Текст книги "Сталинград"

Завершив разгром советских войск под Уманью, моторизованные части группы армий Рундштедта двинулись дальше, обходя Киев с юга. После этого 1-й танковый корпус резко повернул на север, соединяясь с дивизиями Гудериана, чей резкий бросок из центра фронта на юг застал командование Красной армии врасплох. Угроза окружения стала очевидной, однако Сталин отказался оставить Киев. Передумал он только тогда, когда было уже слишком поздно. 21 сентября операция по окружению Киева завершилась. Немцы взяли в плен еще 665 000 солдат и офицеров. Гитлер назвал это величайшим сражением в мировой истории.[69]69
  См.: Sommerfeldt. Р. 95–96.


[Закрыть] Начальник Генерального штаба вермахта Гальдер, напротив, посчитал сражение под Киевом фатальной стратегической ошибкой восточной кампании. Подобно Гудериану, он полагал, что все силы нужно было бросить на Москву.

Продвигающиеся вперед захватчики, прорывая одну линию обороны за другой, испытывали противоречивые чувства. Они смотрели на своего коммунистического врага, который сражался до конца, с презрением и страхом. Повсюду валялись груды трупов, потерявших человеческий облик, полуобугленных, в одежде, изодранной в клочья разрывами снарядов. «Всмотритесь в этих мертвецов, мертвых татар, мертвых русских, – написал один немецкий журналист, прикомандированный к армии, наступавшей на Украине. – Это новые трупы, абсолютно свежие. Только что выпущенные великим заводом под названием “Пятилетка”. Они все одинаковые. Сошли с конвейера. Они олицетворяют собой новую расу, крепкую расу, эти трупы рабочих, погибших во время производственной катастрофы».[70]70
  Malaparte. Р. 61.


[Закрыть] Однако каким бы живописным ни виделось сие сравнение, было большой ошибкой считать погибших красноармейцев и их командиров просто роботами, порожденными коммунистической системой. Это были останки тех, кто поднялся на новый уровень патриотизма, любви к своей Родине.

Глава 4
Высокомерие Гитлера: отложенное наступление на Москву

«Бескрайние просторы России угнетают нас»,[71]71
  Письмо от 12 августа 1941 года. Цит. по: Messenger. Р. 150.


[Закрыть] – писал фельдмаршал фон Рундштедт жене сразу после того, как его войска завершили разгром окруженных советских войск под Уманью. Настроение немецких военачальников начинало меняться – самовосхваление сменялось беспокойством. Они уже завоевали огромную территорию, однако горизонт оставался все так же далеко. Красная армия потеряла больше 2 000 000 солдат и офицеров, но на фронт прибывали все новые советские дивизии. «В самом начале войны, – записал в своем дневнике 11 августа генерал Гальдер, – мы оценивали силы неприятеля примерно в 200 дивизий. К настоящему времени мы их уже насчитали 360». Дверь была выбита, однако здание и не думало рушиться.

К середине июля первоначальный импульс вермахта, в том его смысле, как понимает это слово физика, был утерян. У немецкой армии просто не хватило сил одновременно вести наступления в трех направлениях. Потери личного состава оказались выше ожидаемых – к концу августа свыше 400 000 человек. Потери боевой техники также значительно превысили прогнозируемые. Кроме того, она часто выходила из строя. Двигатели засорялись песком и пылью, а запасных частей не хватало. Снабжать армию оказалось очень трудно. Железнодорожные пути в России имели более широкую колею, чем в Европе, поэтому составам при пересечении границы приходилось менять колесные пары, что существенно замедляло движение, а вместо обозначенных на картах шоссе наступающие войска находили грунтовые дороги, которые после одного короткого летнего ливня превращались в непроходимую липкую грязь. В болотистых местностях германским частям приходилось мостить путь стволами деревьев. Чем дальше продвигался в глубь России вермахт, тем труднее становилось подвозить боеприпасы, медикаменты и прочее. Неудержимо несущимся вперед танковым колоннам часто приходилось останавливаться из-за нехватки горючего.

