Текст книги "Запретный плод"

Глава 14

Эдвард бродил на безопасном расстоянии от овчарни. Хлев был простым, но надежно сколоченным трудолюбивыми руками хозяев. За ним находились курятник и аккуратный садик. Толстые, откормленные куры нахально шныряли под самыми ногами графа.

Наверняка хозяева успели заметить его присутствие, и это немало удивило их, но Эдвард не покидал своего наблюдательного пункта. Лиззи сообщила ему, что Кэтрин Эксетер собирается нанести визит в этот дом, а значит, появится возможность повидать Флоренс.

– Вы обязательно должны знать то, что я пришла сказать, – заговорщицки понизив голос, шептала горничная Флоренс. Она ждала его на террасе этим утром, когда он решил прокатиться верхом. Одета Лиз была очень странно, в какую-то бурую хламиду поверх платья, что, по всей видимости, должно было сделать ее незаметной. В руке у нее была корзина с продуктами – только под предлогом покупок девчонка смогла улизнуть из дома бдительной Кэтрин.

Эдвард не виделся с Флоренс три дня – бесконечно долгих три дня – и уже начал опасаться, что все потеряно. И вот, словно посланец небес, явилась ее юркая служанка.

– Горничная миссис Эксетер, Берта, просто не выносит хозяйку. Та все время сует нос во все дела, считая, что без ее участия все пойдет прахом. Она обожает выбираться с визитами к знакомым, но не может долго усидеть на месте – несется домой с проверкой, не привела ли Берта ухажера. Ее племянница вообще не желает никуда выходить. Ей кажется, что все здесь слишком пресно и скучно для ее особы. Поэтому сегодня, когда хозяйка и мисс Флоренс пойдут в гости, у вас будет шанс повидаться. Флоренс наверняка будет по уши занята детьми, которых у мясника целый выводок. Что бы она там ни говорила, будто внимание детишек смущает ее, она обожает карапузов и будет возиться с ними полдня.

Эдвард изо всех сил надеялся, что затея удастся. Да и проклятый дождь наконец прекратился, с чем ему невероятно повезло. Он не желал предстать перед Флоренс по колено в курином помете. За последний час он уже потерял надежду на то, что Кэтрин оставит Флоренс одну, но все же дождался счастливого момента: женщина, сутулясь, засеменила по садовой дорожке.

Не теряя ни секунды, граф поправил воротничок, провел рукой по волосам и направился к дому. Ладони, когда он постучал в дверь, были влажными и холодными.

Жена мясника, отворившая на стук, была несказанно удивлена, но быстро справилась с собой и улыбнулась. Похоже, она сразу догадалась, с какой целью граф явился в ее скромное жилище.

– Лорд Грейстоу! – воскликнула она, впуская его внутрь. – Как мило, что вы зашли! Я как раз готовила чай.

Эдвард снял шляпу и незаметно огляделся. В доме оказалось всего три комнаты: просторная гостиная, где ужинали, проводили досуг и даже мылись в закутке, большая кладовка с погребом для мяса и крохотный угол, отгороженный занавесью, – спальня супругов Бартл.

Входя в гостиную, Эдвард успел отметить длинную вешалку с одеждой, тянувшуюся вдоль одной из стен, оклеенных желтоватыми обоями. По тому, что за одежда тут висела, можно было читать биографию семейства – от отца и добытчика денег до самого младшего ребенка. Многие вещи были старательно заштопаны на локтях и коленях. Часть детских вещей была связана на спицах – мясник принимал плату у некоторых покупателей натуральным сырьем, шерстью, а его жена сразу находила ей применение.

В уголке, у окна, сидела Флоренс. На коленях у нее возился крохотный карапуз. Девочка лет шести расположилась у ног девушки, перебирая шерстяные нитки. Она по-свойски опиралась о колено Флоренс локтем, словно знала ее всю жизнь. Солнце заливало всех троих щедрым золотым светом.

– Я... э... зашел проведать вашего мужа, – начал Эдвард, чтобы не показаться слишком невежливым. – Слышал, что он сильно простыл.

Он и в самом деле слышал что-то подобное, хотя это и было около трех недель назад.

– О, ему значительно лучше! – воскликнула миссис Бартл. – И прошу вас, поблагодарите миссис Фостер за ее чудесный травяной чай. Он так помог моему мужу!

