Текст книги "Огненная дорога"

Внутри были сплошное стекло и хром, освещение неяркое, кое-какая еда и выпивка – в общем-то, Джейни этого и ожидала, хотя как раз это заведение отличалось от прочих явным присутствием вкуса благодаря стараниям и щедрости высокопоставленного спонсора. Сейчас как раз был разгар «счастливого часа», и тут толклась целая толпа молодых нуворишей техноэлиты, проматывая денежки, новые электронные доллары, на дорогущую выпивку по ценам, которые насторожили бы и Рокфеллера. Они сидели за нумерованными терминалами и анонимно обменивались остротами с симпатичными посетителями у других терминалов. И хотя у Джейни не было причин волноваться за свою техническую грамотность и все это сверкание вокруг не производило на нее особого впечатления, она почувствовала себя не на месте, поскольку была на добрые двадцать лет старше любой находящейся тут женщины.

Она уселась в конце стойки, потихоньку потягивая «Пино нуар», а заигрывания вокруг разгорались все жарче. Она внимательно наблюдала за всеми действиями лощеных кибер-юнцов, ловя любые детали, которые могли бы породить какую-нибудь идею.

И в конце концов ее терпение было вознаграждено, но не благодаря некоей неожиданности, а вследствие того, что она уловила общую схему. Понимание пришло постепенно, где-то в середине третьего стакана вина, который она нахально позволила себе, потому что домой должна была возвращаться на автобусе – одна, но, в виде исключения, не чувствуя себя несчастной. Джейни заметила, что люди сначала устанавливали контакт на своих терминалах, и если кто-то проявлял к ним интерес, он или она вставали, не выключая терминал, и подходили к реальному человеку. Компьютер оставался в рабочем состоянии еще пять минут, в программу можно было войти, и работавший на нем человек имел бы алиби. Обвинить его было бы невозможно.

Она одним глотком допила оставшееся вино и покинула бар, так и не перемолвившись ни с кем ни единым словом.

– Я хочу, чтобы завтра вечером мы с тобой кое-куда сходили, – сказала она по телефону Кэролайн, вернувшись домой, когда туман в голове немного рассеялся. – Только ты и я.

– Что-то случилось?

– Нет. Пока. Но я работаю над этим.

И Джейни изложила свой план. Кэролайн, пусть и неохотно, согласилась помочь и сделала предложение, на которое рассчитывала Джейни.

– Кэролайн, это замечательно… ты просто не представляешь, как я благодарна тебе за помощь в этом деле.

– Я только надеюсь, что результат будет лучше, чем в прошлый раз, когда мы устроили маскарад, чтобы заполучить то, к чему кое-кто не хотел тебя подпускать.

Семь

Конь Алехандро весь день вел себя беспокойно – из-за запаха смерти, избавиться от которого было невозможно. Дорогу усеивали вздувшиеся тела тех, кто погиб, спасаясь от гнева Карла Наваррского. Потом Алехандро попался участок дороги, где тела были обуглены, как если бы какой-то великодушный благодетель полил их маслом, без которого трупы не горели бы так долго, чтобы, по крайней мере, к ним не могли подобраться животные.

Он уже видел такое десять лет назад, по дороге в Англию, когда скакал мимо Парижа, направляясь в Кале. Гуляя по Европе, чума изрядно потрудилась во Франции, запечатлев свой смертоносный поцелуй на лбу чуть ли ни каждого встретившегося ей человека. Вдобавок война тогда еще не так бушевала, а масла было в изобилии, по крайней мере больше, чем сильных рук, которые могли рыть могилы. Поэтому тела просто сжигали прямо там, где они лежали, и перед внутренним взором Алехандро до сих пор стояли эти погребальные костры. Одну такую дорогу он описал когда-то в своей давным-давно утраченной «книге мудрости».

Кто читает ее ныне? И читает ли кто-нибудь? Кто узнал из нее тайны его жизни, откровения души, которые он запечатлевал на пергаменте? Этого он не узнает, пока не вернется в Англию, что казалось невозможным.

