Текст книги "Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней"

А в Англии Клементина продолжала кампанию в поддержку политической репутации мужа. Но пока правительство Асквита переживало трудные времена, а память о неудаче Черчилля в Галлиполи была еще свежа и являлась предметом обсуждения в Палате общин, ей приходилось выжидать. Несмотря на беспокойство за жизнь мужа, она советовала Уинстону не спешить с возвращением: «Чтобы действия человека были поистине великими, они должны быть понятны простым людям. Мотивы твоего отъезда на фронт хорошо понятны – мотивы возвращения придется объяснять»[76]76
  Mary Soames (ed.), Winston and Clementine: The Personal Letters of the Churchills (Houghton Mifflin, Boston, p. 198), p. 000.


[Закрыть]. В марте 1917 года во время недельного отпуска Черчилль выступил в Палате общин. Это оказалась полная катастрофа, и положение его стало хуже, чем прежде. Черчилль проигнорировал совет жены и 7 мая вернулся в Лондон, чтобы попытаться восстановить свою пошатнувшуюся репутацию.

На возвращение в кабинет министров у Черчилля ушло почти три года. За это время он сменил множество постов. Война закончилась. Союзники и Германия подписали договор о перемирии. И через четыре дня, 15 ноября 1918 года, у Клементины родился четвертый ребенок, девочка, которую назвали Мэриголд.

Только что переизбранный премьер-министром Дэвид Ллойд Джордж верил в старого друга. В январе 1919 года он назначил его военным министром. В мирное время подобный пост означал, что Черчиллю предстояло заниматься главным образом финансовыми вопросами армии. Он разработал и внедрил десятилетний план, согласно которому все военные расходы должны были рассчитываться исходя из предположения, что Британия в течение ближайших десяти лет не будет вести войн. Эта политика считалась большим успехом. Но это не помешало Черчиллю вести закулисную кампанию: войска союзников, остававшиеся в России, оказывали поддержку белой армии в Гражданской войне. Черчилль полагал большевизм одной из величайших угроз британской демократии. Как пишет Дженкинс, он считал, что воля и оптимизм для стоящей перед ним задачи гораздо важнее наличия необходимых ресурсов[77]77
  Jenkins, Churchill, p. 351.


[Закрыть]. Уинстон строил планы вторжения на север России для захвата Транссибирской железной дороги. План этот привел к полному поражению и еще более укрепил британское общество во мнении, что этому милитаристу доверять не следует.

Даже Ллойд Джордж потерял веру в своего военного министра и в 1921 году перевел его на должность министра по делам колоний. Это был достаточно ответственный пост. Кроме того, весной Уинстон получил возможность вместе с Клементиной отправиться на Ближневосточную конференцию в Каир – светское колониальное мероприятие. В Каире супруги познакомились с самим полковником Т. Э. Лоуренсом (Лоуренсом Аравийским) и путешественницей Гертрудой Белл. Но когда они в апреле вернулись в Лондон, Клементину ожидали трагические известия. Ее брат, Билл Хозьер, человек обаятельный, но азартный игрок, застрелился в парижском отеле. Клемми и Уинстон были очень близки с Биллом, и это известие глубоко поразило супругов. Через несколько месяцев умерла мать Уинстона. После двух столь тяжелых утрат семья погрузилась в глубокий траур. И на этом несчастья Черчиллей не кончились. Клементине сообщили, что ее младшая дочь, Мэриголд, тяжело больна. У нее диагностировали острое заражение крови.

Супруги поспешили к дочери. Они сидели у ее постели всю ночь. Вечером 22 августа Мэриголд оставалась в сознании довольно долго и попросила мать, чтобы та спела ей ее любимую песенку «Пузыри». Клемми собрала все свои силы и запела: «Я всегда надуваю пузыри…» Потом Мэриголд взяла ее за руку и сказала: «Не сегодня… допоем завтра». Утром она умерла. Родители были рядом с ней. Позже Уинстон говорил своей дочери Мэри, что Клементина дико кричала, словно зверь, терзаемый смертельной болью[78]78
  Mary Soames, Clementine Churchill (Doubleday, London, 2002), p. 202.


[Закрыть].

