Текст книги "Огненная дорога"

– Кэролайн сказала, чтобы ты со мной поехала к нам, – твердо заявил Майкл. – Может, тебе нужно что-нибудь собрать?

– Нет, за меня не беспокойся, – ответила Джейни и кивнула на окно. – Уже утро. Я ненадолго пойду к себе в фонд, только сначала приведу себя в порядок. Не думаю, что сейчас смогу уснуть. Слишком взбудоражена.

– Если хочешь, я приготовлю тебе завтрак, – предложил Том, – а потом отвезу в фонд.

Она благодарно улыбнулась ему.

– В данный момент ты мой герой, и это очень приятно. – Она посмотрела на Майкла. – Но непременно скажи Кэролайн, что я ее люблю, и не только из-за приглашения. И еще заверь ее, что со мной все будет в порядке.

Том чувствовал себя в ее большой кухне как дома, и, пока Джейни в душе тщетно пыталась смыть с себя мерзкое чувство осквернения, соорудил знаменитый мексиканский омлет, а еще тосты и фруктовый салат. Покончив с едой, она почувствовала себя почти нормально.

Однако ощущения безопасности у нее не возникло. Пока Том приводил в порядок кухню, Джейни пошла в гостиную и взяла дневник с полки, куда положила его раньше. Потом заглянула в шкаф для верхней одежды и достала из сумочки диск с данными, сунула его под обложку дневника, а последний – в большой конверт из кислотостойкой бумаги.

– Можешь положить это в свой офисный сейф?

– Конечно. Что…

– Кое-что лично для меня очень важное. Только до тех пор, пока я сама не обзаведусь сейфом.

– Он тебя напугал?

– Ох, да.

Они в молчании ехали через деловые кварталы города, Том – за рулем, Джейни – на пассажирском сиденье. У порога фонда он пообещал вскоре проверить, как она там, «клюнул» ее в щеку и ободряюще улыбнулся. Поднимаясь по ступенькам, она чувствовала, что он провожает ее взглядом. Возникло неоправданно сильное желание обернуться и помахать ему, но она сдержалась и повернулась только тогда, когда услышала шум отъезжающей машины. Теперь, понимала она, скорее всего, он смотрит не на нее, а на дорогу, и она может позволить себе проводить его взглядом. Что и сделала, удивляясь самой себе.

Интересно, почему она позвонила ему этой ночью, хотя Майкл гораздо лучше годится на роль защитника и к тому же лицо официальное?

«Казалось, это так естественно – позвонить Тому», – сказала она себе.

Кроме того, он ведь ее адвокат.

Дверь лифта открылась, и Джейни вошла внутрь; снова со всех сторон ее окружала блестящая полированная бронза. В офисе ощущение безопасности почти вернулось – что сейчас было для нее очень важно. Джейни села к компьютеру и погрузилась в текущую работу. Проверила все, что требовалось проверить, и с огромным облегчением выяснила, что на сегодня никаких встреч не назначено. Оставалось лишь прочесть бумаги внутреннего пользования.

Однако существовала еще электронная почта. Маленький почтовый человечек приветствовал ее на экране компьютера, размахивая зажатой в руке пачкой писем. Первое было от Кэролайн.

«Позвони, если тебе что-нибудь понадобится. В "Компьютерном рае" сейчас распродажа ноутбуков, можно купить взамен твоего. Если захочешь выйти, я могу отвезти тебя. Майкл оставил мне много топлива».

Еще одно от автомеханика:

«Пора сменить масло».

Письмо от Брюса:

«Люблю, скучаю, поговорим позже, пока».

Он еще не знал о том, что произошло этой ночью, и она не жаждала рассказывать ему: непременно начнет казниться из-за того, что не был здесь, когда она нуждалась в нем.

И было еще одно послание.

«Не бойся» – вот что в нем говорилось. И подпись: «Вогел».

