Текст книги "Клятва Рыцаря (сборник)"

Глава 12

Теперь Шовелен уже не держал Сен-Жюста за руку. По своей профессии шпиона он научился хорошо распознавать людей и гордился тем, что умел читать, как в открытой книге, в сердцах людей, подобных Сен-Жюсту; если сэр Перси сумел одурачить его, то это следовало объяснять исключительным умом Блейкни, с которым Шовелену не под силу было бороться. До тонкости изучив особенности латинской расы, он прекрасно понимал, куда мог завести молодого француза, вроде Сен-Жюста, рыцарский, страстный характер. Зная, насколько можно доверять человеку, способному как на великодушный, так и на безумный до нелепости поступок, он спокойно шел вперед, даже не оглядываясь на своего молодого спутника. Теперь он убедился, что Рыцарь Алого Первоцвета в настоящее время в Париже, но не знал, насколько ему может пригодиться арест Сен-Жюста. В одном он был убежден: Блейкни, которого он теперь не только хорошо знал и боялся, но которым невольно восхищался, не способен был покинуть одного из своих друзей в несчастье. Брат Маргариты в Тампле! Это, разумеется, послужит верной приманкой для неуловимого авантюриста, продолжавшего издеваться над целой армией шпионов, высланных по его следу.

Помещение Эрона выходило на второй двор, и, чтобы попасть туда, надо было пройти мимо главной башни, в которой маленький король Людовик XVII влачил свое жалкое существование.

– Вот куда мы поместили Капета, – сухо сказал Шовелен, указывая на башню. – До сих пор ваш Рыцарь Алого Первоцвета еще не пробовал здесь своих сил.

Арман ничего не ответил: ему не трудно было казаться равнодушным, так как все его мысли были сосредоточены на Жанне и до какого-то короля или судеб Франции ему в эту минуту не было дела.

Наконец, они дошли до последних ворот, также охраняемых часовыми, но почему-то отворенных. Слева, из ярко освещенной караульни, слышался громкий смех. Комната была полна солдат, а посреди нее на большом столе в беспорядке стояли оловянные кувшины и кружки, лежали брошенные карты и игральные кости.

Пройдя в ворота, Шовелен и его спутник очутились в помещении, в которое из караульни падал яркий свет, от чего прилегавшие к нему коридор и каменная лестница казались погруженными в совершенный мрак, хотя и освещались каким-то жалким фонарем. Вскоре Арман стал различать множество предметов, которыми были заставлены сени; тут были и бесчисленные стулья, и деревянная кровать, и диван, совсем загородивший лестницу, и поставленные один на другой столы. Посреди всего этого хаоса стоял крупный мужчина, отдававший приказания каким-то людям.

– Эй, дядя Симон! – весело воскликнул Шовелен. – Сегодня переезжаете?

– Да, слава Богу!.. Если только есть Бог! – ответил здоровяк. – Это вы, гражданин Шовелен?

– Я, как видишь. Я не знал, что вы так скоро уходите. Гражданин Эрон, вероятно, где-нибудь поблизости?

– Он только что ушел отсюда, – ответил Симон. – Он хотел еще раз взглянуть на Капета, прежде чем моя жена заперла мальчишку во второй комнате, а теперь ушел к себе домой.

Сверху по лестнице спускался человек, тащивший на спине комод, из которого были вынуты ящики; за ним шла жена Симона, придерживая рукою комод.

– Мы лучше начнем нагружать тележку, – сказала она. – Мы совсем загородили коридор.

Бросив на Армана и Шовелена подозрительный взгляд, она плотнее закуталась в черную шаль.

– Как я буду рада выбраться из этой Богом забытой дыры! – сказала она. – Я ненавижу эти стены.

– Да, гражданка, ваше здоровье, по-видимому, не в блестящем состоянии, – вежливо произнес Шовелен. – Кто помогает вам перевозить вещи?

