Текст книги "Уходящие из города"

Правила ТБ при совершении оккультных практик

Их поселили вчетвером: Лу, Олесю, Шарапову и Красноперекопскую, которая тогда встречалась с Герасимовым, целовалась с ним за школой и тискалась на переменках (это заметила даже невнимательная Лу).

Лу сказала Олеське:

– Получается, у Полины первой из нашего класса появился парень…

Олеська бросила:

– Шлюха она.

– Почему?

– На всех смотрит влюбленными глазами. Даже на физрука. Знаешь такую книгу – «Лолита»? Вот точно она.

Лу знала про «Лолиту» и даже читала – Лу вообще читала все, что попадалось ей в руки. «Лолита» была мерзкой книгой, но, если говорить честно, самая мерзкая, самая страшная или глупая книга – отдых от математики или физики. Даже в санаторий Лу взяла кучу учебных пособий и пообещала маме, что решит все задачи, даже «звезданутые». Единственное, что нравилось Лу в учебе, – это переписывать решение из черновика в тетрадь и рисовать графики функций цветными ручками. Олеська часто сидела рядом и тоже что-то рисовала в тетрадке. Рисунки у нее получались красивые, лучше всего выходили черепа, кинжалы и сердца, пронзенные ими. С сердец капала кровь.

Шарапова взяла с собой много книг (точнее будет сказать: полиграфической продукции) – стопку тоненьких пестрых страшилок, толстенные «Заговоры сибирской целительницы» и кипу газет со сканвордами. Она хвасталась, что папа покупает ей все, что она хочет. Шарапова постоянно что-то читала и ела. У нее в кровати было полно фантиков от конфет и хлебных крошек. Олеська как-то сказала, что будь она на месте Шараповой, то зашила бы себе рот. У Олеськи была книга «Все для вас – девочки», правда, ее мама вырезала оттуда целый раздел про отношения полов, то есть про секс и все с ним связанное. Олеська уверяла, что все равно ту часть и не читала бы: ей по большей части интересна мода и как краситься. Иногда она доставала зеркальце, косметику и красилась, очень долго, старательно, внимательно вглядываясь в свое лицо.

– Олеська, ты спать собралась накрашенная, что ли? – насмешливо спрашивала ее Красноперекопская, а Олеська, даже не посмотрев в ее сторону, говорила:

– Стрелки тренируюсь рисовать.

– Да зачем тебе?

– Не твоего ума дело.

Красноперекопская с собой не брала ничего и вечером играла в тетрис или пыталась разгадывать сканворды, но обычно у нее это выглядело так:

– Архитектурный стиль… семь букв…

– Барокко! – Лу отвлеклась от задачи, чтобы потом осознать, что уже не понимает, пересекает ли плоскость альфа параллелепипед АВСDA’B’C’D’.

– Спасибо, Лу, ты умница!

– Что-то из медицины… Отец «шоковой терапии»… шесть букв, опять шесть…

– Может, Гайдар? – предположила Шарапова. – Мама что-то такое говорила… про свободный рынок, который сам себя контролирует… в общем, это скучное…

– Реально так! Ты просто гений, Лолка! Я вообще думала, что это писатель, а оно вот как… О, вообще жуть, какое-то километровое… создатель сис-с-скт… сисктинской капеллы! Раз, два, три…

– Микеланджело. – Олеська закатила глаза. – Полина, ты в этой жизни хоть что-то знаешь? Хоть чем-то интересуешься?

Но Красноперекопская не ответила на этот выпад, она посмотрела Олесе в лицо – и восторженно вскрикнула:

– Офигеть, какие стрелки ровные! Вот это да! Олеська, ты звезда!

А у самой глаза огромные, зелено-голубые, и кажется, что из них льется свет.

– Девочки, а давайте погадаем? – Шарапова открыла свою книгу заговоров. – На суженого-ряженого…

– Зачем? – Лу такое мало волновало: задача про плоскость АВ так и не была решена.

– Интересно, – равнодушно сказала Лола. – Разве нет?

– Давайте! По-моему, это круто!.. – Красноперекопская уже забыла про сканворд. – Узнать свою судьбу!.. И стр-рашно!..

– А мне не нравится! – Олеська все еще смотрела прямо в лицо Красноперекопской. – Что значит «суженый»?

– Тот, который по судьбе… – начала Лола.

