Электронная библиотека » Эми Хармон » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 1 августа 2022, 08:20


Автор книги: Эми Хармон


Жанр: Личностный рост, Книги по психологии


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Катя Майорова
Паническая атака на улице Гашека

Друзьям, которые всегда оставляли двери открытыми


© Катя Майорова, 2022

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2022

Почему паническая атака на улице Гашека?

Я предложила подруге встретиться в «Старбаксе» на улице Гашека. Там – потому что это недалеко от кабинета психолога, к которому я планировала пойти после встречи.

«А ты не против встретиться в “Старбаксе” на Гашека? Там как‐то поприкольнее», – отправила я сообщение в «Телеграм».

«Ок. Мне вообще‐то без разницы», – ответила подруга.

«Давай в 13:30».

«Хорошо».

Я опоздала, хотя жила в двадцати минутах ходьбы, в отличие от подруги, которая приехала из Переделкино. Я начала опаздывать на регулярной основе после переезда в центр (парадокс!). До этого я одиннадцать лет ездила на электричках и за мою пунктуальность отвечало расписание пригородных поездов, а сейчас только я сама – поэтому система начала давать сбой.

Подруга не обиделась на опоздание, наоборот, сказала, что было время заняться своими делами (она репетитор по французскому языку – готовилась к уроку). Сначала говорили о чем‐то отвлеченном, но темы, беспокоящие нас, то и дело просачивались. Близкий человек подруги попал в серьезную судебно-юридическую тяжбу, и никто не понимал, как ему выпутаться, даже адвокаты. Я же сходила с ума от чувства тревоги и страха, которые переполняли меня перед выходом книги «Раньше девочки носили платья в горошек». Со стороны может показаться, что перспектива того, что твой близкий сядет на несколько лет в тюрьму, намного хуже, чем переживания из‐за книжки, но самое низкое, что мы можем сделать по отношению к себе и другим, – мериться страданиями, поэтому в моем повествовании такого не будет.

Бóльшую часть времени мы обсуждали предстоящий суд, а еще – как он будет проходить, какой могут вынести приговор, что делать и кто на самом деле виноват. Ближе к концу нашей встречи подруга меня спросила: «Кать, ты как? На тебе лица нет». А я понимала, что мне очень плохо. До панической атаки оставалась пара минут, и мои попытки выразить всю мешанину чувств, мучающих меня, закончились чем‐то похожим на: «Не знаю… Мне очень страшно. Я боюсь, что от меня все отвернутся». Мы говорили о чем‐то еще, но о чем именно, я не помню, а потом началась она…

– Встретимся на улице, – сказала я, спешно накинула куртку и пошла к выходу.

Если верить чату в «Телеграме», мы встретились десятого марта, весной, но асфальт был безрадостного серо-белого цвета от реагентов, а я – в зимнем черном пуховике Nike. В этот же день, за несколько часов до встречи, я объявила в «Инстаграме»[1]1
  В книге есть упоминания социальной сети «Инстаграм». Деятельность компании Meta Platforms Inc., которой принадлежит «Инстаграм», запрещена на территории Российской Федерации, поскольку признана экстремистской.


[Закрыть]
старт продаж билетов на закрытую презентацию книги, до которой оставалось чуть меньше двух недель. Впереди еще был день рождения. Приезд мамы. Позади – уже упомянутый переезд в центр, много работы, перенесенный ковид, отмененные из‐за него путешествия и в целом мой тревожно-мнительный психотип, который сформировался в детстве и шел со мной рука об руку до сегодняшнего дня.

Когда у тебя начинается паническая атака, первое желание – куда‐то убежать. Если ты в помещении, то выбежать на улицу. Если на улице – где‐то спрятаться. Я вышла и, глубоко дыша, ждала подругу. Поняла, что меня потихоньку отпускает, но не до конца. В груди что‐то неприятно сжималось; страх, что сейчас подкосятся ноги и я упаду, не покидал. И тревога… Казалось, что тревога захватила все мое тело, стала им – и у меня нет шансов вернуть его обратно.