Девять

Все утро Карл Наваррский стоял на башне замка де Куси и смотрел, как нескончаемый поток придворных вливается сквозь прочные ворота во внутренний двор. Все они пришли к нему в надежде заключить союз, поскольку хаос во Франции достиг небывалых размеров и срочно требовалось каким-то образом обуздать его. И хотя дворяне, ныне жаждущие, чтобы он стал во главе их, умело расправились с крестьянами, взбунтовавшимися против них в Мо, король Наварры знал, что благоприятный исход этого столкновения отнюдь не был предопределен до того, как оно началось. Если бы у мятежников оказался более способный лидер, они могли победить. Восстание крестьян, получившее название Жакерия, подошло слишком близко к победе, чтобы любой французский дворянин мог спокойно спать, и все те, чьи владения пока оставалась в неприкосновенности, соглашались с тем, что удар должен быть нанесен быстро и решительно – если они хотят сохранить свое право властвовать и собирать налоги.

День был ясный, с легким приятным ветерком, небо голубело над головой, а солнце светило так ярко, что Карлу пришлось защищать от него глаза. Глядя на богатейшие владения хозяина замка и понимая, как умело они размещены, Карл испытывал чувство зависти. Правда, одного взгляда на цветущие сельские угодья барона де Куси было достаточно, чтобы понять, каким образом этот храбрый и чертовски привлекательный человек унаследовал свои богатства. Однако вот вопрос: каким образом, погрязнув в неописуемой бедности и лишениях, жалкие нищие, которые трудятся на де Куси, смогут и дальше платить налоги? Даже Карл Злой, самый презираемый деспот во всей Франции, понимал, что из камня крови не выжать.

И тем не менее он и вся остальная братия только этим и занимались. На самом деле он не мог винить бедняков за то, что они восстали, как и буржуазию за то, что она поддерживала их, как и некоторых дворян за очевидное нежелание втаптывать их в грязь. В такие тяжкие времена любой мятеж оправдан.

Тем не менее мириться с этим нельзя, ни сейчас, да и никогда. Карл верил, что таков его священный долг – собрать силы, подавить восстание и объединить под своей мощной властью всех дворян, сумевших пережить этот кромешный ад. Это право, а может, и обязанность дарованы ему Богом через деда, самого великого Луи. Он готов с радостью ответить на этот вызов, поскольку королевство Наварра слишком мелко для его амбиций: затерянное в предгорьях Пиренеев, оно находилось чересчур далеко от центров власти и богатства, чтобы устраивать его.

«Будь проклят дофин, – думал он, глядя на продолжающийся парад дворян, – и пусть его ничтожный отец жиреет и тупеет при дворе этого идиота Эдуарда, который держит его как пленника. Чтоб он сдох на этом сыром, жалком острове!»

Гильом Каль не мог отвести взгляда от ужасного зрелища, открывшегося ему.

– Нет! – воскликнул он и спрыгнул с коня. – Только не это опять!

Кэт осталась на коне, с такой силой сжимая поводья, что побелели костяшки пальцев. Крепко зажмурившись, она начала молиться.

– Славься Мария, полная благодати, Господь с тобою…

Каль заговорил громко, яростно, перекрывая ее бормотание:

– Злобный ублюдок! Похоже, он собирается прикончить всех нас! – Он потряс в воздухе кулаком. – Сам Сатана не мог придумать более жестокой пытки!

– …ныне и вовеки веков, – закончила Кэт, перекрестилась дрожащей рукой и вытерла слезы. – Аминь.

Перед ними было тело тощего крестьянина, стоймя привязанного к дереву за заведенные за спину руки и прижатые к стволу ноги. Чудом уцелевшая голова свешивалась на грудь, и широко раскрытые, невидящие глаза «смотрели» вниз, на внутренности несчастного, вытянутые из тела на расстояние не меньше трех шагов. Они лежали на земле, в луже крови, и были слегка обгрызены каким-то голодным зверем.

– Здесь побывал волк. – Карл на негнущихся ногах подошел поближе к ужасной находке. – С каждым днем они становятся все смелее, потому что люди слабеют от голода. И они достаточно умны, чтобы чувствовать в нас запах страха.