Эта боль осталась с ними навсегда, но они редко говорили об этом. Мэри Сомс вспоминала, что ее мать, как истинная аристократка, не давала воли своему горю, но скрывала его в душе и продолжала жить[79]79
  Ibid.


[Закрыть]. Клементина и Уинстон решили немного отдохнуть и в январе 1922 года отправились во Францию, где Клементина обнаружила, что вновь беременна. Спустя год после смерти Мэриголд у Черчиллей родилась Мэри, их пятый и последний ребенок. И в то же время семья приобрела загородный дом в тридцати пяти милях к югу от Лондона – поместье Чартвелл в Кенте.

Дом этот стал самым культовым адресом Черчилля – конечно, после Даунинг-стрит, 10. Надо сказать, что находился он не в лучшем виде, и на его ремонт пришлось потратить целое состояние. Клементине это не нравилось, но она постаралась сделать дом уютным: она знала, как хочется Уинстону иметь собственный загородный дом.

Черчилли никогда еще так не нуждались в безопасной гавани. Коалиция Ллойда Джорджа рушилась на глазах, и в октябре 1922 года премьер-министр вынужден был уйти в отставку. Были назначены всеобщие выборы, но Черчилль слег с аппендицитом и не смог вести кампанию в своем округе Данди. Все закончилось катастрофой: его „пожизненное место“ 1908 года разбилось прямо у него в руках[80]80
  Jenkins, Churchill, p. 375.


[Закрыть].

Супруги решили провести полгода на французской Ривьере, чтобы Уинстон восстановил силы. Уйдя из Адмиралтейства в 1915 году, он начал рисовать. Вновь оставшись без работы, он получил возможность вернуться к любимому хобби. Черчилли вернулись домой летом 1923 года – ремонт Чартвелла вступил в заключительную фазу. Клементина по-прежнему серьезно беспокоилась из-за финансов, но загородная жизнь дарила Уинстону утешение и покой. Он мог писать, рисовать, ему нравилось участвовать в ремонте дома.

Однако Уинстон не был бы Уинстоном, если бы смог надолго отключиться от политики. В 1924 году он вновь принял участие в избирательной кампании. Места от либералов он получить не смог и решил выступить как независимый кандидат. Попытка оказалась безуспешной. Он считал, что либералы и консерваторы должны объединиться, а не выступать друг против друга. В апреле того же года он с удивлением узнал, что консерваторы хотят пригласить его обратно, предложив место депутата от Эппинга. После недолгих раздумий Черчилль согласился вновь войти в парламент. Консерватором он остался до конца своих дней.

Кампанию свою Уинстон построил на антисоветской программе. Он сурово критиковал лейбористов, которые стремились заключить договор с Советской Россией. Позиция Черчилля нашла отклик в сердцах избирателей, и он победил на выборах с подавляющим большинством. Новый премьер-министр, Стэнли Болдуин, наградил его, сделав министром финансов. Приняв этот пост, Черчилль сказал Болдуину: «Все мои замыслы осуществились. Я получил мантию моего отца. Я буду горд служить вам в этом превосходном кабинете»[81]81
  Gilbert, Churchill: A Life, p. 465.


[Закрыть]. Кабинет действительно был превосходным – кроме того, семья получила возможность поселиться на Даунинг-стрит, 11. Клементина и дети просто обожали этот дом, где прожили четыре с половиной года.

За это время абсолютная уверенность Черчилля в себе не поколебалась ни на йоту, несмотря на множество промахов. Его пребывание на должности министра финансов ознаменовалось рядом сложностей. Фискальная политика привела британскую экономику к рецессии, и в стране стали постоянно вспыхивать забастовки. Еще до прихода к власти правительства Болдуина возникла идея о возвращении к золотому стандарту (Британия отказалась от этого в 1931 году, чтобы остановить стремительное падение курса фунта). Поначалу Черчилль испытывал серьезные сомнения. Он провел тщательные исследования, обращался за советами к коллегам и ученым. Среди них был яркий молодой экономист из Кембриджа, Джон Мейнард Кейнс, который опубликовал памфлет «Экономические последствия деятельности мистера Черчилля». В нем он утверждал, что возвращение к довоенной монетарной системе стало бы катастрофой для экономического роста и занятости в Британии. К сожалению, при полной поддержке консервативной партии и парламентских комитетов, на глазах семьи, наблюдавшей за ним с галереи, в апреле 1925 года Черчилль восстановил золотой стандарт, выступая перед Палатой с речью о бюджете.