Пехотные дивизии, составлявшие основу армии, проходили до 70 километров в день.[72]72
  См.: фон Бисмарк, неопубликованная рукопись.


[Закрыть] Впрочем, гораздо чаще дневной переход ограничивался вдвое меньшим расстоянием. В сапогах, по летнему солнцепеку… Немецкий Landser, или пехотинец, нес на себе около 20 килограммов снаряжения, в том числе стальную каску, оружие – огнестрельное и холодное, саперную лопатку. В его брезентовом ранце лежали миска, комбинированная ложка-вилка из алюминия, фляга, полевая плитка, принадлежности для чистки и смазки оружия, комплект чистого белья, колышки и стойки для палатки, аптечка первой медицинской помощи, иголка с ниткой, бритвенные принадлежности, мыло и презервативы, хотя вступать в интимные отношения с жительницами оккупированных территорий официально было запрещено.

Пехотинцы так уставали, шагая вперед с полной выкладкой, что многие засыпали прямо на марше. Даже бойцы танковых частей валились с ног от усталости. Приведя в порядок свои боевые машины – самой трудоемкой работой был ремонт гусениц – и прочистив пушки, они споласкивались водой из брезентовых ведер, тщетно пытаясь смыть с рук въевшиеся грязь и машинное масло. Затем танкисты брились, уставившись заплывшими от бессонницы глазами в зеркало, закрепленное на пулемете. Пехотинцы называли танкистов die Schwarze, «черные» – на тех действительно были черные комбинезоны, а военные корреспонденты высокопарно именовали рыцарями современной войны,[73]73
  См.: Podewils. Р. 32.


[Закрыть] однако их задыхающиеся от пыли «железные кони» то и дело ломались.

Трудности, с которыми приходилось сталкиваться немецким войскам, приводили к тому, что военачальники все чаще ссорились друг с другом. Большинство – и тут громче всех звучал голос Гейнца Гудериана – были недовольны решением Гитлера перебросить часть сил на юг. Они утверждали, что Москва не только является столицей Советского Союза, это также крупнейший транспортный узел и центр оборонной промышленности. Наступление на Москву приведет к полному уничтожению уцелевших советских армий. Однако фюрер удержал своих генералов в узде, сыграв на их соперничестве и разногласиях. Кроме того, он заявил, что те ничего не смыслят в экономических вопросах. Прибалтику и Ленинград нужно было захватить, чтобы обезопасить имеющие большое значение торговые отношения со Швецией, а сельское хозяйство Украины жизненно необходимо Германии. Но не было ли стремление Гитлера избежать прямой дороги на Москву отчасти вызвано суеверным нежеланием идти по пути Наполеона?

Группа армий «Центр», в конце июля захватив Смоленск и окружив оборонявшиеся советские армии, получила приказ остановиться. Большая часть танковой группы Гота была переброшена на север усилить наступления на Ленинград, в то время как Panzerarmee Guderian (танковая армия «Гудериан», этим новым названием Гитлер в свойственном ему духе попытался успокоить недовольного, но весьма опытного генерала) развернулась на юг, чтобы стать «верхней челюстью» великого окружения под Киевом.

В начале сентября Гитлер снова изменил свою точку зрения. В конце концов он согласился на проведение операции «Тайфун» – наступлении на Москву, однако время было упущено, поскольку танковые дивизии Гота завязли в боях на подступах к Ленинграду. Силы для операции «Тайфун» собрали только в самом конце сентября. Москва находилась всего в 350 километрах от линии, на которой остановилась группа армий «Центр», но скоро могла начаться осенняя распутица, а затем и холода. Когда генерал Фридрих Паулюс, один из разработчиков плана «Барбаросса» под началом Гальдера, поднял вопрос о ведении боевых действий в условиях зимы, фюрер пришел в бешенство и запретил ему впредь затрагивать эту тему.