– Дюпон, мастер на все руки, – коротко ответил Симон. – Я взял его от привратника. Гражданин Эрон не позволил мне взять кого-нибудь со стороны.

– Справедливо! Что, новые надзиратели уже пришли?

– Только гражданин Кошфер. Он там, наверху, поджидает других.

– А Капет?

– В целости и безопасности. Гражданин Эрон пришел взглянуть на него и приказал мне запереть это отродье во вторую комнату. Тут как раз явился гражданин Кошфер и остался караулить.

Все это время носильщик стоял с комодом на спине, низко нагнувшись и громко ворча на свое неудобное положение.

– Кажется, гражданин хочет, чтобы моя спина переломилась? – пробормотал он. – Не начать ли нам выносить вещи на улицу? Я обещал по два су за каждые десять минут мальчишке, который взялся присмотреть за моей лошадью. Этак нам придется всю ночь перевозить вещи.

– Ну, ладно, нагружай тележку, – грубо сказал Симон. – Начинай вот с этого дивана!

– Подождите, я сперва схожу посмотрю, все ли в порядке в тележке. Я сейчас же вернусь.

– Захвати что-нибудь с собой, – проговорила жена Симона.

Взвалив себе на спину стоявшую за дверью корзину с бельем, Дюпон спустился с лестницы и вышел из ворот.

– Как понравилось Капету расставание с «папой» и «мамой»? – смеясь, спросил Шовелен.

– Ну, он скоро оценит, как ему хорошо жилось под нашим надзором, – ответил Симон.

– Когда ожидаете вы прочих надзирателей?

– Они должны сейчас прийти, но я не стану их дожидаться. Довольно одного Кошфера, чтобы сторожить Капета.

– Ну, прощайте, дядя Симон! – весело сказал Шовелен. – Честь имею кланяться, гражданка!

Отвесив жене Симона насмешливый поклон и кивнув ее мужу, Шовелен удалился.

– Целых шесть месяцев такой каторжной работы, – ворчал за его спиной Симон, – и за это ни пенсии, ни слов благодарности! Уж лучше служить какому-нибудь бывшему аристократу, чем этому проклятому Комитету.

Вернувшийся Дюпон принялся не спеша переносить вещи супругов, и делал это так неловко, что им пришлось большую часть работы исполнить самим.

Глава 13

Добравшись до квартиры Эрона, Шовелен и Сен-Жюст узнали, что ее хозяин еще не возвращался, но к восьми часам будет дома. До крайности утомленный Арман бросился на стул перед камином. Несколько минут он сидел не двигаясь, устремив взгляд на огонь, но вскоре явился Эрон и поздоровался с Шовеленом. Бросив на Сен-Жюста беглый взгляд, он сказал:

– Очень сожалею, что снова должен заставить вас ждать. Симон с женой уехали, а новые надзиратели, которым надо передать Капета, явились только что. Поэтому мне надо пойти туда и самому убедиться, что в башне все в порядке.

Эрон опять ушел, хлопнув дверью.

Арман отнесся вполне безучастно к его появлению; в эти минуты он чувствовал лишь страшную усталость и готов был положить голову на плаху, если бы мог там отдохнуть. Под влиянием приятной теплоты от камина он задремал, свесив голову на грудь, а Шовелен, заложив руки за спину, принялся ходить взад и вперед по узкой комнате.

Вдруг на лестнице послышались поспешные шаги и через минуту на пороге появился Эрон, смертельно бледный, с беспорядочно падавшими на мокрый лоб волосами, сразу постаревший на несколько лет. Шовелен остановился, с недоумением глядя на товарища. У Эрона зуб на зуб не попадал, и он не мог выговорить ни слова. Шовелен подошел к нему и положил руку ему на плечо.

– Неужели пропал Капет? – спросил он.

В расширившихся от ужаса глазах Эрона он прочел немой ответ.

– Каким образом? Когда?!