Считается, что это было самым неправильным решением правительства Болдуина, а на законе стояло имя Черчилля. Предсказания Кейнса оказались верными: фунт слишком укрепился, что заметно осложнило экспорт, и это оказало пагубное влияние на британскую промышленность, особенно на угледобычу. В разгар всеобщей забастовки 1926 года – единственной всеобщей забастовки Британии – 1,75 миллиона человек прекратили работу. Уинстон решил вывести армию, но по настоянию Болдуина солдаты не получили оружия. В Гайд-парке натянули колючую проволоку, белые воротнички вышли на замену бастующим, чтобы восстановить деятельность ряда служб. Джентльмены с итонскими галстуками работали носильщиками на вокзале Ватерлоо, водили поезда и автобусы, доставляли газеты. Сам Черчилль отправился в доки, пытаясь остановить беспорядки. Уровень насилия, а вместе с ним и страхи, росли. В конце концов профсоюзы отступили, и забастовка через десять дней прекратилась. Однако Черчилля все обвиняли в чрезмерной жесткости.

Всеобщая забастовка надолго сохранилась в воспоминаниях нации. Уровень безработицы был очень высок. На выборах 1929 года консерваторы потеряли большинство. Стэнли Болдуин ушел в отставку, а Черчилль сохранил свое место от Эппинга, но на два года отстранился от собственной партии, поскольку имел совершенно иное мнение по ключевым вопросам.

Уинстон укрылся в Чартвелле и занялся живописью и литературой. Без министерского жалованья и после серьезных финансовых потерь, связанных с крахом Уолл-стрит 1929 года, Черчилли были вынуждены снова скрыться в глуши. Из-за расточительности Уинстона, который не мог обходиться без сигар и шампанского, денег семье хронически не хватало. Изоляция продлилась десять лет. Мэри Сомс вспоминала, что для матери ее муж был «первым, вторым и третьим»[82]82
  Интервью с Мэри Сомс, Daily Telegraph, 16 August 2002.


[Закрыть]. Уинстон решил воплотить в жизнь мечту о сельской идиллии. Не имея ни малейшего представления о сельском хозяйстве, он стал заполнять поля и амбары Чартвелла овцами, свиньями, коровами, курами и утками – и любимыми австралийскими черными лебедями, из-за которых приходилось вести постоянную войну с местными лисами. Красота природы дарила ему вдохновение, и в это время он написал множество картин в стиле импрессионизма.

Политический статус Черчилля значительно понизился, и все же оставались вопросы, в которых он чувствовал себя чрезвычайно компетентным и не собирался позволять окружающим пренебрегать его мнением. В 1931 году таким вопросом стала тема индийского самоуправления.

Теневой кабинет консерваторов Стэнли Болдуина, куда Уинстон более не входил, был собран, чтобы поддержать предложение лейбористов о предоставлении Индии статуса доминиона с дальнейшей возможностью перехода к самоуправлению. Черчилль не занимал видного положения в парламенте, но у него было что сказать по этому вопросу. В декабре 1930 года он несколько раз выступал публично, а в 1931 году высказался в Палате общин. В своей речи он прямо выступил против политики партии, заявив: «В действительности с гандизмом и всем, что он в себе воплощает, раньше или позже придется решительно бороться и сокрушить его. Бессмысленно пытаться укротить тигра, кормя его кошачьим мясом. Чем раньше мы это поймем, тем меньше проблем и несчастий будет у всех, кого это затрагивает»[83]83
  Уинстон С. Черчилль, речь перед Индийским имперским обществом, 12 декабря 1930 года.


[Закрыть]. Хотя Дженкинс пишет, что в этой речи не было ничего, кроме «повторяющейся риторики»[84]84
  Jenkins, Churchill, p. 435.


[Закрыть], Мартин Гилберт считает, что это выступление оказало сильное влияние на консерваторов с задних скамей[85]85
  Gilbert, Churchill: A Life, p. 499.