Гитлер в «Вольфшанце» – своей главной ставке и командном комплексе верховного командования вооруженными силами Германии недалеко от Растенбурга в Восточной Пруссии – подолгу рассматривал оперативные карты, на которых были показаны огромные территории, номинально занятые его войсками. Фантазеру, обладающему абсолютной властью в стране, имевшей самую боеспособную армию в мире, это зрелище гарантировало ощущение непобедимости. У этого кабинетного стратега никогда не было способностей настоящего полководца, и он никогда не принимал во внимание практические вопросы. В ходе молниеносных кампаний в Польше, Скандинавии, Франции и на Балканах изредка возникали трудности со снабжением, однако это ни разу не стало неразрешимой проблемой. Однако в России снабжению суждено было оказаться таким же решающим фактором, как огневая мощь, численность войск, их маневренность и боевой дух. Фундаментальная безответственность Гитлера – любопытный с точки зрения психологии вызов судьбе – проявилась в том, что он затеял самое амбициозное вторжение в истории, не потрудившись перестроить экономику и промышленность Германии для полномасштабной войны. Сегодня, оглядываясь назад, ясно, что это был скорее импульсивный порыв азартного игрока, подсознательно стремившегося повысить свои активы. И страшные последствия такого порыва для миллионов людей, похоже, только подкрепляли манию величия вождя нацистов.

Под командованием фельдмаршала фон Бока было 1 500 000 человек, но его танковые дивизии обессилели вследствие нехватки новых боевых машин и запасных частей. На совещании командиров накануне начала наступления фон Бок назвал крайним сроком захвата советской столицы 7 ноября – годовщину Октябрьской революции. Честолюбивый фельдмаршал хотел снискать себе славу покорителя Москвы.

Однако в Ставке Верховного главнокомандования немецкого наступления на Москву ждали с тех самых пор, как в середине августа группа армий «Центр» остановилась. Сталин назначил генерала Еременко командующим вновь организованным Брянским фронтом, а два других фронта – Западный и Резервный – должны были оборонять подступы к столице. И все-таки, несмотря на эти приготовления, войска Еременко оказались застигнуты врасплох. Рано утром 30 сентября танковые Swerpunkte[74]74
  Ударные отряды (нем.).


[Закрыть] Гудериана в осеннем тумане обрушились на его левый фланг. Вскоре выглянуло солнце, сделав теплый, ясный день идеальным для наступления. В воздухе немцам было некого бояться. К этому времени на европейской части страны у Красной армии оставалось меньше пяти процентов авиации.

В первые дни октября наступление развивалось для немцев очень успешно. При поддержке 2-го воздушного флота фельдмаршала Кессельринга танковые группы быстро продвигались вперед. Еременко попросил у ставки разрешения отвести войска, но не получил его. 3 октября ударные части Гудериана вышли к Орлу – городу, находившемуся в 200 километрах в глубине линии обороны Брянского фронта. Эффект был ошеломляющий. Немецкие танки мчались по улицам, обгоняя трамваи, а прохожие махали им руками, принимая за своих… У Красной армии даже не было времени, чтобы заминировать и взорвать важные оборонные заводы. 6 октября около полудня Еременко вместе со своим штабом едва не попал в плен к немцам – в расположение его командного пункта прорвались вражеские танки. Все линии снабжения были перерезаны. В хаосе следующих дней маршал Буденный, командующий Резервным фронтом, даже потерял свой штаб, а Еременко, получившего ранение в ногу, пришлось вывозить по воздуху.

В Кремле сначала словно не понимали масштабы угрозы. 5 октября поступило донесение: летчик-истребитель видел, что колонна немецких танков длиной больше 10 километров быстро двигается по шоссе к Юхнову, расположенному всего в 150 километрах от Москвы. Но даже после того как второй летчик, посланный на разведку, подтвердил эти сведения, Сталин по-прежнему отказывался верить. Был отправлен третий самолет. Пилот еще раз подтвердил продвижение немецких танков. И это не удержало Берию от желания арестовать летчиков за паникерство, но в конце концов страшное известие все-таки взбудоражило кремлевское руководство.

