Текст книги "Талтос"

– А Юрий думает, что они попробуют заставить Майкла и меня сделать это?

Все это время Роуан не сводила с Моны глаз, внимательно глядя на нее, взвешивая каждое слово.

– Я с ним не согласна, – сказала Роуан. – Думаю, эти злодеи убили Эрона, чтобы замести следы. Что именно поэтому они пытались убить и Юрия. И именно поэтому они могут попытаться подстроить мне что-то вроде несчастного случая. С другой стороны…

– Значит, и ты в опасности! А что случилось с Юрием? Когда это было? Где?

– Я смотрю на все проще, – продолжила Роуан, не ответив на вопрос. – Мы не знаем, каковы размеры опасности для любого, кто так или иначе причастен ко всему. Мы не можем это знать, поскольку истинные мотивы убийц нам неизвестны. Теория Юрия насчет того, что они не сдадутся, пока не получат Талтоса, явно самая пессимистичная и самая всеобъемлющая. И именно поэтому мы должны быть стойкими. Вас с Майклом необходимо защищать. И Майкл единственный в семье, кто действительно знает, почему это так. Крайне важно, чтобы вы оставались в этом доме.

– Значит, ты оставляешь нас тут вместе? Вот так мило и уютно, под собственной крышей? Роуан, мне хочется сказать тебе кое-что.

– Не смущайся, говори.

– Ты недооцениваешь Майкла. Во всех отношениях. Он не к этому стремится. И если ты его тут оставишь, ничего не объяснив, он вряд ли будет просто ждать, играя предложенную ему роль. А если ему все же придется, то, как ты думаешь, чего захочется его мужскому началу? И если ему этого захочется – я имею в виду, переспать со мной, – как ты думаешь, что сделаю я? Роуан, ты что, считаешь нас пешками, которых можно переставлять на шахматной доске? Роуан, мы не пешки!

Роуан помолчала, потом, немного погодя, улыбнулась:

– Знаешь, Мона, я хотела бы взять тебя с собой.

– И я поеду! Возьми меня и Майкла! Нам следует поехать всем, втроем!

– Семья никогда не стерпит такого предательства с моей стороны, – ответила Роуан. – Да я и сама не могу так поступить.

– Это безумие, Роуан! Почему мы вообще обо всем этом говорим? Зачем ты меня расспрашиваешь? Зачем тебе знать мое мнение о том, что происходит?

– К тому, чтобы ты осталась здесь с Майклом, есть множество причин, Мона.

– А что, если мы снова начнем кувыркаться?

– Это зависит от тебя.

– Но это ужасно! Бросить мужа и ждать, что я его утешу, но при этом не…

Роуан с рассеянным видом снова достала сигарету, потом точно так же, как в первый раз, слегка вздохнула и засунула сигарету обратно в пачку.

– Да я не против, если ты закуришь! – сказала Мона. – Я не курю, спасибо моему суперинтеллекту, но…

– Скоро будешь против.

– О чем это ты?

– А ты не знаешь?

Мона была ошеломлена. И заговорила не сразу:

– Ты утверждаешь… Боже, я бы знала…

Она откинулась на спинку стула. В прошлом у нее было множество задержек. И она всегда звонила своему гинекологу посоветоваться.

– Я думала, это просто задержка…

– Ничего подобного, – возразила Роуан. – Это ребенок Юрия?

– Нет, – качнула головой Мона. – Это невозможно. Сэр Галахад[8]8
  Сэр Галахад – один из героев сказаний об английском короле Артуре – рыцарь, воплощающий безупречность.


[Закрыть] был слишком осторожен. Я хочу сказать, этого категорически не может быть.

– Это ребенок Майкла.

– Да. Но ты уверена в том, что я беременна? Это было всего месяц назад, и…

– Да, – ответила Роуан. – Ведьма и врач видят одно и то же.

– Значит, это может оказаться Талтос, – пробормотала Мона.

– Хочешь найти причину, чтобы избавиться от него?

– Нет! Ни в коем случае! Ничто на свете не заставит меня избавиться от него!

– Ты уверена?