А может, в ночи сюда прокралась ласка или лисица, чтобы пообедать несчастным? Кэт никак не могла выкинуть из головы мысль о том, сколько времени, прежде чем потерять сознание, этот человек смотрел, как лесные животные с глазами, горящими во тьме, точно угли, грызутся за его внутренности.

В конце концов она собрала все свое мужество и спешилась, как раз в тот момент, когда Гильом отвернулся от жуткого зрелища и его вырвало.

– Это дело рук Наварры, – с горечью сказал он, вытирая рот, и сплюнул на землю. – Но как, интересно, ему удается быть одновременно везде?

– Может, это сделал один из его сторонников.

– Все равно это он обучил их своим жестоким выходкам!

Едва ли час назад они натолкнулись на другую несчастную жертву Наварры: человек сидел, прислонившись к прогнившей дождевой бочке, а его отрубленная голова аккуратно лежала у него на коленях. За день до этого они похоронили трех других, одного распятого, другого поджаренного, третьего с выколотыми глазами и отрезанным языком. Каждая последующая могила, которую они выкапывали жалкими палками и осколками камней, оказывалась мельче предыдущей; возникло ощущение, что их путешествие так никогда и не закончится, превратившись в вереницу похорон. Они отвязали труп от дерева, и кончиком сапога Гильом пододвинул внутренности под его живот, даже не попытавшись затолкать их внутрь.

– Почему, Бога ради, они так калечат этих несчастных крестьян? – спросила Кэт. – Почему просто не убивают их?

– На этот вопрос, может, и сам Бог не знает ответа. Наварра превратил своих рыцарей в банду убийц. – Гильом бросил на Кэт мрачный взгляд. – Ну что, будем и этого хоронить?

– У тебя есть силы? У меня так точно нет.

– Нельзя же просто бросить его здесь.

– Если мы будем хоронить всех изуродованных, на кого наткнемся, то никогда не доберемся до Парижа!

Гильом понимал, что Кэт права. С усталым видом он сел на упавшее дерево.

– Как с этим бороться, а? По-моему, наше дело безнадежно.

Она опустилась рядом с ним, немного помолчала и потом сказала:

– С огнем можно бороться только огнем.

Гильом бросил на нее бесконечно усталый взгляд.

– Не понимаю. Мы – всего лишь крошечные свечи, которые можно погасить одним дуновением, а Наварра – пылающий факел, и его трудно загасить.

Она успокаивающим жестом положила ему на плечо руку.

– Это понятно. Однако лучший способ ответить на нападение – напасть самому. По-моему, это логично. – Она помолчала. – Я расскажу тебе кое-что, о чем мне говорил père.

Гильом застонал.

– Не слишком подходящее время для рассказов твоего père.

– Сначала выслушай, а судить будешь потом. Помнишь, я говорила, что он исцелил меня от чумы?

– Ага. Твоя чумная история. Но я пока не решил, правда ли это.

Ее лицо окаменело.

– Зря ты сомневаешься. И в этой истории содержится очень важный урок, который может принести тебе большую пользу, если ты достаточно умен, чтобы понять его. Видишь ли, по словам père, чтобы исцелить меня, он использовал прах мертвых – высушенную и истолченную в порошок плоть тех, кто умер от той же болезни. Вот зачем я взяла с собой руку ребенка, умершего от чумы. Этот секрет поведала ему очень знающая целительница, та самая, которая принимала роды у моей матери, когда я появилась на свет.

Гильом со вздохом уткнулся лицом в ладони.

– Уверен, ты искренне считаешь, что эти сокровища целительства могут каким-то образом помочь мне, но я пока не понимаю…

– Подумай, Гильом, – прервала его Кэт. – Вникни в то, о чем я говорю. Использовать чуму, чтобы бороться с чумой, – что может быть изобретательнее? Так же нужно поступить и с этим чумным Наваррой.

– Что, наслать на него болезнь? – с иронией спросил он.

– Может, это не так уж и глупо, как тебе кажется. Однако я имею в виду другое. – В ее глазах вспыхнула недевичья решимость. – Вы должны стать для него таким же бедствием, как он для вас. Его войска хорошо организованы, вооружены и действуют военными методами. Значит, вы должны делать то же самое.