Сталин созвал чрезвычайное заседание Государственного Комитета Обороны. Он также велел генералу Жукову, решительными и жесткими мерами сумевшему организовать оборону Ленинграда, немедленно вылететь обратно в столицу. Жуков своими глазами увидел царящий на фронте хаос… Сталин приказал ему собрать уцелевшие войска в новый фронт. Все имевшиеся в распоряжении части были брошены на передовую, чтобы сдержать продвижение немцев до тех пор, пока не подойдут резервы ставки. Над Москвой нависла реальная угроза. Свыше 100 000 человек были мобилизованы в народное ополчение, и четверть миллиона мирных жителей, в основном женщины, отправились копать противотанковые рвы.

В ночь на 6 октября выпал первый снег, который быстро растаял, превратив на 24 часа дороги в потоки жидкой грязи. Танковым группам фон Бока все-таки удалось окружить советские войска в двух больших «котлах» – один непосредственно под Брянском, другой под Вязьмой, на дороге, ведущей прямо на Москву. Немцы объявили, что окружили больше 665 000 солдат и офицеров Красной армии и уничтожили или захватили 1242 танка – больше, чем насчитывалось во всех трех танковых группах фон Бока.

«Какое великое удовлетворение для вас видеть такое прекрасное воплощение в жизнь ваших планов!»[75]75
  Письмо от 11 октября 1941 года. Приводится у Paulus. Р. 144.


[Закрыть] – написал фельдмаршал фон Рейхенау генералу Паулюсу, своему бывшему начальнику штаба, которому вскоре предстояло сменить его в должности командующего 6-й армией. Однако советские части, даже полностью окруженные, продолжали сражаться почти до конца месяца. «Мы ведем бои за каждый укрепленный пункт, – услышал Паулюс от командира одной из своих дивизий. – Частенько русских не удается выкурить даже огнеметами, так что приходится взрывать все».[76]76
  Письмо генерал-лейтенанта Химера. Приводится у Paulus. Р. 143.


[Закрыть]

В этих боях немецким танкистам также пришлось столкнуться с новым необычным видом «оружия». Это были собаки со странными сумками на спине. Из сумок торчали короткие палки. Сначала танкисты думали, что это собаки-санитары, но они ошиблись. Животные несли на себе заряды взрывчатки или противотанковые мины. «Собаки-мины», выдрессированные по принципу физиолога Павлова, были обучены забираться за кормом под большие машины. Палка, задев за днище, вызывала срабатывание взрывного устройства. Большинство собак оказывалось расстреляно до того, как им удавалось добраться до «корма», но эта зловещая тактика очень нервировала немецких танкистов.

И все-таки худшим врагом вермахта становилась быстро ухудшающаяся погода. Сезон осенних дождей и распутицы начался еще до середины октября. Немецким грузовикам, подвозившим боеприпасы и продовольствие, нередко не удавалось добираться до наступающих войск, поэтому пришлось реквизировать в радиусе сотен километров panje повозки (словом panje нацисты презрительно называли сначала польских, а затем и русских крестьян), телеги, запряженные одной лошадью. В некоторых местах, где не хватало деревьев, чтобы мостить дороги, вместо них использовали трупы русских солдат. Немецкие пехотинцы нередко теряли сапоги, завязнув в грязи по колено. Мотоциклистам то и дело приходилось слезать с мотоциклов и толкать их вручную. Командиры, у которых не было недостатка в подчиненных, чтобы вытащить их машины из любой грязи, сокрушались, что им приходится воевать в таких условиях. И все боялись морозов, которые должны были ударить в самое ближайшее время. Немцы понимали, что время работает против них.

Наступающие германские части сражались умело и храбро. 14 октября 10-я танковая дивизия и дивизия СС «Рейх» вышли на историческое Бородинское поле, покрытое пашнями и березовыми рощами. Они находились всего в 110 километрах от западной окраины Москвы. В тот же день в 160 километрах к северо-западу от столицы 1-я танковая дивизия захватила город Калинин, мосты через Волгу и перерезала железную дорогу Ленинград—Москва. Тем временем на юге танки Гудериана пронеслись мимо Тулы, угрожая советской столице с юга.

