Текст книги "Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней"

3. Падение лидера

День 9 мая 1940 года близился к ночи. Черчилль готовился к колоссальной задаче: ему предстояло возглавить нацию в труднейший момент ее истории. В Адмиралтейство позвонил его сын, Рэндольф, и отец признался ему: «Думаю, завтра я стану премьер-министром»[97]97
  Воспоминания Рэндольфа С. Черчилля, продиктованные в Стуре, Восточный Бергхолт, 13 февраля 1963 года, приводятся в книге Martin Gilbert, The Churchill War Papers, vol. 1: At the Admiralty: September 1939 – May 1940 (Heinemann, London, 1993), p. 1266.


[Закрыть]. На рассвете следующего дня выяснилось, что о спокойной передаче власти можно забыть. Всего через месяц после неудачной норвежской кампании Гитлер снова нанес Европе жестокий удар.

Около половины шестого Черчилля разбудил не традиционный завтрак (обычно на подносе с тостами и яичницей соседствовал стакан виски с содовой), а известие о том, что Германия вторглась в Голландию. «В Адмиралтейство, военный кабинет и министерство иностранных дел градом посыпались телеграммы», – вспоминал он[98]98
  Winston S. Churchill, The Second World War, vol. I, The Gathering Storm (The Folio Society, London, 2000), p. 523.


[Закрыть]. В шесть утра он позвонил послу Франции, чтобы обсудить размещение войск в соседней Бельгии. Но очень скоро стало ясно, что Бельгия тоже уже захвачена, хотя обе страны после начала войны объявили о своем нейтралитете. Черчилль закончил разговор с французским послом и отправился на совещание с министром авиации и военным министром, сэром Сэмюэлем Хором и Оливером Стэнли. Нужно было обсудить реакцию Британии на события в Европе. Хор вспоминал, что Черчилль не падал духом в минуты неудач или катастроф. Напротив, кризис придавал ему сил, и он, как всегда, был готов дать уверенный совет. Далее Хор писал: «Было шесть утра, накануне состоялись ожесточенные парламентские дебаты, которые затянулись допоздна. Но Черчилль спокойно курил свою огромную сигару и ел яичницу с беконом так, словно только что вернулся с утренней верховой прогулки»[99]99
  Samuel Hoare, Nine Troubled Years (Collins, London, 1954), pp. 431–2.


[Закрыть].

Затем три министра отправились в верхний военный зал Адмиралтейства, где в семь часов было назначено совещание военного координационного комитета. Ситуация менялась на глазах. Поступали известия о поразительных скорости, масштабе и успешности германского вторжения, которое началось в три часа ночи. Немецкая авиация бомбила ключевые объекты Голландии, Бельгии и Люксембурга. Повсюду высаживались парашютисты. По приказу военного координационного комитета французская и британская армии двинулись в Бельгию. В хаосе происходящего начальник генерального штаба, сэр Эдмунд Айронсайд, вспоминал, что, войдя в один кабинет, он «уже не мог выйти. Вся ночная охрана отсутствовала, а дневная не появилась. Двери захлопнулись, и замки закрылись. Я подошел к окну, открыл его и выбрался наружу. Так обстояло дело с безопасностью»[100]100
  Colonel Roderick Macleod, DSO, MC, and Denis Kelly (eds.), Time Unguarded: The Ironside Diaries 1937–1940 (Greenwood Press, Westport, Conn.), 10 May 1940, p. 301.


[Закрыть].

Когда Айронсайд вылезал в окно, британский народ слушал утренний новостной выпуск BBC. Радио сообщило о вторжении так: «Хотя официального подтверждения еще не получено, но есть сведения о том, что Германия вторглась в Голландию»[101]101
  BBC Home Service, 7 a.m. bulletin, Friday, 10 May 1940.


[Закрыть].