Так как Эрон все еще не мог говорить, то Шовелен с нетерпением обратился к Сен-Жюсту, отрывисто сказав:

– Налейте ему выпить!

Отыскав в шкафу водку, Арман налил стакан и поднес к губам Эрона, а Шовелен снова принялся ходить по комнате.

– Соберитесь с духом, – строго сказал он, обращаясь к Эрону, – и расскажите, как все случилось.

– Этот проклятый Кошфер был в заговоре, – глухо произнес Эрон. – Я как раз уходил из башни, когда он явился, и поговорил с ним при входе. Капета я видел целым и невредимым и приказал жене Симона запереть его во второй комнате, а Кошфер оставался в передней. Жена Симона и Дюпон, которого я хорошо знаю, возились в это время с вещами. Я готов поклясться, что на площадке тогда никого больше не было. Кошфер, простившись со мной, прошел в комнату в ту минуту, как жена Симона запирала на ключ дверь во вторую комнату. Отдавая ключ Кошферу, она сказала: «Я заперла там Капета. Там он будет в сохранности, пока не придут остальные надзиратели».

– Разве Кошфер не вошел в комнату, чтобы удостовериться, что Капет на месте?

– Разумеется, он вошел! Вернее, он велел ей отворить дверь и заглянул в комнату через ее плечо. Он клянется, что ребенок лежал одетый в дальнем углу на ковре. Когда я опять поднялся туда, все надзиратели были налицо. Мы вошли в комнату, я держал в руке свечу. Ребенок так и лежал на ковре, как его видел Кошфер. Один из нас, – кажется, это был Лорине, – взял у меня свечу и подошел поближе к мальчику, да как закричит! Мы все бросились к нему и увидели, что вместо ребенка там лежало просто чучело…

В маленькой комнатке воцарилось молчание. Эрон сидел, закрыв лицо руками и содрогаясь всем своим огромным телом.

Арман выслушал его рассказ с горящими глазами и сильно бьющимся сердцем, невольно вспоминая вечер в домике позади церкви Сен-Жермен л’Оксерруа.

– Подозреваете вы кого-нибудь? – спросил Шовелен.

– Подозреваю ли я?! – с ругательством воскликнул главный агент. – Это не подозрения, а уверенность! Только два дня назад этот человек сидел вот на этом самом стуле и хвастал тем, что собирался сделать, а я сказал ему, что собственными руками сверну ему шею, если он вздумает освободить Капета!

И его длинные пальцы, напоминавшие когти хищной птицы, сжались, как у кошки, захватившей лакомую добычу.

– О ком вы говорите? – спросил Шовелен.

– Да, разумеется, о проклятом де Батце. Его карманы набиты австрийскими деньгами. Он-то и подкупил их всех: Симона с женой, Кошфера и сторожей…

– И Лорине, и вас, – сухо добавил Шовелен. – Не спешите с нелепыми обвинениями, вы этим ничего не выиграете. Есть сейчас кто-нибудь в башне?

– И Кошфер, и все остальные там и стараются придумать, как скрыть свою измену. Кошфер чует, что дело плохо и что ему придется отвечать, а прочие опоздали на несколько часов. Все они виноваты и знают это. Что касается Батца, – с бешенством заговорил Эрон, – так к полуночи он будет в моих руках. Я стану его пытать. Трибунал даст мне на это полномочие. Здесь, внизу, есть темная камера, и мои молодцы знают, как сделать жизнь невыносимой!

Резко остановив этот бешеный поток красноречия, Шовелен вышел из комнаты.

Сен-Жюсту пришло в голову, что теперь можно воспользоваться внезапно наступившей апатией Эрона и бежать, и, забыв, что у него не было больше паспорта, без которого он не мог никуда явиться, он смело направился к двери. Эрон не обратил на него никакого внимания. Пройдя переднюю, Арман отворил наружную дверь, но тотчас увидел перед собой скрещенные штыки и понял, что теперь он в самом строгом плену. Со вздохом разочарования вернулся он к камину. Эрон даже с места не тронулся.