[Закрыть]. Черчилль опасался, что, как только Индия получит статус доминиона, британскому владычеству будет положен конец: новое индийское правительство постарается как можно быстрее изгнать Британию и британцев из своей страны.

Противоположной точки зрения придерживался вице-король Индии, лорд Ирвин, более известный нам как виконт Эдвард Галифакс. Несмотря на его связи с королем и высшими эшелонами британской аристократии, его взгляды на этот вопрос были поразительно прогрессивными. Ему надоели обязанности вице-короля, и он был убежден, что после долгих лет насилия и гражданского неповиновения статус доминиона для Индии (который уже получили Австралия, Новая Зеландия и Канада) позволит быстрее достичь мирного соглашения. Болдуин поддержал предложение вице-короля. Он заявил в Палате, что его партия считает это «своим долгом» и выполнит, если в будущем вернется к власти. Некогда являвшийся одним из самых либерально мыслящих консерваторов, Черчилль решил выйти из теневого кабинета. Как пишет Рой Дженкинс, индийский вопрос оставался в центре политики Черчилля, истощал его энергию и затянул его в трясину бессильной изоляции на ближайшие три года[86]86
  Jenkins, Churchill, p. 440.


[Закрыть].

Вернувшись в деревню, Черчилль сосредоточился на литературе. Он совершил несколько поездок по Соединенным Штатам с выступлениями и лекциями. Он по-прежнему продолжал выступать в Палате общин по финансовым вопросам и вопросам международной безопасности, но из-за позиции по Индии его считали неприкасаемым. Многие видели в конце Первой мировой войны конец самой Британской империи, но Черчилль, дитя викторианской и эдвардианской эр, хранил непоколебимую верность идее глобального британского присутствия.

Его предсказания касательно индийской независимости, которая приведет к еще большим религиозным конфликтам и чуть ли не к гражданской войне, оказались справедливыми. В результате кровавого раскола между индуистами и мусульманами в 1947 году возникло мусульманское государство Пакистан. Однако эти предсказания основывались не на глубоком понимании природы конфликта: Черчилль не бывал в Индии с 1899 года. Он просто чувствовал, что индийцы к этому не готовы, что их стремление к независимости – акт ужасного самокалечения. Эта ситуация его мучила, и много лет спустя он сказал своему коллеге по кабинету, Лео Эмери: «Я ненавижу индийцев. Это звери, и религия их – зверская»[87]87
  В записи от сентября 1942 года в издании дневников Лео Эмери мы читаем: «Во время моего разговора с Уинстоном он не выдержал и взорвался: „Я ненавижу индийцев. Это звери, и религия их – зверская“». John Barnes and David Nicholson (eds.), The Leo Amery Diaries, vol. II: The Empire at Bay (Hutchinson, London, 1988), p. 832.


[Закрыть].

Но куда больше Индии его беспокоила Германия.

Черчилль считал, что Германия под руководством быстро развивающейся национал-социалистической партии представляет главную угрозу для Британии. И это мнение основывалось на полном понимании фактов. Если текущее состояние индийского общества было Черчиллю неизвестно, то по Германии он много путешествовал и видел повсюду «бесчисленные банды коренастых тевтонских молодчиков, бодро марширующих по улицам и дорогам Германии с горящей в глазах решимостью бороться и страдать за отчизну»[88]88
  Уинстон С. Черчилль, речь перед Палатой общин, Hansard, HC Deb Series 5, 23 November 1932, vol. 272, cc. 73–92.


[Закрыть]. Черчиллю было ясно: из национального желания восстановить утраченную самооценку родится призыв к оружию, а за ним последует и желание возвратить утраченные территории.

В апреле 1933 года Черчилль выступил в Палате общин с длинной и глубокой речью о природе этой угрозы. Он считал, что Германия легко оправилась после Великой войны, и, признавая, что подобная точка зрения непопулярна, предостерегал: «Как только Германия добьется полного военного равенства со своими соседями, ее претензии останутся безответными, а сама она будет пребывать в том же состоянии, в каком мы ее, к несчастью, видим, мы окажемся в опасной близости от возобновления большой европейской войны»[89]89
  Ibid., 13 April 1933, vol. 276, cc. 2786–2800.