Рэндольф Черчилль служил в том же Четвертом гусарском полку, что и его отец когда-то. Он находился в казармах в Гулле. В половине восьмого он позвонил отцу, чтобы узнать, что происходит. Уинстон сообщил ему, что «германские орды рвутся в Нидерланды, но британская и французская армии выдвинулись им навстречу, и через пару дней все будет решено». Рэндольф спросил: «А как же то, о чем ты говорил мне вчера вечером? О том, что сегодня ты станешь премьер-министром?» Отец ответил коротко: «Не знаю. Теперь важнее всего победить врага»[102]102
  Randolph S. Churchill, in Gilbert, At the Admiralty, pp. 1269–70.


[Закрыть].

Но как же обстояло дело с тем вопросом, который мучил всех последние три дня? Кто станет премьер-министром? Чемберлен сказал, что будет ждать решения лейбористов, прежде чем заявить об отставке. Если лейбористы согласятся работать в его правительстве, он сможет остаться. Словно не зная о блицкриге, захлестнувшем Западную Европу, Клемент Эттли и Артур Гринвуд в 11:34 отправились с вокзала Ватерлоо в Борнмут, на конференцию лейбористской партии. Чемберлену предстояло дать ответ в тот же день, но пока что он молчал.

А тем временем около восьми утра Черчилль двинулся привычным маршрутом из Адмиралтейства через парадную площадку конной гвардии. Вместе с ним шагали Стэнли и Хор. Они направлялись в дом № 10 на Даунинг-стрит, где на первое совещание собирался военный кабинет. Заняв свои места за тяжелым столом красного дерева, двадцать министров, военных и секретарей кабинета обсудили текущую ситуацию. В отсутствие официального подтверждения своего статуса Уинстон решил вести себя так, словно решение уже принято. Невилл Чемберлен занимал место премьера, но совещанием командовал именно Уинстон. Он подтвердил, что план выдвижения союзных войск в Нидерланды запущен в действие. Войска находятся не в высшей степени готовности, но определенно смогут продвинуться достаточно быстро[103]103
  CAB 65/7/9.


[Закрыть].

Прошло менее трех часов, а Уинстон уже вел войну. Можно было предположить, что Чемберлен, увидев столь активное и убедительное поведение, смирится со вчерашним решением о том, что на посту премьера его должен сменить Черчилль. Но это оказалось не так. Сэмюэль Хор и Черчилль отметили, что после этого совещания Чемберлен сказал Хору, что считает нужным «отложить свою отставку, пока не закончится сражение во Франции». Поразительные слова, учитывая, что на совещании военного кабинета он не произнес ни слова. Более того, британский народ утром получил газеты с такими заголовками:

ЧЕМБЕРЛЕН УХОДИТ: НОВЫМ ПРЕМЬЕРОМ, ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО, СТАНЕТ ЧЕРЧИЛЛЬ

ПМ УПУСТИЛ ПОСЛЕДНИЙ ШАНС: ЛЕЙБОРИСТЫ ГОВОРЯТ «НЕТ»

ПРЕМЬЕР: ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА. ОТСТАВКА СЕГОДНЯ, ЕСЛИ НЕ УДАСТСЯ СОЗДАТЬ МНОГОПАРТИЙНОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО

СОЦИАЛИСТЫ В ДОМЕ № 10 ПРОШЛЫМ ВЕЧЕРОМ[104]104
  Daily Express, Daily Mirror, Daily Mail, Daily Telegraph.


[Закрыть]

Как Чемберлен мог отказаться от всего, на что согласился? Но, с другой стороны, как он мог уйти? Если его сменит Черчилль, то тем самым будет поставлен крест на всем, ради чего он трудился не только последние три года на посту премьер-министра, но и в ходе всей кампании по умиротворению. Этот шаг докажет его неправоту. Неправоту во всем. Он ошибался, шесть лет не прислушиваясь к предостережениям Черчилля. «Я привез вам мир!» – четыре слова, которые Чемберлен произнес на аэродроме по возвращении из Мюнхена 30 сентября 1938 года, – теперь звучали издевательски. Тонкий листок бумаги в его руке смотрелся смешно. Все потеряло смысл.