Через несколько минут в комнату вошел Шовелен.

– Можете, если хотите, арестовать де Батца, – сказал он, закрывая за собой дверь, – но в исчезновении дофина он неповинен. – Дрожащими руками он разгладил смятый клочок бумаги, который держал в руке, и с проклятием швырнул на стол перед главным агентом. – Все это смастерил проклятый англичанин, – сказал он несколько спокойнее, – я сразу догадался об этом. Поставьте на ноги всех ваших ищеек, гражданин, пусть его непременно выследят.

Эрон тщетно пытался разобрать написанное на клочке бумаги. Он был совсем подавлен разразившейся над ним катастрофой, зная, что за исчезновение ребенка ему предстояло заплатить собственной жизнью.

Что касается Сен-Жюста, то, несмотря на тревогу о судьбе Жанны, он не мог не почувствовать гордости при мысли об успехе Блейкни, и это отразилось на его лице.

Шовелен, заметив это, насмешливо улыбнулся и проговорил:

– У вас теперь руки полны дел, гражданин Эрон, и я не стану беспокоить вас добровольным признанием, которое этот молодой человек намеревался вам сделать. Скажу только, что это – приверженец Рыцаря Алого Первоцвета, пользовавшийся, кажется, большим доверием. Но теперь слишком поздно для разбора дела и ареста. Он лишен возможности покинуть Париж, но пусть ваши люди не теряют его из виду. На сегодня я отпустил бы его домой.

Эрон промычал что-то невнятное, а Сен-Жюст не мог прийти в себя от изумления. Неужели он свободен, хотя бы за ним и будут следить ищейки Эрона? Однако его самолюбие сильно страдало от мысли, что его личности придавали так мало значения. Кроме того, как оставить Жанну в Тампле?

– Спокойной ночи, гражданин, – обратился между тем к нему Шовелен. – Вы, вероятно, будете рады вернуться домой? Как видите, главный агент Комитета очень занят и не может сейчас принять в жертву вашу жизнь, которую вы собирались так великодушно предложить ему.

– Я не понимаю вас, гражданин, – холодно возразил Арман, – и мне не надо вашей снисходительности. Вы арестовали невиновную женщину, обвиняя ее в том, что она укрывала меня, и я пришел отдать себя в руки правосудия, чтобы она могла снова получить свободу.

– Но теперь не до этого, гражданин, – вежливо заметил Шовелен, – и дама, судьбой которой вы так горячо интересуетесь, вероятно, уже спит. До утра ей не удастся найти приют, а погода крайне неблагоприятна. Если вы отдаете себя в наше полное распоряжение, то завтра рано утром мадемуазель Ланж будет освобождена. Я думаю, мы можем это обещать, гражданин Эрон?

Последний, все еще не пришел в себя, поэтому смог только пробормотать несколько невнятных слов, заикаясь, как пьяный.

– Вы серьезно обещаете это, гражданин Шовелен? – спросил Арман.

– Даю вам мое слово, если вы принимаете его.

– Нет, это не годится. Дайте мне безусловный пропуск, тогда я вам поверю. Я знаю, что мой арест для вас важнее ареста мадемуазель Ланж, и воспользуюсь этим пропуском для себя или для кого-нибудь из моих друзей, если вы не сдержите слова по отношению к мадемуазель Ланж.

– Справедливо! – со странной усмешкой произнес Шовелен. – Вы правы: вы для нас имеете больше значения, нежели очаровательная дама, которая, надеюсь, еще много лет будет восхищать Париж своим талантом и изяществом. Все будет зависеть от вас. Вот вам безусловный пропуск, – прибавил он, порывшись на столе Эрона. – Комитет редко выдает такие.

Внимательно прочитав бумагу, Арман спрятал ее во внутренний карман и спросил:

– Когда я получу известие о мадемуазель Ланж?