Он скакал прямо по пылающим телам, шепотом молясь за души мертвых. В конце концов он увел недовольного таким соседством коня в лес и поскакал параллельно дороге, тревожась главным образом о том, чтобы ни у кого в памяти не осталось и следа встречи с ним.

Он останавливался у каждого водоема, и если вода казалась ему хорошей, процеживал ее через кусок шелковой ткани и пил, сколько влезет. В одном месте вода была уж очень свежа и чиста, поэтому он нацедил ее в специальный кожаный мех и выпил столько, что под конец стало казаться, будто он вот-вот лопнет.

Вскоре они добрались до следующего водоема, и хотя самому Алехандро пить не хотелось, он подвел к воде коня. В ней было много ила, берег скользкий, и никаких признаков рыбы, лягушек и насекомых. Конь не проявил к воде ни малейшего интереса.

– Что, друг мой? Ты так уверен, что вскоре опять будет водоем, что можешь позволить себе пренебречь этим? Значит, ты умнее своего всадника.

Алехандро спрыгнул на землю, взял в руки поводья и подвел коня к самому краю воды, но тот все равно пить не стал.

– Выходит, правду говорят, что коня следует подводить к воде. – Он погладил коня по шее. – Так и в колдовские рассказы поверишь.

Он опустился на колени рядом с водой и провел по ней пальцами, ощутив при этом знакомый запах. Сера. Тот самый запах, который ощущался у дома матушки Сары около Лондона.

Он наклонился поближе, принюхиваясь. Так оно и есть – а он-то думал, что никогда больше не найдет серы! Алехандро побежал к коню, схватил мех для воды, отпил из него, сколько смог, а остальное вылил. И, не процеживая, наполнил мех желтоватой магической жидкостью, пробивающейся из-под земли.

Для питьевой воды придется раздобыть другой мех, но это не имело значения. Пройти мимо было никак нельзя.

– К этому времени мы уже должны быть в Париже, – с несчастным видом сказала Кэт.

– До него совсем недалеко.

– Но мы все скачем и скачем, а туда никак не доберемся. Не понимаю, почему ты выбрал эту дорогу. Père будет беспокоиться.

Она уже не в первый раз протестовала против того, что они едут окольным путем, и, как и прежде, Гильом постарался отвлечь ее. А когда из этого ничего не получилось, пустился в запутанные, малопонятные объяснения.

– Твой père велел мне доставить тебя живой и здоровой. О том, какой дорогой ехать, он ничего не говорил. Как и о сроке.

– С каждой лигой мне все неспокойнее. И с какой стати мы так часто останавливаемся в крестьянских домах? Ты исчезаешь внутри, а меня оставляешь снаружи напоказ всему миру.

Так или иначе, ему всегда удавалось ее успокоить, но не настолько, чтобы она совсем перестала поднимать этот вопрос. Так и получилось, что она, волнуясь и негодуя, дожидалась его то у одного дома, то у другого, а Каль заходил внутрь, рассказывал новости, получал сообщения, обсуждал дальнейшие планы восстания. Иногда он возвращался с едой, но гораздо чаще делился с обитателями очередного дома тем немногим, что имел сам.

На этот раз он вышел из дома с половиной каравая хлеба, разломил его надвое и протянул Кэт ее часть. Хлеб был несвежий, но она жадно впилась в него зубами.

– Были бы мы в Париже, – с презрительным смешком сказала она, – ели бы хлеб с вареньем. И вовсе не от случая к случаю.

– Скоро, скоро мы там будем, и ты сможешь есть любые лакомства, какие найдешь. – Он бросил на нее осуждающий взгляд. – Скажите, какая принцесса! Варенье ей подавай.

Она почувствовала, что краснеет.

– Да не нужно мне варенье. Просто иногда помечтать о чем-то хорошем и то приятно. Разве я этим причиняю кому-то вред? На самом деле меня волнует одно – как бы поскорее встретиться с père.

– Скоро, совсем скоро, – повторил Гильом.

В конце концов эти постоянные задержки начали превышать меру ее терпения.

– Наверное, мне надо расстаться с тобой и скакать прямо в Париж, – заявила она на третий день их путешествия. – Тогда ты сможешь заниматься своим важным делом, а я своим.

