Текст книги "Наполеон: биография"

Ни в одном из неисчислимых промахов Директории в предыдущие четыре года было невозможно с убедительностью обвинить отсутствовавшего Наполеона. Поражения за границей лишили Францию земель, захваченных ею в 1796–1797 годах, и отрезали от германских и итальянских рынков. Россия, Англия, Португалия, Турция и Австрия примкнули ко Второй антифранцузской коалиции. Кроме того, шла «квазивойна» с США из-за сумм, которые американцы брали взаймы у французской монархии и теперь отказывались отдать французской республике. За восемь месяцев того года во Франции сменилось четыре военных министра и, поскольку солдатам давно задерживали жалованье, в сельской местности широко распространились дезертирство и разбой. В Провансе и Вандее вновь восстали роялисты. Английская блокада расстроила внешнюю торговлю. Бумажные деньги теперь не стоили почти ничего. Налоги на землю, двери и окна, взятие в заложники подозреваемых в симпатии к Бурбонам, а также принятие в 1798 году закона Журдана – Дебреля, превратившего прежнюю массовую мобилизацию в подобие всеобщей воинской повинности, вызвали сильное недовольство населения. Даже более обычного расцвела коррупция, связанная с распределением государственных подрядов. Участие в этих делах справедливо приписывали Баррасу и другим членам Директории. Свобода печати и свобода ассоциаций подверглись серьезным ограничениям. Выборы в 1798 и 1799 годах ⅓ депутатов Законодательного корпуса повсеместно сопровождались фальсификациями. Кроме того, и это особенно важно, приобретатели национальных имуществ (biens nationaux) из среднего класса опасались за их сохранность.

Мало что вредило обществу так, как гиперинфляция, и тот, кто сумел бы ее обуздать, получил бы значительные политические дивиденды. (Членов Законодательного корпуса инфляция не печалила: они установили себе жалованье, привязав его размер к стоимости 30 000 килограммов пшеницы.) Директория отменила декрет о максимуме (1793), сдерживавший цены на основные продукты питания наподобие хлеба, муки, молока и мяса, и после неурожая 1798 года впервые за два года цена фунта хлеба превысила три су. Это привело к утаиванию запасов, бунтам и всеобщему несчастью. Хуже всего, вероятно, было то, что люди не видели способа исправить положение: конституцию могли пересмотреть лишь обе палаты Законодательного корпуса, причем вотировать изменения трижды, с промежутками в три года, а девять лет спустя еще и получить одобрение специально собранного съезда{722}722
  Lyons, France Under the Directory pp. 230–231; Carpenter, Refugees p. 188; Crook, Toulon in War p. 188; Woolf, Napoleon's Integration p. 254; Vandal, L'Avènement de Bonaparte I pp. 8 ff.


[Закрыть]. Это было едва ли осуществимо в представительном органе столь неустойчивом, каким к концу 1799 года стал Законодательный корпус. Среди депутатов были скрытые роялисты, конституционалисты-фельяны (умеренные), бывшие жирондисты, «патриоты»-неоякобинцы – и очень мало сторонников Директории. Напротив, конституции, которые Наполеон дал Цизальпинской, Венецианской, Лигурийской, Леманской, Гельветической и Римской республикам, а также осуществленные им на Мальте и в Египте административные преобразования создали ему репутацию деятельного человека и ревностного республиканца, полагавшегося на сильную исполнительную власть и централизованное управление (рецепт, годный и для метрополии).

Отметим, что Франция уже не являла собой несостоявшееся государство, как осенью 1799 года: в отдельных сферах у Директории появились причины для оптимизма. Осуществлялись некоторые экономические реформы. Россия вышла из Второй коалиции. Улучшилось положение в Вандее. Англичан изгнали из Голландии. Массена добился в Швейцарии нескольких побед, и, значит, Франции не угрожало немедленное вторжение{723}723
  Bertaud, Bonaparte prend le pouvoir pp. 188 ff.


[Закрыть]. Но всего этого было мало для того, чтобы устранить общее впечатление, что Директория обречена и, как выразился Наполеон, «груша созрела»{724}724
  Bingham, Selection I p. 271.


[Закрыть]. К тому же в существовавшей политической системе места для Наполеона не было: возрастной ценз для директоров по-прежнему составлял сорок лет, но Наполеону было тридцать, и Гойе не горел желанием менять ради него конституцию.