– В течение завтрашнего дня. Я сам явлюсь к вам за получением этого драгоценного документа, а до тех пор вы будете в полном моем распоряжении, не так ли?

– Я все исполню. Живу я…

– О, не беспокойтесь, – с вежливым поклоном прервал его Шовелен, – мы сами вас найдем.

Эрон, не принимавший участия в этих переговорах, по-прежнему неподвижно сидел у стола. Шовелен проводил Сен-Жюста до первой линии часовых, где дружелюбно простился с ним, причем сказал на прощание:

– Вы увидите, что этот пропуск отворит перед вами любую дверь. Спокойной ночи, гражданин!

– Спокойной ночи!

– Ну, теперь мы с тобой померяемся, – сквозь зубы пробормотал Шовелен, когда шаги Сен-Жюста смолкли вдали. – Посмотрим, чья возьмет, мой таинственный Рыцарь Алого Первоцвета!

Глава 14

Ночь была на редкость темная, и дождь лил как из ведра. Завернувшись в парусину, Эндрю Фоукс приютился под угольной повозкой, но и там промок почти насквозь. К его большому огорчению, ему не удалось достать крытую повозку, и продолжительное ожидание на открытом воздухе под дождем и в совершенной темноте не могло назваться приятным. Но на эти неудобства Эндрю не обращал внимания, хотя в своем великолепном доме в Суффолке был окружен всевозможным комфортом и роскошью. Ему было только неприятно, что он не мог определить время. На пристани сегодня рано прекратили работу из-за наступившей темноты; около часа прошло, пока рабочие разошлись, а затем наступила полная тишина, и это время показалось Эндрю вечностью. В исходе задуманного Блейкни предприятия он ни минуты не сомневался, так как, в противоположность Сен-Жюсту, имел полнейшее доверие к своему предводителю. Уже четыре года он был неизменным участником всех его отважных похождений, и во все это время мысль о возможности неудачи ни разу не закралась в его душу. Теперь он тревожился за самого Блейкни, которого с радостью избавил бы от физической усталости и нервного напряжения, если бы это было в его власти.

Вдруг что-то подсказало ему, что благородный предводитель Лиги находится где-то поблизости; действительно, почти тотчас раздался трижды повторенный крик морской чайки, и через минуту из мрака вынырнула какая-то темная фигура и остановилась возле повозки.

– Фоукс! – послышался тихий оклик.

– Здесь! – последовал быстрый ответ.

– Помоги мне положить ребенка в повозку. Он заснул и порядочно оттянул мне руки. Есть у тебя сухая парусинка, чтобы подложить под него?

– Боюсь, не очень сухая.

С нежной заботливостью уложили они маленького короля в старую повозку. Блейкни укрыл его своим плащом и несколько минут прислушивался к ровному дыханию спящего мальчика.

– Сен-Жюста здесь нет; ты знаешь это? – сказал сэр Эндрю.

– Да, я это знал, – коротко ответил Блейкни.

Ни одним словом не обменялись эти два человека относительно опасности, грозившей их делу в течение последних часов. Преданному Фоуксу было достаточно, что ребенок спасен и что Блейкни известно об отсутствии Сен-Жюста. Он снял с лошади торбу и развязал ей путы на ногах.

– Садись, Блейкни, – сказал он, – все готово.

Молча уселись они в повозку: Блейкни – возле мальчика, а Фоукс сел править. Внимательно изучив в течение последних суток эту пустынную местность, он знал, как избежать всяких сторожевых постов и поскорее выбраться на Сен-Жерменскую дорогу. Один только раз он оглянулся, чтобы спросить у Блейкни, который час.

– Теперь должно быть около десяти, – ответил тот. – Подгони-ка свою клячу! Тони и Гастингс, пожалуй, уже поджидают нас.