Она с горделивым видом сидела на коне, ожидая благодарности за то, что скоро ему не нужно будет заботиться о ее безопасности.

Однако ничуть не бывало. Тоном крайнего удивления Гильом спросил:

– Ты сошла с ума? Одинокая девушка – легкая добыча для любого странствующего рыцаря, а их тут очень много. – Он усмехнулся. – Готов признать, ты неплохо владеешь своим маленьким ножом, однако против меча он ничто.

– Ни один истинный рыцарь не причинит мне вреда!

Конь Гильома до сих пор не привык к незнакомому всаднику, а тут и вовсе встал на дыбы, почувствовав, что тот взволнован.

– А что сделает тот, кого нельзя назвать истинным рыцарем? Этого не знает никто! Как получилось, что ты совсем не представляешь себе, что творится в мире в наше время? Что, père держал тебя взаперти в шкафу?

Кэт смущенно отвела взгляд. У нее не было объяснения причин той изоляции, в которой жили они с Алехандро.

– Давай-ка я просвещу тебя насчет того, как рыцари, даже самые что ни на есть истинные, ведут себя в наши дни, – продолжал француз. – Они шатаются по всей Франции, не подчиняясь никому. Их лорды предпочитают жиреть на дармовых хлебах при дворе Эдуарда, хотя фактически они его заложники. И если вдруг у какого-то из них хватит глупости предпочесть свободу роскошной жизни при английском дворе и вернуться во Францию, где царит хаос, у его вассалов нет средств, чтобы содержать его. Сейчас рыцари готовы стать вассалами кого угодно. Эти «герои» воруют все, что плохо лежит, в том числе и женщин, которых используют в свое удовольствие, а потом выбрасывают за ненадобностью.

– Я не верю тебе! Не могут все они быть такими извергами…

– Прости, – с иронией ответил он. – Я преувеличиваю. Один-другой пришли к нам. Есть и такие, для кого Бог превыше короля, они не участвуют в осквернении Франции. Зато остальных тебе следует опасаться. Если ты будешь одна.

Как она могла оправдать свое неведение, всю глубину которого начала понимать только сейчас? Надо было придумать хоть какое-то правдоподобное объяснение.

– Я много времени уделяла изучению… м-м… искусства исцеления.

– Что толку от твоих занятий, если ты будешь лежать мертвая на краю дороги, растерзанная каким-нибудь якобы «благородным» рыцарем? Если хочешь принести своим умением пользу людям, нужно постараться уцелеть. От тебя может быть большая помощь нашему делу – если то, что ты говоришь, правда. – Он с вызовом посмотрел на нее. – Поехали со мной, сама все увидишь.

Он пришпорил коня и поскакал прочь. И вопреки всему, что казалось ей осмысленным, она последовала за ним.

На этот раз Гильом не оставил ее дожидаться снаружи. На пороге маленького, ветхого каменного дома их встретила женщина с мрачным лицом, тонкими, как веточки, руками и заметно выступающим животом. Судя по впалым щекам, дитя высасывало из матери все соки, мало что оставляя ей.

«Дай Бог, чтобы я никогда не знала такой нужды», – мысленно взмолилась Кэт, удивленно разглядывая женщину.

Хозяйка, в свою очередь, с великим подозрением смотрела на Кэт, но Каль поручился за нее, и только после этого их пригласили в дом.

Мебель в доме имелась только самая простейшая; за отсутствием свечей внутри было полутемно и за отсутствием огня в камине – холодно. В воздухе ощущался влажный запах болезни.

– Bonjour, madame,[11]11
  Здравствуйте, мадам (фр.).


[Закрыть] – сказала Кэт и вежливо кивнула.

К ее удивлению, истощенная женщина слегка присела и с надеждой посмотрела на Гильома.

– Ну, как твой муж? – спросил он.

Хозяйка сделала жест в сторону набитого соломой тюфяка у остывшего камина. Ее муж лежал там – молча, неподвижно, тощий, как ветка, бледный, как луна.

– Он встает, только чтобы облегчиться, – сказала женщина. – И слава богу, что пока у него хватает сил на это, потому что мне его теперь не поднять. Все, что ни съест, тут же выходит из него грязной водой. Хотя он и не ест почти ничего.

– А что малыш? – спросил Гильом, оглядываясь.

Женщина сделала жест в сторону темного угла. Оттуда пустыми, ничего не выражающими глазами на них глядел маленький мальчик, который не думал ни о чем, кроме еды.

– Он не заболел, слава тебе, Господи, но ничуть не подрос с позапрошлого лета. И больше не разговаривает, – с болью в голосе ответила женщина. – Боюсь, у него в голове помутилось.

Кэт оглянулась, но больше никого не увидела.

– Есть и еще дети? – спросила она.

Женщина прижала к груди тонкие руки и разрыдалась:

– Был один, да его чума взяла!

Кэт и Гильом обменялись взглядами.

– Что, тут есть чума? – спросил Гильом.

Женщина сказала сквозь слезы:

– Она то и дело возвращается и каждый раз забирает кого-нибудь, прежде чем снова убраться в свою нору.

Кэт подошла к женщине и положила руку ей на плечо; возникло ощущение, что под рваной одеждой лишь кости, покрытые тонкой кожей.

– Когда умер ваш ребенок?

– Одну луну назад.

– И вы похоронили его?

– Как смогла… Вырыла неглубокую яму на западном краю поля, положила его туда и засыпала камнями, молясь, чтобы звери не добрались до него.

– Мадам, у вас тут много крыс?

Взгляд запавших глаз женщины был прикован к лицу Кэт.

– Зачем вам это?

– Я спрашиваю, потому что лекари думают, что чуму разносят крысы.

– Значит, мы все умрем, потому что вынуждены есть их.

Кэт чуть не стошнило.

– А ваш умерший сын? Он ел крыс?

– Наверное. Точно не могу сказать. Он был в том возрасте, когда сам мог охотиться. И мы уже до того дошли, что не всегда делились друг с другом тем, что сумели поймать. – Женщина быстро перекрестилась. – Может, мальчик был так голоден, что поймал крысу и съел ее сам, не принес домой. Но точно я не знаю.

«Даже не сварив», – подумала Кэт.

– Нельзя есть крыс, – твердо сказала она. – Это почти верная смерть.

– Мы все равно все умрем, – безнадежно ответила женщина.

На это Кэт нечего было сказать. Отчаянное положение обитателей дома ужасало ее. Она отдала женщине последнее яблоко и внезапно устыдилась своей здоровой, цветущей плоти.

– У вас хоть хлеб есть? – спросила она.

– Откуда? Плуг забрали, поэтому нет пшеницы и, значит, муки. И копать землю муж не в состоянии, нам не удалось вырастить даже репу. А весь наш скот отобрал Наварра!

Женщина яростно сплюнула на пыльный пол и снова заплакала. Тут из темного угла вышел мальчик и вцепился в ее юбку.

– Как мы дошли до этого? – рыдала женщина. – Ведь у нас было и что есть, и что продать, а теперь не осталось ничего!

Гильом наклонился к Кэт и прошептал ей на ухо:

– Можешь что-нибудь сделать для ее мужа, целительница?

Она испуганно, неуверенно взглянула на него, однако подошла к тюфяку крестьянина, истощенного, с бледно-желтой кожей, и склонилась над ним, разглядывая, но не прикасаясь, из страха, что болезнь может перейти на нее.

«Холера», – решила она.

Алехандро часто описывал симптомы этой болезни; в частности, с горечью и нежностью рассказывал о своем старом друге-солдате, который до глубины души боялся холеры, но вместо этого пал жертвой чумы.

– Здесь мало что можно сделать, – прошептала она Гильому. – И все же попытаться нужно. – Она перевела взгляд на женщину. – Соберите все дрова, которые сможете, потому что вашему мужу нельзя давать некипяченую воду. А он должен пить как можно больше. Видите, какая у него сухая кожа? – Кэт посмотрела на мальчика. – Знаешь, как выглядят одуванчики?

Он кивнул.

– Тогда набери их побольше, потому что это поможет твоему отцу поправиться. Принеси листья maman, и она сварит из них чай. – Кэт снова обратилась к хозяйке. – Чай из листьев одуванчика укрепит его желудок. Может, ваш муж сумеет удержать внутри хоть какую-то еду, если будет его пить. – Кэт положила руку на раздутый живот женщины. – А листья, которые останутся от чая, вы должны высушить, растолочь и принимать как порошок. В них есть магическая сила, которая поможет и вам, и ребенку.

Женщина, по виду почти вдвое старше Кэт, дающей ей советы, подозрительно посмотрела на Гильома. Тот, в свою очередь, перевел взгляд на девушку. Поняв их колебания, она твердо заявила:

– Père многому научил меня, – и прошептала на ухо Гильому: – Когда разговаривал со мной через дверь шкафа, где я сидела.

Гильом не сумел сдержать улыбки, хотя и попытался скрыть ее от измученной женщины.

– Это хороший совет, – сказал он ей, – и ты должна выполнять его.

– Но она такая молодая…

– Ее отец лекарь. И хотя эта целительница очень молода, она многому научилась у него.

Этот ответ, похоже, удовлетворил женщину. Она обняла сына и отправила его собирать листья одуванчика.

– За домом еще остались дрова.

Она закутала хрупкие плечи в рваную шаль. Вслед за хозяйкой они вышли наружу и принесли в дом столько дров, сколько смогли. На этом Гильом попрощался с женщиной.

– Я буду каждый день молиться за твоего мужа.

Они покинули дом и его несчастных обитателей.

– Почему она сделала реверанс, увидев меня? – спросила Кэт, забираясь на коня.

– Потому что она уже очень давно не видела здоровых людей вроде тебя. Ты, наверное, показалась ей кем-то вроде богини. – Гильом усмехнулся. – Или принцессы.

Она в смятении посмотрела на него, но потом поняла, что это шутка. Внезапно ею овладело настойчивое, почти непреодолимое желание. Поискав взглядом солнце, она определила направление и взмахнула рукой.

– Вон туда, на запад.

Она развернула коня.

– Куда ты? – крикнул Гильом и поскакал следом.

– К западному краю поля.

Могилу они нашли легко. Некоторые камни были сдвинуты, но зверю, который сделал это, завершить свою работу не удалось. И все равно Кэт порадовалась, что ей не придется растаскивать все камни.

Гильом с благоговейным ужасом смотрел, как она убирает оставшиеся, и даже хотел подойти ближе, но Кэт замахала на него рукой.

– Стой там… тогда тебя нельзя будет обвинить в соучастии.

– Наказание за это смерть! – воскликнул он. – Прекрати!

Расшвыривая камни, она ответила:

– Не могу. Это очень важно.

– Но зачем? Зачем девушке…

– Сейчас я не девушка, а целительница. Стой на страже…

Груда камней рядом с ней становилась все больше, и у Кэт мелькнула мысль, что могила не такая уж неглубокая, но тут она наткнулась на уже тронутую гнилью плоть бедра. Отбросив еще несколько камней, она обнаружила покоившуюся на бедре руку мертвого ребенка. И потом на глазах у застывшего от ужаса Гильома она достала свой маленький нож, отсекла руку от тела на уровне запястья и завернула ее в кусок шали, решительным движением оторвав его. Поднялась, мертвенно-бледная, в полуобморочном состоянии, сотрясаясь от рвотных позывов.

Их взгляды встретились, и на миг Гильом увидел в ее глазах страх загнанного животного.

– Сумасшедшая… – прошипел он.

Однако спустя миг перед ним снова была девушка, в полной мере отдающая себе отчет в том, что делает.

– Говори тише, не то Бог тебя услышит. Поверь, нам очень повезло, что мы нашли это. – Она кивнула на сверток в руке. – Но еще больше нам повезло, что запаха больше нет.

Алехандро, сидя у маленького окна чердачной комнаты на улице Роз, наблюдал за тем, как старая женщина в простом сером платье и белом фартуке встречает новый день с метлой в одной руке и ведром в другой. Сначала она смахнула с камней нападавший за ночь мусор, отмела его подальше от крыльца, к водосточному желобу, бормоча при этом проклятия. Потом вылила на камни воду из ведра и снова принялась яростно скрести метлой, стараясь, чтобы совсем ничего не осталось. И вчера она делала то же самое, и позавчера, Алехандро видел.

«Будь жители Лондона так аккуратны, – с сожалением подумал он, – может, их больше уцелело бы…»

Хотя… еще во время первой волны «черной смерти» умерло огромное количество парижан, несмотря на то, что город поддерживался в относительной чистоте; значит, грязь в Лондоне – не единственная причина произведенного там опустошения. Многие считают, что англичане вообще не такие, как французы, более дикие, почти варвары. И, по правде говоря, он не мог припомнить, чтобы какая-нибудь англичанка боролась с грязью на булыжной лондонской мостовой с такой же яростью, как эта старуха-парижанка. И все же он не соглашался с широко распространенным среди французов мнением, что все англичане лентяи, поскольку во многих других случаях они боролись, и очень даже яростно.

С французами, например. При любой возможности. Губы Алехандро тронула легкая улыбка.

Сейчас старая женщина деятельно открывала ставни, которые по ночам защищали ее круги сыра и горшки от тех, кто мог покуситься на них, от sans sou.[12]12
  sans sou – букв.: без гроша, то есть неимущие (фр.).


[Закрыть] Из-за войны еда очень вздорожала, и добрая порция сыра стала роскошью, которую могли позволить себе только очень богатые или очень ушлые. Когда ставни были открыты, по улице поплыл острый запах створожившегося молока; Алехандро мгновенно почувствовал голод и покинул свое сырое, убогое временное пристанище, чтобы поискать, чем набить живот.

У входа в крошечный магазин висела большая деревянная вывеска в форме клина, выкрашенная желтым, с вырезанной на ее поверхностью надписью «Сыры». В углублениях прорезей скопились копоть и грязь, но вывеска висела слишком высоко, чтобы старая женщина могла отмыть ее. У Алехандро мелькнула мысль помочь ей – исключительно от доброго сердца, ведь даже после всего пережитого он оставался добрым человеком.

Однако этой глупости он не сделал – поскольку такая редкая доброта запечатлела бы его образ в памяти женщины. Дважды с момента прибытия в Париж Алехандро удерживался от подобного искушения, позволяя себе лишь наблюдать за живущими поблизости. Больше он ничего не делал – если не считать чтения книги Авраама – и удивлялся тому, как много успел заметить: темпераментная молодая женщина снова и снова водила мужчин к себе вверх по темной лестнице, и днем и ночью; мальчишки играли в палочки, ссорились и даже дрались, в общем, беззлобно, но, случалось, и до крови; застенчивая молодая вдова в черном тянула за собой сопящего ребенка, с корзиной в другой руке, всегда выглядевшей такой пустой. Он уже знал всех этих людей, хотя прожил рядом с ними всего несколько дней. Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем кто-то из них заметит его?

Вчера он услышал нежный голосок маленькой девочки, которая воскликнула:

– Père!

И от этого крика у него перехватило дыхание. Он резко обернулся и увидел счастливого отца, возвращающегося домой с покупками для своей малышки – и любовью к ней, переполнявшей его сердце. Отец подхватил смеющуюся девочку на руки и принялся целовать розовое личико; Алехандро с завистью наблюдал за этой сценой.

«Он еще не знает, как быстро бежит время, как скоро она станет женщиной и больше не будет нуждаться в нем».

Алехандро заходил то в одну лавку, то в другую, стараясь нигде подолгу не задерживаться. Однако всегда зорко поглядывал по сторонам, поскольку знал, что именно на этой улице, в одном из этих маленьких магазинчиков и рынков, среди последних парижских евреев Кэт будет разыскивать его.

Пока он не беспокоился, что она еще не появилась, ведь он-то скакал верхом, а ей предстояло добираться сюда на собственных ногах. А может, они как-то сумели раздобыть коней? И по-прежнему ли уместно здесь слово «они»? Что Алехандро беспокоило, что подхлестывало его нетерпение, так это мысль о том, можно ли доверять Калю, или он удрал вместе с золотом, которое получил от Алехандро, и бросил Кэт. У нее было собственное золото в секретном кармане юбки, застегивающемся на пуговицу, чтобы оно случайно не выпало. Он учил ее, что никогда не нужно жалеть денег на то, что необходимо для выживания. За одну золотую монету – если тратить ее с умом – можно было объехать половину Европы, а девушка выросла бережливой. Из нее получится хорошая жена, с гордостью считал Алехандро, несмотря на их скитальческую жизнь. Когда придет время и она выйдет замуж, то, несомненно, будет хорошо ухаживать за мужем, вести хозяйство, заботиться о детях и учить их.

«Может, Бог даст, мир снова обретет здравый смысл, и она сможет познать простые радости жизни».

Оказывается, задумавшись, он застыл перед прилавком с сырами, и старая женщина в сером платье спрашивала его, что он желает. Он выбрал самый скромный вариант, расплатился мелкими монетами, с улыбкой поблагодарил хозяйку быстро пересек улицу и направился в булочную, где купил длинный золотистый батон еще теплого хлеба. С того момента, как оставил свою комнату, и до самого возвращения он ни с кем не перекинулся ни словом.

Снова усевшись у окна, он возобновил свои наблюдения.

По дороге Кэт была спокойна и едва произнесла несколько слов до очередной остановки у ручья.

– Какие ужасы эта женщина рассказывала – стыдно слушать, что такое происходит! Красть у человека вообще недостойно, – заговорила она, процеживая воду через шелк, но ограбить его так, чтобы он лишился всех средств содержать семью, совсем другое дело. Это самое ужасное воровство.

– Они украли у этих крестьян все. Жак Боном[13]13
  Жак Боном – собирательное имя французского простолюдина («Жак-простак»).


[Закрыть] – добрый крестьянин. Самый тяжкий его грех в том, что он родился не богачом.

– Мы все рождаемся во грехе, но родиться бедным вовсе не грешно. Грешно не стараться приумножить свое добро.

– Французские лорды лишили своих подданных этой возможности.

– Тогда я тоже восстала бы, если бы со мной так обращались, – сказала Кэт, – а то стыдно было бы предстать перед лицом Господа. Не могу понять, почему Он не позволил вам победить. – Она в недоумении покачала головой. – Наверное, ваше поражение – часть какого-то плана, какого-то великого замысла, поскольку Бог наверняка не спускает с вас глаз. Нам неведомы Его пути.

Ее слова, казалось, рассердили Гильома.

– Бог тут ни при чем, просто нам не повезло! Если бы не появились эти два рыцаря, мы захватили бы жену королевского сына и запросили немало за ее голову.

– Не может быть, чтобы вы так поступили с леди!

– Почему? Только потому, что она родилась в королевской семье? Ее муж запросто поступает так со своими подданными, часто совсем по пустячному поводу. Почему бы ей не разделить их судьбу? Если ценой ее головы мы могли купить тысячу плугов, по-моему, такой обмен был бы только разумен.

Молодая женщина, чье пленение могло обеспечить покупку куда больше тысячи плугов, невольно приложила руку к шее и сказала:

– Может, для тебя это честный обмен. Но, уверяю тебя, она вспахала бы все французские земли собственными руками, лишь бы ее голова осталась на шее.

Гильом усмехнулся.

– Нужно жить ее жизнью, чтобы понять эту точку зрения. Теперь она под защитой Наварры, и у меня нет возможности выяснить, так ли это. Пока. Однако подождем и увидим.

Алехандро все чаще грызло беспокойство, и единственное, что позволяло отвлечься, хотя бы отчасти, это бесценная книга, которую купила ему Кэт. Только что он изучал страницы в надежде узнать что-то новое, важное, и вот уже его взгляд снова прикован к улице, а сердце переполнено надеждой. Сгорбившись, он в свете дня сидел над древним томом, но все чаще, хмуря брови, переводил взгляд на улицу, перебегая им с одной молодой женщины на другую и мечтая о том, чтобы следующей оказалась та, кого он ждет.

Увы, мимо проходила одна незнакомка за другой, и Алехандро охватило чувство разочарования. Тем не менее работа над книгой продвигалась вперед как бы по собственной воле и вскоре стала его единственной радостью. Строчка за строчкой он постигал смысл символов, из которых складывались слова, намертво запечатлеваясь в памяти. Однако от этого его беспокойство лишь усиливалось: что толку понять и запомнить всю эту премудрость, если евреи, Божьей волей рассеянные по Галлии, никогда ее не узнают, поскольку она останется заключенной в его голове?

«И что, если… – подумал он с содроганием, – что, если я умру до того, как поделюсь с кем-то своими новыми знаниями?»

Нельзя допустить, чтобы, раз выйдя на свободу, они пропали втуне. По крайней мере, это не вызывало у него сомнений.

Он купил перо и чернильницу. Но на чем писать перевод? Разве что на самой рукописи?

«Кощунство! – возопила совесть. – Портить такую красоту своими каракулями! Рукопись принадлежит не мне, а тем несчастным евреям, ради которых и была написана».

Однако разум тут же возразил: «А разве я не один из них?»

И в конце концов разум победил.

«Все мои усилия пропадут даром, если я этого не сделаю».

«Итак, – подумал он, отчасти даже с внутренней усмешкой, – этот спор решен, причем в мою пользу».

Солнце достигло высшей точки в небе, и Алехандро внезапно понял, что за весь день не произнес ни единого слова.

– Господь всемилостивый, – вслух взмолился он, – пожалуйста, даруй мне собеседника. Стыд какой! Я уже разговариваю сам с собой.

Он начал писать перевод на лицевой стороне страниц. Вряд ли стоит писать на иврите, этом устаревшем языке, недоступном многим даже образованным евреям, решил он. Лучше всего на французском, поскольку этот язык всегда будет самым значительным в мире, и всегда найдутся евреи, способные понимать его.

Интересно, как это сокровище попало к аптекарю? Уж конечно, не от самого Авраама, поскольку книга очень древняя. Алехандро не сомневался, что умный и знающий автор рукописи давным-давно умер и покоится в мире в компании теней своих предков. Может, мошенник, продавший книгу Кэт за золотую крону, выкрал ее из чьей-то дорожной сумы, а может, купил за горстку пенни у несчастной вдовы, отчаявшейся накормить своих детей?

Нет, никогда ему не узнать судьбу этой книги до того, как она попала к нему в руки. В одном он не сомневался – золотую крону она стоила, а может, и больше.

«Надеюсь, Авраам, – думал он, – Бог даровал тебе мир, за такую-то прекрасную работу. И книга обрела вторую жизнь благодаря девушке-христианке, сумевшей каким-то образом понять ее значимость».

Вот сюрприз для древнего, давно умершего священника, если он видит это, сидя сейчас на Небесах бок о бок с пророками.

Однако откровения левита были не всегда понятны. После первоначального приветствия последовала цепь суровых предостережений по поводу возможного неправильного толкования и использования изложенных в книге мудрых истин. «Maranatha», – писал автор, слово, которое Алехандро, выступающий сейчас в роли одновременно и лекаря, и писца, не знал, как перевести, хотя само его звучание производило сильное впечатление. Оно то и дело встречалось на странице среди резких предостережений, но попытка понять его смысл, увязывая с соседними словами, ни к чему не привела.

«Горе тому, кто, не будучи ни Писцом, ни Жертвователем, посмеет бросить взгляд на эти страницы. Maranatha!»

Что это значит? Конечно, в данный момент Алехандро мог рассматривать себя как писца, но что такое «жертвователь»? Стоит ли продолжать, не разобравшись в этом? Какое проклятие сулит ему чтение древнего текста?

«Поистине, я уже пережил столько бедствий, что еще одного можно и не опасаться», – думал он.

Глаза начали уставать, и он потер их, снимая напряжение. Припомнилось, как Кэт советовала не утомлять глаза слишком сильно. Алехандро откинул с лица прядь волос, и несколько волосинок выпали на страницы рукописи. Он попытался подцепить и выбросить их, но пальцы оказались слишком неловкими.