– А насколько я должна быть уверена? – спросила Мона. – Роуан, мы католическая семья. Мы не отказываемся от младенцев! Кроме того, я бы не отказалась от этого ребенка в любом случае, кем бы ни был его отец. А если уж это Майкл, то тем более у всех есть повод порадоваться, потому что Майкл – часть семьи! Ты ведь и в самом деле не слишком хорошо нас знаешь, Роуан. И даже теперь не до конца понимаешь… Если это ребенок Майкла… Если я действительно беременна, то это…

– Договаривай, прошу.

– Почему бы тебе не закончить за меня?

– Нет. Я предпочитаю услышать это от тебя, если ты не против.

– Если я беременна от Майкла, то Майкл может стать отцом следующего поколения, которое унаследует этот дом.

– Да.

– А если дитя окажется девочкой, я смогу назначить ее наследницей всего, и… и вы с Майклом можете тогда стать ее крестными родителями. Мы можем стоять все вместе перед купелью во время крестин. Мы можем стоять там, а потом у Майкла появится ребенок, а у моего ребенка будет тот отец, какого я хотела бы для него, отец, которому все будут доверять и которого будут любить.

– Я так и знала, что ты нарисуешь куда более красочную картину, чем это сделала бы я, – мягко, немного грустно произнесла Роуан. – Но ты превзошла все мои ожидания. И ты права. В этой семье есть еще много такого, чему я должна научиться.

– Это краски церкви Святого Альфонса, где крестили Стеллу, и Анту, и Дейрдре. Думаю, и вас тоже там крестили.

– Мне об этом никто никогда не говорил.

– Мне кажется, я что-то такое слышала. Похоже, именно так они и сделали.

– Значит, не стоит опасаться, что ты вдруг решишь избавиться от него?

– Да ты, наверное, шутишь! Я хочу его! Если серьезно, я хочу любого собственного ребенка! Послушай, я буду настолько богатой, что смогу купить что угодно в этом мире, но нет ничего такого, что заменило бы мне собственное дитя! И я могу это осуществить только одним способом. Ох, если бы ты лучше знала нашу семью, если бы ты не провела всю жизнь в Калифорнии, ты понимала бы, что тут и говорить не о чем, если, конечно, не… Но даже тогда…

– Если что?

– Давай будем беспокоиться, когда что-то действительно произойдет. Ведь должны быть какие-то признаки, всякие мелкие знаки, если там что-то не так…

– Возможно. Но не обязательно. Когда я носила Лэшера, никаких признаков не было до последнего момента.

Мона хотела возразить, сказать что-то, но слишком глубоко погрузилась в мысли. Ее собственный ребенок. Ее собственный ребенок, и никто, действительно никто больше не посмеет ей указывать. Ее собственный ребенок, и она перейдет в разряд взрослых независимо от возраста. Ее собственное дитя. И вдруг вместо мыслей перед Моной стали возникать разные картины. Она увидела колыбель. Она увидела малыша, настоящего живого малыша, и то, как сама держит в руках изумрудное ожерелье, а потом надевает его на шею младенцу.

– А как насчет Юрия? – спросила Роуан. – Он это поймет?

Моне хотелось сказать «да». Но, по правде говоря, она не знала. Вспомнив о Юрии, она полностью сосредоточилась на нем. В ту последнюю ночь он сидел на краю кровати и говорил ей: «Существует множество очень важных причин к тому, что ты должна выйти замуж за кого-то из своих». Ей не хотелось думать о том, что ей тринадцать лет и что она еще не определилась. Она внезапно осознала, что отношение Юрия к ребенку, его понимание, было последним, что ее тревожило, самым последним.

К тому же она до сих пор не узнала даже того, как они пытались убить Юрия. Мона даже не спросила, был ли он ранен.

– Его пытались застрелить, – сказала Роуан. – Но попытка не удалась. К несчастью, наемного убийцу убил тот, кто ему помешал. А тело нелегко было бы найти. Да мы и не стали бы искать это тело. У нас другой план.

– Послушай, Роуан, каким бы ни был план, ты должна обо всем рассказать Майклу. Ты не можешь просто взять и уехать.

– Знаю.

– И почему ты не боишься, что те дурные люди прикончат обоих, и тебя, и Юрия?