Наполеона обвиняли, и справедливо, в том, что 18 брюмера он погубил французскую демократию. Однако английский парламент того времени вряд ли воплощал джефферсоновские идеалы: некоторые депутаты представляли лишь горстку избирателей, и до второй половины XIX века парламент оставался в цепких руках олигархов-аристократов. Хотя его приход к власти осуждали как уничтожение свободы французов, после термидорианского переворота, свергнувшего в июле 1794 года Робеспьера и приведшего к созданию Директории, случились также попытка переворота в вандемьере (1795), переворот 18 фрюктидора (1797) и Прериальское восстание (июнь 1799 года). Поэтому переворот 18 брюмера, несмотря на несомненную неконституционность, едва ли стал новым словом во французской политике. Наполеон клялся защищать конституцию и своей популярностью был в основном обязан репутации истинного республиканца. Но «когда рушится дом, время ли заниматься садом? – вопрошал Наполеон Мармона. – Необходимы перемены»{725}725
  Rose, Napoleon I p. 218.


[Закрыть].

26 октября, завтракая с Тибо на улице Виктуар, Наполеон открыто критиковал Директорию и сравнил бодрость военных, участвовавших в Итальянской кампании, с апатичностью правительства. «Нация всегда такова, какой у вас хватает сообразительности ее сделать, – заявил он. – Успех группировок, партий, отделений – вина лишь властей… При хорошем правительстве нет плохих людей, как не бывает плохого войска с хорошими полководцами… Эти люди низвели Францию до уровня собственной беспомощности. Они ведут ее к упадку, и она начинает их отвергать». Еще недавно подобная откровенность могла стоить головы, однако Наполеон вполне спокойно делился крамольными мыслями с товарищем, которого надеялся привлечь на свою сторону, и закончил одним из самых постоянных своих обвинений: «И чего ждать генералам от этого правительства адвокатов?»{726}726
  ed. Butler, Baron Thiébault II p. 17.


[Закрыть]

«Нет никого малодушнее меня, когда я составляю план кампании, – заявил Наполеон Редереру 27 октября. – Я преувеличиваю все возможные в данных обстоятельствах угрозы и вред. Я прихожу в весьма удручающее беспокойство, но это не мешает мне выглядеть совершенно невозмутимым в глазах окружающих. Я похож на роженицу. И когда я разрешусь от бремени, все будет позабыто, кроме того, что поможет достичь успеха»{727}727
  Roederer, Autour de Bonaparte p. 4.


[Закрыть]. Наполеон отнесся с таким же исключительным вниманием к планированию переворота 18 брюмера. О том, что именно делал Наполеон, нам ничего не известно (документы отсутствуют), но во время переворота, по-видимому, всякий знал, куда и зачем ему идти.

За несколько дней до переворота Директория – вероятно, догадываясь, что происходит, – предложила Наполеону на выбор посты за рубежом, а он сослался на нездоровье и уклонился от назначения. Кроме того, директоры тайно, через газетчиков, обвинили Наполеона в растрате, совершенной в Италии. Он решительно отверг обвинения{728}728
  Simonetta and Arikha, Napoleon and the Rebel p. 53.


[Закрыть]. Существует рассказ, относящийся к тому периоду. Заговорщики вместе с Наполеоном собрались в доме Талейрана, когда с улицы послышались громкие голоса. Решив, что их готовятся схватить, заговорщики потушили свечи, поспешили на балкон и, к своему огромному облегчению, лицезрели склоку из-за столкновения экипажей, с участием игроков, возвращавшихся из Пале-Рояля{729}729
  Rose, Napoleon I p. 223.


[Закрыть].

Их замыслу очень помогло принятие 29 октября закона, согласно которому выплаты государственным подрядчикам приостанавливались до проверки их отчетности. Финансировавший заговор поставщик Жан-Пьер Колло, протеже Камбасереса, почувствовал, что терять ему нечего{730}730
  Lefebvre, The Directory p. 214.


[Закрыть].

Наполеон решился перейти свой Рубикон, когда на следующий день он обедал с Баррасом в Люксембургском дворце (там жили и работали все члены Директории). После обеда Баррас сказал, что генерал Габриэль Эдувиль (его Наполеон считал «безмерно посредственным человеком») должен стать президентом и «спасти» республику. Хотя Эдувиль был при Вальми, его недавно изгнали из Сан-Доминго (совр. Гаити) чернокожие националисты-революционеры под руководством Туссен-Лувертюра. К тому же Эдувиль явно не годился в президенты. «Что касается вас, генерал, – сказал Баррас Наполеону, – то вы намерены вернуться к армии; а я, больной, непопулярный, истерзанный, гожусь лишь в отставку»{731}731
  CN 30, p. 311.