Этот тройной удар на Москву поверг Кремль в панику. Вечером 15 октября иностранным посольствам было предложено готовиться к эвакуации в Куйбышев. Берия также начал эвакуацию своего ведомства. Сотрудники НКВД забрали с собой некоторых заключенных, в числе которых были и военачальники, так нужные сейчас на фронте, однако их по-прежнему жестоко пытали, выбивая абсурдные признания. В подвалах Лубянки расстреляли 300 человек… Однако в конце месяца Сталин приказал главе НКВД остановить то, что сам Берия называл «мясорубкой». Советский вождь был готов и дальше расстреливать «трусов и предателей», но на какое-то время его перестали интересовать вымышленные Берией заговоры. Сталин даже назвал их вздором.[77]77
  Приводится у Волкогонова.


[Закрыть]

Он хотел знать, что на самом деле происходит на фронтах, и тем не менее тех, кто осмеливался докладывать правду, обвиняли в паникерстве. Советскому вождю становилось все труднее скрывать свою тревогу. Он опасался, что Ленинград падет, и главной его заботой стало выведение оттуда войск, чтобы они помогли спасти Москву. Муки голодающих жителей окруженного города волновали Сталина не больше, чем Гитлера.

В то время прошло лишь одно обнадеживающее известие. Дивизии Красной армии, размещенные на маньчжурской границе, начали прибывать под Москву. На самом деле два первых сибирских стрелковых полка вступили в бой с дивизией СС «Рейх» под Бородином, но в целом потребовалось несколько недель, чтобы перебросить основную массу подкреплений с Дальнего Востока по единственной железной дороге – Транссибирской магистрали. Советский резидент в Токио Рихард Зорге сообщил, что японцы собираются нанести удар не по СССР, а на юге, в Тихом океане, то есть по США. И хотя Сталин не до конца доверял Зорге, его донесение подтвердилось данными радиоперехватов.

Утром 16 октября Алексей Косыгин, заместитель председателя Совнаркома, пришел на работу и обнаружил, что в здании никого нет. Двери были открыты, ветер гонял по коридорам разбросанные бумаги, в пустых кабинетах трезвонили телефоны. Косыгин, догадавшись, что звонившие хотят узнать, правда ли, что правительство покинуло столицу, бегал от аппарата к аппарату, стараясь ответить всем. Даже когда он успевал снять трубку, на другом конце линии была тишина. Только один ответственный сотрудник осмелился назвать себя. Он прямо спросил у Косыгина, оставят ли Москву.

На чрезвычайном совещании в Кремле 17 октября с участием Сталина, Молотова, Маленкова, Берии и Щербакова, нового начальника Главного политического управления Красной армии, обсуждались планы минирования заводов, мостов, железных дорог и даже гордости Сталина – московского метро. Никаких объявлений об эвакуации оставшихся министерств в Куйбышев не было сделано, однако известия распространились с поразительной быстротой, несмотря на то что за пораженческие настроения грозило жестокое наказание. Пошли слухи о том, что в Кремле якобы произошел переворот и Сталина арестовали, что немецкие парашютисты высадились на Красной площади, что в столицу проникло множество вражеских диверсантов, переодетых в советскую военную форму.

Советский вождь собирался покинуть Москву, но передумал. Об этом решении объявил по Московскому радио Александр Щербаков – человек «с бесстрастным лицом Будды, с толстыми линзами очков в роговой оправе на крошечном курносом носу-пуговке, в простом френче военного покроя с единственной наградой – орденом Ленина».[78]78
  Werth. The Year of Stalingrad. Р. 104.


[Закрыть]

19 октября в столице объявили осадное положение. Для поддержания порядка Берия ввел в город несколько полков НКВД. «Паникеров» расстреливали вместе с мародерами и даже пьяными. В сознании людей был только один способ понять, сдадут ли врагу Москву. «Состоится ли на Красной площади парад в ознаменование годовщины Октябрьской революции?»[79]79
  Улько, беседа, 22 ноября 1995 года.