– Разумеется, – сказал Эдвард, не зная, что добавить. Присутствие Флоренс отвлекало его, и он никак не мог собраться с мыслями. Он стоял к ней спиной, затылком чувствуя ее взгляд, и боялся, отчаянно боялся повернуться – опасаясь, что девушка попросит его уйти.

К счастью, миссис Бартл сжалилась над ним. Чудесная женщина, как говаривал ее муж. Такая же блондинка, как и четверо ее отпрысков, она была добродушна и очень понятлива.

– Уверена, мне не нужно представлять вас вашей кузине, – улыбнулась она.

– Флоренс, – произнес Эдвард, оборачиваясь и буквально впиваясь синими глазами в девушку. С младенцем на руках она была похожа на мадонну, и Эдвард пожалел даже, что это не его ребенок покоится в объятиях Флоренс.

Он не отрывал взгляда от крохотного мальчугана.

– Эдвард, – шепнула Флоренс. Голос ее дрожал, на щеках проступил румянец.

Граф посмотрел на нее прямо, чувствуя, как кровь начинает бурлить во всем теле. Совершенно некстати вспомнилось, как она стонала в его руках, как извивалась под ним, и это сейчас не позволяло ему сосредоточиться.

Миссис Бартл что-то сказала насчет чая, но Эдвард даже не заметил, как она тихо вышла из комнаты. Он подошел к окну и присел рядом с Флоренс на узкий диванчик. Места было так мало, что его колено вплотную прижалось к коленям девушки, однако это не возбудило его сильнее, как он мог ожидать, а принесло ощущение удивительного комфорта. Словно он всю жизнь мог просидеть вот так, рядом с Флоренс, в этом светлом пятне солнечного света, думая лишь о том, как ему хорошо. Это открытие почти испугало его.

Малыш шумно вздохнул.

– Дай его мне, – протянул руки Эдвард. Ребенок приоткрыл сонные глаза и уставился ему в лицо. Пару мгновений спустя он уже пытался укусить графа за нос, хотя расстояние было довольно велико. Удивленный таким натиском, Эдвард пощекотал ему шею. Малыш радостно гукнул и снова атаковал его нос. Эдвард мягко пожевал крохотный кулачок, чуть рыча и улыбаясь.

– Я смотрю, маленький Айвен стал еще более подвижным, – усмехнулся он, обращаясь к миссис Бартл.

Та как раз принесла чашки для чая.

– Ты знаешь его? – удивилась Флоренс, наблюдая за игрой малыша.

– Ну, разумеется. Бартлы – наши арендаторы.

– Да, – подтвердила женщина. – А граф Грейстоу – отличный, заботливый хозяин. Лучшего и не сыскать. – Она разлила чай по чашкам.

Девочка, бросив разбирать шерсть (на самом деле она больше ее запутывала), подбежала к Эдварду.

– Ты принес носки? – спросила она.

– Не-ет, – протянул тот, удивленный донельзя.

– Ну и правильно! Мамины носки – самые лучшие! – провозгласила девочка.

– Помолчи, милая, – строго сказала миссис Бартл, пряча улыбку.

Эдвард не стал спрашивать, что означает забавное заявление девочки. Вместо этого он усадил маленького Айвена себе на колено и прижал к животу рукой.

– Посмотрим, как теперь ты сможешь дотянуться до моей чашки, боец! – заявил он довольно.

Малыш радостно загукал, хлопая в ладошки и пиная графа ножкой в бедро. Несмотря на свой маленький возраст, он уже был сильным и крепким, поэтому Эдварду досталось несколько весьма ощутимых пинков.

– Ужасно суетливое создание, – поделился тот наблюдениями с миссис Бартл, пощекотав Айвена под подбородком.

– Точно. Вылитый отец, – кивнула женщина, шумно отхлебнув из большой чашки. Судя по всему, она искренне наслаждалась предоставившейся передышкой. – Похоже, вы неплохо управляетесь с детишками, ваша милость. Почти так же, как мисс Фэрли.

– Я даже помню своего брата в возрасте вашего сына. Мне он казался забавнее, чем новый пони. Фредди был таким крохой, точь-в-точь Айвен!

Флоренс неожиданно поднялась, словно кто-то ткнул ее в бок.

– Думаю, мне пора, – с каменным лицом произнесла она. – Не хочу, чтобы Кэтрин беспокоилась.

– Я провожу тебя, – немедленно откликнулся граф.