Подруга вышла ко мне. Мы медленно двинулись к Триумфальной площади. Сначала я попросила ее говорить со мной, чтобы мне не было так тревожно. Потом – помолчать, потому что от разговоров тревога только нарастала. Мне казалось, что я вот-вот умру: упаду, закачу глаза в припадке – и мелькали все остальные ужасные картины растревоженного сознания. На одном курсе спокойной жизни (кажется, так он и назывался) учили во время панических атак сосредотачиваться на ощущениях в теле. Если тебе плохо и кажется, что сейчас умрешь, вполне логично вызвать скорую. Но врачам надо что‐то сказать: болит в груди, не могу дышать, отнимается нога – только так они смогут помочь. Я прислушалась к телу и поняла, что у меня ничего не болит, не колет, не тянет, не отнимается, а еще вспомнила слова своего предыдущего психолога о том, что в мире не было зафиксировано ни одного случая смерти от панической атаки. Эта мысль принесла мне облегчение, когда я стояла, облокотившись на гранитный фасад здания напротив памятника Маяковскому.

– Может, домой? – предложила подруга.

– Нет, к психологу, – ответила я, и она довела меня прямо до кабинета (спасибо, Лиля!).

Паническая атака отпустила на сороковой минуте сеанса. Я чувствовала себя как после бани или усиленной физической нагрузки: очень уставшей, но с приятной истомой в теле, которая символизировала радость от того, что я выжила (хотя мое тело умирать не собиралось, но психика была убеждена в обратном). Наверное, я хотела прийти на сеанс с каким‐то конкретным запросом, но всю встречу мы говорили о панической атаке и о том, что к ней привело, а перед этим, конечно же, психолог меня стабилизировала.

Я заземлилась, дышала; она дала мне чувство безопасности, сказав, что рядом и, если мне станет плохо, сможет вызвать скорую помощь…

– Знаете, я написала очень откровенную книгу, и мне очень страшно.

– Чего именно вы боитесь?

– Что близкие от меня отвернутся.

– Хорошо, допустим, они отвернулись. Что тогда?

– Мне будет очень больно.

Забегая вперед, скажу: от меня никто не отвернулся. Уверена, обиделись, но пока еще об этом не сказали (возможно, ждут повода). Тогда я не только боялась боли, но и тревожилась из‐за предстоящей презентации – кажется, переживала из‐за работы с каким‐то клиентом. А, и еще простыла! Так мы пришли к выводу, что в моей жизни случаются панические атаки, когда психика получает слишком много разных сигналов: переживания из‐за одного, страх из‐за другого, еще что‐то из‐за третьего – и добро пожаловать в мир беспричинной тревоги и грудных спазмов!

На встречах с читателями и во время прямых эфиров, посвященных новой книге, я много раз шутила (моя любимая защитная реакция) на тему того, что выход книги начался с панической атаки на улице Гашека. Могла ли я тогда знать, что это событие и сложившееся вследствие него словосочетание станут названием для новой книги? Вряд ли.

Тогда психолог дала мне поддержку, но мои проблемы оказались намного серьезнее. В какой‐то момент все травмирующие и просто стрессовые события, которые произошли в моей жизни за последние несколько лет, обрушились на меня: ухудшение отношений с семьей, мучительная смерть собаки, перелом шеи у мужа, смерть одноклассницы, переезд в центр, новые клиенты и новый уровень дохода, перенесенный ковид, выход двух книг за год, одна из которых получилась слишком личной, к чему, как оказалось, тоже надо быть готовой. Не все из вышеперечисленного принесло страдания, но все однозначно стало стрессом, на который я банально не дала себе времени: прожить, осознать, отпустить и идти дальше. В детстве меня никто не учил быть внимательной к своим чувствам, как и не дал знаний о том, что, если они заморозились и ты стала эмоциональным импотентом, это не значит, что внутри тебя ничего нет. Есть. Просто в один момент (обязательно в самый неподходящий) вся несущая конструкция твоей «стабильной спокойной жизни» обрушится – конечно же, на тебя, – и камень за камнем придется собирать себя и свою стабильную жизнь заново.