[Закрыть]. Наполеон, по одному его собственному воспоминанию, молча уставился на Барраса. По другой версии, Наполеон ответил так, чтобы убедить собеседника в своей проницательности. «Он потупил взгляд и пробормотал себе под нос несколько замечаний, сразу положивших конец моим сомнениям. Из его квартиры в Люксембургском дворце я спустился в квартиру Сийеса… Я сказал ему, что решил действовать заодно с ним»{732}732
  ed. Latimer, Talks p. 73.


[Закрыть].

Баррас, увидев, что совершил ужасную ошибку, на следующее утро, в 8 часов, отправился на улицу Виктуар и попытался исправить положение, но Наполеон ответил, что «устал, нездоров, что после сухого климата аравийских песков не может привыкнуть к влажности атмосферы в столице», и закончил разговор «подобными банальностями»{733}733
  CN 30 p. 311.


[Закрыть]. 1 ноября Наполеон в доме Люсьена тайно встретился с Сийесом, чтобы обсудить детали заговора, к которому уже примкнули Талейран и Фуше.

Жозеф Фуше был необычным шефом полиции. Ораторианец, до 23 лет намеревавшийся посвятить себя служению церкви, в 1793 году Фуше стал якобинцем и голосовал за казнь Людовика XVI. Власть интересовала его больше идеологии. Фуше сохранил связи с роялистами и, будучи вождем антиклерикалов, покровительствовал священникам, особенно ораторианцам. «Все знали эту особу, – писал будущий адъютант Наполеона граф Филипп-Поль де Сегюр, – среднего роста, с волосами цвета пакли, гладкими и жидкими, подвижной худобой, длинным, живым лицом с гримасой возбужденного хорька; вспоминается его взгляд – проницательный, однако бегающий, его воспаленные глазки, немногословная, отрывистая речь, соответствующая его беспокойному, тревожному поведению»{734}734
  Sparrow, Shadow p. 131.


[Закрыть].

Осведомителями Фуше служили, кроме прочих, торговцы вразнос, мясники, слесари, парикмахеры, постижеры, парфюмеры, буфетчики, бывший камердинер Людовика XVI, одноногий Коллен – бывший якобинец, баронесса Лотербур и содержательница борделя по адресу Пале-Рояль, № 133{735}735
  Cole, Fouché p. 121, Forrest, Napoleon p. 147.


[Закрыть].

«Однажды он сунет нос в мою постель, – шутил Наполеон о Фуше, – а следом – в мой кошелек»{736}736
  ed. Plenel, Joseph Fouché p. ix.


[Закрыть]. Наполеон был рад узнать, что Фуше поддерживает переворот. Фуше всегда брал сторону победителей, но на случай провала «мятежников» имел наготове план их ареста{737}737
  Zweig, Fouché p. 146.


[Закрыть]. Отношение Наполеона к Фуше до переворота и после него было следующим: «Фуше и только Фуше способен возглавлять министерство полиции. Мы не можем создать таких людей; мы должны подбирать их, когда находим»{738}738
  ed. Latimer, Talks p. 95 n.


[Закрыть].

6 ноября палаты Законодательного корпуса дали в честь Наполеона и Моро банкет с подпиской на 700 персон в церкви Сен-Сюльпис (после революции переименованной в Храм Победы), внушительными размерами напоминающей собор и с башнями настолько высокими, что правительство воспользовалось ими для установки вышки телеграфа. Наверное, это место, с почерневшими стенами и акустикой, предназначенной для превращения слов в гулкие заклинания, меньше всего годилось для такого грандиозного мероприятия холодным ноябрьским вечером. Впрочем, оно обладало несомненной величественностью. Здесь собралась большая часть политической элиты Франции – но не Бернадот, который, по словам Барраса, отказался ставить свое имя в подписном листе «до тех пор, пока Бонапарт удовлетворительно не объяснит причины, побудившие его оставить армию». «Не имею желания обедать в обществе разносчика чумы», – заявил Бернадот{739}739
  ed. Duruy, Memoirs of Barras IV p. 40.


[Закрыть]. Рассказывают, что Наполеон, остерегаясь быть отравленным по указанию Директории, «не ел ничего, кроме яиц» и рано уехал{740}740
  ed. Butler, Baron Thiébault II p. 18; CN 30 p. 307.


[Закрыть]. Свою речь он посвятил в основном необходимости сплочения французов: довольно безопасная тема, к которой в грядущие месяцы он неоднократно вернется.

Множество людей желали устроить прием по случаю его возвращения из Египта, но Наполеон принял едва ли не единственное приглашение: Камбасереса, которого он, по его собственным словам, «глубоко чтил»{741}741
  CN 30 p. 306.