– У меня есть оружие, каким могу воспользоваться только я. А Юрий отлично знает Обитель. Думаю, я смогу туда попасть. Смогу добраться до одного из самых старых членов ордена, кого-нибудь наиболее достойного доверия и уважаемого. Мне нужно провести с ним, наверное, минут пятнадцать, чтобы выяснить, исходит зло от ордена в целом или от какой-то небольшой группы.

– Но это не может быть кто-то один, Роуан. Слишком многие погибли.

– Ты права, к тому же трое их агентов тоже мертвы. Но это может оказаться очень маленькая группа в составе ордена, а могут быть посторонние, связанные с кем-то внутри.

– Ты надеешься добраться до самих этих негодяев?

– Да.

– Используй меня как наживку!

– И ребенка внутри тебя тоже? Если это дитя Майкла…

– Так и есть.

– Тогда они могут захотеть заполучить его даже сильнее, чем поймать тебя. Послушай, мне не хочется рассуждать впустую. Я не хочу думать о ведьмах и магах как о некоем товаре для тех, кто знает, как их использовать, о женщинах этой семьи, что пали жертвами новой породы безумных ученых. С меня довольно безумной науки. С меня довольно монстров. Я просто хочу покончить со всем этим. Но ты не можешь поехать. И Майкл не может. Вы должны быть здесь.

Роуан приподняла черный шелковый рукав жакета и посмотрела на маленькие золотые часы. Мона никогда не видела, чтобы Роуан носила часы. Наверное, их тоже купила Беатрис. Часы были изящными, вроде тех наручных часов, что носили женщины в те времена, когда Беатрис была ребенком.

– Я хочу подняться наверх и поговорить со своим мужем, – сказала Роуан.

– Слава богу, – откликнулась Мона. – Я пойду с тобой.

– Нет, пожалуйста, не надо.

– Извини, но… я пойду.

– Зачем?

– Чтобы убедиться, что ты расскажешь ему все то, что должна рассказать.

– Хорошо, тогда идем вместе. Может быть, ты и правда видишь дальше меня. Ты собираешься дать ему повод согласиться. Но позволь спросить тебя еще раз, Иезавель[9]9
  Иезавель – жена царя Ахаба (Ветхий Завет, Книги Царств I и II); противилась поклонению иудейскому богу Яхве, пренебрегала правами простых людей, чем вызвала междоусобные волнения, ослабившие государство на многие десятилетия. Преследовала величайших пророков Израиля. Символ скверной женщины.


[Закрыть]. Ты уверена, что это его ребенок?

– Это ребенок Майкла. Я даже могу сказать, когда именно это, скорее всего, случилось. После похорон Гиффорд. Я снова воспользовалась своими преимуществами. И не думала о каких-то предосторожностях, как в первый раз. Гиффорд была мертва, и в меня словно вселился дьявол, клянусь. Это было сразу после того, как кто-то пытался влезть в окно библиотеки, а я почуяла тот запах.

Роуан промолчала.

– Это ведь был тот человек, да? Он приходил за мной, после того как был с моей матерью. Должно быть, именно так. Когда он пытался пробраться в дом, меня разбудил шум. А потом я пошла к ней, а она уже была мертва.

– Тот запах… Он был сильным?

– Очень. Я иной раз и теперь ощущаю его в гостиной и наверху тоже, в той спальне. А ты нет?

Роуан не ответила на вопрос.

– Я хочу, чтобы ты кое-что сделала просто потому, что я тебя об этом прошу, – сказала она.

– Что именно?

– Не говори Майклу о ребенке до тех пор, пока не пройдешь все обычные тесты. Есть кто-то, кому ты можешь в этом довериться? Кто-то, кто заменит мать. Должен быть.

– На этот счет не тревожьтесь, – сказала Мона. – У меня есть собственный тайный гинеколог, мне ведь тринадцать.

– Разумеется. Послушай, что бы ни случилось, я собираюсь вернуться до того, как тебе вообще придется кому-нибудь об этом сообщить.

– Да, я на это надеюсь. Но будет чудесно, если тебе удастся справиться так быстро. А если ты вообще не вернешься, а мы с Майклом никогда не узнаем, что произошло с тобой или Юрием?

Роуан немного поразмыслила над таким предположением, а потом пожала плечами:

– Я вернусь. И еще одно предостережение, если ты не против.

– Валяй.