[Закрыть] Жители столицы сами дали себе ответ, не дожидаясь, пока к ним обратятся вожди. Подобно тому, как это случилось во время обороны Мадрида за пять лет до этого, общее настроение внезапно изменилось – массовая паника ушла и окрепла всеобщая решимость во что бы то ни стало отстоять город.

Сталин, обладавший сверхъестественным чутьем, тоже понял символическое значение парада на Красной площади, пусть даже саркофаг с телом Ленина уже был вывезен из Мавзолея в более безопасное место. Молотов и Берия сначала посчитали это решение безумным, поскольку центр Москвы находился в пределах досягаемости бомбардировщиков люфтваффе, однако Сталин приказал сосредоточить вокруг столицы все имевшиеся в наличии зенитные батареи. Хитрый старый мастер постановки политических спектаклей решил повторить самую психологически сильную сцену из трагедии под названием «оборона Мадрида», когда 9 ноября 1936 года первая интернациональная бригада иностранных добровольцев прошла торжественным маршем по Гран-виа под восторженные, но ошибочные крики: «Vivos los rusos!»[80]80
  Да здравствуют русские! (исп.)


[Закрыть] Добровольцы промаршировали через город и на западной окраине встретились лицом к лицу с мятежниками из Африканского корпуса генерала Франко. Сталин решил, что в Москве подкрепления для армий Жукова пройдут по Красной площади мимо Мавзолея Ленина и отправятся прямо на передовую. Он понимал, что кадры кинохроники и фотографии, сделанные во время парада, увидят во всем мире. А еще Сталин ответил на заявления Гитлера. «Что ж, если немцы хотят войну на уничтожение, – сказал он в конце своей речи, – то они ее получат!»[81]81
  На самом деле это слова из доклада Сталина на торжественном заседании Московского городского совета депутатов трудящихся, посвященном 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, которое состоялось вечером 6 ноября на станции метро «Маяковская». – Примеч. перев.


[Закрыть]

К этому времени погода уже сильно осложняла действия вермахта. Плохая видимость мешала эффективному использованию «летающей артиллерии» – люфтваффе. Армия фельдмаршала фон Бока, вынужденная в конце октября остановиться, чтобы дождаться пополнения и боеприпасов, была полна решимости прикончить врага до наступления настоящей зимы.

Во второй половине ноября бои шли непрерывно. С обеих сторон в полках оставалась в строю лишь малая доля личного состава. Гудериану, встретившему южнее Москвы, под Тулой, упорное сопротивление, пришлось отклониться еще дальше вправо. На левом фланге танки Гота напирали вперед, стремясь перерезать канал Москва—Волга. Тем не менее с одной из точек севернее советской столицы немцы видели в бинокли вспышки выстрелов зенитных батарей, расположенных вокруг Кремля. Жуков приказал Рокоссовскому остатками его 16-й армии удерживать фронт под деревней Крюково. «Дальнейший отход назад невозможен»,[82]82
  Цит. по: Erickson. The Road to Stalingrad. P. 258.


[Закрыть] – подчеркнул он в своем приказе от 25 ноября. Рокоссовский и без этого понимал, насколько серьезно положение.

Советские войска оборонялись настолько упорно, что продвижение обескровленных немецких дивизий вперед замедлилось, а затем и вовсе прекратилось. В конце ноября фельдмаршал фон Клюге в последней отчаянной попытке бросил на Москву мощные силы по прямой дороге, Минскому шоссе, по которому когда-то входила в русскую столицу армия Наполеона. Немцам удалось прорвать оборону, однако леденящий холод и самоотверженное сопротивление советских полков не позволили им развить успех.