[Закрыть]. Союзники обещали, «что она [Германия] станет демократией с парламентскими институтами», но «…все это было позабыто. Мы имеем диктатуру – диктатуру самого мрачного толка. Мы имеем милитаризм и призывы ко всем формам воинственного духа – от восстановления дуэлей в университетах до рекомендаций министра образования шире применять розги в начальных школах. Мы видим воинственные и агрессивные проявления, видим преследования евреев, которые упоминали многие достопочтенные члены парламента и которые отвратительны для каждого, кто считает, что мужчины и женщины имеют право жить в мире, где они родились, и зарабатывать себе на жизнь – и право это гарантировано им законами страны их рождения…»[90]90
  Ibid.


[Закрыть]

Черчилль неустанно предупреждал соотечественников о грозящей им опасности – в парламенте, в газетах, в многочисленных письмах к коллегам. Но лишь однажды ему удалось выступить по радио на ВВС (основатель ВВС, Джон Рит, считал Черчилля экстремистом и сознательно не допускал его на свою радиостанцию). Однако к 1935 году британское правительство решило, что Германия имеет право приступить к перевооружению и восстановлению флота – до 35 % от британского, таким было условие англо-германского морского договора.

Когда в июне 1935 года консерватор Рамси Макдональд из-за болезни отказался от поста премьер-министра, его место занял старый друг Черчилля, Стэнли Болдуин. Но он тоже был ярым сторонником политики умиротворения и следовал курсом предшественника. Пресса уже сообщала о жестокостях нового режима нацистов, и это смущало многих британцев, особенно тех, кто считал, что Германия слишком дорого заплатила за поражение в Первой мировой войне. Однако страхи перед советской угрозой были еще сильнее.

Милитаристские амбиции Гитлера усиливались с каждым днем. В марте 1936 года германские войска вошли в демилитаризованную Рейнскую область в нарушение послевоенных договоров, заключенных в Версале и Локарно. Британцы не обратили внимания на это событие: их более занимал кризис, вызванный отречением Эдуарда VIII, решившего во что бы то ни стало жениться на разведенной американке Уоллис Симпсон. Черчилль, который всегда был сторонником этого романтического союза, вновь выступил против линии правительства и собственной партии. Никто не хотел думать о новой войне и не видел ничего страшного в том, что Германия вернула себе территории, населенные людьми, говорящими на немецком языке.

В последние годы британское правительство начало процесс перевооружения, но страна не собиралась предпринимать никаких военных санкций в ответ на действия Гитлера. Черчилль предупреждал, что если Германию не сдержать, то она очень скоро обратит свой взор на Австрию, Польшу, Чехословакию и Румынию. Он настаивал на том, чтобы Британия значительно ускорила процесс перевооружения. Его общественная поддержка постепенно росла, но Черчилля по-прежнему продолжали считать «ястребом» и поджигателем войны. Когда в мае 1937 года премьер-министром вместо Болдуина стал Невилл Чемберлен, Черчилль вновь оказался вне кабинета министров: эти политики никогда не находили общего языка и не раз вступали в открытый конфликт (самыми последними поводами стали отношения с Германией и кризис отречения).

Хотя Чемберлен начал активно интересоваться внешней политикой, его отношение к Германии не отличалось от позиции Болдуина. А вот министр иностранных дел, Энтони Иден, разделял точку зрения Уинстона. Иден понимал, какую угрозу представляет Германия, и считал, что политика Чемберлена и его мягкое отношение к итальянскому диктатору Бенито Муссолини (после его вторжения в Абиссинию) – это очень серьезная ошибка. В результате Иден отдалился от новой администрации, и дистанция между ними еще более увеличилась, когда с подачи Чемберлена более активно заниматься внешней политикой стал лорд-председатель совета, лорд Галифакс. В октябре 1937 года премьер-министр убедил Галифакса принять приглашение немецкой стороны и встретиться с Гитлером во время поездки в Германию на охоту.