[Закрыть]. Тучный, эксцентричный Камбасерес – гомосексуал, гурман и гедонист – происходил из прославленной династии правоведов из Монпелье. Он голосовал за казнь Людовика XVI, но лишь затем, чтобы приблизить вторжение австрийцев. Камбасерес был одним из немногих юристов, нравившихся Наполеону, и со временем стал его ближайшим, самым доверенным, помимо Дюрока, советчиком. «Камбасерес, искуснейший юрист Франции… рассказывал обо всем с большой приятностью, – вспоминала Лора д’Абрантес, – и придавал своему рассказу обороты новые и очень милые, каких совсем нельзя было ожидать от его пряничного рта»[80]80
  Пер. К. Полевого.


[Закрыть]{742}742
  D'Abrantès, At the Court p. 146.


[Закрыть]. По словам д’Абрантес, «черты его были безобразны… Продолговатое лицо, длинный нос, твердый подбородок и кожа, до такой степени желтая, что нельзя было даже подозревать под нею наличие чего-нибудь красного»[81]81
  Пер. К. Полевого.


[Закрыть].

Камбасерес жаждал не власти, а скорее влияния и никогда – внимания публики, и позднее, благодаря своей безусловной верности Наполеону, мог частным образом критиковать его поступки. (Наполеон не был ханжой. Кроме близости к Камбасересу, он сделал открытого гомосексуала Жозефа Фьеве префектом департамента Ньевр, жителей которого глубоко шокировали отношения Фьеве и его спутника жизни [Мишеля-Теодора Леклерка].)

Камбасерес исключительно верно судил о людях и нужных мерах. «Всего двое, Камбасерес и Жозефина, умели усмирять гнев Бонапарта, – вспоминал министр. – Первый предпочитал не торопиться и не перечить этому необузданному нраву. Это спровоцировало бы еще больший гнев; вместо этого он позволял Бонапарту сладить со своей яростью; он давал ему время продиктовать самые неправосудные свои эдикты, благоразумно и терпеливо ждал момента, когда приступ гнева наконец утихнет, и доносил до него некоторые свои замечания»{743}743
  Chaptal, Souvenirs p. 259.


[Закрыть]. Чувство юмора Камбасереса выходило за рамки «приятности». Однажды во время обеда пришло известие об очередной победе Наполеона, и Жозефина объявила гостям, что французы vaincu, то есть «победили». Камбасерес притворился, что расслышал слова vingt culs («двадцать задниц») и объявил: «Придется выбирать!» Позднее Наполеон пытался было убедить Камбасереса сократить прием снадобий, но рассудил, что это «привычки убежденного холостяка» (vieux garçon), и отступился{744}744
  CG 7 no. 15126 p. 562, 6 апреля 1807.


[Закрыть]. Наполеон доверял Камбасересу настолько, что позволял ему управлять Францией во время своих отлучек на войну. Взамен Камбасерес ежедневно сообщал ему всевозможные новости.

План переворота состоял из двух этапов. В первый день (первоначально им определили 16 брюмера – 7 ноября 1799 года, четверг) Наполеон явится на специальное заседание Совета старейшин в Тюильри и объявит верхней палате, что республике угрожают неоякобинцы и заговорщики, оплачиваемые англичанами, поэтому заседание и Совета старейшин и Совета пятисот (нижней палаты) следует провести на следующий день в бывшем дворце Бурбонов в Сен-Клу, в 11 километрах западнее Парижа. Совет старейшин (председатель – Сийес) назначит Наполеона командующим 17-го (Парижского) военного округа. В этот же день директоры Сийес и Дюко подадут в отставку сами, а на Барраса, Гойе и Мулена для достижения аналогичного результата воздействуют угрозами и подкупом, смешанными в правильной пропорции. Итогом станет вакуум власти.

В день второй Наполеон отправится в Сен-Клу и убедит законодателей в том, что ввиду чрезвычайного положения Конституция III года должна быть изменена. Вместо Директории республика получит новое правительство из трех человек – Сийеса, Дюко и Наполеона, названное (как и полагается, с намеком на римлян) консулатом. Позднее пройдут выборы в новые представительные собрания, которые изобретет Сийес, полагавший, что контролирует Совет старейшин. А если Совет пятисот откажется от самороспуска, палату распустит Люсьен Бонапарт, ее недавно избранный президент.

Изъяны замысла были очевидны. Во-первых, из-за того, что переворот был растянут на два дня, заговорщики могли утратить инициативу, которая имела важное значение. С другой стороны, без переноса заседания в Сен-Клу была вероятность, что левые депутаты поднимут на защиту Конституции III года парижские предместья и секции, а бои в центре Парижа не гарантировали успех. Во-вторых, следовало хранить все в тайне, чтобы Баррас, Гойе и Мулен не приняли контрмеры, и подкупить членов Совета старейшин, чтобы они обеспечили положительный итог голосования о переносе заседания.