Гудериан и фон Клюге начали по собственной инициативе отводить назад свои наиболее выдвинувшиеся вперед части. Штаб Гудериана стоял в Ясной Поляне. Родоначальник танкостроения в Германии и танкового рода войск в мире принимал решения, сидя в Доме-музее Льва Толстого. Он видел за окном запорошенную снегом могилу великого русского писателя… Немецкие военачальники с тревогой думали о том, что будет дальше на всем центральном участке фронта. Особенно уязвимыми были два выступа по обе стороны от Москвы, глубоко вклинившиеся в оборону советских войск, однако отчаянное положение противостоящих им частей Красной армии и отсутствие подкреплений убедили командование вермахта в том, что противник полностью выдохся и обессилел. Они даже представить себе не могли, что советское руководство сосредоточило под Москвой, на некотором удалении от линии фронта, свежие армии.

Зима ударила в полную силу, со снегопадами, пронизывающими ветрами и морозами до минус 20 градусов по Цельсию. Двигатели немецких танков застыли намертво. На передовой измученные пехотинцы копали блиндажи, чтобы укрываться в них не столько от обстрелов, сколько от холода. Земля промерзла так глубоко, что, прежде чем начинать ее рыть, сначала приходилось разводить большие костры. Штабы и тыловые части размещались в деревенских избах, а русских крестьян выгоняли на улицу.

Упорное нежелание Гитлера подготовиться к зимней кампании привело к тому, что теперь его солдаты оказались в чрезвычайно сложном положении. «Многие солдаты ходят, обмотав ноги бумагой, и катастрофически не хватает перчаток»,[83]83
  Gen. d. Pz. Tr. Rudolf Schmidt, 39-й тк, 13 ноября 1941 года. Цит. по: Paulus.


[Закрыть] – докладывал командир танкового корпуса генералу Паулюсу. Если не брать в расчет стальные каски, во многих немецких пехотинцах и артиллеристах трудно было узнать военнослужащих вермахта. Их сапоги, подбитые гвоздями, не спасали от обморожения, поэтому немцы отбирали обувь, как и одежду, у пленных и гражданского населения.

В ходе операции «Тайфун» Красная армия понесла огромные потери, но вермахт, человеческие ресурсы которого были меньше, заплатил более высокую цену – он потерял своих самых опытных солдат и офицеров. «Это уже не прежняя наша дивизия, – записал в своем дневнике капеллан 18-й танковой дивизии. – Вокруг меня новые лица. Когда кто-то кого-нибудь спрашивает, всегда слышен один и тот же ответ: убит или ранен».[84]84
  Цит. по: Bartov. Hitler’s Army. Р. 114.


[Закрыть]

В начале декабря фельдмаршал фон Бок вынужден был признать, что больше не осталось никакой надежды на стратегический успех. Его армии обескровлены, а обмороженных (к Рождеству их оказалось не менее 100 000) уже больше, чем раненых. Оставалось уповать на то, что Красная армия тоже не сможет вести активные боевые действия, но эти надежды внезапно разбились вдребезги, как раз тогда, когда температура опустилась до минус 25 градусов.

Сибирские дивизии, в составе которых имелись батальоны лыжников, стали лишь частью сил контрнаступления, в обстановке полной секретности подготовленного ставкой. На аэродромах к востоку от Москвы стояли эскадрильи, переброшенные с Дальнего Востока. Около 1700 танков, в основном маневренных Т-34, чьи необычайно широкие гусеницы справлялись со снегом и льдом гораздо лучше гусениц немецких танков, также были готовы идти в бой. Многие, хотя далеко не все красноармейцы были подготовлены к боевым действиям в условиях зимы – экипированы в меховые полушубки и белые маскхалаты. Головы бойцов согревали теплые ушанки, на ногах у них были валенки. Горючее и смазка для орудия и механизмов не замерзали даже при очень низких температурах.

5 декабря Калининский фронт под командованием генерала Конева атаковал внешний край северного выступа немецких войск. Залпы гвардейских реактивных минометов – знаменитых «катюш», прозванных немецкими солдатами сталинскими орга́нами, стали зловещими вестниками грядущего разгрома германских войск. Утром следующего дня Жуков бросил на внутренний край выступа 1-ю ударную армию, 16-ю армию Рокоссовского и еще две армии. Южнее Москвы фланги Гудериана также были атакованы с разных направлений. Через три дня его растянутые линии коммуникаций оказались под угрозой. В центре непрерывные атаки советских войск не позволили фельдмаршалу фон Клюге перебросить соединения своей 4-й армии на помощь флангам.