– Если ты все же расскажешь Майклу о ребенке, а потом, позже, все-таки надумаешь избавиться от него, это убьет Майкла. Он уже дважды ожидал такого, но… Если возникнут сомнения, хоть какие-то, не говори ему, пока во всем не разберешься.

– Да я дождаться не могу, чтобы ему рассказать! Я могу повидать своего доктора сегодня днем. Я ей скажу, что у меня нервное расстройство и я вот-вот сорвусь. Она привыкла к таким вещам. Когда анализы покажут, что все в порядке, меня уже никто не удержит. Я ему все скажу! И ничто, вообще ничто не помешает моему ребенку появиться на свет!

Мона уже хотела встать, когда вдруг осознала, что именно сказала и что самой Роуан уже не придется столкнуться с подобной дилеммой. Но Роуан совсем не выглядела оскорбленной ее словами, и уж точно они ее не задели. Лицо ее оставалось совершенно спокойным. Она смотрела на сигареты.

– Слушай, выйди отсюда, чтобы я могла спокойно покурить, – попросила она. – А потом мы разбудим Майкла. У меня еще полтора часа для обдумывания плана.

– Роуан, я… Мне все так же жаль, что я это сделала с ним. Но о ребенке я ничуть не сожалею.

– И я тоже, – сказала Роуан. – Если он выйдет из всей этой истории с собственным ребенком и мать этого ребенка позволит Майклу любить его, с годами он, может быть, как-то сумеет со всем примириться. Но помни. Я все еще его жена, Иезавель. Ты получила изумруды и ребенка. Но Майкл по-прежнему мой.

– Понятно, – кивнула Мона. – Ты мне действительно нравишься, Роуан. Очень-очень нравишься. И дело не в том, что ты моя двоюродная сестра и мы Мэйфейры. Если бы не беременность, я заставила бы тебя взять меня с собой. Ради тебя же самой, ради Юрия и ради всех остальных.

– И как бы ты меня заставила, Мона?

– Как это ты говорила? С помощью моего собственного тайного оружия.

Они переглянулись, и Роуан наконец медленно кивнула и улыбнулась.

Глава 7

На холме было грязно и холодно, но когда бы Марклин ни взбирался по его скользкому склону, хоть зимой, хоть летом, он всегда наслаждался, достигнув вершины холма Вериолл, – наслаждался тем, что стоял рядом со Священным терновником над привлекавшим своей стариной живописным городком Гластонбери[10]10
  Гластонбери – городок в графстве Сомерсет в Англии. Расположен на группе холмов в Голубой долине. Аббатство Гластонбери приобрело известность как место последнего упокоения короля Артура и его супруги. Предание гласит, что Гластонберийский холм – не что иное, как сохранившаяся часть легендарного острова Авалон.


[Закрыть]. Проселочная дорога всегда была зеленой, даже зимой, но сейчас она обрела новые, насыщенные краски весны.

Марклину было двадцать три. Он обладал светлыми волосами и бледными голубыми глазами, а его тонкая чистая кожа легко страдала от холода. На нем был дождевик с шерстяной подкладкой и кожаные перчатки. Сидевшая очень плотно шерстяная шапочка на голове удивительно хорошо помогала сохранить тепло, чего едва ли можно было ожидать от столь маленького предмета одежды.

Марклину было восемнадцать, когда Стюарт привез их сюда – его и Томми, тогда пылких студентов, влюбленных в Оксфорд, влюбленных в Стюарта и жадно ловивших каждое слово, слетавшее с его губ.

В течение всех тех оксфордских дней они регулярно приходили сюда, чтобы выразить почтение этому месту. Они сняли маленькие уютные комнатки в гостинице «Джордж и Пилигримы» и вместе прогуливались по Хай-стрит, изучая книжные лавки и магазинчики, где продавались кристаллы и карты Таро, шепотом обсуждая свои тайные исследования и строго научный подход к вещам, которые другие считали чисто мифологическими. Местные обитатели – в далеком прошлом бывшие хиппи, или фанатики церкви Нового Века, или просто богема и художники, вечно искавшие в этих местах очарования и покоя, – совсем их не интересовали.

Они прибыли сюда для того, чтобы с помощью тех инструментов, что были в их распоряжении, быстро разгадать тайны прошлого. А Стюарт, учитель древних языков, был их жрецом, их магической связью с подлинным святилищем – библиотекой и архивами Таламаски.