– Да я понимаю, что не брюки суженные, я же не Полина! – Олеська сверкнула красиво подведенными глазами. У нее иногда взгляд, как у мамы Лу, – умный и злой. – Но что такое – судьба?

– То, что с тобой непременно произойдет, хочешь ты или нет, – пожала плечами Лола.

– Вот именно! А если я – не хочу? Если я хочу, чтоб произошло то, чего я хочу, а не то, что мне кем-то там суждено?!

– Тогда можно… – Лола сделала паузу, – можно попробовать… приворожить…

– Кого?

– Кого-то. Кого хочешь. Тут написано как…

Олеська уставилась на Шарапову так же пристально, как до этого – на Полину. Может, даже пристальнее.

– И вы не испугаетесь?

– А почему мы должны бояться? – Шарапова говорила спокойно, в ее коровьих глазах не было заметно страха.

– Ого! Это еще круче! – Полина вскочила с кровати. – Это ух! Давайте! Я готова!

– Лу, ты с нами?

Лу поняла, что задачу так и не решит. Она могла бы отказаться, но… если ты отказываешься делать то, что делают остальные, это всегда отделяет тебя от других, оставляет на необитаемом острове наедине с задачами – сиди и жди мимопроходящего корабля. Или людоедов с соседнего острова, которые тебя сожрут.

– С вами…

– Только пусть останется тайной, кто кого привораживает, хорошо? – Олеська вошла в раж. – Чтобы потом не трепать языками…

Лола пожала плечами с таким видом, что ей-то, дескать, все равно, кого там будет привораживать Олеська.

– Хорошо. Сейчас я вам все расскажу…

Чтоб раздобыть все необходимое для ритуала, на следующий день девчонки предприняли вылазку в соседний поселок – купить в церкви свечи (требовались именно церковные!).

Вечером, когда все было готово (ух, страшновато!), Лола сказала, что она продиктует текст заговора, девочки запишут его на бумажки, потом каждая проткнет палец иглой, капнет кровью на свою бумажку и сожжет ее на свече.

Лола начала диктовать – протяжным, низким голосом, нараспев:

– Призываю, призываю тебя, сила… сила страсти, сила огня…

У Лу по всему телу забегали мурашки и противно завибрировало в горле сдавленным смехом.

– …тьма, возьми, за руку приведи… тут пишем имя того, кого привораживаем…

И тут Лу поняла, что не знает. Не знает, кого писать. Сперва она думала, что напишет Влада, с которым они как-то играли в шахматы на физкультуре, но сейчас стало понятно, что он ей совсем не нравится: вспомнилась его кривоватая ухмылочка и как у него по-дурацки дергается правое ухо… И Лу написала первое, что пришло в голову: Тырбырпыр Гырдын, а потом задумалась и зачем-то дописала: Абувырович.

– Луизка, что ты там строчишь? – Подняв голову, Лу встретилась взглядом с Красноперекопской. Она беззаботно улыбалась, на лоб ей падала тонкая рыжеватая прядка. – Имя, фамилию, отчество, год рождения?

Лу промолчала. Все по команде проткнули пальцы иголками, а Олеська зачем-то полоснула по запястью лезвием – крови-и было! Пришлось перевязать ей руку, а потом отмывать следы преступления с пола и со стола.

Бумажки сожгли на свечах. Когда обрывок, на котором Лу написала свою тырбырпырщину, догорел, у нее камень с души упал: никто не узнает о ее позоре. Тырбырпыр Гырдын, ужас, что за бред?! Решала бы лучше свои задачи!

– А я приворожила физрука! – заявила Красноперекопская, как только они включили свет. – Вот это будет смехота, да?!

– Мы же договорились! – прикрикнула на нее Олеська. – Полина, ты…

– Вы можете ничего не рассказывать! – Полина бухнулась на кровать и взялась за свой тетрис. – Ваши амуры – ваше дело. Лолке подходит Владик, надеюсь, она его написала…

Лола никак не отреагировала, достала из тумбочки шоколадку и принялась есть.

– Снег пошел. – Олеська подошла к окну и отодвинула занавеску криво перебинтованной рукой (кровь медленно просачивалась сквозь бинты). – Последний снег в этом году, наверное.

– Да, – прошептала Лу. – И правда, последний.