– Это невозможно для нас!

– Ваш ответ должен быть точно таким же по своей природе, в той степени, в какой это возможно. Вот что вы должны делать, а не разбегаться, точно крысы перед стаей псов.

Рыжеволосый бунтарь надолго задумался над ее словами. В наступившей тишине было слышно, как над трупом жужжат мухи, откладывая яйца в еще не засохшую рану. Неподалеку громко закаркала ворона, созывая своих далеких собратьев на пир.

– Ты должен объединить своих сторонников, – продолжала втолковывать ему Кэт. – Договориться встретиться в каком-то месте, прихватив с собой все, что можно назвать оружием. Найди что-то, что может послужить знаменем, и представь это, когда все соберутся. Тогда они тоже почувствуют себя солдатами – и действовать станут так, будто они и есть солдаты!

До сих пор эта мысль не приходила ему в голову. Они – Жакерия и, значит, уж никак не солдаты.

– Эти люди простые крестьяне и знать ничего не знают о таких вещах.

– Так научи их! – быстро ответила она. – Любого крестьянина можно обучить солдатскому делу, если взяться за это с умом.

– Но кто… Как?

– Не стоит недооценивать себя, Гильом. И своих приверженцев тоже. Чего-чего, а таких действий ваш враг никак не ожидает. Это даст вам преимущество, которого вы не имели прежде.

Даже у Мо, несмотря на то что их было много, в большой степени собственная неумелость мятежников стала причиной поражения. Однако они едва не добились успеха! Может, они победили бы, если бы наступали как истинная армия – строем, с командирами во главе, используя стратегию войны?

Каль сам удивился, подумав: «А что? Вполне возможно».

Поразительно просто и так очевидно. Почему он раньше, не додумался до этого? Ужасная оплошность с его стороны, и в результате столько погибших в бою, а еще больше – от последовавшей за ним жестокой расправы. Может, сейчас эти люди были бы живы?

– Ты во всем права, – взволнованно сказал француз, вглядываясь в юное лицо Кэт и недоумевая, откуда к ней могли прийти все эти знания. – Как получилось, что ты, девушка, так хорошо разбираешься в воинских делах?

На ее лице возникло выражение грусти.

– Когда я была маленькой, люди, которые часто бывали у нас, только и говорили, что о войне. Если я спрашивала их о чем-то другом, они просто отмахивались от меня. Но вот слушать их или нет – в этом у меня не было выбора. Все они толковали о войне, об оружии, о стратегии, о солдатских делах. Может, кое-что и застряло в голове.

– Запросто. И благодаря тебе дошло и до меня. – Каль встал, потирая руки. – И сейчас мне совершенно ясно, что нам следует делать. То, на чем ты все время настаивала, – как можно быстрее ехать в Париж. Там есть люди, которые помогут мне разработать стратегию.

– Наконец-то! – воскликнула Кэт, даже не пытаясь скрыть радость.

– Это самый логичный вывод. Ты сумела убедить меня в том, что сам, в одиночку, я больше ничего не могу сделать. Мне требуются совет и помощь Этьена Марселя.

– Кого?

Он бросил на нее недоумевающий взгляд.

– Марселя. Неужели ты, такая образованная девушка, не знаешь, как зовут парижского прево?[14]14
  Прево – глава городского самоуправления (фр.).


[Закрыть]

Она с веселыми искорками в глазах пожала плечами.

– Père всегда расстраивался из-за политики и не разговаривал со мной о ней, пока я сидела в шкафу.

– Тогда я расскажу тебе кое-что по дороге. Ты должна знать.

Он сложил ладони и подставил ей. Она поняла его, поставила ногу на сцепленные руки и забралась на коня. Он сделал то же самое.

– И когда в Париже мы встретимся с твоим père, я скажу ему, что нельзя держать тебя в неведении относительно того, что происходит в мире.

Она бросила последний взгляд на мертвого крестьянина.

– Думаю, я уже знаю об этом больше, чем хотелось бы.