Со мной это произошло в двадцать девять лет, когда я поняла, что ни отпуск, ни правильное питание, ни здоровый сон, ни БАДы, ни врачи, ни даже психолог два раза в неделю мне не помогают. Все разрушено до основания. В голове роем жужжат мучительные вопросы: а так ли я прожила свою жизнь до настоящего момента? Действительно ли я всего этого хотела? Где я? Кто я? Зачем я вообще? Почему все хорошо, но мне так плохо?

Уже после релиза «Раньше девочки носили платья в горошек» и ее презентации мне написали из издательства Clever и предложили встретиться, обсудить проект новой книги. Одна часть меня, которая очень боится упущенных возможностей, бежала на эту встречу. Другая, которая очень устала и ничего уже не хотела, еле плелась. К тому моменту я в том числе очень переживала из‐за того, что многие читатели книги «Раньше девочки носили платья в горошек» оценивали не ее саму, а мою жизнь. Пожалуй, это то, с чем сложнее всего смириться, когда пишешь откровенную литературу. Многие авторы прячутся за своими героями, вымышленными персонажами, пусть даже читатель и понимает: это сам автор, – но все равно какое-никакое прикрытие. Мне было не за кем прятаться – и я получила за это сполна.

Тем не менее, несмотря на все мои внутренние процессы, я собралась, потому что работа есть работа. Я честно сказала, что пока не знаю, о чем хочу писать. Идея продолжать работать и с издательством, и с новым для меня жанром мне нравится – но в голове пустота. Мы много говорили с моим редактором, к нам присоединился главный редактор, и в ходе разговора неоднократно всплывало слово «кризис»: творчества, возраста, отношений, самореализации. «Может, и написать книгу про кризисы? – сказал редактор. – Если подумать, то вся наша жизнь из них и состоит».

Вторая личность, которая не хотела ничего и еще не могла оправиться от выхода первой книги, сразу отмела эту идею, а первая, которой и дальше хотелось писать классные книги, сотрудничать с издательством, самовыражаться и оставлять в этом мире что‐то после себя, позволила предложению редактора проникнуть в душу. Как зерно, оно упало на благодатную почву, начало пускать корни и прорастать вверх – так и дошло до головы.

Спустя несколько недель я осознала: «О чем еще писать, если не об этом?» Даже так: более логичного продолжения моей работы в новом для меня жанре и быть не могло, словно сама жизнь со всеми ее перипетиями подтолкнула меня к этому. Не могу утверждать, что выход книги «Раньше девочки носили платья в горошек» стал катализатором моего большого жизненного кризиса, но определенно важным его этапом.

Я не хочу, чтобы вы воспринимали кризис как нечто плохое. У меня язык трижды запнется перед тем, как назвать выход книги плохим событием, как и, например, мой переезд в центр Москвы. Или новый уровень дохода. Даже кризис в отношениях с мужем, ссоры и недопонимание никогда не были для меня негативными событиями, хоть и приносили порой сильную боль.

Где‐то на просторах интернета я прочитала фразу: «Раны – это места, куда проникает свет». Думаю, с кризисами та же история: на их место всегда приходит что‐то новое и важное, а иногда – кто‐то, чаще мы сами: обновленные. К сожалению, в момент кризиса и боли невозможно понять, осознать, постичь, что в этом есть какой‐то свет. Иногда это невозможно и после. Мы неоднократно обсуждали с психологом историю о том, как на меня напали ночью, когда мне было семнадцать лет. «Я не вижу в этом событии никакого света, – говорила я своему психологу. – Никакого урока или Божьего промысла». Да, бывает и такое. Возможно, в этом и есть урок: полный мрак существует. Тем не менее это одна история из сотни и даже тысячи других в моей жизни, в большинстве из которых я видела свет, несмотря на боль, страх, пустоту, одиночество и потерянность.