Первым просчетом заговорщиков стал перенос переворота на двое суток, когда некоторые ключевые члены Совета старейшин («эти дураки», по выражению Наполеона) в последний момент заартачились и их пришлось убеждать заново{745}745
  eds. Tulard and Garros, Itinéraire p. 135.


[Закрыть]. «Я оставляю некоторое время на убеждение их в том, что могу обойтись и без них», – оптимистически отметил Наполеон. Он извлек пользу из отсрочки, убедив Журдана не мешать заговорщикам, даже если он их не поддержит. Когда офицерский корпус парижского гарнизона попросил Наполеона о встрече, он предложил им явиться в 6 часов 9 ноября – в новый День первый.

7 ноября Наполеон обедал на улице Цизальпин с Бернадотом и его семейством, а также с Журданом и Моро и пытался успокоить трех генералов. Настроенный глубоко скептически Бернадот (он, пока Наполеон был в Египте, женился на Дезире Клари) наблюдал за переворотом со стороны и сказал Наполеону: «Вы попадете на гильотину», на что тот «холодно» возразил: «Посмотрим»{746}746
  Rovigo, Mémoires I p. 234.


[Закрыть]. Моро согласился помочь заговорщикам, в День первый арестовав директоров в Люксембургском дворце. Журдан решил просто не мешать им. (Будучи республиканцем, он до конца не примирился с Наполеоном и остался в итоге единственным из 26 маршалов империи, не получившим титула{747}747
  eds. Tulard and Garros, Itinéraire p. 136.


[Закрыть].)

8 ноября, за день до переворота, Наполеон рассказал о заговоре полковнику Орасу Себастьяни де ла Порта, получившему ранение при Дего и участвовавшему в сражении у Арколе. Тот пообещал, что к утру 9-й драгунский полк будет в распоряжении Наполеона. Тем вечером Бонапарт обедал с Камбасересом в министерстве юстиции и, как рассказывают, был в высшей степени спокоен, напевал любимую революционную песню «Pont-Neuf», которую, по словам друзей и близких, заводил лишь тогда, когда «его душа была покойна, а сердце радовалось»{748}748
  Lavalette, Memoirs p. 74; Goodspeed, Bayonets p. 107; Forrest, Napoleon p. 123.


[Закрыть]. Конечно, он вполне мог притворяться перед сообщниками и втайне очень тревожился (и в письме Редереру сравнил себя с «роженицей»).

Утро 9 ноября (18 брюмера) 1799 года выдалось пасмурным и холодным. В 6 часов шестьдесят офицеров 17-го военного округа и адъютантов Национальной гвардии собрались во дворе дома на улице Виктуар. Наполеон, в гражданском платье, «ярко обрисовал отчаянное положение республики и попросил их подтвердить приверженность себе лично и принести клятвы верности двум палатам»{749}749
  Lavalette, Memoirs p. 75; CN 30 p. 306; Gildea, Children of the Revolution p. 27; Lyons, France Under the Directory p. 231; Crook, Napoleon Comes to Power p. 1.


[Закрыть]. Это был ловкий ход: внушить им, что Наполеон защищает палаты, хотя в тот самый момент он лишал их власти.

Сийес, пустивший в ход свое влияние, позаботился, чтобы к 8 часам утра Совет старейшин в Тюильри принял необходимые декреты, в том числе объявляющий Наполеона командующим Национальной гвардией и 17-м округом, притом что формально это решение зависело от военного министра, который подчинялся Директории, а не Совету старейшин{750}750
  ed. Arnold, Documentary Survey p. 15.


[Закрыть]. Вторым декретом Совет старейшин переносил заседание из Тюильри в Сен-Клу с тем, чтобы «восстановить мир в стране», и предлагал парижанам «сохранять спокойствие», поскольку «вскоре Законодательный корпус вернется… [к ним]»{751}751
  CN 30, p. 315.


[Закрыть]. Тех членов Совета старейшин, которые могли воспротивиться переносу, просто не известили должным образом (одна из древнейших политических уловок) о чрезвычайном (и чрезвычайно раннем) заседании. Гойе, не понимавший, что происходит, доверчиво подписал декрет.