Алехандро шел по улице Роз в направлении улицы Старого Замка, вглядываясь во все дверные проемы в поисках мезуз,[15]15
  Мезуза – пергаментный свиток в металлическом или деревянном футляре, содержащий два отрывка из Пятикнижия, который правоверные евреи прикрепляют к своему дверному косяку при помощи гвоздей или клея.


[Закрыть] когда-то украшавших их. Увы, все они исчезли, остались лишь еле различимые следы клея или гвоздей на косяках, часто стыдливо закрашенные известкой, если хозяева могли позволить себе такую роскошь. Он спрашивал себя, какие мыс ли бродили в головах еврейских домохозяек Парижа, когда они убирали эти знаки, грозившие бедой тому, кто жил внутри. Как это происходило? Высыпали они все на улицы и вместе оплакивали свою судьбу? Или выбирали момент, когда никто не мог застать их за этим занятием, и грустили в одиночку. Да какая разница? Факт, что надписи исчезли. Парижские евреи не хотели, чтобы было известно об их принадлежности к этому народу, поскольку это могло принести только страдания.

Однако тот, кто умел смотреть, все еще мог обнаружить следы их присутствия здесь. Путем вежливых расспросов Алехандро нашел этот парижский квартал много лет назад, после того как они с Кэт чудом избежали сожжения в Страсбурге, и знал, что, если понадобится, он сможет затеряться среди живущих тут людей, по крайней мере на время. Снова и снова он ощущал запахи, или слышал, или просто чувствовал нечто такое, что возвращало его в прошлое. И всякий раз, когда это происходило, сердце болело от одиночества, но он все равной искал и жаждал столкновения с этими осколками прошлой жизни.

Он свернул на улицу Старого Замка, потом свернул еще раз и пошел вдоль реки, поражаясь разнице между относительной чистотой Сены и прискорбной грязью Темзы. Он хорошо помнил свое впечатление от этой реки, когда впервые приехал в Лондон: плавающие в вонючей воде тела, отвратительное зловоние, поднимавшееся до планок высокого моста, и гребцы, обмотавшие рты и носы кусками ткани. И тем не менее англичане продолжали заниматься своими делами как ни в чем не бывало, как будто не жили на берегах выгребной ямы. В Париже можно пересечь Сену по любому из множества мостов без того, чтобы тебя вырвало, поскольку парижане не потерпели бы такого надругательства над своей прекрасной рекой.

«И все же лишь безрассудный человек станет пить эту воду», – подумал Алехандро.

На мосту попадались почти исключительно пешие люди, поскольку лошади нынче стали очень дороги. Он прилично заплатил за то, чтобы оставить своего жеребца в конюшне на окраине города, и пообещал конюху еще больше по возвращении – больше, чем тот мог рассчитывать выручить, продав коня. Дворяне сидели по домам или вообще покинули город, поэтому кареты в поле зрения можно было пересчитать по пальцам. Один раз ему встретилась подвода, которую тащил мул, но в основном все шли на собственных ногах.

Перейдя на остров, он остановился, глядя на кафедральный собор Парижской Богоматери, впечатляющий своей величиной и христианской мощью, сквозь которую проглядывала чистейшая красота. Алехандро разрывался между восхищением и пониманием того, что это здание в себе воплощало. По его мнению, сейчас строительство собора уже должно было закончиться. Когда десять лет назад он скакал через Францию, сопровождавшие его папские охранники рассуждали на эту тему и горько сетовали, что вряд ли смогут увидеть храм во всей красоте. По их описанию, запечатлевшемуся в его памяти, тогда одна башня была выстроена полностью, а вторая лишь отчасти. Повертев головой, он сравнил их между собой и пришел к выводу, что сейчас высота их одинакова.

Мелькнула мысль: «Как, учитывая принесенное чумой опустошение, удалось найти опытных, умелых исполнителей этой работы? Наверное, тех, кто умел делать такие вещи, просто заставили, не спрашивая их согласия».

Он знал – христианские священники умеют «убеждать» свою паству трудиться во имя Бога. Для этого у них есть множество способов.