«Книга, которую вы уже начали читать, родилась из кризиса, наверное самого удручающего, мрачного и безжалостного в моей жизни» – именно так я думала, когда работала с текстом в середине 2021 года. Тогда казалось, что мое глубокое ощущение кризиса и мрака было предчувствием. Не хочу играть в экстрасенса, но уже не в первый раз мне необъяснимо плохо перед тяжелыми событиями – личными и глобальными. Если во время написания книги я иногда чувствовала непонимание – «зачем я все это пишу?», – то сейчас таких вопросов больше не возникает. Видимо, книга стала своего рода предчувствием и, я надеюсь, впоследствии станет поддержкой не только для тех, кого поглотил личный кризис, но и для всех, кому сейчас нелегко. Пусть она – «Паническая атака на улице Гашека» – станет если не светом, то хотя бы надеждой на свет: да, нам сейчас всем тяжело, но это ведь не навсегда?

Как вы уже поняли, это книга о кризисах, через которые мы все проходим с момента рождения (что уже, по сути, кризис). Как и в книге «Раньше девочки носили платья в горошек», я буду говорить о себе, делиться своими историями, чувствами и выводами, к которым пришла. И так же, как это получилось в предыдущей книге, все эти истории будут (надеюсь) отзываться и в вас. Иногда нам кажется, что мы одиноки в своей боли и кризисах, но на деле все мы созвучны друг другу. И в этом наша сила.

Часть I
Кризис дружбы

Глава 1
Привет, меня зовут Катя, и я плохая подруга

Дружба никогда не была для меня ценностью. Звучит пугающе, знаю. Фантазия нарисовала картинку, в которой все герои повестей про пионерскую самоотверженную дружбу выглянули из‐за корешков книг – с удивлением, плавно переходящим в презрение. Это не значит, что я не люблю своих друзей, особенно тех, кого знаю много лет и кто успел стать мне семьей. Скорее дружба никогда не была моей амбицией. Еще будучи ребенком, я мечтала об отношениях, о карьере, о переезде в другой город, но пункта «иметь много друзей» в этом списке не было. Став взрослой, я пожалела об этом. Когда ты приближаешься к тридцати и понимаешь, что тебе не с кем сходить поужинать вечером в четверг, то чувствуешь себя поверженным: даже с отношениями, карьерой и жизнью в пределах ТТК. Мне всегда было интересно: почему так получилось? У меня огромное количество приятелей, парней и девушек, с которыми я работаю, могу поболтать, посмеяться. Я всегда была окружена подружками: и в школе, и в университете. Но кажется, будто никто в моей жизни не задерживается надолго, не становится тем самым easy-going-другом[2]2
  Easy-going (англ. «с легким характером») – легкий на подъем, веселый, беспечный.


[Закрыть]
, которому написал, позвонил – и через час вы уже запиваете чем-то пузырящимся брускетту с лососем и авокадо в модном кафе на Патриарших. Хотя здесь стоит задать вопрос: являюсь ли я сама хоть для кого‐то easy-going-другом? Так, чтобы «через час на Патриарших»? Это большой вопрос, ответ на который надо искать на антресолях, куда бессознательное закидывает все самое важное, и туда просто так не дотянешься – нужно идти за табуреткой и просить кого‐нибудь подстраховать. Если короче – в детстве.

Не помню, чтобы у меня были какие‐то друзья или подруги до семи лет. Я не ходила в садик, большую часть времени проводила с родителями, бабушкой, братьями, родным и двоюродными, когда те прилетали к нам в Челябинск из Москвы. Иногда в гости приходили дети многочисленных бабушкиных друзей, братьев и сестер (для бабушки в отличие от меня дружба была ценностью, может, даже более важной, чем семья и работа, потому что она понимала: не дай бог что случится, помогут именно друзья – таков был закон выживания в советское время), с которыми мы играли и общались, – почти всегда это были мальчишки старше меня. Кстати, я никогда не говорила: «Мне проще с парнями, чем с девчонками; я была пацанкой». Во-первых, это чистой воды мизогиния[3]3
  Мизогини́я – неприязнь либо укоренившееся предубеждение по отношению к представительницам женского пола.


[Закрыть]
, во‐вторых, в моей жизни такого не было. Более того, постоянная компания парней не сделала мое общение с мужчинами проще и понятнее, скорее наоборот.