– Да-да, – забормотала миссис Бартл, принимая у него младенца. – Молодая леди не должна ходить без сопровождения.

Эти слова не обрадовали Флоренс, но воспитание не позволило ей ответить отказом. Переминаясь с ноги на ногу, она нетерпеливо слушала вежливый диалог графа и жены мясника.

Когда Эдвард и Флоренс наконец вышли и пошли вдоль дороги, оба были скованны, как никогда. Руки графа были заложены за спину, девушка смотрела себе под ноги.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил Эдвард, не выдержав гнетущего молчания.

Флоренс только сжала губы и зашагала быстрее. Графа удивило, как такое маленькое и изящное создание может передвигаться столь стремительно. Они шли уже довольно долго, и вскоре должен был показаться дом Кэтрин, а Эдвард до сих пор не мог придумать, что сказать. Его блестящий план рушился на глазах. Черт, ему просто необходимо сделать что-то! Возможно, это последний шанс.

Граф прокашлялся.

– Э... кхм, у миссис Бартл чудесные дети, правда?

Флоренс резко остановилась.

– Это было нечестно! – заявила она возмущенно.

– Что именно? – опешил Эдвард. Он так не ожидал остановки, что по инерции прошел еще несколько шагов.

– Ты... ты так возился с малышом, словно тебе действительно это нравилось! Словно это был твой ребенок!

– Но мне правда нравилось, – удивился граф. – И потом, я знаю Бартлов очень давно, и даже присутствовал на крестинах малышей.

Но Флоренс его объяснения показались недостаточными, и она прервала его тираду нетерпеливым жестом.

– Я знаю, что ты задумал! Ты добиваешься того, чтобы я вышла за Фреда, а сам наделаешь мне детей, раз этого не может твой брат! Так вот, ничего не выйдет! Ни-че-го!

Подобная глупость Эдварду даже в голову не приходила. Обвинение Флоренс удивило и позабавило его. Несмотря на весь ее гнев, девушка и сама не верила в то, что говорит. Граф прочитал это по ее лицу. Улыбнувшись, он взял ее за руку.

– Не смей! – резко крикнула девушка, отшатнувшись. В глазах ее блестели злые слезы. Эдвард понял, что ее сопротивление ослабевает. Сильнее всего ему хотелось обнять ее, поддержать и утешить. Задержав дыхание, опасаясь отказа, он сделал шаг навстречу Флоренс и притянул ее к себе. Она не стала противиться, прижавшись щекой к его груди, и слабо вздохнула. Слезы, покатившиеся у нее из глаз, намочили ткань рубашки. Нежно, боясь испугать ее, Эдвард прижался губами к теплому затылку и не отрывался до тех пор, пока сердце не прыгнуло в груди и не застучало чаще и надрывнее.

– Не злись, Флоренс, – тихо шепнул граф. – Я просто хочу заслужить прощение.

– Тому, что ты сделал, не может быть прощения.

Слезы катились и впитывались в рубашку, теплые и такие трогательные, что Эдварду захотелось схватить Флоренс посильнее, сжать и целовать до тех пор, пока она не перестанет плакать. Приподняв ее лицо за подбородок, Эдвард нежно коснулся губами ее губ, но лишь добился обратного эффекта. Поцелуй напомнил девушке все то, через что она прошла, и всколыхнул боль, поселившуюся в сердце.

– Держись от меня подальше! – крикнула она, отчаянно отталкивая его руками. Отступив на несколько шагов, Флоренс повернулась и побежала прочь. Внутреннее чутье подсказало Эдварду, что преследование бесполезно, поэтому он, устало уронив руки, лишь смотрел ей вслед. Даже когда маленькая фигурка скрылась за забором, он не шелохнулся.

Отчаяние сдавило горло. Что же теперь ему делать?

Флоренс думает, что он по-прежнему хочет женить на ней брата, чтобы по ночам пробираться в ее спальню? Да как ей такое в голову пришло? Неужели она сама не чувствует, как гадко и скользко это звучит? Неужели не чувствует, что небезразлична ему? Разве он мог подобным планом, в наличии которого она его подозревала, разрушить ту связь, что установилась между ними? Связь не только физическую, но и духовную. Или это он сам своим жестоким поступком убедил ее в том, что от графа Грейстоу можно ожидать любой подлости? Как заставить ее доверять ему? Как доказать ту любовь, что терзает и мучит его?