Было так темно, что на расстоянии метра нельзя было ничего различить, но дорога была совершенно прямая, а лошадь, казалось, знала ее еще лучше Фоукса. Раза два ему пришлось слезать с козел и вести лошадь под уздцы, чтобы избежать рытвин. Местами им попадались группы жалких домиков, с тускло освещенными окнами, но большей частью путь их лежал мимо заброшенных, невозделанных полей, отделявших беглецов от парижских укреплений. Темная ночь, позднее время и завывания ветра создавали путникам благоприятную обстановку, а медленно плетущаяся угольная тележка с сидевшими в ней двумя рабочими не могла возбудить ничьего любопытства. Когда они проезжали через Сент-Уан, на церковной колокольне пробило полночь.

Протащившись около пятнадцати километров, лошадь начала заметно уставать, но теперь было уже недалеко до места, назначенного для встречи с друзьями. Было почти четыре часа утра. Фоукс вылез из повозки и пошел перед лошадью, боясь пропустить перекресток с указательным столбом.

– Кажется, добрались! – прошептал он и, заметив белевшую во мраке надпись, свернул на узкую дорогу.

Проехали по ней с четверть часа; вдруг Блейкни окликнул Фоукса:

– Рощица должна быть как раз направо, – сказал он и вылез из повозки.

Он исчез во мраке, и через минуту послышался крик морской чайки, на который последовал немедленный ответ.

Тем временем Фоукс выпряг свою клячу и отогнал ее на противоположную роще сторону, надеясь, что на другой день кто-нибудь найдет и ее, и повозку и возблагодарит небо за такой щедрый дар. Вернувшийся Блейкни, вынул спящего ребенка из повозки, кликнул Фоукса и повел его через дорогу в рощу, где пять минут спустя Гастингс уже принимал на свои руки маленького короля Франции.

В противоположность Эндрю лорд Тони желал знать все подробности похищения. Он любил рассказы о тонко устроенных побегах и остроумно избегнутой опасности.

– Только два слова, Блейкни, – попросил он. – Пока Фоукс готовит лошадей, расскажи, как тебе удалось похитить мальчика?

Как ни отговаривался Блейкни, но в конце концов уступил:

– Ну, если уж ты так хочешь все знать, то я скажу тебе. В течение последних недель я был в Тампле слугой на все руки: я мыл полы, зажигал лампы и выполнял тысячу мелких дел для этих негодяев; когда же у меня выдавался свободный часок-другой, я бежал домой и собирал вас всех к себе.

– Черт возьми, Блейкни! Значит, третьего дня, когда мы все были у тебя…

– Я только принял ванну, в чем, уверяю вас, была крайняя необходимость. Все утро я чистил сапоги и узнал, что Симон с женой в воскресенье перебираются из Тампля; мне тогда же было приказано помочь им при переезде. К этому времени все в Тампле уже хорошо меня знали. И Эрон знал: ночью я всегда нес фонарь, когда он навещал этого бедного малютку. Весь день я был ему нужен. «Дюпон, зажги лампу в конторе!», «Дюпон, почисти мне плащ!» – и все в том же роде. Я нанял крытую тележку и привез в ней чучело, чтобы заменить мальчика. Сам Симон об этом ничего не знал, а жена его была подкуплена. Чучело было прекрасно сделано, с настоящими волосами на голове. Жена Симона помогла мне уложить чучело на ковер и накрыть его, пока эти животные – Эрон и Кошфер – разговаривали на площадке лестницы. Что касается его величества короля Франции, то мы спрятали его в корзину для белья. Комната была слабо освещена, и всякий мог обмануться. Пока я перевозил вещи Симона, король Людовик Семнадцатый лежал в корзине. Потом я помог снять все вещи с тележки… разумеется, кроме корзины. Затем я отправился со своей повозочкой в хорошо знакомый мне дом, где для меня уже было заготовлено много корзин, нагрузил ими тележку, выехал из Парижа через Венсенские ворота и доехал до Баньоле; там я вынул его величество из корзины, и мы пошли за руку в темноте, под дождем, пока его маленькие ножки не отказались идти дальше. Тогда я взял мальчика на руки, и он заснул. Вот и все.