Во всяком случае, священников он тут должен найти. Сейчас во многих церквях Франции служить было некому, однако жемчужина короны французского христианского мира наверняка была наводнена священниками. Он не завидовал прихожанам.

Пересекая большую открытую площадь и обходя вездесущих голубей, он удивлялся тому, как это их до сих пор не переловили и не съели. С каждым шагом собор, казалось, все больше нависал над ним. Дрожь пробежала по спине Алехандро, когда тень здания упала на него; возникло чувство, будто христианский Бог протянул с небес руки и всей своей тяжестью давит ему на плечи. Сквозь подошвы ботинок Алехандро внезапно ощутил холод каменной мостовой и остановился.

Из распахнутой двери огромной церкви доносились монотонные звуки песнопений. Алехандро стоял, слушал, и, вопреки неприятию всего христианского, эти пленительные, гармоничные звуки овладевали его душой. Почему их музыка так чертовски прекрасна, если все остальное просто отвратительно? Его возлюбленная Адель часто исповедовалась в грехах под такое колдовское пение, и однажды, дожидаясь ее, он и сам подпал под очарование навязчивой мелодии.

Однако сейчас никакой кающейся грешницы он не ждал и не мог допустить, чтобы музыка завладела им, не мог позволить себе такой чувственной роскоши, по крайней мере в данный момент. Он пришел сюда, чтобы узнать смысл таинственного слова.

– Скажите, – обратился к первому же проходящему мимо священнику, – что означает «маранафа»?

Однако священник, выглядевший ужасно неряшливо для служителя такого собора, только глянул на него и пошел дальше.

Следующий, по крайней мере, улыбнулся и сказал:

– Бог знает, сын мой, но уж точно не я.

Алехандро поблагодарил его, оставшись тем не менее разочарован тем, что не получил на свой вопрос ответа. Третий священник просто покачал головой.

«Значит, лучше пойти в университет», – разочарованно подумал Алехандро.

Мысль о том, чтобы отправиться туда, приятно волновала его, и в то же время он хотел как можно быстрее вернуться на улицу Роз. Он глянул на солнце. Оно все еще стояло высоко; значит, можно позволить себе короткую прогулку на другой берег Сены. Он вышел из тени собора Парижской Богоматери и зашагал в сторону моста.

Удивительно, что даже в такие времена кто-то еще стремился к знаниям, но тем не менее это, несомненно, было так. Народу здесь было определенно меньше, чем в мирные времена, и все же ему то и дело попадались молодые люди в простых одеяниях студентов. И некоторые из них несли книги! Ему доводилось слышать о книгах под названием инкунабулы; страницы в них делались из тонких срезов дерева, а чернила – из жира и сажи. Однако он думал, что такие чудеса существуют только на Востоке. Может, в руках у этих юношей они и были? Вот было бы замечательно! Студенты сидели за маленькими столиками, пили самое дешевое вино, которое продавалось в кафе, и спорили с непробиваемой самоуверенностью неискушенной юности, хотя как такое возможно, чтобы молодежь будто понятия не имела о чуме, войне и голоде, было выше понимания Алехандро. Потом ему припомнились собственные славные студенческие деньки, и все встало на свои места. Тогда он чувствовал себя бессмертным, несокрушимым и даже не предполагал, что ждет его впереди.

Проходя мимо прекрасного особняка, выглядевшего таким современным, таким новым среди окружающих его древних зданий, он на минуту остановился в восхищении. Его поразила прочность каменной кладки, заинтриговали изящные детали отделки. Он увидел стекло – стекло! – во всех окнах. Те, кто жил в этом особняке, могли наслаждаться светом, не страдая от порывов ветра.