– Красиво как… Земля в ночной сорочке, в рваных кружевах…

Лу хотела что-то сказать, но не придумала. У нее немного кружилась голова и горели щеки. Наверное, она заболела. Ночью ей снилось, что кто-то ходит по комнате, между кроватями, стоит у изголовья, смотрит на нее как-то долго, пронзительно и тоскливо, так что у нее начинает сосать под ложечкой, а потом вздыхает тяжело и обреченно.

– Лу, Лу… – Олеська растолкала ее посреди ночи. – Тихо, только молчи!

Белое лицо, ровная челка до бровей, темные глаза, глядящие страшно и перепуганно одновременно.

– Лу, я приворожила Серегу Герасимова…

– А я… одного из нашего двора… ты его не знаешь… Славу… думаешь, это… сработает?

– У меня: да, – твердо сказала Олеся и улыбнулась. – Спи, Лу, пусть тебе приснится твой Слава.

Потом оказалось, что Серега ходит во сне. Некоторые девочки спускались к парням на первый этаж, хотя воспитка ловила таких дерзких и ругалась. Лу туда не ходила: ей было неловко смотреть на бедного Серегу, ставшего всеобщим посмешищем. Через пару дней Лу поняла, что заболевает, только непонятно чем. Она не температурила, но у нее постоянно болела голова, а точнее… все время что-то мешало, необъяснимо. Олеська сказала:

– Лу, чего ты все время дергаешь шеей и косишься влево?

– Спина болит… – наврала Лу, сама не понимая, что за ерунда происходит: кажется, что слева кто-то стоит.

Математика и физика совсем забуксовали. Иногда, когда Лу лежала в кровати, ей казалось, что кто-то касается то ее руки, то ноги – очень легко, но все же ощутимо. Лу просыпалась посреди ночи и смотрела во тьму, долго, внимательно, не видя ничего, но ощущая на себе ответный взгляд.

Через неделю ее отпустили с уроков: отвечая у доски стихотворение, Лу сломалась. Ее как будто замкнуло: повторяла, как заевшая пластинка: «Я вам пишу, чего же боле? боле? боле? боле?»

Лу пришла в палату, легла на кровать и уставилась в потолок, белый как смерть.

– Физрук хлопнул меня по попе! – Вихрь по фамилии Красноперекопская влетел в комнату.

– Нашла чем гордиться! – Олеська вошла вслед за ней.

Лу смотрела, как она расстегивает дубленку, и думала: «…а я умираю».

– Лу, ты как?

Она выдавила из себя:

– Ничего.

Закрыла глаза. Где-то в глубине ее, встрепенувшись птицей, вспыхнули слова: «Тырбырпыр, пожалуйста, прости меня! Дорогой Тырбырпыр Гырдын Аб… как там тебя? Абувырович! Прости, пожалуйста, я тебя не люблю! Я никого не люблю! Я хочу решать задачи! Честное слово, я просто хочу решать задачи! Я одна дочь у матери! Она хоть и ругает меня, а любит! И отец у меня есть, и он меня любит! Если ты меня правда любишь, отстань! Мне это все неинтересно, клянусь! Я даже все это… про секс читала только для того, чтоб знать… я…»

– Лу, ты чего, чего? Лу, ну!

Лу обняла Олеську и, уткнувшись ей в плечо, заплакала.

Той ночью Олеська вышла в коридор первого этажа и поцеловала Сережу Герасимова. Они начали встречаться. Лу так и не поняла, расстроилась ли из-за этого Красноперекопская (она, видимо, вообще не умела страдать), но Олеське прилетела стра-а-ашная месть: кто-то (понятно кто) растоптал и размазал все содержимое ее косметички по полу в их комнате и написал помадой «сука», огро-о-омными буквами. Лу вместе с Олеськой оттирали разноцветные жирные следы от пола. Олеська делала это с видом свергнутой королевы – она сохранила бы ровную спину и на эшафоте. О себе Лу так никогда не подумала бы – она, кажется, жила под девизом «А ты не сдерживай слез, реви, реви», по крайней мере, после неудачного приворота Тырбырпыра Лу ревела каждую ночь.

Перед самым отъездом, оставшись на несколько минут одна в комнате, Лу тихо сказала:

– Не едь за мной. Если любишь, оставь меня в покое.