В прошлом году, после открытия Тессы, на скалистой вершине Гластонберийского холма Стюарт сказал им:

– Именно в вас двоих я нашел то, что всегда искал в ученом, в ученике или в послушнике. Вы первые, кому мне действительно хочется передать все то, что знаю.

И для Марклина это выглядело как наивысшая честь – как нечто куда более важное, чем любые награды, полученные им в Итоне, Оксфорде или где-либо еще в обширном мире, куда позже заводили его исследования.

Это было даже более торжественным моментом, чем прием в орден. И теперь, оглядываясь назад, Марклин понимал, что такое его восприятие значило многое для него лишь потому, что оно значило абсолютно все для Стюарта, который всю свою жизнь провел в Таламаске и вскоре должен был умереть, как он часто повторял, в ее стенах.

Стюарту было уже восемьдесят семь, и, пожалуй, он был старейшим из активных членов Таламаски, если активностью Таламаски можно было назвать обучение языкам, хотя именно они стали настоящей страстью Стюарта после его выхода на пенсию. Его разговоры о смерти не были ни романтическими, ни мелодраматическими. И ничто не меняло его спокойного отношения к тому, что ждало его впереди.

– Если человек моего возраста, сохранивший ясность ума, не смотрит храбро в лицо смерти, если он не любопытен и не жаждет знать, что происходит вокруг, он зря прожил жизнь. Он просто чертов дурак.

Но даже открытие Тессы не породило у Стюарта отчаянного желания продлить оставшееся ему время. Его преданность Тессе, его вера в нее не включали в себя ничего столь жалкого. Марклин страшился смерти Стюарта куда сильнее, чем сам Стюарт. Но теперь Марклин знал, что перестарался, зашел слишком далеко и теперь должен улестить Стюарта и вернуть все назад. Потерять Стюарта в результате его смерти было неизбежно, потерять Стюарта до того было немыслимо.

– Вы стоите на священной земле Гластонбери, – говорил им Стюарт в тот день, когда все началось. – Кто похоронен под этими камнями? Сам король Артур или какие-то безымянные кельты, оставившие нам свои монеты, свое оружие, лодки, на которых они пересекали моря, добираясь до Авалона? Мы никогда этого не узнаем. Но есть тайны, которые мы можем познать, и они столь беспрецедентны, что стоят нашей преданности ордену, они стоят любой жертвы, какую мы должны принести. А если это не так, то мы просто лжецы.

И то, что теперь Стюарт угрожал оставить Марклина и Томми, отвернулся от них в гневе и отвращении, было тем, с чем Марклин должен был как-то справиться. Не было никакой необходимости открывать Стюарту все подробности их плана. Лишь теперь Марклин осознал, что напрасно отказался взять на себя всю ответственность, – это и породило раскол. У Стюарта была Тесса… Стюарт четко выразил свои желания. Но Стюарту совершенно незачем было знать, что произошло на самом деле. Это была ошибка, и Марклину оставалось винить во всем только собственную незрелость и то, что он так сильно любил Стюарта, что чувствовал потребность рассказать ему обо всем.

Он должен был вернуть Стюарта. Стюарт согласился прийти сегодня. Можно было не сомневаться в том, что он уже был здесь, зашел в собор, как делал всегда, перед тем как подняться на холм Вериолл и повести за собой учеников. Марклин знал, что Стюарт любил его. И разрыв между ними можно было залатать, воззвав к Стюарту из глубины души, с истинным жаром и поэтичностью.

В том, что его собственная жизнь будет долгой, что это лишь самое первое из его будущих темных приключений, Марклин ничуть не сомневался. И оно должно было стать ключом к сундуку с сокровищами, картой сокрытых кладов, формулой магического зелья. Марклин был полностью в этом уверен. А если бы этот первый план провалился, это могло стать моральной катастрофой. Конечно, Марклин все равно бы пошел дальше, но его юность была цепью постоянных успехов, и этот замысел тоже должен был стать успешным, чтобы его восхождение не утратило инерции.

«Я должен победить, я всегда должен побеждать. Я никогда не должен браться за то, чего не смогу завершить с полным успехом». Это всегда было личным обетом Марклина. И он никогда его не нарушал.