Налюбовавшись новым зданием, он направился в сторону Сорбонны. Со всех сторон слышалась латынь, поскольку студенты, собравшиеся в Париже со всего мира, могли разговаривать друг с другом только на этом древнем, вечном языке. Алехандро говорил на многих языках, но этот был самый любимый; он слетал с губ мягко, точно поцелуй, и легко проникал в уши слушателя. И только благодаря тому, что он бегло говорил на латыни, ему удалось освоить трудный, скучный язык англичан, которые с необыкновенной легкостью заимствовали чужие слова. И почему английский заполучил такую популярность? Алехандро не понимал. Все были согласны с тем, что он слишком беден и прост для любезного разговора. Кэт говорила на этом языке хорошо, но в ее французском проскальзывали его отзвуки, и Алехандро не раз предостерегал ее о необходимости противостоять этому влиянию.

«Интересно, есть в английском языке слово или фраза, которые передают значение таинственного "маранафа"? – подумал он. – Скорее всего, нет. Безусловно, скажется недостаток глубины. Другое дело латынь».

Он прошел мимо группки ученых, замедлил шаг и оглянулся; некоторые стояли к нему спиной. Неподалеку маячили два солдата, со скучающим видом и явно чувствуя себя не на месте. Алехандро подумал, что они наверняка не понимают ни слова из того, о чем рассуждают ученые. Да им и неинтересно.

«Тогда почему бы не спросить?»

Ему ничто не угрожает, если вопрос будет задан на латыни. Может, ученые примут его за одного из них, за путешествующего учителя, скажем, учитывая, как бедно он одет. А потом, когда загадка будет разрешена, он сможет вернуться на улицу Роз, раствориться в ее знакомой безопасности и дождаться Кэт.

Он вернулся к ученым, извинился за то, что вмешивается в разговор, и пожелал всем доброго здоровья. И хотя ответили ему вежливо, он чувствовал, как взгляды этих людей буравят его лицо; их любопытство ощущалось, словно уколы острого кинжала, пытающегося ковырнуть в тех местах, которые помогут обнаружить его сущность.

«Все равно я уже здесь, – подумал он, преодолевая неуверенность, – и, раз так, спрошу».

– Маранафа, – сказал он, тщательно выговаривая каждый слог, и добавил на латыни: – Я наткнулся на это слово в рукописи и не понимаю его значения. Надеюсь, кто-нибудь из вас может пролить свет на эту загадку.

К его удивлению, ответ прозвучал по-французски, и, даже не успев разглядеть лица говорящего, он узнал голос.

– Это искаженное «Venez, mon dieu», – сказал Ги де Шальяк. – Грубо говоря, «Приди, о Господи». Это арамейский язык, я неплохо изучил его в процессе своих занятий. И позвольте сказать, коллега: «Добро пожаловать в Париж». Давненько мы не виделись.

Ги де Шальяк всего лишь щелкнул пальцами и кивнул в сторону Алехандро, и тут же два скучающих солдата – надо полагать, личная стража французского сановника – накинулись на него, напав сзади. Он боролся, как мог, но где ему было одолеть двух сильных мужчин. Тем не менее он вырывался, словно дикий зверь, на что элегантный де Шальяк среагировал выражением отвращения на лице и взмахом руки. В результате Алехандро с силой ударили по затылку, и он рухнул на руки и колени. Вцепившись в свой драгоценный мешок, он попытался проползти между ногами солдат, но его схватили за одежду сзади и окончательно сбили на землю.

Потом два грубых галла потащили его по улицам. Процессию возглавлял величавый де Шальяк, неся все богатство, которым Алехандро владел в этом мире. Точно самого обычного преступника, его волокли по разбросанным на булыжной мостовой грудам конского навоза, толпа раздавалась перед ними, и парижане глазели на него. Ничего удивительного: вопя, точно безумный, весь в пыли и крови, он вряд ли представлял собой приятное зрелище. Ярость бушевала в нем, и сильнее ее был только стыд.

Стоя наверху лестницы, де Шальяк смотрел, как его головорезы швырнули Алехандро вниз, и, пересчитав все ступени, он скатился на влажный каменный пол чего-то вроде склепа. От удара весь воздух вырвался из его груди, и он остался лежать, ошеломленный падением и внезапным поворотом фортуны.