Первая подружка у меня появилась на подготовительных курсах перед первым классом, куда я пошла в 1998 году. Мало помню о том времени, только, пожалуй, что я пришла на первое занятие в модной оранжевой джинсовке Levi’s, которую мне привезли родители из Лондона. Несколько раз с занятий меня забирал папа на голубой «девятке», а еще я боялась даже пошевелиться во время урока: сидела, сложив руки на парте, поджав ноги, и надеялась, что не привлеку к себе внимание учителя. Во время перемены нам не разрешали уходить из левого крыла первого этажа, где с нами занимались. «Вас могут сбить с ног здоровые старшеклассники», – объясняла учительница. Страха добавилось не только в классе, но и за его пределами: школа и так казалась беспощадным лабиринтом из лестниц, этажей и дверей, которые не давали ни малейшей надежды испуганной шестилетке в них разобраться. К этой нерешаемой головоломке добавились старшеклассники, которые, стоит тебе только выйти за пределы левого крыла, со всей скорости начнут нестись на тебя своими огромными телами, и финалом их разбега станет твоя неминуемая смерть.

Я была послушным (читаем: пугливым) ребенком, поэтому не выходила за пределы обозначенных границ, которые заканчивались углублением в стене со стеклоблоками. Там я и сидела во время перемены – одна, на границе двух миров: безопасного левого крыла и всей остальной школы, в которой царили хаос и насилие. Откуда ни возьмись, из мира № 2 (того, где хаос и насилие) в левое крыло вбежала запыхавшаяся шестилетка, такая же, как и я, очевидно, с тех же курсов, и села рядом со мной, облокотившись на стеклоблоки. Я была в недоумении. Откуда она убегала? Ах да! Глупая я. Конечно, от огромного старшеклассника. Бедная! Как она только выжила?

Девчонка сидела рядом со мной и молчала. Я почувствовала внутри нарастающую тревогу. «Скажи что‐нибудь! Так и будешь молчать? – требовал мой еще маленький, но уже абьюзивный внутренний критик. – У тебя ведь совсем нет друзей».

– Как тебя зовут? – после недолгих внутренних уговоров произнесла я.

– Ксюша, – ответила девчонка, но тут мой мозг сыграл со мной злую шутку. Нашу персидскую кошку звали Ксюшей – пушистую, черно-белую, – и я была уверена, что людей Ксюшами звать не могут, поэтому мозг изменил «Ксюшу» на «Кирюшу».

– Откуда ты бежишь? – Я продолжила задавать вопросы, так и не представившись.

– С четвертого этажа, я хожу туда в туалет – это весело.

Я ничего не ответила, только крепко задумалась: нам запрещали ходить в любой другой туалет, кроме того, что был в левом крыле, а она ходит писать не в правое крыло, не на второй этаж, даже не на третий, а на четвертый! Я недоумевала, и следующий вопрос снова задался как‐то сам по себе:

– Что веселого?

– По лестнице побегать, а если повезет, то под лестницей посидеть.

Я не успела ничего сказать, как она вскочила, бросив: «Ну, я пошла».

Так в моей жизни появился первый друг, которому я даже не успела представиться. В тот день меня забирал папа, и я ему рассказала о новом знакомстве.

– Может, ее зовут Кира? – спросил он.

– Нет, Кирюша, – твердо ответила я.

С Кирюшей – будем называть ее так – я дружу до сих пор. Ну как «дружу»? Мы подписаны друг на друга в «Инстаграме», иногда отправляем реакции на сториз, а совсем недавно она пригласила меня на свадьбу. Стоит отметить, это единственная подруга со школьных лет, общение с которой мне захотелось сохранить, хотя с большинством – даже теми, кто своим присутствием в моей ленте не пробуждал никаких неприятных воспоминаний, – я не хотела иметь ничего общего. Так часто бывает, когда есть прошлое, в которое возвращаться не хочется. Ты выплакал его у психолога, все осознал, вынес важные уроки – и научился жить без каких‐либо отягощений. И вот тебе пишет одна девочка из твоего класса, другая из параллели (вы даже были лучшими подружками, и она приходила с бойфрендом к тебе на свадьбу) – и ты либо удаляешь их сообщения, либо так и оставляешь непрочитанными. Да, там написано: «Катя, ты мечтала стать писательницей – и стала! Ты большая молодец!» – но ты все равно оставляешь послание без ответа, потому что оно из прошлого, в которое ты решила больше никогда не возвращаться.