Наполеон, узнав о назначении, надел генеральский мундир и в 10 часов явился в Тюильри, где нашел Себастьяни де ла Порта и его драгун. Новый военный министр, неоякобинец Эдмон Дюбуа де Крансе, под страхом смертной казни запретил любые передвижения войск в столице без своего распоряжения. Этот запрет просто проигнорировали. В Совете старейшин Наполеона встретили чрезвычайно торжественно. Он произнес речь, призвав нацию к единению, и имел успех. «Вы – мудрость нации, – льстил Наполеон, – от вас в этих обстоятельствах зависит указать меры к спасению нашей страны. Я пришел сюда, окруженный всем генералитетом, чтобы пообещать вам их всемерную поддержку. Я назначаю генерала Лефевра своим заместителем. Я добросовестно выполню поручение, которое вы мне доверите. Не стоит пытаться искать в прошлом примеры того, что происходит: ничто в истории не напоминает конец XVIII века»{752}752
  McLynn, Napoleon p. 216.


[Закрыть]. Расчетливый и храбрый Франсуа-Жозеф Лефевр, сын мельника, в начале революции был сержантом, сражался в Бельгии и Германии. Казалось, он воплощал республиканские добродетели, и это успокоило слушателей.

Тем вечером Наполеон проезжал площадь Революции, где были обезглавлены Людовик XVI, Мария-Антуанетта, Дантон, Бабёф, братья Робеспьеры и многие, многие другие, и будто бы сказал сообщникам: «Завтра мы или будем спать в Люксембургском дворце, или кончим здесь»{753}753
  Gueniffey, Le Dix-Huit Brumaire p. 15.


[Закрыть].

В День второй, 10 ноября (19 брюмера), Наполеон встал в 4 часа и поскакал в Сен-Клу. Тем временем Гойе в Люксембургском дворце разбудил Евгений, сын Жозефины, доставивший директору с супругой приглашение на завтрак в 8 часов (предполагалось, что их возьмут под домашний арест). Дюбуа де Крансе обвинил Наполеона в подготовке переворота, но Гойе отказался верить слухам. Он спросил у министра полиции о новостях, и Фуше ответил: «Что нового? По правде сказать, ничего»{754}754
  Gueniffey, Le Dix-Huit Brumaire p. 16.


[Закрыть]. Гойе не был настолько наивен и на завтрак у Жозефины отправил только жену – ее подругу. Лавалетт записал, что Жозефине пришлось «унять тревогу мадам Гойе, чтобы привести к покорности ее мужа»{755}755
  Lavalette, Memoirs p. 75.


[Закрыть].

Позднее тем же утром Моро приехал к Люксембургскому дворцу и убедил стражу перейти на его сторону. Арестовав директоров Барраса, Гойе и Мулена, он потребовал их отставки. Талейран и Брюи уговорили Барраса, предложив ему взамен сохранить большое поместье и все наворованное за много лет пребывания у власти{756}756
  Crook, Napoleon Comes to Power p. 2.


[Закрыть]. Гойе и Мулена удерживали более суток. На следующий день они уступили[82]82
  Мулен вернулся в армию и служил Наполеону. Гойе удалился в свое имение и позднее стал послом Наполеона в Голландии.


[Закрыть]. Талейран, как обычно, извлек выгоду из сложившегося положения. Много лет спустя, когда Наполеон спросил, как он сделал состояние, Талейран беззаботно ответил: «Нет ничего проще. 17 брюмера я купил ренты (rentes; государственные ценные бумаги) и продал их 19-го»{757}757
  ed. Broglie, Memoirs p. xviii n. 1; Harris Talleyrand p. 113.


[Закрыть].

В Сен-Клу Наполеон предстал перед Советом старейшин, но нам его посредственное выступление, видимо, читать проще, чем депутатам было слушать:

Вы стоите на вулкане. Республика больше не имеет правительства; Директория распалась, партии волнуются; настало время принять решение. Вы призвали в помощь своей мудрости меня и моих товарищей по оружию. Время не терпит, вы безотлагательно должны принять меры. Знаю, мы говорим о Цезаре, о Кромвеле – как будто нынешнее время можно сравнить с былым. Нет! Я желаю лишь безопасности республики, желаю поддержать решения, которые вы готовитесь принять{758}758
  CN 30 p. 380.


[Закрыть].