Стоп! Почему он ни разу не сказал ей всего этого? Почему, не имея сил сопротивляться этой муке, он не облек ее в слова? Почему не предложил ей большего – руку и сердце? И как мог не предложить?

Что-то странное произошло с Эдвардом, едва он подумал о возможном браке с Флоренс, браке, основанном на любви и доверии, – как если бы какой-то крепкий, гранитный фундамент, на котором держались все его принципы, дал глубокую трещину и стал рассыпаться на глазах. Жениться на Флоренс означало поставить ее впереди Фредди. А брат всегда занимал первое место в его сердце. Граф Грейстоу представлял себе неизбежным свой брак, но сравнивал его с клеткой, в которую он заключил бы себя только ради появления законных наследников. Но брак с Флоренс... она все перевернула с ног на голову, и сейчас, похоже, переворот этот, наконец завершился.

Он не сможет жить без нее, подумал граф. А Фред никогда не сделает ее счастливой, вопреки всему тому, что представлял себе граф раньше.

Сможет ли он сам подарить ей счастье? Способен ли он? Слезы, катившиеся из глаз Флоренс, подсказывали ему ответ: она тоже не представляет своей жизни без него, хотя и не хочет с этим мириться.

А Фредди? Он так желает быть свободным в любви, что готов терпеть любые лишения ради своих убеждений. Быть может, он прав? Ведь жить в тисках светской морали хуже, чем быть свободным.

Сердце забилось больно и часто. Эдварду было страшно признаться себе в том, что он начинает понимать, как прав его брат, готовый бороться за свои убеждения. Он, Эдвард, – просто жалкий трус, раз так долго сопротивлялся очевидному.

– Я сделаю это! – пообещал он покрытому облаками небу и птицам, щебетавшим в кустах у дороги. – Я женюсь на ней!

И странная легкость наполнила все его тело. Теперь, когда выбор был сделан, казалось странным, что этого не произошло раньше. Он шел к такому решению с момента, когда впервые увидел Флоренс в доме мадам Виктуар.

Он женится на Флоренс! Он, Эдвард Артур Бербрук, возьмет в жены Флоренс Фэрли, дочь приходского викария, и сделает все, чтобы она была счастлива. И у них будут дети, красивые, чудесные дети!

Дело за малым – убедить Флоренс в том, что она тоже этого хочет.

Флоренс взлетела по узким ступеням, словно за ней гнались все черти ада. Стремительно вбежав в свою комнату, она захлопнула за собой дверь и огляделась. Маленькая каморка, отведенная ей Кэтрин, была светлой и почти пустой. Из мебели здесь были только кровать, потертое кресло, шкафчик и умывальник. В углу притулилась узкая ванна, точно такая же, как была в доме Флоренс в Кезике. Простые вещи для простой жизни.

Как она ошибалась, думая, что может избежать всего этого! Девушка из бедной семьи, пытающаяся прыгнуть выше своей головы, попасть в высший свет. Как самонадеянна она была!

Кэтрин верно сказала: связавшись с Бербруками, получишь лишь боль и разочарования.

Флоренс прижалась спиной к двери, словно пытаясь защитить свою комнату от вторжения, которое произошло гораздо раньше, и не в этом доме. Эдвард вторгся в ее жизнь и поселился в ее сердце, похоже, навеки. Сегодняшняя встреча доказала: ничто не ушло, ничто не изменилось. Мысли о нем терзали, мучили и не оставляли в покое.

Эдвард, волнующийся за брата, упавшего с лошади. Эдвард, схвативший ее за руку в Академии искусств и потащивший в дальний зал только для того, чтобы показать удивительную картину. Эдвард, так редко и скупо улыбавшийся, а все чаще хмурый и жесткий. Эдвард, танцующий с ней на балу у Вэнсов, – так уютно было в его руках! Как ей недоставало его, как мучительно ныло все тело при воспоминании о тайных объятиях и жарких поцелуях.

Неправда! Все, что она помнила, было неправдой! Ее любовь окрасила черное в белое, подменив отвратительное прекрасным и благородным. Для настоящего Эдварда в жизни была ценна только честь его семьи. В его жилах вместо крови текла вода, а сердце было камнем. Ему было наплевать на Флоренс с ее чувствами, он не знал даже о том, что его брат вовсе не хотел быть спасенным столь нелепым образом. Дьявол, дьявол в человеческом обличье!

