствовала себя зачарованной. – Если какое-то чудо поможет мне выпутаться из этой истории…

Он не договорил. Несколько мгновений оба молчали, наслаждаясь близостью друг друга и чувствуя, как радость золотым свечением окутывает их. Но когда Колин наклонил голову, чтобы поцеловать ее, Холли заметила в его глазах сомнение, которое ставило крест на всех ее надеждах.

И все же Холли позволила ему обнимать себя, целовать – позволила этому обману продолжаться. Желание ожило, подпитываемое воспоминаниями обо всем, что было между ними, – о поцелуях, ласках, тайнах, которые хранили их тела, о невероятном удовольствии от прикосновений…

– Колин… – с отчаянной мольбой в голосе прошептала Холли.

Хриплый шепот вырвался в ответ откуда-то из глубины его горла.

– Я просто хотел обнять тебя.

– Знаю.

– Черт, этого недостаточно. Этого никогда не будет достаточно!

– Нет, никогда.

Мир вздрогнул, ее спину вдавило в спинку сиденья кареты, и она почувствовала, как развитые мускулы на груди Колина, его живот и бедра прижались к ней. Это было больно и… восхитительно.

Его руки нырнули под ее юбку и приподняли ее. Не попросив разрешения, без прелюдии он расстегнул пуговицы на своих панталонах. Терпение Холли было на пределе, ее тихие крики заполнили собой все пространство экипажа, когда его бедра надавили на нее, а его разгоряченная плоть проникла между ее бедер. Холли инстинктивно раздвинула ноги, ее руки обхватили его за талию, а ягодицы приподнялись, чтобы встретить его.

Холли приготовилась к боли – это же должно быть больно, как ей говорили, но почувствовала лишь легкий толчок у своего лона.

Дойдя до преграды, Колин остановился. Возвышаясь над ней, он замер, словно боялся сделать хоть одно движение, когда она в экстазе извивалась под ним, а сотрясающие их тела спазмы готовили их к большему – разделенному наслаждению, божественному завершению любовной пляски.

Однако как только Холли поняла это и двинулась ему навстречу, чтобы он глубже вошел в нее, Колин начал отодвигаться. Она схватила его за руки, ее ногти впились в его кожу сквозь рукава.

– Нет! – воскликнула Холли.

– Я должен остановиться. – Колин замолчал. Покачав головой и не промолвив больше ни слова, он отодвинулся назад. Но не успела она пожалеть о том, что его больше нет рядом, и о том, чего так жаждало ее тело, Колин опустился вниз между ее раздвинутых ног, и она почувствовала теплые прикосновения его волос к своим бедрам.

Она вскрикнула, когда его язык проник в нее. И хотя ей хотелось остановить его, чтобы продолжить начатое иным путем, ее руки непроизвольно стали давить на его плечи, пока он не сполз с сиденья на пол кареты. Так Холли могла без труда дотянуться до его торса. Его губы не оторвались от ее лона, когда ее рука, скользнув по его груди, стала опускаться ниже по сужающейся дорожке курчавых волос. Изогнувшись, Холли обхватила пальцами его плоть. Она гладила и сжимала ее в такт покачиваниям кареты и движениям его языка.

А потом Холли уткнулась лицом в подушки, чтобы заглушить крики экстаза, рвущиеся из ее груди, а судорожные конвульсии его тела громко прокатились по ней.

Глава 25

Мастерфилд-Парк был погружен в темноту и тишину, когда Дуглас свернул на подъездную аллею в промежутке между полуночью и рассветом. Колин велел ему ехать не к дому, а сразу направляться к конюшням. Сонная Холли согласно кивнула. Сначала они осмотрят лошадей, а потом уж подумают об отдыхе.

Измученный мистер Питерсон встретил их на мощеном дворе конюшни, когда Колин помогал Холли выйти из экипажа.

– Ничего подобного я в жизни не видел, милорд, – сказал он. – Да, бывало, чтобы заболели сразу две-три лошади, но чтобы все сразу…

– Опишите мне точно симптомы, начиная с самых ранних, – попросил Колин.

– Сначала мы заметили, что некоторые лошади ходят как-то неровно, спотыкаются, их бока напряжены, словно они пытаются поджать живот. Вскоре после этого начались проблемы с пищеварением, у некоторых я приметил расширение зрачков.

– А лошади гостей? – поинтересовался Колин.

– Как только были замечены первые признаки заболевания, все они куда-то исчезли. Но ваши личные скакуны в полном порядке – пока что. Заболели только скаковые и охотничьи лошади.

– Вы лечили их, как обычно лечат колики? – спросила Холли.

Питерсон обвел недоуменным взглядом ее фигуру, закутанную в плащ, и Колин тут же пожалел о том, что привез ее сюда, понимая, что это приведет к волне сплетен. Впрочем, лицо ветеринара сохранило озабоченное выражение. И даже если он счел странным то, что они путешествовали ночью в одной карете, то виду не подал.

– Вот что мы делаем, мисс. – Ветеринар махнул рукой в сторону арки, разделявшей два крыла конюшни. – Грумы по очереди выгуливают больных лошадей всю ночь напролет. Я распорядился давать им больше воды, и они не едят ничего, кроме самого лучшего чистого сена.

– Кто-нибудь осматривал зерно?

– Да, милорд, на вид оно вполне нормальное, но…

Питерсон замолчал на полуслове. И он, и Колин отлично знали, что обычный осмотр может и не выявить яд.

– Я хочу, чтобы мне принесли в кабинет образцы зерна, – сказал Колин.

– Леди Харроу приказала, чтобы образцы отправили в Лондон, ее мужу, – сообщил мистер Питерсон.

– Хорошо. – Поморщившись, Колин несколько раз моргнул, отгоняя сонливость. – И все же я хочу сам провести кое-какие анализы. Также доставьте мне образцы сена и воды с ярлыками. Я хочу точно знать, откуда взят каждый образец.

– Воду берут в наших колодцах, милорд.

– Пусть так. Известны случаи, когда воду в колодцах травили.

– Милорд, все лошади получают корм из одних и тех же источников. И если было какое-то заражение или инфекция, заболели бы все животные.

Колин подумал несколько мгновений, а потом его осенило:

– Вы уверены, что все лошади питаются одним и тем же кормом? Разве некоторые из наших гостей не привезли с собой специально разработанные пищевые формулы, чтобы именно по ним составляли рацион тем животным, которых они возьмут здесь напрокат на время скачек? Не могло бы случиться, что остатки этих смесей добавили к тому корму, который дают нашим лошадям?

– Даю слово, сэр, это невозможно!

– Добудьте мне образцы этих смесей. – Вдохнув полной грудью влажного предрассветного воздуха, Колин посмотрел на дом. – Где моя сестра?

– Полагаю, она отдыхает, сэр, хотя, должен сказать, она едва с ног не сбилась, помогая грумам почти до полуночи. Ее помощь пришлась очень кстати. Увидев, что она зевает, я настоял на том, чтобы она хоть немного отдохнула. И ваши братья помогали. Нам же нужно было как можно больше помощников, чтобы выгуливать лошадей.

Колин кивнул: он был рад услышать, что его родные хоть немного отдохнут, что было просто необходимо. Он чувствовал себя совершенно опустошенным, но не только из-за беды, приключившейся с лошадьми. Всю жизнь он потратил на то, чтобы сплотить семью, был посредником между родными, утешал, ободрял, защищал… и все для того, чтобы оказаться лицом к лицу с обстоятельствами, контролировать которые он не в состоянии. Что будет, если течение событий не изменится? Какое будущее ждет семью Эшуортов? Финансово они не пострадают, потому что их состояние пополняется из других источников. Но то, что давали им эти лошади, деньгами не измерить. В награду за общение с ними они получали гордость, чувство удовлетворения за достигнутые результаты.

Колин протянул Холли руку. Он понял, что ему необходима поддержка в виде ее упрямого нрава, искренности; помоги ему, Господи, но даже ее упреки поддерживали его, заставляли признавать правду и что-то предпринимать.

Теперь ему все это было нужно. Он хотел, как и она, верить в то, что вместе они найдут дорогу к счастью. Словно почувствовав это, Холли взяла его под руку, и они вместе направились по конюшенному двору к тяжелой двери, которая вела к его кабинету в конюшне. Прежде чем войти туда, Колин повернулся к Питерсону.

– Я попрошу вас послать одного из конюхов в дом с просьбой принести нам сюда чай, – сказал он.

– Из кухни всего четверть часа назад прислали булочки и овсяные лепешки, сэр, – проговорил ветеринар. – Я распоряжусь, чтобы и вам принесли несколько штук.

Как только они вошли в кабинет, туда пришел конюх и разжег жаровню. Через несколько минут Питерсон принес и освежающие напитки. Холли сняла с себя плащ, который одолжила ей вдовствующая герцогиня, и стала греть руки. Колин пододвинул к своему креслу у письменного стола единственный стул, стоявший в комнате.

– Садись, – пригласил он Холли. – И поешь немного.

– Я уже столько часов просидела на месте… – Она обвела комнату унылым взглядом, но потом повернулась и подошла к столу. – Но вообще чего-то горячего и вкусненького очень хочется. – Взяв чашки, она поставила их на блюдца, разлила чай, добавила в него сахар и немного молока. А потом выбрала себе булочку с патокой, лежащую на подносе, который принес Питерсон.

Пристроившись в уголке своего стола, Колин залпом выпил половину чашки, не замечая того, что горячий напиток обжигает ему горло. Чай был черным и очень крепким – именно такой ему был нужен для того, чтобы заставить мозг работать после утомительного путешествия. Теперь ему были нужны только образцы.

Колин поднял руку.

– Подойди ко мне, пожалуйста.

Холли забросила оставшийся кусочек булочки в рот и поставила чашку на блюдце. Когда она приблизилась к Колину, тот отставил чашку в сторону и взял Холли за талию.

– Извини меня за мое поведение по пути сюда, – вымолвил он.

Холли зажала ему рот пальчиком.

– О чем ты говоришь? Сейчас главное – поставить лошадям диагноз и назначить лечение.

В это самое мгновение кто-то, словно услышав их разговор, постучал в дверь. Холли вернулась к жаровне, а Колин отворил дверь и впустил трех молодых грумов; каждый из них держал в руках мешки, к которым были привязаны листочки бумаги с надписями. Четвертый конюх вошел в кабинет графа следом за ними, таща в руках ведро, наполовину наполненное водой.

– Ваши образцы, милорд, – сказал один из них.

Колин помог парням разложить свертки на длинном столе у дальней стены кабинета. Они гуськом вышли из комнаты и закрыли за собой дверь. Колин открыл шкаф и заглянул туда.

– О, неужели это то, что я думаю? – воскликнула у него за спиной Холли.

Колин вытащил из шкафа какое-то приспособление из дерева и меди и установил его на стол.

– Это микроскоп, – пояснил он.

Оценивающе покивав головой, Холли подошла к нему.

– Он такой замечательный, – похвалила Холли прибор. – Даже у Саймона нет такого.

– Он сделан по моему собственному чертежу.

Холли наградила его, возможно, самой гордой улыбкой, какую Колин когда-либо видел на чьем-то лице… именно такую улыбку каждый мальчик жаждет увидеть на лице своего отца. Само собой, отец Колина никогда так не улыбался своим сыновьям.

– Можно мне? – с благоговением в голосе спросила Холли. Она осторожно протянула указательный палец к одной из медных скобок, но не дотронулась до них. Колин согласно кивнул, и она наклонилась, чтобы заглянуть в окуляр. Холли покачала маленькое круглое зеркальце у основания микроскопа. – Но я ничего не вижу.

– Это потому, что тебе, во-первых, нужен дополнительный свет, а во-вторых, то, что ты будешь исследовать. – Колин уже шел в противоположную сторону комнаты к полкам, на которых стояли фонари, специально разработанные им для таких случаев. Полированные стальные отражатели направляли свет в нужное место, так что он мог исследовать через окуляр мельчайшие частицы вещества, которые были очень хорошо освещены. Вернувшись к столу, Колин зажег фонарь и взял первый из образцов.

– Мне понадобится твоя помощь, – сказал он.

– Разумеется. Все, что угодно.

Колин кивком головы указал на стол.

– Там ты найдешь записную книжку и карандаши. Принеси их сюда – будешь записывать мои заключения.

– Слушаюсь, сэр! – услышал граф полный энтузиазма ответ, за которым последовал короткий смешок. – Должно быть, именно так же чувствовала себя Айви, когда Саймон впервые позволил ей помогать ему в его лаборатории.

Выбрав одну из ложечек, множество которых висело на стене над рабочим столом, Колин открыл первый мешок с образцами, бросил небольшое количество зерна в ступку и растер его в порошок. Затем он вытащил из ящика стола две стеклянные пластины, насыпал на одну из них немного растертого зерна, накрыл другой и положил их под крепления на основании микроскопа. – Ну а теперь давай узнаем, сможем ли мы выяснить, какой дьявол тут у нас поселился.

Прошло почти два часа. Колин вынул из-под микроскопа последний образец и с такой силой поставил его на стол, что Холли вздрогнула. Осторожно приподнявшись, она посмотрела через его плечо, не разбились ли стеклянные пластины под его ладонью. Не увидев ни осколков, ни крови, она с облегчением вздохнула.

Но была и разочарована. Они исследовали каждый образец зерна и сена, бесчисленное количество капель воды, но нигде не обнаружили ничего особенного. Холли делала заметки, записывая почти каждое слово Колина, даже когда он бормотал себе под нос что-то бессвязное.

Упершись локтями в стол, Колин уронил голову на руки.

– Это бесполезно, – заявил он. – Я не усматриваю и следа какого-нибудь яда.

Его безучастный тон напугал ее. Колин опять терял надежду, а вместе с ней и уверенность в собственных способностях как ученого, так и конезаводчика. Холли положила руку на его поникшее плечо, не зная, как утешить его. Она дотронулась ладонью до его шеи.

– Возможно, мы чего-то не заметили, – сказала она тихо.

Его глаза остекленели и покраснели от беспокойства, недосыпа и двухчасовой работы с микроскопом, требующей постоянной концентрации внимания.

– Возможно, ответ у меня под носом, – проговорил он. – Я искал какой-то посторонний элемент. Но вдруг все дело в самом корме? Дай мне еще один образец.

– Зажать его между предметными стеклами?

– Нет, просто дай одну ложечку.

Холли сделала, как он просил, Колин придвинул фонарь поближе, высыпал зерно на стол и, наклонившись, стал внимательно его рассматривать. Так он сидел несколько минут, перебирая зернышки пальцами, отделяя одно от другого, собирая их вместе и снова раздвигая в стороны. Потом зажал одно зернышко между большим и указательным пальцами и стал смотреть на него одним глазом.

– Цвет… что-то не так с цветом зерна, – наконец промолвил Колин. – Некоторые его части слишком зеленые… – Он рывком поднял голову. – Мне нужно в библиотеку. Пойдем в дом.