Я была Кирюше плохой подругой. Скорее всего, именно благодаря дружбе с ней стало понятно, что подруга я так себе. С одной стороны, я ее любила, мы висели часами на телефоне (все помнят горячую от часовых бесед трубку стационарного аппарата и маму, уже третий раз заходящую в комнату и повторяющую: «Не виси на телефоне, я жду звонка от тети Оксаны!»), ходили друг к другу в гости, менялись куклами (у Кирюши была темнокожая Барби, которую мама разрешала ей купать в ванне, и я очень завидовала), и она была первым человеком, с которым мне хотелось поделиться чем‐то интересным.

С другой – я часто сублимировала в отношениях с ней то, что не находило выхода в коммуникациях с другими. Например, меня буллили[4]4
  Буллить (англ. bullying – «запугивание, издевательство») – травить, издеваться.


[Закрыть]
в школе одноклассники – я посылала их куда подальше, но не чувствовала, что мне хочется им как‐то отомстить: сказать еще более обидную вещь, пихнуть, толкнуть, отпинать со злости. Я всего этого не делала, потому что не умела, хотя подобное поведение не редкость в детском мире. Кажется, будто то, что не находило выхода в отношениях с агрессорами, всплывало в отношениях с подругой. Конечно, я ее не пинала, не толкала и не обзывала, но пакостила по мелочи. Например, когда мы качались на качелях-балансире, я могла специально соскочить, чтобы она резко упала вниз. Или парни могли зло над ней шутить, а я рассказывала про нее еще что‐нибудь, чего они не знали и что становилось дополнительным поводом для шуток, – и смеялась вместе с ними. Или я могла опоздать на встречу на час, хотя знала, что она будет ждать меня, пока я не приду.

Мое отношение к ней не было жестоким, я ее не оскорбляла, не унижала, но вечно что‐то вытворяла, как мелкая задира-хулиганка. Кирюша все это терпела, иногда обижалась, но я была великолепна в извинениях, и она меня прощала.

Все это продолжалось вплоть до окончания школы; правда, с возрастом градус моей хулиганистости снизился, я погрузилась в свои драмы и рефлексии, да и наш социум – мой и Кирюшин – был разбавлен уже другими людьми, и мы больше не варились в одном котле, как в начальных классах. Сейчас я подмечаю, что вела себя с подругой так же, как со мной вел себя мой старший брат. Вряд ли это была сублимация, скорее язык любви, который я переняла у него. Пройдет много лет, прежде чем брат извинится передо мной за свое поведение, как и я извинюсь перед Кирюшей за свое. Я до сих пор испытываю стыд перед ней, хотя прошло много лет и много правильных слов было сказано. Да и она отвечала, что не злится и не обижается; все это было важным уроком для нее, в первую очередь о том, что надо учиться понимать и оберегать свои личные границы.

Я не умею прощать – ни себя, ни других. Скорее со временем просто забываю события, чувства притупляются, но прощение – вещь для меня непостижимая. Например, Кирюша простила всех: и тупых одноклассников, и меня. Я не простила: ни их, ни себя. Забыла, отрефлексировала, проработала – но не простила. Для меня прощение – это оправдание, логическое или не очень объяснение чужого поступка и как бы признание: «Ну поступил человек дерьмово, ну так вот получилось». Не моя история. Я извлекаю уроки, иду дальше, забываю, но не прощаю.

За первые десять лет активной социализации я пришла к выводу, что дружба – вещь крайне лживая и ненадежная. Хорошие подруги типа Кирюши с годами отворачивались от меня, или же наши отношения набирали дистанцию, оставаясь лишь реакциями на сториз, а лживые и ненадежные становились все ближе. Еще одно странное наблюдение: с хорошими подругами я вела себя отвратительно, то и дело резко вскакивая с качелей-балансира (и буквально, и метафорически), а с плохими – хорошо, но с качелей вскакивали они.