Все ошибались, кроме одного. Черчилль! Только он понимал всю серьезность угрозы. В отличие от членов королевской семьи, в отличие от аристократов и дворян Англии, он не попал под обаяние нацистов. Он отказывался молчать, несмотря на то что ему пытались заткнуть рот. А награда? Он был изгнан из общества политиков, которое сам же и формировал. Его прозвали «ястребом» и поджигателем войны. Но он не поступился принципами: идти на переговоры с диктаторами нельзя.

Можно только догадываться, что чувствовал Чемберлен, узнав о том, что германские танки утюжат землю Западной Европы, и поняв, что это означает. Он понимал, что произошло. Последние его попытки удержать власть были действиями человека униженного. В последнее время действия и наследие Чемберлена оценивают не столь критически, как сразу после войны, но следующие несколько месяцев его жизни стали для него самым трудным временем. После окончания первого заседания военного кабинета он сказал министру финансов, сэру Кингсли Вуду, о своем желании остаться на посту.

Было бы неверно считать, что Чемберлен держался за власть из чистого упрямства или уязвленного самолюбия. Фигура Черчилля вызывала у него сомнения. Как многие его коллеги и почти все, кто сохранял веру в возможность мирных переговоров с Гитлером (а таких было немало, и к их числу относился Галифакс), он со страхом думал о том, что к власти придет Черчилль. Уинстон во главе Британии? Уинстон Черчилль будет решать судьбы нации? Шестидесятипятилетний болтун, алкоголик, за плечами которого столько ошибок, возглавит страну? Да такому человеку не то что страну, собственный велосипед доверить страшно!

В последних попытках сопротивления Чемберлен думал не только о себе. Он представлял влиятельные круги, которые считали, что Британии больше, чем когда бы то ни было прежде, необходим стабильный, трезвомыслящий, рациональный, спокойный, уверенный в себе лидер. Что бы вы ни думали об Уинстоне, подобные определения ему не подходят. Черчилль был готов бросить реальные армии из плоти и крови в войну с ужасным врагом с такой решительностью, словно это были его оловянные солдатики. В его ушах звучали катрены героической поэзии. Такой человек мог с легкостью привести нацию к гибели.

В мае 1940 года само упоминание о Черчилле как о лидере страны вызывало у многих, и даже у самых ярых его сторонников, глубокие сомнения. Поэтому, когда после заседания военного кабинета Чемберлен беседовал с Кингсли Вудом, у него были основания надеяться на поддержку со стороны друзей, которые, даже если не признают его силы, должны, по крайней мере, видеть слабости его соперника.

Но это было маловероятно. Слишком поздно. Британии было необходимо национальное правительство, и ценой такого правительства, как заявили лейбористы, должна стать голова Чемберлена.

Кингсли Вуд оказался посланцем этой драмы. Он считал, что лучше проявить жестокость и сразу сообщить горькую весть. «Из-за нового кризиса потребность страны в национальном правительстве, – сказал он, – стала еще более острой. Только такое правительство сможет справиться с ситуацией»[105]105
  Churchill, Gathering Storm, p. 523.


[Закрыть]. Услышав подобное от человека, которого все считали его протеже, Чемберлен окончательно сдался.

Германские танковые дивизии стремительно продвигались по низинам Бельгии, Люксембурга и Голландии, приближаясь к Франции. В 11:30 военный кабинет собрался во второй раз. Тогда же стало известно о первых потерях в результате бомбежки Нанси немецкой авиацией. Но информация была скудной и неопределенной. Айронсайд сообщил кабинету, что немцы, по-видимому, собираются пройти через Люксембург и Арденнский лес к оборонительным укреплениям Бельгии на реке Маас, а затем приблизиться к союзным войскам на канале Альберта[106]106
  CAB 65/7/10.