Наполеон обратился к гренадерам, заметив их шапки у дверей палаты: «Обманывал ли я вас когда-нибудь? Предавал ли свои обещания, когда в походе, среди лишений, я сулил вам победу и изобилие, когда сам вел вас от победы к победе? Скажите сейчас, было это в моих интересах или в интересах республики?» Разумеется, солдаты выслушали с восторгом, но следом поднялся Ленгле, член Совета старейшин, и громко произнес: «Генерал! Мы приветствуем сказанное вами. Теперь поклянитесь вместе с нами в верности Конституции III года – единственному, что теперь может сохранить республику». Это предложение было встречено «мертвой тишиной»: Наполеон угодил в ловушку. Он на мгновение растерялся и заявил: «Конституции III года больше нет: вы нарушили ее 18 фрюктидора, когда правительство покусилось на независимость Законодательного собрания». Кроме того, он напомнил о Прериальском перевороте (поскольку конституция «нарушена… необходимо новое соглашение, новые гарантии») и не стал подчеркивать, что среди главных зачинщиков переворота во фрюктидоре был он сам{759}759
  CN 30 p. 381.


[Закрыть].

Наполеон, довольно благожелательно встреченный в Совете старейшин и ободряемый товарищами снаружи, отправился в Оранжерею, метрах в девяноста оттуда, где заседал Совет пятисот. Там он получил совсем иной прием. Промежуток между Днем первым и Днем вторым дал оппозиции время помешать введению временного консульства, которое готовились предложить Наполеон и Люсьен. В Совете пятисот было вдвое больше депутатов, к тому же в нем участвовало гораздо больше неоякобинцев, и убедить эту палату всегда было труднее. В самом начале заседания Совета, также открывшегося в полдень, члены палаты поименно подтвердили присягу на верность Конституции III года{760}760
  Crook, Napoleon Comes to Power p. 2.


[Закрыть]. Люсьену, Буле де ла Мерту и всем бонапартистам пришлось клясться в алфавитном порядке, и эта процедура сопровождалась со стороны неоякобинцев обвинениями в лицемерии. Эти клятвы позволили депутатам произнести краткие славословия конституции, выслушанные их стражей.

Когда явился Наполеон со своими товарищами-офицерами и другими военными, молодые депутаты из левых, увидя вооруженных людей в собрании народных представителей, изобразили возмущение. Наполеон вошел один. Чтобы добраться до трибуны, ему пришлось преодолеть половину зала. Депутаты стали кричать на него. Один из свидетелей, неоякобинец Жан-Адриен Бигонне, слышал, как Наполеон кричал в ответ: «Я не хочу партийщины, это должно прекратиться; я больше не хочу этого!»{761}761
  Bigonnet, Coup d'état p. 23.


[Закрыть] Бигонне вспоминал: «Признаться, меня возмутил категорический тон, исходящий от предводителя вооруженных сил в присутствии носителей законной власти… Это ощущение опасности было заметно почти на каждом лице». Наполеон был «бледен, взволнован, нерешителен». Поскольку казалось, что ему угрожает физическая опасность, в зал вошли Лефевр и четыре дюжих гренадера (рост одного был больше 183 сантиметров даже без медвежьей шапки) с оружием и окружили его. Это лишь разозлило собрание{762}762
  Aulard, Histoire politique p. 699.


[Закрыть].

Депутаты стали кричать: «Долой тирана!», «Кромвель!», «Тиран!», «Долой диктатора!» («À bas le dictateur!»), «Вне закона!» («Hors la loi!»){763}763
  Gildea, Children of the Revolution p. 27.


[Закрыть] Эти призывы не предвещали заговорщикам ничего хорошего: во времена террора, а он закончился всего пятью годами ранее, объявление кого-либо вне закона нередко предвещало казнь, а крик «Долой диктатора!» в прошлый раз звучал, когда на эшафот взошел Робеспьер. Люсьен – президент Совета – попытался водворить порядок, стуча молотком и громко призывая всех замолчать, но в это время несколько депутатов, покинув свои места, стали улюлюкать, толкать, трясти Наполеона. Кто-то схватил его за высокий расшитый воротник, и Лефевру и гренадерам пришлось встать между ним и разъяренными депутатами{764}764
  Sciout, Le Directoire IV pp. 652–653.


[Закрыть].

Наполеон заранее отправил Лавалетта в Оранжерею сообщать известия обо всем происходящем. Лавалетт вспоминал, что Наполеона «так сильно стиснули депутаты, его штабные офицеры и гренадеры… что мне на мгновение показалось, что его раздавят. Он не мог ни пройти вперед, ни вернуться»{765}765
  Lavalette, Memoirs p. 77.


[Закрыть]. В итоге Наполеона вытолкнули из Оранжереи, причем гренадер Тома в свалке порвал рукав мундира. «Он [Наполеон] сумел выбраться во двор, – вспоминал Лавалетт, – сел на лошадь со ступени лестницы и передал Люсьену просьбу выйти к нему. В этот момент окна зала распахнулись, и члены Совета пятисот указывали на него и кричали: “Долой диктатора!” и “Вне закона!”»{766}766
  Lavalette, Memoirs p. 77.