Впервые с начала войны Красная армия получила преимущество в воздухе. Авиационные полки, базирующиеся на аэродромах за Москвой, оберегали свои самолеты от морозов, в то время как машинам ослабленного люфтваффе, взлетающим с подготовленных наспех полевых взлетно-посадочных полос, приходилось отогревать каждый истребитель и штурмовик, разводя под двигателями костры. Безусловно, русские испытывали злорадное удовлетворение – колесо фортуны резко повернулось. Они понимали, что для полуобмороженных немецких солдат отступление по заснеженным полям станет жестоким испытанием.

Обычное, классическое, контрнаступление пехоты было дополнено рейдами по немецким тылам. Все это вызывало панику и приводило к хаосу. Партизанские отряды, организованные офицерами НКВД, заброшенными во вражеский тыл, наносили удары из замерзших болот и густых лесов. Сибирские батальоны 1-й ударной армии, специально подготовленные к ведению боевых действий в условиях зимы, внезапно появлялись из вьюги. Предупредить немцев мог только скрип лыж по насту. Кавалерийские дивизии Красной армии на маленьких, но выносливых лошадях также совершали глубокие рейды в тыл. Эскадроны и целые полки оказывались чуть ли не в 35 километрах за линией фронта и со страшными криками рубили саблями артиллерийские расчеты и солдат тыловых служб.

Очень скоро стало ясно, что советское командование намерено окружить противника. Чтобы избежать этого, части фон Бока вынуждены были стремительно отходить назад. За 10 дней они отступили на 150 километров. Москва была спасена. Немецкие войска, не подготовленные к войне зимой и не имевшие для этого никакого снаряжения, теперь обрекались на страдания в чистом поле.

В мире тем временем происходили и другие важные события. 7 декабря, на следующий день после начала общего контрнаступления под Москвой, японцы нанесли внезапный удар по Пёрл-Харбору. Четыре дня спустя Гитлер сообщил депутатам рейхстага, собравшимся в здании Берлинской оперы, о том, что Германия объявила войну Соединенным Штатам Америки.

Сталин торжествовал. Ко второй неделе декабря он решил, что немецкие войска находятся на грани полного краха. Донесения об отступлении по всему центральному участку фронта вместе с фотографиями брошенных орудий, лошадиных остовов, занесенных снегом трупов замерзших немецких пехотинцев действительно наводили на мысли о повторении 1812 года. К тому же в немецких тылах царила паника. Машины и техника вспомогательных подразделений в суровых погодных условиях то и дело выходили из строя, а сами они подвергались внезапным атакам, хотя и находились далеко от передовой. В сердцах немцев поселился постоянный страх перед этой варварской страной. Они все больше и больше тосковали о доме.

Одержимый стремлением максимально развить успех, Сталин повторил ошибку Гитлера. Советский вождь решил, что его воля безгранична, и полностью забыл о реалиях: недостаточном количестве боеприпасов, плохом транспортном сообщении и измотанности войск. Он смотрел на огромную оперативную карту, висящую на стене в ставке, предвкушал победу и требовал продолжать наступление на войска группы армии «Центр». 5 января 1942 года Сталин изложил свой план общего наступления на совместном заседании ставки и Государственного Комитета Обороны. Он хотел провести крупную наступательную операцию на севере, чтобы прорвать блокаду Ленинграда, и также на юге – надо вернуть потерянные территории на Украине и в Крыму. Этот замысел с энтузиазмом поддержал маршал Тимошенко. Жуков и другие военачальники выступали против, предостерегая от недооценки возможностей противника, однако их возражения не были услышаны.

Фюрер, у которого из головы также не выходил 1812 год, один за другим подписывал приказы, запрещающие отступать. Гитлер был убежден в том, что, если его солдаты продержатся зиму, они тем самым разорвут историческое проклятие, висящее над всеми, кто вторгается в Россию.