[Закрыть]. В действительности же немцы уже продвинулись гораздо дальше, чем считали союзники. Как пишет в книге «Битва за Францию» Филипп Уорнер, нейтральный статус Бельгии означал, что ее войска были не готовы к вторжению и не прошли должной подготовки. Армия была настолько ошеломлена появлением германских планеров, что поначалу все решили, что это рухнувшие самолеты. Первой реакцией стало желание броситься на помощь разбившимся летчикам[107]107
  Philip Warner, The Battle of France, 10 May – 22 June 1940: Six Weeks Which Changed the World (Cassell, London, 1990), pp. 50–52.


[Закрыть].

Второе заседание комитета обороны прошло в Адмиралтействе в час дня. На нем обсуждалась стратегия бомбардировки открытых городов в Бельгии[108]108
  CAB 69/1.


[Закрыть]. В кресле председателя сидел Черчилль. Бельгия обратилась за помощью к союзникам. Генерал сэр Гастингс Исмей, верный союзник Черчилля, вспоминал, как во время заседания высшего военного совета в ноябре 1939 года была достигнута договоренность, что в случае вторжения Германии на территорию Бельгии автоматически вводится в действие «план Д». Это означало, что британский экспедиционный корпус [более 394 тысяч британских солдат было отправлено во Францию в сентябре 1939 года, когда началась война] должен немедленно выдвинуться в сторону Бельгии[109]109
  Lionel Hastings, Baron Ismay, The Memoirs of General the Lord Ismay K. G., P.C., G.C.B., C.H., D.S.O. (Heinemann, London, 1960), p. 123.


[Закрыть]. Ситуация требовала немедленного решения. На заседании было зафиксировано, что, если появятся новые свидетельства того, что немцы «сняли перчатки», британское правительство вечером отдаст приказ о бомбардировке нефтеперерабатывающих заводов и сортировочных терминалов в Германии[110]110
  CAB 83/3/12.


[Закрыть].

Долгий день Черчилля продолжался. После короткого обеда с верным другом, лордом Бивербруком, он вернулся на Даунинг-стрит, 10, где в 16:30 состоялось третье заседание военного кабинета. На заседании был представлен доклад совместного подкомитета по разведке, где излагались детали немецких бомбардировок Голландии, Бельгии, Франции и Швейцарии, а также пяти точек в Кенте (первые немецкие бомбы упали на восточное побережье Англии в октябре 1939 года). Дискуссия о бомбардировке возмездия продолжалась. Уинстон обращал внимание на мельчайшие детали, учитывая мнения опытных и заслуживающих доверия людей, собравшихся за столом заседаний. Маршал авиации, сэр Сирил Ньюэлл, выступал за немедленные бомбардировки, потому что «психологический эффект немедленного удара по самым уязвимым точкам врага будет колоссальным». Его поддерживал министр авиации, сэр Сэмюэль Хор: «Если мы не ударим по Германии мощно и немедленно, мировое общественное мнение сложится не в нашу пользу. В истории немало случаев, когда отложенные действия так никогда и не осуществлялись». Несмотря на убедительные доводы авиации, Айронсайд был против. Он высказал мнение лорда Горта, главнокомандующего экспедиционными силами Британии. Горт считал, что подобный удар не возымеет действия для наземной операции. Слова Хора об исторических прецедентах звучали в ушах Черчилля колоколами Биг-Бена. Он более, чем кто-либо другой, понимал, какая катастрофа может произойти из-за непродуманных военных действий. Поэтому он выступил за то, чтобы отложить решение вопроса на сутки. Чемберлен, выслушав все аргументы выступил в поддержку отложенного решения хотя бы на 24 часа[111]111
  CAB 65/7/11.


[Закрыть].