Что касалось Томми, то он был верен тем клятвам, которые они произнесли все вместе, втроем, предан самой идее и лично Тессе. Насчет Томми можно было не тревожиться. Глубоко погруженный в свои компьютерные изыскания, в драгоценную хронологию и диаграммы, Томми мог не бояться вызвать к себе неприязнь по той самой причине, что делала его таким ценным: он не представлял себе плана в целом и не задавал вопросов о его правильности и обоснованности.

И в своей сущности Томми никогда не менялся.

Томми был сейчас тем же мальчиком, какого Марклин полюбил еще в детстве: коллекционер, собиратель, сам себе архив, оценщик данных и исследователь. Насколько Марклину было известно, Томми никогда не существовал отдельно от него. Они впервые увидели друг друга в американской школе-интернате, когда им было по двенадцать лет. Комната Томми была битком набита окаменелостями, картами, костями животных, компьютерным оборудованием самых невероятных видов и огромной коллекцией научно-фантастических романов в мягких обложках.

Марклин частенько думал о том, что он, должно быть, казался Томми одним из героев этих фантастических сочинений (сам Марклин фантастику терпеть не мог) и что Томми, встретив Марклина, превратился из аутсайдера в одного из главных действующих лиц фантастической драмы. Преданность Томми никогда, ни на одно мгновение, не ставилась под сомнение. И все годы Томми всегда был рядом, всегда под рукой, всегда к услугам Марклина, когда тот рвался к свободе. Марклин придумывал задания для друга просто для того, чтобы немного отдохнуть от него. И Томми никогда не бывал несчастен.

Марклин начал замерзать, но не обращал на это внимания.

Гластонбери всегда был для Марклина не чем иным, как священным местом, хотя он и не верил ни в какие легенды, связанные с этими холмами.

Каждый раз, когда он поднимался на Вериолл, он с глубоким убеждением монаха рисовал в своем воображении благородного Иосифа Аримафейского, втыкающего свой посох в этом месте. И для него не имело значения, что нынешний терновник вырос из побега древнего дерева, давно исчезнувшего, как не имели значения и многие другие подробности. На этом месте он ощущал возбуждение, соответствовавшее его цели, некое религиозное возрождение, придававшее ему сил и отсылавшее его обратно в мир еще более безжалостным, чем когда-либо.

Безжалостность. Вот что сейчас было необходимо. Но Стюарт не способен это увидеть.

Да, все пошло ужасающе неправильно, тут нет сомнений. Были принесены в жертву люди, чья невиновность и сущность требовали большей справедливости. Но в этом был виноват не только Марклин. А извлеченный из всего урок говорил, что в конечном итоге все это не имело значения.

Марклин подумал, что пришла пора ему поучать своего учителя: «За много миль от Обители, на этом открытом месте, наша встреча вполне объясняется нашими собственными многолетними обычаями. Мы снова отправимся туда вместе. Ничто еще не потеряно. Стюарту необходимо дать моральное оправдание выгоды, полученной от случившегося».

Явился Томми.

Томми всегда был вторым. Марклин наблюдал за тем, как древний двухместный автомобиль Томми ползет по Хай-стрит. Наблюдал за тем, как тот нашел место для парковки, за тем, как Томми захлопнул дверцу, не сумев, как всегда, запереть ее, и начал подниматься на холм.

А что, если Стюарт так и не появится? Что, если его и нет поблизости? Что, если он действительно отказался от своих учеников? Нет, это невозможно.

Стюарт ждал возле источника. Он выпил из него воды, когда пришел, и выпьет еще потом, перед уходом. Его паломничество сюда было таким же постоянным, как паломничество древних друидов или христианских монахов. Стюарт двигался от святилища к святилищу, потом к следующему…

Такие привычки учителя всегда пробуждали в Марклине нежность, как и слова Стюарта. Стюарт «посвящал» их в темную суть проникновения в «мистику и мифы, ради того чтобы коснуться ужаса и красоты самой сердцевины».

Это выглядело вполне приемлемой поэзией как раньше, так и теперь. Только Стюарту нужно было напомнить об этом, нужно было убедить его с помощью метафор и возвышенных чувств.