Иден категорически выступал против подобной встречи и чувствовал себя оскорбленным. Он дал Галифаксу строгие инструкции касательно намерений Гитлера, связанных с Австрией, Чехословакией и Польшей. Но у немецкого лидера обнаружился поразительный талант очаровывать британских политиков – в том числе и Галифакса. Из Германии тот вернулся в самом лучшем расположении духа. Галифакс сообщил министрам, что (вопреки советам Идена) воспользовался этой возможностью, чтобы подтвердить Гитлеру, что Британия готова провести переговоры, связанные с захватом немцами территорий в Центральной Европе и восстановлением бывших колоний, которые Германия потеряла по послевоенным мирным договорам. Галифакс утверждал, что Гитлер не имеет никакого желания начинать новую войну, но его слова не убедили Идена. Так он сам лишил себя министерского поста.

20 февраля 1938 года Иден подал в отставку, и Невилл Чемберлен назначил на его место лорда Галифакса. Черчилль был раздавлен. Позже в мемуарах он писал: «…сердце мое упало, и на некоторое время мрачные волны отчаяния захлестнули меня… у меня всегда был прекрасный сон… Однако в ту ночь, 20 февраля 1938 года, сон бежал от меня. С полуночи до рассвета я лежал в постели, охваченный чувством горя и страха. Перед моими глазами стояла одинокая, сильная, молодая фигура, боровшаяся против давних мрачных, ползучих течений самотека и капитуляции, неправильных расчетов и слабых импульсов. Кое в чем я лично действовал бы по-иному, но в тот момент мне казалось, что именно в этом человеке [Идене] воплощены надежды английского народа, надежды великой старой английской нации, которая столько сделала для человечества и которая могла еще столько ему дать. Теперь он ушел. Я следил за тем, как дневной свет медленно вползает в окна, и перед моим мысленным взором вставало видение смерти»[91]91
  Winston S. Churchill, The Second World War, vol. 1: The Gathering Storm (The Folio Society, London, 2000), p. 231.


[Закрыть].

Через два дня Германия аннексировала Австрию. На горизонте замаячила потеря Чехословакии. Черчилль вновь выступил перед Палатой с суровым предостережением. Цена политики умиротворения оказалась слишком высокой: «Я предсказываю, что наступит день, когда в связи с той или иной проблемой нам придется выступить. И я молю Бога, чтобы, когда этот день настанет, мы не обнаружили, что из-за нашей неразумной политики нам придется выступить в одиночестве»[92]92
  Уинстон С. Черчилль, речь перед Палатой общин, Hansard, HC Deb Series 5, 22 February 1938, vol. 332, cc. 235–248.


[Закрыть].

Намерения Гитлера стали совершенно ясны, а страхи Черчилля подтвердились, когда в сентябре 1938 года Невилл Чемберлен отправился в Германию, чтобы представить англо-французское предложение по вопросу Судетской области, одобренное лидерами чехов и судетских немцев. Затея провалилась. Гилберт пишет: «Гитлер, разозленный тем, что судетские немцы готовы принять автономию в границах Чехословакии, подстрекал их к новым требованиям. Когда они отказались… Гитлер публично и весьма резко отклонил предложение»[93]93
  Gilbert, Roots of Appeasement, p. 175.


[Закрыть].

Предсказания Черчилля сбылись, и правительство наконец-то пригласило его назад. Хотя он не был членом кабинета сразу после безуспешной встречи Чемберлена с Гитлером, он все же присутствовал на многих встречах с премьер-министром и министром иностранных дел. Однако его коллеги по парламенту никак не соглашались принимать его советы и признавать, что политика умиротворения потерпела крах.

Чемберлен настаивал на дальнейших переговорах с Гитлером. Он отправился в Мюнхен, чтобы урегулировать проблему. Черчилль умолял Чемберлена сказать Германии, что, если она вторгнется в Чехословакию, мы объявим ей войну[94]94
  Лорд Галифакс о беседе с Черчиллем и Невиллом Чемберленом, CAB 23/95/5.