Когда заседание близилось к завершению, премьер-министр объявил, что получил ответ лейбористов на предложение о создании национального правительства. Заявление гласило: «Лейбористская партия готова принять свою долю ответственности и стать полноправным партнером в новом правительстве под руководством нового премьер-министра, который вдохнет уверенность в нацию»[112]112
  Ibid.


[Закрыть]. Чемберлен подтвердил, что в свете этого ответа он пришел к заключению, что единственно правильным действием с его стороны будет подача королю заявления об отставке. Он предложил сделать это тем же вечером[113]113
  Ibid.


[Закрыть]. Но, несмотря на все произошедшее в тот день, он все еще не мог заставить себя признаться членам военного совета, что передает власть в руки того, кого никогда не хотел видеть на этом месте.

Когда заседание закрылось и члены военного кабинета разошлись, известие о решении лейбористов стало известно консерваторам. Руководитель фракции тори сделал последнюю отчаянную попытку убедить Галифакса изменить решение, но, прибыв в министерство иностранных дел, обнаружил, что министр отправился к дантисту. В биографии Галифакса Эндрю Робертс пишет: «Хотя в конце 1939 года он дважды за два месяца посещал дантиста, но вряд ли покинул бы министерство, если бы не догадывался о последних попытках переубедить его»[114]114
  Andrew Roberts, The Holy Fox: A Biography of Lord Halifax (Weidenfeld & Nicolson, London, 1991), p. 280.


[Закрыть].

Чемберлен отправился в Букингемский дворец почти сразу же после окончания заседания военного совета. Он подал королю Георгу VI официальное прошение об отставке и предложил другую кандидатуру. Это был не тот человек, имя которого король надеялся услышать. В своем дневнике король записал: «Я считал, что с ним обошлись очень несправедливо, и страшно сожалел о том, что все это произошло. Мы неофициально обсудили кандидатуру преемника. Я, конечно же, предложил Галифакса, но он сказал мне, что Г. не в восторге от этой идеи, поскольку, будучи лордом, в Палате общин он станет тенью или призраком. А ведь вся реальная работа ведется именно там. Я был разочарован этими словами, так как считал Г. самой подходящей кандидатурой и не видел особых проблем в связи с его пэрством. Я понял, что единственный человек, которому я могу поручить сформировать правительство и который обладает необходимой уверенностью, – это Уинстон. Я спросил совета у Чемберлена, и он сказал, что мне нужно послать за Уинстоном»[115]115
  Sir John Wheeler-Bennett, King George VI: His Life and Reign (Macmillan, London, 1958), p. 444.


[Закрыть].

Предлагал ли король временно отозвать пэрство Галифакса, чтобы он мог стать премьером? По конституции этот экстраординарный шаг позволил бы добиться желаемого. Персонал дома № 10 по Даунинг-стрит, которому предстояло вскоре перейти в распоряжение Черчилля, с неудовольствием узнал о событиях, произошедших во дворце. Личный секретарь Чемберлена, Джок Колвилл, писал в дневнике: «Это страшный риск, это может породить раздражение и спекуляции. Я не могу избавиться от мысли о том, что страна оказывается в самом опасном положении в своей истории… Ничто не может помешать ему [Черчиллю] поступить по-своему – потому что он отъявленный шантажист! – если только король не использует свою прерогативу и не пошлет за другим человеком. К сожалению, этим другим может быть только непреклонный Галифакс»[116]116
  John Colville, The Fringes of Power: Downing Street Diaries 1939–1955 (Hodder and Stoughton, London, 1985), p. 96.


[Закрыть].

Открывающаяся перспектива пугала всех.

Все это должно было быть мучительным для Черчилля. Никакая уверенность в себе не могла избавить его от сомнений. Удастся ли ему стереть из памяти людей свои прежние неудачи и добиться великой славы? Если забыть обо всей его браваде, перед нами останется стареющий человек, за плечами которого осталась почти завершенная карьера. Теперь же ему предоставлялась последняя возможность преуспеть в том, в чем он прежде провалился.