[Закрыть] Другой очевидец, депутат Теофиль Берлье, рассказывал, что «за его [Наполеона] уходом последовал большой шум, к которому прибавилось несколько выкриков “Вне закона!”, так что его брата Люсьена, появившегося на трибуне, чтобы оправдать его, невозможно было расслышать, и он, уязвленный, снял соответствующее его должности облачение и покинул зал»{767}767
  Berlier, Précis de la Vie pp. 68–69.


[Закрыть]. Несколько депутатов попытались силой вернуть Люсьена в президентское кресло, чтобы придать собранию правомочность, и потребовали объявить Наполеона вне закона, но гренадеры сумели вывести из Оранжереи и Люсьена{768}768
  Gildea, Children of the Revolution p. 27; Rose, Napoleon I p. 225; Lyons, France Under the Directory p. 232.


[Закрыть].

Впоследствии Монрон, секретарь Талейрана, рассказывал Редереру о «внезапной бледности» Наполеона при требовании к Совету пятисот проголосовать{769}769
  Rose, Napoleon I p. 224; Roederer, Oeuvres III p. 302.


[Закрыть]. Впрочем, это заявление сомнительно, поскольку и Талейран и Монрон наблюдали за происходящим на расстоянии, из дворцового павильона{770}770
  Boissonnade, 18 Brumaire p. 93.


[Закрыть]. Колло также находился там, имея при себе 10 000 франков наличными на случай провала. Сийес (он был еще ближе к эпицентру событий, хотя и держал наготове карету с шестеркой лошадей) не потерял присутствия духа и заявил, что те, кто объявил Наполеона вне закона, фактически сами изгои. В период террора доводы именно этого рода применяли к защитникам аристократов, и слова Сийеса, несмотря на всю их нелогичность, ободрили заговорщиков{771}771
  Rose, Napoleon I p. 225.


[Закрыть].

Говорили, что Наполеон полчаса после изгнания из Оранжереи пребывал в нерешительности. По мнению Лавалетта, этот момент оказался опаснее всего: если бы «внутренние войска возглавил генерал с репутацией» – Ожеро, Журдан или Бернадот – «было бы трудно предугадать, что произошло бы»{772}772
  Lavalette, Memoirs p. 71.


[Закрыть]. Потерял ли Наполеон самообладание 19 брюмера, как утверждают обвиняющие его в трусости и даже в том, что ему стало дурно и его унесли телохранители?{773}773
  ed. Arnold, Documentary Survey p. 17.


[Закрыть] Рукоприкладство неприятно, но едва ли его можно сравнить с ранением в бедро или зрелищем смерти собственного адъютанта, убитого ядром.

«Я предпочитаю говорить с солдатами, а не с адвокатами, – на следующий день высказался он о Совете пятисот. – Я не привык к собраниям; возможно, это придет со временем»{774}774
  ed. Haythornthwaite Final Verdict p. 287.


[Закрыть]. Наполеона застигла врасплох бурная реакция депутатов, однако предположения, будто он утратил присутствие духа и переложил все на Люсьена, неверны. Лавалетт рассказывал, что нашел Наполеона «в сильном возбуждении, мечущимся по квартире, в которой не было мебели, кроме двух кресел», говорившим Сийесу: «Теперь видите, что они делают?» – и «стегавшим хлыстом пол», восклицая: «Этому должен быть конец!» Однако это произошло перед речью Наполеона в Совете старейшин в День второй, а не после выступления в Совете пятисот, и, следовательно, это свидетельство разочарования и раздражения, а не растерянности{775}775
  Lavalette, Memoirs p. 76.


[Закрыть]. Некоторое время после побега (изгнания) Наполеона из Оранжереи заговорщики готовили запасной план, к осуществлению которого приступили, когда вышел и Люсьен. Полчаса ушло на ожидание Люсьена, сбор заговорщиков, рассказ об избиении Наполеона депутатами и выработку плана, как привлечь на свою сторону гвардию Законодательного корпуса.

Во время этого опасного затишья Ожеро (он был членом Совета пятисот, но никак не вмешивался в происходящее) вышел к Наполеону в Марсову галерею и, констатируя очевидное, сказал: «Вы в большой беде». Наполеон ответил: «Что же! В Арколе было гораздо хуже»{776}776
  Rovigo, Mémoires I p. 234.


[Закрыть]. Впоследствии он вспоминал, что даже пригрозил Ожеро: «Поверьте мне – помалкивайте, если не хотите стать жертвой. Через полчаса увидите, как все обернется»{777}777
  CN 30 p. 319.


[Закрыть].