– А если бы жена Симона не поддалась на подкуп? Или если бы Эрон захотел остаться в комнате во все время переезда?

– Ну, тогда пришлось бы придумать что-нибудь другое. Не забудьте, что во всех обстоятельствах жизни всегда бывает момент, случай (так называемая спасительная соломинка), который является к вам на помощь; иногда это длится лишь несколько секунд, столько времени, сколько надо, чтобы ухватиться за эту соломинку. Поэтому единственная моя заслуга во всех наших успешных делах – просто умение быстро ухватиться за эту спасительную соломинку, пока мне сопутствует удача. Если бы что-либо помешало в исполнении моего плана, то, наверное, на помощь мне явился бы добрый случай. Как видите, все было очень просто.

Действительно, все было «просто»! И мужество, и отвага, и необыкновенный героизм, и находчивость, и хотя Фоукс и Дьюгерст привыкли к подвигам Блейкни, но даже и они не находили слов для выражения своего восхищения.

– А когда поднялась суматоха на улицах из-за пропажи дофина? – спросил Тони, немного помолчав.

– Когда мы выходили из Парижа, ничего еще не было слышно, – задумчиво ответил Блейкни. – Мне это было даже непонятно. А теперь довольно болтать, – весело прибавил он. – Садитесь на коня, а ты, Гастингс, помни, что в твоих руках будет судьба Франции, хотя и заснувшая.

– А вы? – в один голос воскликнули все трое.

– Я не поеду с вами. Доверяю ребенка вам. Поезжайте прямо в Мант; вы будете там часов около десяти; отправляйтесь на улицу Ла-Тур и позвоните в дом номер десять; дверь вам откроет старый человек; скажете ему одно слово: «Enfant»[6]6
  Ребенок (фр.).


[Закрыть], на которое он должен ответить: «De roi»[7]7
  Короля (фр.).


[Закрыть]. Передайте ему ребенка, и да благословит вас Бог за оказанную сегодня ночью помощь!

– А вы, Блейкни? – повторил Тони, и в его голосе зазвучала искренняя тревога.

– Я отправляюсь прямо в Париж, – спокойно ответил он.

– Для чего? Перси, ради Бога, понимаете ли вы, что собираетесь сделать?

– Прекрасно понимаю.

– Да ведь там все вверх ногами перевернут, чтобы разыскать вас; там уверены, что это – дело ваших рук.

– Я это знаю.

– Блейкни!

– Ты лишь теряешь время, Тони. Ведь Арман в Париже; я сам видел его в коридоре в Тампле в обществе Шовелена.

– Боже! – воскликнул Гастингс.

Все молчали, понимая, что Перси не оставит друга, брата Маргариты, в руках врагов.

– Один из нас останется с тобой? – немного погодя спросил Эндрю.

– Да! Я хочу, чтобы Тони и Гастингс, передав ребенка, как можно скорее добрались до Кале и поддерживали там связь с «Мечтой». Шкипер предупрежден. Скажите ему, чтобы он не уходил из Кале. Я надеюсь, он скоро мне понадобится. А теперь на коней! – весело прибавил Блейкни. – Гастингс, когда ты будешь готов, я передам тебе ребенка. Он будет в полной безопасности у тебя на седле, если ты его привяжешь к себе ремнем.

Больше ничего не было сказано. Гастингс и Тони вывели лошадей из рощи на дорогу, вскочили в седла, а маленького мальчика, ради спасения которого они потратили столько времени и выказали столько бескорыстной преданности и героизма, устроили на седле лорда Гастингса.

– Придерживай его рукой, – посоветовал Блейкни, – хотя лошадь твоя кажется очень смирной. Ну, скорее в Мант, и да хранит вас Господь!

Обменявшись последними приветствиями и еще раз пожав руку своему вождю, молодые люди скрылись в темноте.