Томми уже почти дошел до дерева. Последние шаги он делал осторожно, потому что на скользкой грязи легко было потерять равновесие и упасть. Марклин однажды упал, много лет назад, когда они только начали свои паломничества. Пришлось провести вечер в гостинице «Джордж и Пилигримы» в ожидании того, когда его одежду хорошенько отчистят.

И совсем неплохо, что такое случилось: вечер был замечательный. Стюарт остался с ним. И они проговорили допоздна, хотя Марклин и был вынужден сидеть в маленькой симпатичной спальне во взятых взаймы халате и тапочках, и оба они страстно и тщетно желали взобраться в полночь на вершину холма и пообщаться с духом спящего короля.

Конечно, Марклин ни единожды в жизни не поверил в то, что король Артур действительно спит под камнями Гластонбери. Если бы он в это поверил, он бы тут же схватил лопату и начал раскопки.

Стюарт лишь к концу жизни пришел к убеждению, что любой миф интересен только тогда, когда за ним кроется правда, и что вполне можно отыскать эту правду и даже ее материальные доказательства.

Ученые, думал Марклин, это их неизбежный порок; слова и дела становятся для них единым целым. И именно это было теперь основой путаницы. Стюарт в свои восемьдесят семь лет, похоже, впервые совершил вылазку в реальность.

Реальность и кровь перепутались.

Томми наконец-то добрался до Марклина. Он подул на замерзшие пальцы и полез в карманы за перчатками – вечное обыкновение Томми, который поднимался на холм с голыми руками, забыв о перчатках, и только когда видел кожаные перчатки на руках Марклина, которые сам же ему и подарил давным-давно, вспоминал о своих.

– А где Стюарт? – спросил Томми. – Да, перчатки… – Он уставился на Марклина, и за круглыми толстыми стеклами очков без оправы его глаза казались огромными, а рыжие волосы были подстрижены аккуратно и так коротко, что он вполне мог бы сойти за какого-нибудь адвоката или банкира. – Перчатки, да. Где он?

Марклин хотел уже сказать, что Стюарт не пришел, но тут увидел, как тот выбирается из своей машины, подъехав в ней так близко к холму Вериолл, как только дозволялось. Это было не похоже на Стюарта.

Но в остальном Стюарт выглядел как прежде: высокий, сухопарый, в знакомом пальто, с кашемировым шарфом вокруг шеи, развевавшимся на ветру. Его худое лицо было словно вырезано из дерева. Седые волосы, как всегда, торчали вверх, напоминая хохолок сойки. За последнее десятилетие он почти не изменился.

Подойдя ближе, он посмотрел на Марклина в упор. И Марклин вдруг заметил, что дрожит. Томми отошел в сторону. Стюарт остановился футах в шести от них обоих и стиснул руки. При виде молодых людей на его тонком лице отразилось страдание.

– Вы убили Эрона! – крикнул он. – Вы, оба! Вы убили Эрона! Да как, во имя Господа, вы могли такое сделать?

Марклин потерял дар речи, вся его храбрость и все его планы разом улетучились. Он попытался справиться с дрожью в руках. Он знал, что, если сейчас заговорит, его голос прозвучит слабо, без какой-либо властности. Для него был нестерпим гнев Стюарта, его разочарование.

– Боже милостивый, что вы натворили! Вы, оба! – гремел Стюарт. – И как я мог способствовать этому? Боже мой, это я виноват!

Марклин сглотнул, но промолчал.

– Ты, Томми! Как ты мог участвовать в таком?! – продолжал Стюарт. – И Марк! Марк, это ты, ты все придумал!

– Стюарт, вы должны меня выслушать! – выпалил Марклин, не успев прикусить язык.

– Выслушать тебя? – Стюарт подошел ближе, сунув руки в карманы пальто. – Выслушать тебя? Я должен? Позволь задать тебе один вопрос, мой блестящий юный друг, моя наилучшая, моя храбрейшая надежда! Что может помешать тебе вот сейчас убить и меня, как ты убил Эрона и Юрия Стефано?

– Стюарт, но я это сделал ради вас! – настойчиво произнес Марклин. – Если бы вы только послушали, то поняли бы. Это всего лишь плоды тех семян, что вы посеяли, когда мы вместе начали все это. Эрона необходимо было заставить умолкнуть. То, что он ни о чем не доложил, что он не вернулся в саму Обитель, было чистой удачей, Стюарт! Он мог это сделать в любой день. И Юрий Стефано точно так же мог туда явиться. Его приезд в Доннелейт был простой случайностью. Он мог прямо из аэропорта отправиться домой.

– Ты говоришь об обстоятельствах, ты говоришь о деталях! – Стюарт сделал еще шаг к молодым людям.

Томми стоял молча, не проявляя никаких эмоций. Его рыжие волосы трепало ветром, глаза за очками щурились. Стоя рядом с Марклином, он наблюдал за Стюартом.

Стюарт был вне себя и никак не мог успокоиться:

– Ты говоришь о целесообразности, но ты не говоришь о жизни и смерти, мой ученик! Как ты мог сделать такое?! Как ты мог отнять жизнь у Эрона?! – И тут голос подвел Стюарта, и горе наконец прорвалось наружу – такое же огромное, как гнев: – Я бы уничтожил тебя, Марк, если бы мог. Но я не могу совершить такое, и, может быть, как раз поэтому я думал, что и ты не можешь! Но ты меня ошеломил, Марк!

– Стюарт, это стоило любой жертвы. А что такое жертва, если не жертвуешь моралью?

Это привело Стюарта в ужас, но что еще мог поделать Марклин, кроме как ринуться вперед? Томми, вообще-то, должен был что-нибудь сказать, думал Марклин, но знал, что когда Томми заговорит, то уж будет стоять на своем.

– Я ликвидировал тех, кто мог нас остановить, – сказал Марк. – Все к этому шло, Стюарт. Вы горюете по Эрону, потому что знали его.

– Не будь дураком, – с горечью произнес Стюарт. – Я горюю по пролитой невинной крови, я горюю из-за чудовищной глупости! Ох да, в этом все дело. Ты думаешь, смерть такого человека останется неотмщенной орденом? Ты думаешь, что знаешь Таламаску, ты думаешь своим острым юным умом, что познал Таламаску за какие-то несколько лет? Но ты узнал только о слабостях ее устройства, организации. Ты мог бы прожить в Таламаске всю жизнь и не познать сущность ордена. Эрон был мне братом! Ты убил моего брата! Ты предал меня, Марк. Ты предал Томми. Ты предал самого себя! Ты предал Тессу.

– Нет, – возразил Марк. – Вы говорите неправду и сами это знаете. Посмотрите на меня, Стюарт, загляните мне в глаза. Вы позволили мне доставить сюда Лэшера, позволили оставить библиотеку и все устроить. И Томми тоже. И вы думаете, что-то могло быть организовано без нас?

– Тебе не кажется, что ты упускаешь главное, Марк? – спросил Стюарт. – Ты потерпел неудачу. Ты не спас того Талтоса и не привел его сюда! Твои солдаты оказались дураками, и то же самое нужно сказать о генерале!

– Стюарт, проявите терпение к нам, – своим обычным уверенным тоном, словно констатируя факты, заговорил Томми. – Уже в тот день, когда мы впервые об этом заговорили, я знал, что дело нельзя сделать так, чтобы за это кто-то не заплатил жизнью.

– Ты никогда не говорил мне ничего такого, Томми.

– Позвольте вам напомнить… – продолжил Томми в той же невыразительной манере. – Вы сказали, что мы должны помешать Юрию и Эрону уничтожить все свидетельства того, что Талтос вообще родился в семье Мэйфейр. И как мы могли это сделать, если не тем способом, каким сделали? Стюарт, нам ни к чему стыдиться наших действий. То, что мы ищем, делает все это крайне несущественным.

Марклин тщетно попытался скрыть вздох облегчения.

Стюарт перевел взгляд с Томми на Марклина, потом обратно, а затем уставился на неяркую картину мягко вздымающихся зеленых холмов и на вершину Гластонбери. Он повернулся к молодым людям спиной, чтобы увидеть каменистую вершину, и склонил голову, как будто общаясь с неким личным божеством.

Марклин подошел ближе, осторожно коснулся рукой плеча Стюарта и наклонился к его уху. Он был намного выше Стюарта, тем более что с годами Стюарт становился все меньше ростом.