С Дашей Могильниковой мы познакомились в лагере «Апельсин» в Крыму. Фамилия Даши у всех вызывала то вопросы, то насмешки, но она из каждой ситуации выходила bitch with poker face[5]5
  Bitch with poker face (англ.) – сука с безразличным лицом.


[Закрыть]
. Даша была единственной дочерью в семье, ее родители хорошо зарабатывали, называли ее принцессой и постоянно баловали. Говорят, что подобное отношение помогает детям полюбить себя, но в случае с Дашей помогло стать заносчивой стервой. Поездка в этот лагерь, как и в любой другой, стала для меня травматичной: не помню деталей, но мне в очередной раз объявили бойкот. Я поссорилась с компанией девочек из нашего города, и они перестали со мной общаться. Даша, которая была хитрой, смекалистой и, стоит отметить, продолжала со мной дружить, не пошла против коллектива и тоже включила игнор. Когда мы вернулись домой в Челябинск, она мне ни с того ни с сего позвонила со словами: «Мась, ты как?

Я соскучилась! Увидимся?» И я увиделась.

Сама не знаю почему. Это был не первый случай, когда я забивала на дерьмовые поступки в свой адрес и продолжала общаться (если подумать, делала ровно то же, что и Кирюша по отношению ко мне).

Мы дружили с Дашей, вместе прогуливали уроки во дворике МВД в Челябинске. Я до сих пор не знаю, почему двор так назывался и почему это место было точкой притяжения модной молодежи Челябинска в 2008–2010 годах, но это было так. Даша познакомила меня со своими друзьями, я ее – со своими, а однажды степень близости дошла до настолько высокой отметки, что Даша доверила мне историю своей первой любви и первого секса. История, стоит отметить, жуткая. Когда я ее пересказывала психологу пару лет назад, из меня вырывались то истерический смех, то возгласы «Боже, какой ужас!».

Как вы уже знаете, Даша была из обеспеченной семьи, но такой оторвой, что вела жизнь далеко не благополучной богатой девочки. Она сбегала через окно первого этажа в ночные клубы, закатывала безумные вечеринки дома, пока родители были на даче. Самое безобидное – уходила из дома (откуда ее провожала мама) в джинсах и кофте, а пока ехала в маршрутке, переодевалась в короткие шорты и топ и шла пить с парнями-студентами к кому‐то на квартиру. Возможно, вам интересно, как сложилась судьба Даши. Весьма благополучно. Она уехала учиться за границу, вышла замуж, поселилась с супругом в Лондоне, завела блог, набрала двести тысяч подписчиков. Когда я смотрю с левого аккаунта ее фотографии в Regents Park[6]6
  Regents Park – один из королевских парков Лондона.


[Закрыть]
c очаровательным малышом в желтых резиновых сапожках Hunter, то в ушах звучит голос Даши: «Ссать хочу – пипец!» – а потом вижу картинку, как она идет из дворика МВД за гараж шатающейся походкой. Жизненные метаморфозы!

Вернемся к истории любви. Однажды летом (как раз тогда, когда Даша, не сказав маме, проколола нос и покрасила волосы в розовый, чтобы стать эмо) она познакомилась с компанией взрослых парней. Ей было пятнадцать, им по двадцать – двадцать пять лет. Она влюбилась в Максима, у них закрутился роман, случился первый секс (хотя не удивлюсь, если рассказы Даши о сексуальных похождениях были просто фантазиями, чтобы казаться крутой в глазах подруг, – по крайней мере, я делала так), а потом он куда‐то пропал. Не отвечал на эсэмэски и звонки. Адреса его она не знала, потому что встречались они на улицах или на вписках. Роман случился в июле, в августе мы съездили в лагерь в Крым, а осенью начали дружить заново после «Мась, ты как?».

В сентябре Даша встретила их общую с Максимом подругу, которая сказала, что знает номер телефона его бабушки. Даша его записала и, когда мы в очередной раз встретились, попросила меня позвонить. Я очень стеснялась, репетировала речь, но набрала номер.