Но разве мог дьявол заставить улыбнуться младенца, чье сердце не обмануть притворной заботой?

Проглотив комок, застрявший в горле, Флоренс застонала от бессилия. Она знала, знала, что Эдвард не дьявол – это женщина, давшая ей крышу, убедила ее в этом. Он просто человек. Но даже если он действительно любит брата, любит маленьких детей и своих арендаторов, это не значит, что он любит ее, Флоренс! О ней он никогда не подумает как о матери своих наследников. Едва ли ему придет в голову мысль о том, что его дочь или сын могли бы иметь ее глаза.

«Крепись, будь сильной», – повторяла про себя Флоренс как молитву, не замечая, что говорит словами Кэтрин.

Когда ноги отказались держать ее, девушка устало сползла на пол, и крупное золотое кольцо покатилось по полу, блеснув красным камнем. Оно сделало большой круг по комнате и снова вернулось к ней, уткнувшись прямо в руку.

Хотя проворная Лиззи ухитрялась держать Эдварда в курсе распорядкадня Флоренс, графу так и не представилась возможность переговорить с ней. Везде ее сопровождала Кэтрин, и Флоренс цеплялась за ее локоть так, словно это был ее последний оплот.

От Эдварда не укрылось, как тает с каждым днем девушка, словно подруга герцогини высасывала из нее жизненные соки, похищая красоту, улыбку и горделивый дух. А что могла наговорить ей Имоджин, ненавидевшая и презиравшая всех мужчин? Каждый раз, когда пути Эдварда и Флоренс пересекались, девушка выглядела все бледнее и тоньше. Теперь она больше напоминала привидение.

Граф беспокоился все сильнее. Он готов был сделать все, что угодно, лишь бы спасти ее, но не мог позволить себе насильно ее похитить. Поэтому он просто терпеливо ждал – ждал нового шанса поговорить с ней, убедить в своей искренней заботе.

Но не его ли постоянное преследование наложило темные тени под ее прекрасные глаза? Нет, граф знал, что сами по себе их встречи не мучают Флоренс столь же сильно, как яд, вливаемый Кэтрин и Имоджин в ее ушки. Только через призму их ненависти она тоже ненавидит его, только поэтому не хочет даже выслушать его и понять.

Только бы успеть, только бы получить желанный шанс поговорить с ней раньше, чем вся сила воли и живость покинут ее тело!

Впервые за многие годы Эдвард посетил воскресную службу в деревенской церкви. Он устроился на последней скамье у самого входа и неотрывно следил за черной шляпкой Флоренс, сидящей впереди. Маленький мальчик, находящийся рядом с ней, возился и болтал ногами. Родители шалуна зашикали на него, Кэтрин Эксетер, сидевшая рядом с Флоренс, возмущенно хмыкнула. Только Флоренс улыбнулась и щелкнула мальчишку по носу. Сердце Эдварда защемило от нежности при виде этой слабой улыбки.

Почему она теперь так редко улыбается?

По окончании службы граф встал в дверях, опасаясь, что пестрая толпа прихожан загородит от него Флоренс. Люди, проходившие мимо, узнавали его и некоторые из них кивали. Остальные же с любопытством рассматривали графа, недоумевая, что ему понадобилось в маленькой деревенской церквушке.

Эдварда мало беспокоило их мнение. Он пристально смотрел на Флоренс, приближавшуюся к нему. Заметив его, девушка уставилась в пространство невидящим взглядом, рука ее словно окаменела на локте Кэтрин. Граф поймал ее за другую руку. Флоренс рванулась в сторону, словно Эдвард был прокаженным.

– Флоренс, – взмолился он, – мы должны поговорить.

– Ты ничего не должна этому человеку, – зло сказала Кэтрин Эксетер.

Граф даже не посмотрел на нее. Толпа, обтекавшая их сбоку, пыталась захватить Флоренс и ее патронессу и вынести вон из церкви.

– Флоренс, прошу тебя. – Эдвард коснулся ладонью бледной щеки девушки. – Ты разбиваешь мне сердце.

– У тебя нет сердца, чтобы его разбивать! – отрезала Кэтрин, но Флоренс подняла глаза. Слезы серебристыми дорожками исчеркали лицо с ввалившимися щеками.

– Оставь меня, – тихо сказала девушка. – Я больше не могу бороться с тобой.