А уходя, услышала за спиной голос Шараповой:

– Отдохнули, называется. Пусть все, что тут было, тут и останется. Ключ, замок, язык.

Тупик № 1. Временная петля

Мама отправила девочку в магазин за молоком. В магазин она всегда шла с легким страхом – а вдруг что-то неправильно сделает? Это ведь не так просто: купить два пакета молока. Надо сначала посмотреть цену, прикинуть, хватит ли тебе, потом занять очередь в кассу, отстоять ее, четко сказать: «Два молока по шестнадцать копеек». Тетенька в кассе пробьет чек, с этим чеком становишься в другую очередь, уже в молочный отдел. Там продавщица заберет твой чек, наденет его на такой опасный железный штырь, на который уже нанизано много чеков, и отдаст тебе пару молочных треугольников.

Она шла к магазину по темному декабрьскому вечеру, десятилетняя, заметаемая мокрым снегом. Колючий шерстяной шарфик несколько раз обмотан вокруг шеи, шапка наползала на глаза. Шапка зеленая, бесформенная, того и гляди скажет «ква» и прыгнет с головы в сугроб. Девочка ненавидела эту шапку и этот шарфик: ей казалось, будто она у них в плену и это им надо в магазин за молоком, а не ей. Будь сейчас ее воля, она бы пошла не в этот дурацкий магазин, а к центральному универмагу, где призывно светится витрина с игрушками – ей хотелось стоять и любоваться на них, смотреть через окошко в сказку. Но мама не позволяла ей туда ходить: она справедливо считала, что потом девочка будет весь вечер лежать и плакать от тоски, в которой и признаться-то стыдно. Родители догадывались, что девочке хочется другой жизни – с красивыми игрушками и апельсиновой жвачкой. Отцу это не нравилось: дурацкие девчачьи капризы, она не видала войны и голода, вот и бесится с жиру; мама была мягче, ласково убеждала, что в будущем у каждого человека будет все, что ему нужно, а сейчас не стоит печалиться, нужно стремиться быть лучше и трудиться, чтобы это будущее поскорее настало. Девочка молча лежала лицом в подушку и рыдала, потому что всего этого ей хотелось – сейчас, а не когда-нибудь потом. Она думала о том, что взрослой она станет такой, как мама, и будет ходить на работу и накручивать волосы на бигуди при помощи резинок и бумажек. Зачем ей тогда кукла?

Она все-таки пришла к продуктовому магазину, поднялась на скользкое крыльцо, открыла дверь, и – что это? – ее ослепил свет, слишком яркий, резкий. Когда глаза привыкли, она увидела, что магазин совсем другой, прилавков вдоль стен больше нет, кассы почему-то у самого входа, все слишком цветное, пестрое, и люди, люди какие-то не те… Незнакомая женщина, невысокая, в темной куртке и смешной ярко-розовой шапке, из-под которой торчали во все стороны светлые волосы, дернула ее за рукав и, резко развернув к выходу, толкнула в спину. Девочку напугала эта наглость, она захотела стряхнуть с себя чужую руку – и поняла, что никто ее не держит. Она стоит в продуктовом магазине и вертится, как собака, которая пытается поймать собственный хвост. Магазин полупустой – тетенька на кассе и тетенька за прилавком, кажется, заметили, что она ведет себя как дурочка.

За неделю до Нового года женщина поняла: стоило бы чего-то прикупить. Холодильник стоял пустой, как ее голова. Когда ее о чем-то спрашивали, эта пустота шокировала ее саму – женщина смотрела в нее, как голодный человек в белое нутро пустой морозилки: на плите кипит вода в кастрюле, а что в нее бросать? Никаких, мать их, мыслей. Никаких, мать их, денег. Ничего. Женщина знала, что это конец. Ее уволили с работы. Другую теперь не найти, да она и не станет искать (если б поискала да поплакалась, ей бы помогли, пожалели, пристроили на рынок торговать чем-нибудь, подпрыгивать на морозе, прихлебывать чай из термоса и весело говорить: «Тепло, морозушка, тепло, батюшка» каждому покупателю). Нет, работать она не сможет – потому что не хочет. Ничего не хотелось. Поначалу ведь как было – даже зарплата стала оставаться. Да, вот так – получаешь деньги, а еще предыдущие не закончились (или это была не зарплата, а какие-то подачки от добрых людей?). На женщину смотрели искоса. Она перестала ходить в парикмахерскую, перестала краситься, а потом и менять одежду. Ее сторонились. Бывший муж… он не зря стал бывшим, конечно, но сперва пытался помогать, деньги в карманы совал, а у него самого негусто: завод-то стоит. Но он не мог помочь, он давно стал чужим, и лицо у него было ненастоящее, как фоторобот, и деньги его были как детские фантики. Мать часто звонила, уговаривала переехать к ней, жаловалась на старость и одиночество – отца не было на свете уже несколько лет: его свели в могилу старые травмы, еще с войны. Хорошо, что он не дожил до этого момента, плохо – что мать дожила. Женщина хорошо знала свою мать – та заботилась о ней, тихой, невинной ложью стараясь законопатить все щели реальности. Но это уже не могло помочь. Была выбита, снесена с петель дверь.

И все-таки перед Новым годом надо было купить хоть чего-то. Женщина надела куртку, ботинки. Шапку долго искала, не могла найти, наконец решила напялить Лизкину, такую розовую, дурацкую. А, плевать, кто там увидит. В магазине нахватала чего попало, бестолково, бессистемно. Пельменей, сыра, колбасы в нарезке, банку ананасов. На кассе рассчиталась. И вдруг у входа – девочка в зеленой шапке, наползающей на глаза. Девочка с глазами ее Лизки. Изумленная. Не дотумкала, что попала в будущее. И не надо! Женщина схватила ее за рукав, развернула к дверям, толкнула вперед, та обернулась, но не успела ничего понять – вылетела в дверь, а точнее как будто сквозь дверь. Женщина почувствовала, что кассирша и все посетители смотрят на нее. Думают, она просто чокнутая – кого-то вытолкала из магазина; а может, они вообще не заметили девочки, может, в их глазах она сейчас бестолково пинала воздух… И правда, была ли девочка – была ли она сама, много лет назад зашедшая в магазин за молоком? Или не было, да и ее самой сейчас – нет? Она по-дурацки скулит, кусает руку сквозь рукав куртки, проверяя, есть ли боль и окончательно вводя в замешательство покупателей. Сейчас кто-то из продавцов сделает женщине замечание – и она уйдет, чтоб снова вернуться. Теперь это будет ее магазин. В каждый магазин ходит хоть один городской сумасшедший, этакое благословение торговли – на Руси издревле считалось, раз юродивый что-то у тебя купил, дальше торговля хорошо пойдет, споро. Мир много раз менялся, но этой примете до сих пор верят – и женщину будут привечать здесь даже тогда, кода она окончательно опустится.

А сейчас она идет по городу, задирает голову в небо.

Она бы могла сказать той девочке в зеленой шапке, что она вырастет, выучится, найдет работу, родит чудесную дочку, а потом навсегда потеряет ее.

Женщина хорошо помнила себя, увиденную ее глазами, невысокую, в перекошенной куртке и розовой шапочке, из-под которой торчали волосы – в разные стороны резкие пряди – короткая стрижка отрастала и превращалась черт-те во что.

У Лизки было море игрушек; всеми правдами и неправдами ей была создана лучшая жизнь.

Лизка все время чего-то хотела, то Барби, то мужа для Барби, то домик для Барби, то собаку (этого ей так и не купили – ни мать, ни отец, а может, зря – может, надо было, собака бы не дала на нее напасть, набросилась бы или хотя бы залаяла, привлекла внимание… хотя там, в парке, в овраге – кто бы услышал?).

Женщина шла и думала: хорошо, что мы никогда и ничего не знаем наперед. Жизнь, как толстая продавщица из ее детства, нанизывает годы на опасный штырь.

Пусть бы она так нанизала все, что осталось, – одним махом, раз и готово.

Часть 2. Идет ли вперед эволюция человека?

Я думаю, что никакой эволюции человека нет и не будет, есть только деградация. Особенно это заметно по всяким алкоголикам и идиотам типа нашего [зачеркнуто, но можно рассмотреть, что там написано] Олега.

И музыка раньше была лучше, всякая классика и т. д. Хоть и скучно, но все равно красиво. Здания строили красивые. В Москве и Питере есть такие, у нас мало, у нас все дома одинаковые, что тоже говорит о том, что ничего не развивается.

Бабушка говорит, что в их время матом почти не ругались. А сейчас что?

Так что я ни в какую эволюцию не верю. Может, я неправильно написал что-то, но как понял тему, так и написал. Тем более вы сказали, что оценку ставить не будете.

Герасимов Сергей

 
Птичка польку танцевала
На лужайке в ранний час,
Хвост налево, нос направо,
Эта полька человек!
 

Не обижайтесь, ничего не могу придумать по этой теме, потому что мне совсем неинтересно.

Я не могу представить, что когда-нибудь умру. Думаю, я не умру никогда!

У меня есть две младшие сестры, я с ними смотрю мультики. Они умнеют на глазах, Лиза недавно спросила, можно ли надеть на облачко подгузник, чтоб оно не писалось.

Так что, может, люди и эволюционируют.

К-ская Полина

[она всегда сокращала свою фамилию, полностью писать было лень]

Люди точно не будут никуда эволюционировать, так как создадут роботов и они всех убьют.

Роботы из железа и точно сильнее людей. Человека легко убить, каким бы накачанным он ни был. А робота сложно. И ноги у него железные. И думает он быстро, и говорит железным голосом.

Потом роботы будут воевать друг с другом.

[рисунок робота, который стреляет в разбегающихся людей]

Влад Яковлев

Я думаю, что люди эволюционируют

[зачеркнуто, много вымаранного]

эволюционируют, как в книге Герберта Уэллса «Машина времени», где были описаны…

[пропущена строка]

Я бы хотела видеть тех красивых, утонченных существ, которые будут жить через много сотен лет. Но, с другой стороны, мне грустно, что они решат, что мы уродливые и противные. Хотя это правда. [последнее предложение зачеркнуто]

А может, там дальше будут уже не люди, а ангелы и демоны. Не совсем, но что-то такое. Сильные и бессмертные. Хотя это похоже на сказку.

Я не знаю, эволюционируют люди или нет. Это научный вопрос.

Скворцова Олеся

Однажды ночью я смотрел по телевизору фильм. На землю упала такая штуковина, из-за которой обезьяны начали умнеть, развиваться, драться друг с другом палками. А потом через много лет такую же штуку нашли на Луне и еще где-то. Космонавты полетели посмотреть, что это такое.

Я не досмотрел, потому что заснул, но [не дописано]

Я думаю, они летели и летели в космос, чтобы встретить инопланетян.

Может быть, человек уже развился до нужного уровня и инопланетяне скоро выйдут с нами на связь. Может, они уже смотрят за нами и ждут.

Так что человек эволюционирует правильно. Все должно быть: и атомная бомба, и полеты в космос. Так люди умнеют, а значит, эволюционируют.

Андрей Куйнашев

Я думаю, что люди могут эволюционировать. Человек еще не совершенное существо. Со временем люди смогут видеть невидимое, например призраков и домовых.

Еще люди научатся летать. Менять свой внешний вид силой мысли. Общаться при помощи передачи образов из головы в голову. И каждый, кто хочет уметь петь, сможет петь [зачеркнуто]

Я думаю, это все когда-нибудь случится. Среди людей уже есть те, кто умеет делать всякие необычные вещи: ходить по гвоздям, предсказывать будущее и т. д. Эти люди эволюционировали быстрее, а в будущем мы все так сможем.

Лола Шарапова

Люди эволюционируют, но только не в России!

Только если я стану президентом все будет хорошо.

Олег [даже фамилию не написал, оболтус]

Я верю в то, что люди эволюционируют, потому что в мире все постоянно меняется, поэтому логично, что и люди тоже изменятся. Я читала повесть Герберта Уэллса «Машина времени», там герой переместился в очень отдаленное будущее, где люди превратились в непохожих друг на друга существ – элоев и морлоков. Меня напугала эта книга, но я не думаю, что все будет именно так, ведь люди, которые развились до достаточно высокого уровня, понимают, что надо помогать тем, кто уровнем ниже, и так все общество развивается. Думаю, что со временем все люди смогут развивать свои таланты, будут построены такие предприятия, которые не потребуют много тяжелого труда и не будут вредить экологии, люди эволюционируют в прекрасных и добрых существ, которые смогут жить, не причиняя никому боли и страданий, будут питаться солнечным светом. [про солнечный свет зачеркнуто] И создадут искусственную еду, чтобы не убивать животных.

Луиза Извозчикова