Постепенно дыхание восстановилось, он приподнялся на локтях и оглянулся. В глазах все расплывалось, в голове гудело, однако спустя какое-то время он стал видеть яснее. Хорошо хоть, что из расположенного у самого потолка узкого окошка проникало немного света: когда десять лет назад, перед тем как покинуть Испанию, он попал в темницу, света там не было вовсе. Он разглядел длинный камень прямоугольной формы, в верхней части которого был вырезан простой крест.

«Это надгробие. Похоже, я в склепе».

Безмолвно извинившись перед тем, кто покоился внутри, он ухватился за каменный край и попытался встать, но с огорчением обнаружил, что одна нога подворачивается. Он снова сел, вздрагивая, ощупал ногу и с облегчением пришел к выводу, что кость не сломана. Однако щиколотка начала опухать, и следовало ее перевязать.

Он снял рубашку и только собрался оторвать рукав, чтобы использовать его в качестве повязки, как дверь наверху лестницы отворилась. Подняв голову, он увидел силуэты спускающихся к нему солдат и торопливо натянул рубашку. Солдаты подхватили его под руки и рывком подняли на ноги.

Проведя через склеп, они потащили его вверх по лестнице. Выйдя наружу, он понял, что находится во внутреннем дворе того самого особняка, которым восхищался совсем недавно. И почему, спрашивается, он не споткнулся тут о каменную мостовую, почему его не пробрала дрожь, когда он проходил мимо, – учитывая, кто, оказывается, проживает в этом здании?

Хозяин ждал его в отделанной деревянными панелями большой комнате, красиво меблированной и богато украшенной вышитыми драпировками. Алехандро грубо швырнули на прекрасный тканый ковер перед знатным врачом, сидящим в кресле с высокой спинкой и разглядывающим его с очевидным злорадством, молчаливо требуя объяснений тому, что произошло за последние десять лет.

«Он не поверит, если я расскажу, через что мне пришлось пройти. Решит, что я сошел с ума».

Поэтому Алехандро промолчал, оглянулся по сторонам и, к своему удивлению, обнаружил, что в комнате полно книг. Стараясь по возможности сохранять достоинство, он разглядывал полки с книгами и пытался хотя бы примерно оценить их количество. Наверное, их тут сотни, и хотя ему приходилось слышать, что в библиотеке Кордовы томов больше, чем человек может сосчитать за неделю, со времен своего ученичества в университете Монпелье он никогда не видел такого огромного собрания, как сейчас. Библиотека короля Эдуарда в Виндзорском замке была вполовину меньше.

– Вижу, вам нравится моя библиотека, лекарь, – заметил де Шальяк. – Меня это не удивляет. Здесь множество прекрасных томов, собранных за долгие годы.

Алехандро смотрел на него, не зная, что и сказать. В конце концов он с насмешливой улыбкой произнес:

– Приветствую вас, мосье… ах, пардон! Я имею в виду Доктор де Шальяк. Мы оба стали старше, но вынужден признать, что годы пошли вам на пользу и выглядите вы отменно здоровым!

– Мерси, доктор Санчес. Вы недолго учились у меня, но я помню, что вы всегда отличались наблюдательностью.

Конечно, де Шальяк узнал, каково его подлинное имя. От испанских солдат, прибывших в Авиньон, чтобы арестовать его, но обнаруживших, что он успел скрыться.

– А как поживает ваш патрон, его святейшество Папа Клемент?

«Очень мило, что вы интересуетесь этим, но что за странный вопрос? Вы, должно быть, прожили эти годы где-нибудь в пещере» – вот что, по мнению Алехандро, должен был ответить ему де Шальяк.

Однако вместо этого тот сказал:

– Сожалею, сообщая вам печальную весть, но мой благочестивый патрон погиб от удара молнии вскоре после того, как отослал вас в Англию. Увы, я не смог спасти его, как ни пытался. Вся кровь в нем вскипела от силы этого удара. Непривлекательное зрелище, должен признаться. Это был, скажем так, несчастный случай.

«Ирония слишком очевидна, чтобы поверить в нее», – подумал Алехандро.

– Такая трагедия… в особенности после того, как вам удавалось так долго сохранять ему здоровье.