Бабушка сначала отнеслась ко мне с подозрением, но в итоге все рассказала: Максима посадили в тюрьму за хранение наркотиков, потому что нашли у него гашиш. Оказалось, что его сдал друг Артур, которого Даша тоже знала, – они были из одной компании. Бабушка оставила адрес тюрьмы, в которой сидел Максим, чтобы Даша могла написать ему письмо. Когда я повесила трубку, то следующее, что мне пришлось делать, – успокаивать Дашу. Мы звонили из моего дома, телефон стоял в кабинете отца. Слушая разговор, она поняла, что случилось, села на пол и заплакала. Мне было сложно понять ее драму, да и сейчас трудно. Объясняю себе это лишь тем, что нам было по шестнадцать лет и даже легкая влюбленность могла обернуться трагедией в трех актах. Не думаю, что Даша его действительно любила, и вряд ли сейчас, вспоминая парня Максима, она глубоко вздыхает в своих шикарных апартаментах на Kensington High Street[7]7
  Kensington High Street – одна из фешенебельных торговых улиц Лондона.


[Закрыть]
.

На следующей день мы встретились с Дашей в «Макдоналдсе», заказали по капучино и начали сочинять любовное письмо на зону. Я советовала подруге признаться в чувствах. Даша была не такой. Когда ты bitch with poker face, то сентиментальное письмо – не твой стиль. Она написала сдержанное послание, только в конце добавила «целую» и нарисовала сердечко на полях. Даже над «целую» мы думали добрые двадцать минут. Дописав письмо, мы упаковали его в заранее купленный конверт, наклеили марки и бросили в почтовый ящик. Даша долго размышляла, какой указывать обратный адрес, даже предлагала написать мой, но, во‐первых, консьержка по просьбе моей мамы всю почту отдавала только ей в руки (чтобы не пропустить важные письма – из налоговой, например), а во‐вторых, у меня не было ни единой мысли, как объяснить родителям, почему на наш адрес пришло письмо для Даши Могильниковой из исправительной колонии № 3.

Когда мы тусовались с Дашей за кинотеатром «Киномакс Урал», где находился «Макдоналдс», я даже представить не могла, что письмо в колонию станет причиной первого серьезного кризиса не только для нашей дружбы, но и для дружбы в целом (моего представления о ней, по крайней мере). Не зря спустя много лет я вспомню эту ситуацию в кресле у психолога, потому что именно после нее я стала воспринимать дружбу как нечто опасное, начала ждать от людей подвоха, даже если они полностью располагали к тому, чтобы доверять им.

Помимо меня у Даши была еще одна подружка, Настя. Как и многие подруги Даши, она была непримечательной и во всем потакала bitch with poker face: одевалась как она, прогуливала учебу, если Даша вдруг решала пойти утром пить пиво в дворик МВД, и терпела от подружки любые унижения.

Когда Даше стали приходить письма из колонии, на каждое из которых мы коллегиально сочиняли ответ, то bitch with poker face стала не просто центром нашей компании (хотя она им и была), но еще и королевой драмы. Она страдала, что ее возлюбленный в тюрьме, да еще и по вине друга (что мы обсуждали на каждой встрече), который тоже стал захаживать во дворик и пить со своей компанией. Артур был сильно старше нас, и, так как его ненавидела Даша, мы тоже должны были его ненавидеть. В очередной раз, когда мы с Настей пошли писать за гараж, я сказала ей:

– А парень такой симпатичный, жаль, что мудак.

– Он тебе нравится? – спросила Настя.

– Внешне да, вроде симпатичный.

На этом диалоге наше рандеву за гаражами закончилось. После мы разделились: я, моя школьная подруга Нина (про нее я вам расскажу позже) и два парня, которые учились в одном колледже с Дашей, пошли в «Макдоналдс» поесть, а Даша, Настя и еще одна ее подруга, Тамара, остались во дворе.

Через полчаса к нам пришла разъяренная Даша со своей серой, на все согласной свитой и гневно обратилась ко мне: «Не хочешь объясниться?» Я искренне не понимала, в чем дело. «Объясниться в чем?» – недоумевала я.


Страницы книги >> 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации