Текст книги "Суд и ошибка"

Только одно доставляло неудобство мистеру Тодхантеру в последующие день-два, и то было постоянное присутствие в его камере двух надзирателей. Спал ли он или бодрствовал, читал или размышлял, в постели он был или в помещении для интимных надобностей, куда был вход прямо из камеры, они всегда находились рядом и не то чтобы не спускали с узника глаз, но ни на минуту не оставляли его без внимания. Мистер Тодхантер, анахорет по натуре и силой обстоятельств, временами не мог не находить это досадным.

Впрочем, надзиратели оказались славными малыми, все шестеро, – они дежурили попарно, сменами по восемь часов. Особенно ладил заключенный с одной парой, дежурившей обычно с полудня до восьми вечера. Старший из этих двух надзирателей, Бёрчман, тот самый, который доставил мистера Тодхантера в камеру, рослый, дюжий мужчина, лысый, но, для равновесия, с усами как у моржа, был превосходным компаньоном, легким, услужливым без приниженности, всегда наготове помочь болящему подопечному, о чем бы тому ни вздумалось попросить. Второй, Фокс, державшийся более скованно и, похоже, стеснявшийся своего положения, обладал военной выправкой, но не отеческим дружелюбием Бёрчмана, однако мистер Тодхантер не находил изъянов и в нем. Вместе они составили отличное трио, и уже через сутки в камере то и дело звучали сардоническое хмыканье мистера Тодхантера, густой хохот Бёрчмана и, пореже, приглушенный, лающий смех Фокса.

Вскоре мистер Тодхантер близко познакомился со всеми своими тюремщиками, привык к ним и часто бывал растроган тем, с каким пылом они предлагали ему партию в кости или другие подобные развлечения, в явной надежде отвлечь мистера Тодхантера от раздумий о его настоящем и будущем.

– Нам, знаете ли, все это не легче, чем вам, – откровенно признавался Бёрчман. – Даже, пожалуй, тяжелей, особенно в вашем случае.

– А нет никакой нужды принимать это близко к сердцу, – усмехался мистер Тодхантер. – Сказать вам по правде, Бёрчман, мне тут очень неплохо.

– А ведь черт меня побери, я вам верю! – И Бёрчман, почесав лысину, смотрел на удобно устроенного в постели узника с таким комическим недоумением, что мистер Тодхантер не мог не издать свой кудахтающий смешок.

Кроме того, часто заходил побеседовать комендант. Преодолев понятную неловкость, возникшую поначалу, как считал мистер Тодхантер, ввиду скандальной известности заключенного и в равной мере ввиду принадлежности их, тюремщика и заключенного, к одному социальному слою, тот принялся с жаром и пониманием дела обсуждать реформу пенитенциарной системы, условия содержания заключенных и прочие подобного рода вопросы, живо его занимавшие. Мистер Тодхантер, с удовольствием обнаруживший, что собеседник его человек гуманный и нимало не напоминает тех ходульных реакционеров-солдафонов, какими часто воображают тюремщиков, в тех статьях, которые отсылал в «Лондонское обозрение», с симпатией описал коменданта тюрьмы и изложил многие его идеи.

Врач также заглядывал три-четыре раза на дню и также был не прочь поболтать; да и капеллан, едва ему дали понять, что мистер Тодхантер равнодушен к догматам, не намерен изучать популярные богословские книжки и вести душеспасительные разговоры (состоянием своей души заключенный, судя по всему, был на редкость доволен), выказал себя отменным собеседником, готовым по первому сигналу обсуждать любую тему, особенно из тех, что были недоступны пониманию надзирателей.

Не испытывал мистер Тодхантер и недостатка в бумаге и мог исписывать аккуратно проштампованные тюремным штампом листы своим мелким угловатым почерком, на благо Феррерсу и «Лондонскому обозрению». Ему льстило сознание: из-под пера его выходит серия статей, представляющая собой уникальное явление в истории аналитической журналистики.

Наконец, в том, что касается плотских радостей, следовало бы упомянуть запрет на курение – причем это была инициатива не тюремной администрации, а рекомендация врача, – чего мистеру Тодхантеру, впрочем, и так не хотелось, и приятно удивившее его качество тюремной еды. Поинтересовавшись, он выяснил, что бекон и яйца на завтрак, так воодушевившие его, были добавлены к стандартному рациону по настоятельной просьбе эскулапа.

Итак, комфортно устроенный, окруженный со всех сторон дружеским участием, мистер Тодхантер начал уже сожалеть о том, что его пребывание в тюрьме вынужденно окажется таким кратким: всего три полных недели со дня вынесения приговора.

В самом деле, нелегко было примириться с тем фактом, что о нем заботятся для того лишь, чтоб в итоге повесить.

Впрочем, было одно обстоятельство, насмешка судьбы, которое острейшим образом его беспокоило.

В тюрьме имелось две камеры смертников. Одну занимал сам мистер Тодхантер. Во второй по-прежнему пребывал Винсент Палмер.

Ибо даже обвинительный приговор, вынесенный мистеру Тодхантеру, вопреки его смутным надеждам нимало не означал, что Палмера немедля помилуют и, извинившись, освободят. Ничего подобного! Палмер как сидел в камере смертников, так и сидит, и, судя по всему, власти намерены там его и оставить.

Прошло два дня, три, четыре, – никаких вестей об освобождении Палмера.

Мистер Тодхантер не знал, что волнуется на этот счет не он один. По прошествии сорока восьми часов до властей в самом деле дошло, что казнь мистера Тодхантера не вызовет общественного возмущения, но отпустить Палмера они все-таки никак не решались. На третий день этот вопрос был поднят на заседании парламента.

Прошло совсем мало времени, однако его хватило, чтобы принять решение об отсрочке исполнения приговора, с задетым видом объявил членам парламента министр внутренних дел. Однако сообщить, что отсрочка сопровождается полным оправданием, оснований у него не было, и на резонный довод оппозиции, что поскольку присяжные, на основании всей полноты фактов, поверили признанию мистера Тодхантера, то, следовательно, Палмера пора освободить, министр ответил уклончиво, а под нажимом высказался в том смысле, что власти ни в коей мере не разделяют отношения к Палмеру как возможному соучастнику преступления.

Эта половинчатая позиция не устраивала никого, кроме, может быть, самого министра, и на следующий день газеты впервые в истории своего существования проявили единодушие, требуя, чтобы Палмера наконец признали невиновным и освободили. После чего министр, доктринер и упрямец, закусил удила и уступать наотрез отказался. Единственным результатом этого противостояния явилось то, что Палмера из камеры смертников перевели в другую, обычную камеру, где соседями его стали взломщики, убийцы и психопаты.

Мистеру Тодхантеру эту новость сообщил комендант, и тот впал в такую ярость, что Фоксу пришлось спешно бежать за врачом.

– Все в порядке, – мрачно заявил врачу мистер Тодхантер. – Я не умру, пока не узнаю, что Палмер на свободе, так что уберите свой чертов шприц.

Врач, который уже приготовился усмирить пациента четвертью грана морфия, замер в нерешительности. Угомонить разволновавшегося узника удалось только коменданту.

– Все нормально, Тодхантер. Возможно, мне не следует говорить вам об этом, но пресса твердо намерена освободить Палмера, и за ней вся страна. Никакое правительство не устоит перед таким напором.

– Вот это уже получше, – проворчал мистер Тодхантер.

Закрывая за собой дверь камеры, врач с довольной ухмылкой сказал коменданту:

– Хороший вы нашли выход. Попытайся я утихомирить его инъекцией, и вздумай он сопротивляться, этого запросто могло бы хватить, чтобы он скончался на месте.

– Ни при каких обстоятельствах мы не должны этого допустить, – пробормотал комендант.

За их спинами щелкнул замок.

Мистер Тодхантер лежал, в изнеможении откинувшись на подушки. Его посетители, переступая порог, разговаривали вполголоса. Но мистер Тодхантер был утомлен не настолько, чтобы утратить остроту слуха. Он прекрасно все слышал и делал выводы.

Результаты сказались на следующее утро, когда плотный коротконогий врач заглянул к нему в первый раз за день.

– Я хочу встать, – объявил мистер Тодхантер после осмотра.

– К сожалению, это невозможно, – жизнерадостно отозвался врач.

– Невозможно? – злорадно хмыкнул мистер Тодхантер. – Надо же! И отчего это?

– Вставать вы не в состоянии.

– А если ко мне придут?

– Мы устроим так, что вы сможете принять посетителей прямо здесь.

– Понимаю, понимаю: вы намерены сохранить мне жизнь, – с нескрываемым злорадством констатировал мистер Тодхантер.

– Само собой.

– Вы окружите меня неусыпной заботой, как малое дитя. Такой бесценный больной у вас впервые. Вы спасете меня во что бы вам это ни встало – для виселицы.

Врач пожал плечами.

– Тодхантер, все это вы знаете не хуже меня.

– Какое-то в этом варварство, вы не находите?

– Не стану спорить. Варварство и есть. Но ничего не попишешь.

– Стало быть, встать вы мне не позволите?

– Не могу.

Мистер Тодхантер снова хмыкнул.

– Что ж, весьма сожалею, доктор, но я намерен встать, и я встану. И не представляю, как вам удастся меня остановить.

Врач улыбнулся:

– Это шантаж?

– Да, и вы это прекрасно понимаете. Удерживать в постели меня силой вы не можете. Если попробуете, я буду сопротивляться. И если я буду сопротивляться… – Мистер Тодхантер положительно угрожал!

Врач расхохотался.

– Вы, право, слишком умны, чтобы попасть в тюрьму! Ну хорошо, если я разрешу вам встать, вы глупостей не наделаете?

– Давайте договоримся, – ухмыльнулся мистер Тодхантер. Подобно мистеру Рамсботтому, покрытому неувядаемой славой, он все продумал заранее и добился своего, но совсем не собирался рисковать, хохоча до того, что лопнет. – Я хочу осмотреть тюрьму. Если вы позволите мне это и дадите возможность время от времени, вытянув ноги, греться на солнышке, обязуюсь не устраивать драк со служащими тюрьмы, когда они исполняют свой долг. Приводят его в исполнение – что, жутковато звучит, верно? – устрашающе захихикал мистер Тодхантер. – Ну что, по рукам?

– Такие вопросы решает начальник тюрьмы, – объяснил врач. – Не возражаете подождать, пока я с ним посоветуюсь?

– Да ради Бога, – великодушно разрешил мистер Тодхантер.

Врач упорхнул.

Мистер Тодхантер торжествующе глянул на своих надзирателей.

– Видали? Вы у меня все будете на коротком поводке! – посулил он.

Фокса, похоже, слегка шокировало намерение посадить служащих королевской тюрьмы на поводок, да еще на короткий, но Бёрчман только расхохотался.

– Это уж точно! Нам велели оберегать вас. Ну и хитрец же вы! Факт!

– Два факта, – педантично поправил мистер Тодхантер.

Комендант вошел в камеру, недовольно хмурясь.

– Выполнить вашу просьбу возможным не представляется. Правила предписывают содержать вас отдельно от других заключенных. Им запрещено видеть вас даже мельком.

– Бог ты мой, да я чувствую себя прямо неприкасаемым, парией! Хорошо, комендант, а не могли бы мы побеседовать с вами с глазу на глаз?

Комендант подал знак надзирателям, и те покинули камеру.

– А вы, доктор, останьтесь, – скомандовал мистер Тодхантер, и врач подчинился.

Мистер Тодхантер осторожно поднялся с кровати – длинный, жилистый, в бледно-розовой пижаме – и взялся руками за край стола.

– Я решил не ставить вас в неловкое положение перед подчиненными, – серьезно пояснил он, обращаясь к коменданту. – А теперь посмотрите: я держусь за край стола. Если вы не выполните мою просьбу, я этот стол подниму. Для меня он слишком тяжел, и я мертвым рухну к вашим ногам. Не верите – спросите врача.

Комендант в тревоге перевел глаза на коллегу.

– Вынужден признать, что так оно и есть, – подтвердил врач. – Рухнет.

Комендант подергал себя за ус.

– Послушайте, Тодхантер, будьте благоразумны.

– Не желаю, – отозвался мистер Тодхантер бунтарским тоном и слегка приподнял стол.

– Подождите! – взмолился комендант. – Послушайте, я не вправе принимать такие решения на свою ответственность. Это серьезное нарушение тюремной дисциплины… да подождите же! Вы позволите мне испросить разрешения у министерства внутренних дел?

– Ну конечно, – любезно отозвался мистер Тодхантер.

Комендант перевел дух.

– Побудьте здесь, доктор, а я пойду позвоню. – И он вышел из камеры.

Врач и мистер Тодхантер с усмешкой переглянулись.

– Может, приляжете, пока мы ждем? – предложил врач.

– Нет, спасибо, – отказался мистер Тодхантер. – Я лучше посижу. – И он осторожно присел на удобный стул у камина и принялся разминать колени.

Врач закурил. Его дело было маленькое, а какая угодно брешь в рутине – все развлечение.

Комендант вернулся только через двадцать минут, и по выражению его лица мистер Тодхантер сразу понял: дело неладно.

– Сожалею, Тодхантер, – сухо произнес комендант, – но министерство отказалось пойти вам навстречу. А с другой стороны, они там не видят необходимости в постельном режиме. Вам разрешено вставать и совершать прогулки в обычное время и в отведенном месте.

– Но… – начал было мистер Тодхантер.

– Больше сказать мне вам нечего, – перебил его комендант.

Мистер Тодхантер разозлился до крайности.

Его обвели вокруг пальца, он это видел. В министерстве сидели не дураки. Казнить его там никто даже не собирался. Напротив, они были бы признательны, если бы мистер Тодхантер любезно взял да и уморил себя сам. Тогда перед ними открывалась возможность поступить с Палмером как заблагорассудится, но пока камнем висела на руках предстоящая казнь мистера Тодхантера.

– Черт бы их всех побрал! – сдерживая гнев, произнес он и снова забрался под одеяло. – Я все равно добьюсь, чтобы меня казнили!

Причина всех бед заключалась в том, что власти по-прежнему считали: преступник – Палмер.

Напрасно мистер Тодхантер протестовал, напрасно он клялся-божился, что Палмер неповинен. Капеллан позволил ему поклясться на Евангелии и поверил ему. И доктор поверил. Даже комендант и тот поверил. Но от бюрократов из министерства отскакивало, как от стены. Даже ропот общественности их не задел. Палмер оставался в тюрьме, а министерство выступило с заявлением.

«Самым тщательным образом изучив обстоятельства дела, – говорилось в нем, – министр внутренних дел рекомендует его величеству отсрочить исполнение смертного приговора, вынесенного Винсенту Палмеру. Министр рассматривает целесообразность замены этого приговора пожизненным заключением, ибо, хотя присяжные вынесли вердикт, согласно которому не Палмер стрелял из револьвера в Этель Мэй Бинс с намерением убить ее, данный вердикт не исключает участия Палмера в этом преступлении. Решение министра по делу Палмера будет объявлено в надлежащий срок».

Это заявление ввергло в цинический гнев даже «Тайм».

«Надо полагать, замена казни пожизненным заключением призвана удовлетворить всех: и тех, кто верит в виновность Палмера, и тех, кто считает, что Палмер не участвовал в преступлении. Можем заверить министра: такое решение не удовлетворит никого. Более того, оно противоречит всем канонам британского правосудия. Палмер не должен сидеть в тюрьме только потому, что министр внутренних дел убежден в его виновности, которая так и не была надлежащим образом доказана».

И снова клич «Тайм» подхватила вся пресса. «Ньюс кроникл» даже посвятила этой теме передовицу, в которой ни разу не упомянула ни Абиссинию, ни Испанию, ни безработных.

Но министерство внутренних дел, однако, пропустило это все мимо ушей.

А мистер Тодхантер решительно оставался в постели и старался не закипать.

Волнение народных масс, как обычно, доставило немало хлопот почте его величества. Настоящая лавина писем, иногда до нескольких тысяч в день, обрушилась на тюрьму, но мистер Тодхантер не вскрыл ни единого. Присылали ему не только письма, но и диетические продукты, патентованные лекарства, Библии, заводные игрушки и бог еще знает что; однако, согласно тюремным установлениям, на счастье мистера Тодхантера, эти знаки внимания до него не доходили.

Посетителей мистер Тодхантер принимал с большим разбором. С Фарроуэем видеться отказался, уделил по нескольку минут миссис Фарроуэй и миссис Палмер, пару раз посовещался с мистером Бенсоном по поводу своего завещания, куда внес несколько новых пунктов, и впредь попросил пускать к нему только сэра Эрнеста, мистера Читтервика и мистера Фуллера. Этим троим было позволено навещать его в камере, где они сидели на дальнем конце стола между двумя чинными надзирателями и беседовали с мистером Тодхантером, который лежал в постели.

С ними он обсуждал, целесообразно ли подавать прошение о помиловании в надежде, что это даст возможность продлить общественную кампанию в защиту Палмера, которая со временем может увенчаться успехом; однако власти были настроены так непримиримо, что имелись серьезные опасения, что апелляция повлечет за собой пересмотр вынесенного мистеру Тодхантеру приговора как недостаточно подкрепленного доказательствами, – и мистер Тодхантер пришел к выводу, что лучше не рисковать.

До дня казни оставалось две недели.

Мистер Тодхантер отнюдь не горел желанием, чтобы его казнили, но он терпеть не мог бросать дело, сделанное наполовину, не говоря уж о том, что казнь его оставалась вернейшим стимулом к освобождению Палмера, какие бы там заявления ни издавало министерство внутренних дел.

– Вот как оно будет, – прогнозировал сэр Эрнест. – Едва упадет занавес, публика поднимет такой вой, что правительство просто рухнет, если оставит Палмера за решеткой. Это ясно как день. Уже сейчас в парламенте нет большинства за то, чтобы держать Палмера в заключении, и они это знают. Его выпустят непременно – это просто вопрос времени.

– Дьявол! – с досадой проговорил мистер Тодхантер. – Как бы я хотел, чтобы этот бедолага смог по-настоящему доказать свою невиновность!

Однако все доказательства были уже смотрены-пересмотрены вдоль и поперек, и среди них ни единого, которое подтверждало бы заявление Палмера, что он покинул сад мисс Норвуд до того, как прозвучал роковой выстрел.

– А тот пустой ялик! – кипятился сэр Эрнест. – Кто-то знает тайну, я в этом уверен. Кто-то был в ту ночь в саду одновременно с вами, Тодхантер.

– Мне нечего вам ответить, – беспомощно отозвался мистер Тодхантер, и это была чистая правда.

– Читтервик еще ковыряется в этом деле, – мрачно сообщил сэр Эрнест, – но толку пока никакого.

Ходатайствовать о свидании с Палмером мистер Тодхантер не стал, не находя в этом смысла. Мистер Читтервик виделся с ним, и сэр Эрнест тоже, и если уж им не удалось вытянуть из Палмера что-то новое, то и никто не сможет.

С огромной неохотой мистер Тодхантер согласился принять еще одного визитера, точнее, визитершу.

Фелисити Фарроуэй добивалась свидания с тех самых пор, как его приговорили. Мистер Тодхантер считал эту встречу бесполезной, всерьез опасался, что Фелисити сорвется и поставит всех присутствующих в неловкое положение. Но в конце концов он согласился с ней встретиться – на том строжайшем условии, что она не произнесет ни единого слова, ей позволено будет только кивать или качать головой, но не более. Фелисити прислала ему слезливую записку, что принимает это жестокое правило.

– Что ж, – с деланной веселостью приветствовал ее мистер Тодхантер, когда она, не сводя с него огромных скорбных глаз, усаживалась за стол. Чувствовал он себя при этом до крайности неуютно, не чаял дождаться конца свидания. – Судя по всему, дела идут хорошо? Пьеса пользуется успехом? Отлично. Я… наверное, мне следует предуведомить вас, что свою долю в правах на пьесу я оставляю вам, так что вы вольны стать сама себе импресарио, или как там это у вас называется. Да. Хм…

Фелисити по-прежнему смотрела на него во все глаза.

– Послушайте, дорогая моя, – с усилием над собой начал мистер Тодхантер, – я знаю, что у вас на уме. Понимаете, о чем я? Говорю вам, все знаю. Так что вопрос исчерпан, и незачем вступать в объяснения. Вы явились сюда с намерением… Господи, как же все это неловко!.. вы хотите, я полагаю, выразить… хм… признательность и все такое. Понимаю. Прекрасно вас понимаю. Мы оба знаем, что ваш зять невиновен, и я хочу, чтобы вы твердо себе усвоили: я не жалею… хм… о том, что совершил. Ни о чем не жалею. Это была опасная, ядовитая тварь, хотя о мертвых и принято nil nisi bonum, дурного не говорить. Но смерть не превратит дьявола в ангела. – Помолчав, он продолжил: – И прошу вас, забудьте обо всем раз и навсегда. Ваша мать – на редкость разумная женщина, вот и берите с нее пример. А меня жалеть незачем. Мне… неприятна жалость, понимаете? То, что я сделал… Я в высшей степени удовлетворен тем, что я сделал. Видите ли, жизнь ничего для меня не значит… Господи, да не смотрите вы так на меня! Улыбнитесь, черт возьми, улыбнитесь!

Фелисити сквозь слезы одарила его улыбкой.

– Я… не хочу, чтобы вас повесили… – выдохнула она.

Мистер Тодхантер хмыкнул.

– Так ведь еще не повесили! И потом, мне говорили, это совсем не больно. Уверен, не более неприятно, чем моя нынешняя хворь. Любопытно, кстати, будет сравнить… Да взбодритесь же, милая! – взмолился мистер Тодхантер. – Все мы рано или поздно умрем. Я так вообще должен был скончаться еще с месяц назад.

– Я подписала петицию о вашем помиловании, – утирая слезы, прошептала Фелисити. Несмотря на все обвинения в фашизме, адресованные мистеру Тодхантеру, достойное его поведение растопило сердца великодушных британцев. Возникло и быстро крепло движение, сторонники которого предлагали отменить казнь и просто держать в тюрьме, пока он сам не умрет.

Мистер Тодхантер нахмурился. Он знал об этом движении и не одобрял его. По его мнению, эта затея была на руку министерству внутренних дел, готовому воспользоваться любым предлогом, лишь бы оставить Палмера за решеткой – так, на всякий случай.

– Я бы предпочел, чтобы вы не вмешивались в мои дела, – со строгостью выговорил мистер Тодхантер.

– Но я в них уже вмешана! – вскричала Фелисити. – Как и все мы! И это я во всем виновата. Если бы не я, вам не пришлось бы…

– Бёрчман! – рявкнул мистер Тодхантер. – Окажите любезность, выведите ее!

– Нет! – выкрикнула Фелисити и вцепилась в стол.

– Вы нарушили обещание, – заявил мистер Тодхантер.

– Это выше моих сил… – всхлипнула девушка.

– Вздор! Научитесь держать себя в руках. Вы же актриса, верно? Вот и играйте. Думаете, мне приятно видеть в камере рыдающих посетительниц?

Фелисити уставилась на него так, словно эта мысль показалась ей основательной.

– Вот так-то лучше, – усмехнулся мистер Тодхантер. – А теперь будьте умницей, отправляйтесь домой. Рад был вас повидать, но сцены мне ни к чему. Малейшая встряска, и… м-да.

Фелисити повернулась к надзирателю, который показался ей подобрее.

– Можно мне поцеловать его на прощание? – шепотом спросила она.

– К сожалению, нет, мисс. Близко подходить к заключенному запрещено, – сказал Бёрчман с искренним сожалением, что отказывает подопечному в поцелуе очаровательной девушки.

Однако мистер Тодхантер, который вовсе не желал, чтобы его целовали, поспешил развить этот аргумент:

– Ни в коем случае! А если вы передадите мне яд? На этот счет существуют строжайшие правила. Обойдемся-ка лучше воздушным поцелуем. Вот так. Ну, прощайте, моя дорогая! Я рад, что пьеса имеет успех. Да и, сказать по правде, вообще рад, что смог услужить вам… и, пожалуй, хм, не только в этом. Да… Ну, прощайте!

Фелисити смотрела на него, безмолвно шевеля губами. Затем, зажав рот ладонью, она бросилась к двери. Фокс вскочил, чтобы вывести ее наружу.

– Слава Богу, все позади… – вытирая мокрый лоб, выдохнул мистер Тодхантер.