Граф отступил назад, потрясенный ее бледностью и слабым шелестом голоса. Неужели это он виноват в ее состоянии? И только ли он? Прежде чем он пришел в себя, Кэтрин дернула Флоренс за руку, увлекая прочь. Эдвард, не двигаясь, смотрел вслед двум худым фигурам.

– Да ладно вам, граф, – раздался сбоку женский голос, и, обернувшись, Эдвард увидел полную румяную женщину в простом деревенском платье. – Все образуется, вот увидите. Девушки столь юного возраста сами не знают, что им нужно. – И она потрепала его по руке.

То, что Эдвард даже не отдернул руку от чужого прикосновения, говорило о том, в каком шоке он пребывал.

Вернувшись в особняк, граф тотчас сел за перо и бумагу. Он написал одно письмо, затем еще около дюжины и отправил их по адресу Кэтрин Эксетер. Все они вернулись порванными в мелкие клочки. Трудно было понять, читала ли их Флоренс или это было дело рук самой Кэтрин. Возможно, его признания читала даже Имоджин, но Эдварду было все равно. Его волновала только Флоренс.

Еще он скучал по брату, хотя при этом был рад, что Фредди не может видеть его в столь удрученном состоянии. Ипатия, судя по всему, избегала племянника. Слуги шарахались в стороны, едва завидев его. Эдвард не начал пить, хотя выглядел так, словно был постоянно пьян. Глаза покраснели от бессонных ночей, скулы и подбородок покрывала густая щетина, но граф не вызывал Льюиса, чтобы тот побрил его.

Ни чтение, ни верховые поездки – ничто не спасало от уныния. Эдвард перестал есть, так как попросту забывал об этом. Он не мог даже думать, потому что не помнил ни о чем, кроме своей неудачи. Ночами он пешком спускался в город и часами стоял под окном Флоренс в надежде, что в нем загорится свет.

Другой давно бы ворвался в дом и украл любимую. Но Эдвард не мог. Он боялся гнева и протестов Флоренс. Что, если Кэтрин Эксетер права и он не сумеет сделать Флоренс счастливой, а только причинит ей боль? Теперь граф и сам не знал, кто он такой. Все устои, по которым он жил много лет, рухнули, а придумывать новые у него не было сил. Он был уверен только в одном: в своей безумной, какой-то нечеловеческой любви к Флоренс.

В один далеко не прекрасный день, когда серые тучи низко висели над землей, задевая крыши домов и верхушки деревьев, дверь в комнату Эдварда распахнулась, впуская Льюиса и Ипатию. Льюис поставил на стол принадлежности для бритья, а герцогиня – тарелку с куском ростбифа. Никогда прежде Ипатия никому не приносила даже чаю, и Эдвард испытал что-то вроде вспышки удивления.

– Так, хватит самобичевания, – строго сказала герцогиня. – Я не уйду, пока ты не поешь.

– А я – пока вы не побреетесь, милорд.

Эдвард смотрел на них недоумевая. На лицах у обоих читались гнев и беспокойство. И еще немножко страха.

«Они знают, – подумал Эдвард устало. – Они знают, что я люблю Флоренс. Все знают об этом».

– Так не может больше продолжаться, – заявила Ипатия. – Ты обидел девушку. Мы все поступили с ней некрасиво, каждый по-своему, но ты не сможешь ничего исправить до тех пор, пока не придешь в себя и не соберешься с мыслями.

Эдвард уставился на свои руки, лежавшие на столе, – они показались ему слишком большими и неловкими.

– Девушка просто упрямится, – добавил Льюис. – С женщинами такое бывает. Чтобы напуганную лошадь завести в стойло, надо проявить к ней ласку и просто поговорить.

– Я не знаю, как это сделать! – вырвалось у графа. – Чего я только не пробовал! Она не позволяет мне... не хочет разговаривать со мной.

– Ешь.. – Ипатия подвинула к нему тарелку. – На пустой желудок ничего не надумаешь.

Эдвард перевел взгляд на кусок мяса, лежавший на блюде, – сочный, истекающий кровью бифштекс, как раз такой, как он любил. Кухарка превзошла саму себя. Неожиданно рот захлестнуло такое количество слюны, что граф едва не поперхнулся. В конце концов, ему и правда надо поесть. Он отрезал крохотный кусочек и отправил его в рот. Желудок застонал от наслаждения. Эдвард отрезал еще кусок, уже большего размера, и энергично заработал зубами.