[Закрыть]. Мольбы его пропали втуне. 30 сентября Чемберлен вернулся. Переговоры продлились чуть больше одного дня. Толпы сторонников ожидали его на аэродроме. Он спустился с самолета, размахивая подписанным листом Мюнхенского соглашения, и радостно объявил ожидавшим его журналистам, что соглашение символизирует желание двух наших народов никогда больше не вступать в войну[95]95
  Chamberlain returns from Munich with Anglo-German agreement, 30 September 1938, BBC National Programme 1938–09-30 (BBC Archive Recording, Feston Airport, Hounslow, West London).


[Закрыть]. Многие понимали, что Чемберлен уступил всем требованиям Гитлера. Когда через четыре дня Палата общин собралась, чтобы обсудить эту проблему, Черчилль выждал подходящего момента – в 17:10 на третий день дебатов, – чтобы произнести сокрушительную сорокапятиминутную речь о событии, произошедшем пятью днями ранее: «Начну я, конечно же, с самой непопулярной и неприятной темы. Я начну с того, что все по мере сил стараются игнорировать или замалчивать, но о чем сейчас нельзя не говорить: во внешней политике мы потерпели полное и безоговорочное поражение… самым большим достижением господина Чемберлена в урегулировании Чехословацкого кризиса и ряда других спорных вопросов стало подписание мирного соглашения, но по сути тем самым наш премьер-министр и его зарубежные коллеги избавили германского диктатора от необходимости воровать куски пирога со стола украдкой – вместо этого они преподнесли ему весь пирог целиком, да еще на блюдечке с голубой каемочкой… Все кончено. Всеми покинутая и окончательно сломленная Чехословакия безмолвно и печально погружается во тьму… Мне особенно невыносима мысль о том, что наша страна невольно подчиняется чужой воле, оказываясь в орбите влияния нацистской Германии. Не менее неприятно и осознание того, что наше существование отныне зависит от прихоти нацистов… Думаю, никто из нас не хочет, чтобы Британия постепенно превратилась в жалкого приспешника нацистской системы, доминирующей в Европе. Не пройдет и пары лет, а быть может, месяцев, как немцы предъявят нам требования, которые мы будем вынуждены выполнить. Эти требования могут быть связаны с притязаниями на наши территории или даже на нашу свободу… Я ни в чем не виню простых британцев: наш преданный и храбрый народ всегда готов любой ценой выполнить свой долг перед родиной… наша нация должна знать правду, суровую правду о серьезных недостатках нашей обороны, о том, что, по сути, мы потерпели поражение, не начав войны, и теперь последствия этого поражения будут долго давать о себе знать, ибо мы пересекли судьбоносный рубеж истории, за которым все былое равновесие сил в Европе оказалось непоправимо нарушено, а в адрес западных демократий прозвучал жуткий приговор: „Ты взвешен на весах и найден очень легким“. Впрочем, не думайте, что это конец. Это лишь начальная точка отсчета. Это первый шаг, первый глоток, первое ощущение горечи во рту от напитка в чаше, испить из которой нам придется сполна, если только неимоверным усилием воли нам не удастся восстановить нравственное здоровье и боевой дух британского народа, чтобы вновь возродиться и встать на защиту своей свободы, как в старые добрые времена»[96]96
  Уинстон С. Черчилль, речь перед Палатой общин, Hansard, HC Deb Series 5, 5 October 1938, vol. 339, cc. 359–374.


[Закрыть].

Не прошло и года, как Германия вторглась в Чехословакию и Польшу. Британия объявила ей войну.

Леденящие душу слова Черчилля не могли не вспомниться архитекторам политики умиротворения в мае 1940 года. Но в тот октябрьский день 1938 года лишь немногие могли предположить, что этот непреклонный человек когда-нибудь спасет Британию.

Пятница, 10 мая 1940

ГЕРМАНИЯ НАЧАЛА ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ ПЛАНА «ГЕЛЬБ».

ЧЕТЫРЕХМИЛЛИОННАЯ АРМИЯ ПРИБЛИЗИЛАСЬ К ГРАНИЦАМ ГОЛЛАНДИИ, БЕЛЬГИИ И ФРАНЦИИ.

МИЛЛИОННАЯ АВИАЦИЯ ГОТОВА К НАЧАЛУ БЛИЦКРИГА.

ПРАВИТЕЛЬСТВО ЧЕМБЕРЛЕНА УХОДИТ В ОТСТАВКУ.