Помолчав несколько минут, Фоукс отрывисто спросил:

– Что мне теперь делать, Блейкни?

– Прежде всего, дорогой, запряги одну из оставшихся трех лошадей в угольную повозку, а затем тебе, пожалуй, придется возвращаться по той же дороге. Потом продолжай выгружать уголь; таким образом, ты не будешь привлекать к себе внимания. По вечерам поджидай меня с повозкой там же, где мы сегодня встретились. Если через три дня ты ничего обо мне не услышишь, возвращайся в Англию и скажи Маргарите, что я отдал свою жизнь, спасая ее брата.

– Блейкни!

– Тебя удивляет, что я говорю не так, как обыкновенно? – спросил Перси, дружески положив руку ему на плечо. – Я совсем развалился, Фоукс. Во мне словно что-то надломилось, когда я нес на руках этого несчастного ребенка. Мне было невыразимо жаль его, но в то же время меня не покидала мысль: не спас ли я его от одной беды, чтобы он попал в другую? На его бледном личике было такое выражение, словно судьба предопределила ему никогда не быть счастливым. И я подумал: как ничтожны все наши усилия, когда Господь не хочет нам помогать!

Пока Блейкни говорил, дождь перестал; по небу быстро неслись тучи, и мрак немного рассеялся. Эндрю, внимательно всматриваясь в лицо друга, заметил на нем совершенно такое же выражение, о каком только что говорил сам Блейкни.

– Перси, вы беспокоитесь об Армане? – мягко спросил он.

– Да! Ему следовало доверять мне, как я доверяю ему. Он много повредил нам, не исполнив моих приказаний, так как вообразил, что может один спасти любимую женщину. Я же знал, что могу освободить ее, и в настоящую минуту она в сравнительной безопасности. Старушка Бэлом была освобождена на следующий же день после того, как их обеих арестовали, а Жанну Ланж я сегодня утром поместил на улице Сен-Жермен л’Оксерруа, недалеко от моей квартиры. Мне не трудно было вывести ее из тюрьмы под видом своей дочери, так что изящная мадемуазель Ланж ушла из Тампля за руку с неотесанным деревенщиной Дюпоном.

– Но Арман не знает, что она освобождена?

– Нет, не знает. Я не видел его с тех пор, как он в субботу рано утром пришел мне сказать, что Ланж арестована. Поклявшись, что будет повиноваться мне, он отыскал тебя и Тони, но несколько часов спустя вернулся в Париж и своими безумными поисками Ланж привлек к ней всеобщее внимание. Бедняга Арман! Он сам полез в когти льва, и Шовелен со своей шайкой пользуются им, как приманкой, чтобы поймать меня. А ведь ничего этого не было бы, если бы он доверял мне!

При этих словах Блейкни тяжело вздохнул.

Фоукс знал, что Перси страстно желал вернуться в Англию, чтобы провести с любимой женой несколько счастливых дней. Арман разрушил все эти планы.

– А каким образом ты сам намерен возвратиться в Париж? – спросил Эндрю, запрягая лошадь в повозку.

– Я и сам еще не знаю, – ответил Блейкни, – но безопаснее идти пешком. На крайний случай у меня в кармане благонадежный паспорт. Остальных лошадей мы бросим здесь; если ими воспользуется какой-нибудь бедняк, спасающийся от виновников террора, – в добрый час! При первой возможности я вознагражу моего друга фермера за потерю лошадей. А теперь прощай, мой дорогой! Не сегодня, так завтра, а то и послезавтра ты услышишь обо мне. Прощай, и да хранит тебя небо!

– Да хранит вас Господь, Блейкни! – горячо произнес Эндрю.

На душе у него тяжелым гнетом лежала тревога за друга, и какой-то странный туман застилал глаза, когда он бросал прощальный взгляд на одиноко стоявшего на дороге Рыцаря Алого Первоцвета.