– Э... совсем не обязательно стоять над душой, – буркнул он, заметив довольный взгляд Ипатии.

Герцогиня нахмурилась.

– Я не уйду до тех пор, пока не опустеет тарелка! Я смирилась с тем, что в нашей семье есть червивое яблоко, но второго идиота я не потерплю!

Не ожидая ничего подобного, Эдвард улыбнулся.

– Ну, спасибо за комплимент, тетя. Вы так добры!

– Поблагодаришь меня, когда удастся вернуть Флоренс.

– И кстати, – встрял Льюис, – речь еще шла о бритье.

Эдвард снова улыбнулся.

Что ж, пускай он так ничего и не придумал, зато теперь у него есть союзники.

Вымывшись и побрившись, Эдвард углубился в размышления. Необходим ключик к сердцу Флоренс, а значит, нужно разработать стратегию, узнать все слабости и страхи девушки. Для этого граф решил восстановить в памяти все, что было связано с Флоренс.

Он вернулся в ее комнаты, осмотрел каждое из оставшихся в гардеробе платьев, вспомнил, когда Флоренс надевала их и что при этом делала. Обнаружив в тумбочке пару любовных романов, он не поленился прочесть их и проанализировать. Эдвард обмакнул свой платок в ее любимые духи, посетил все уголки сада, в которых любила гулять девушка, угостил яблоком ее лошадь. Все, что граф делал, только усиливало его тоску по Флоренс, но теперь он черпал в ней вдохновение, находя в боли особое наслаждение.

Наконец он принял решение. Никто не остановит его, даже сама Флоренс.

Затем граф вернулся в домик на острове. Это должно было поставить точку в его мучениях. После этого можно будет действовать, думал Эдвард, вновь переступая пыльный порог. Какое-то время он ходил по комнате, трогая все, чего касались пальцы Флоренс, затем опустился на кровать, рассматривая груду разноцветных подушек и кальян на столике. Здесь он ласкал ее, здесь она была то робкой, то смелой, отдаваясь его воле. А вот здесь он привязал галстуком ее запястья.

Эдвард вспоминал самые прекрасные мгновения, но не забыл и самый подлый свой поступок: отсюда на рассвете он выскользнул, словно разбойник, совершивший злодеяние. Теперь ему было известно, какую ошибку он совершил. И этой ошибкой не была запретная любовь – ошибкой было то, что оставил Флоренс одну.

Помрачнев, Эдвард прошел в кабинет с индийским Буддой и вытащил из шкатулки старые письма. Одно за другим он читал их, и неожиданное сочувствие к Кэтрин Эксетер стало охватывать его. Она любила старого графа Грейстоу, глупо, безнадежно, но всем сердцем, со всем самоотречением, свойственным юности. Затем Эдвард узнал кое-что еще, чего уж никак не ожидал обнаружить.

Жалкий недоносок, подумал граф зло, смущенный и обрадованный одновременно. Глупый, проклятый эгоист!

Стивен Бербрук любил Кэтрин Эксетер. Он на самом деле любил ее! Он так и не забыл ее, хотя выбросил из своей жизни, как ненужный хлам. Он писал ей, каждый год, в годовщину их разрыва. В своих посланиях он изливал всю душу, всю горечь, что жгла его сердце. Он утверждал, что изнывает от боли, что с того момента, как отверг Кэтрин, он отверг все то светлое и доброе, что жило в нем, что, отказавшись от нее, он продал душу дьяволу.

Эти письма так и не достигли адресата. Долгие годы граф писал их и складывал в шкатулку, одно за другим. Он сделал свой выбор. Женившись на дочери герцога, вырастив двух сыновей, он поднял имя Бербруков на недостижимые высоты, и всю свою жизнь хранил молчание о том, чем пожертвовал во имя этого.

Сколько жизней он покалечил, прежде чем сумел отплатить миру за несправедливость? Это были жизни его ранимой жены, сыновей и, конечно, покинутой возлюбленной. А что говорить о его душе! Стивен Бербрук наказал себя не меньше, чем других. И ради чего? Ради богатства, которое и без того было немалым? Ради статуса человека из уважаемой семьи? Стоила ли выделки овчинка?

Эдвард почувствовал, как по спине пробежал озноб. Как легко он мог бы тоже совершить подобную ошибку!