И в тот момент, когда Черчилль возвращался в резиденцию Адмиралтейства с Даунинг-стрит, он особенно остро нуждался в поддержке Клемми. Дочь Черчилля, Мэри, вспоминала: «В эти напряженные, тревожные дни Клементины не было в Лондоне [она уехала на похороны]. Для нее было мучительно не находиться рядом с Уинстоном в это время. А он, чувствуя, что ситуация близится к кульминации, звонил ей и просил вернуться как можно быстрее»[117]117
  Mary Soames, Clementine Churchill (Cassell, London, 1979), ch. 19.


[Закрыть]. Клементина приехала как раз в тот момент, когда он собирался из Адмиралтейства во дворец, и укрепила его веру в то, что он – единственный, кто может стать премьер-министром.

10 мая 1940 года около шести вечера Уинстон ехал по Моллу. Позднее он вспоминал: «Народ еще не успел осознать, что происходит за границей и в нашей стране, поэтому у дворцовых ворот еще не было толпы»[118]118
  Churchill, Gathering Storm, p. 525.


[Закрыть]. Перспектива реализации давней мечты сделала Черчилля довольно дерзким. Он пишет: «Его Величество принял меня весьма любезно и пригласил сесть. Несколько мгновений он смотрел на меня испытующе и лукаво, а затем сказал:

– Полагаю, вам неизвестно, зачем я послал за вами?

Применяясь к его тону, я ответил:

– Сир, я просто ума не приложу зачем.

Он засмеялся и сказал:

– Я хочу просить вас сформировать правительство.

Я ответил, что, конечно, сделаю это»[119]119
  Ibid.


[Закрыть].

Начало было поразительно благоприятным, принимая во внимание взгляды, высказанные королем во время встречи с Чемберленом. Черчилль, как записал король в дневнике, был полон пыла и готовности исполнить долг премьер-министра[120]120
  Wheeler-Bennett, King George VI, p. 444.


[Закрыть]. Такой пыл был ему необходим, учитывая масштаб стоящей перед ним задачи. И он знал, что на этот раз не имеет права потерпеть неудачу.

Когда Черчилль впервые вышел из машины в качестве премьер-министра Великобритании, он обратился к своему полицейскому телохранителю, детективу-инспектору У. Г. Томпсону: «Одному Богу известно, насколько велика моя задача. Надеюсь, что еще не слишком поздно. Я очень опасаюсь, что мы опоздали. А теперь нам остается только делать все, что в наших силах»[121]121
  Ex-Detective Inspector W. H. Thompson, I was Churchill’s Shadow (Christopher Johnson, London, 1951), p. 37.


[Закрыть]. На его глаза навернулись слезы. Отвернувшись, он пробормотал что-то себе под нос. А потом выпятил челюсть, овладел собой и с решительным видом стал подниматься по лестнице, продумывая состав военного кабинета.

Политика всегда была у Уинстона в крови. Даже после всего, что произошло за последние три дня, он чувствовал, что без поддержки консервативной партии его пребывание на посту премьер-министра окажется очень недолгим. Положение его было шатким. Многие консерваторы в Палате вскакивали и требовали отставки Чемберлена, но это не означало, что альтернативная кандидатура их устроит. Заместитель министра иностранных дел Р. А. (Раб) Батлер заметил: «Этот неожиданный переворот Уинстона и его прихвостней был серьезной катастрофой – и совершенно ненужной. Они [старшие консерваторы] трусливо сдались на милость американского полукровки»[122]122
  Colville, Fringes of Power, pp. 96–7.


[Закрыть].

Когда Уинстон сел за стол в Адмиралтействе и написал письмо Чемберлену, он явно думал именно об этом.

Мой дорогой Невилл,

по возвращении из дворца я первым делом решил написать и сказать, как я благодарен за то, что Вы обещали поддержать меня и страну в этот чрезвычайно печальный и великий момент. Я не питаю иллюзий относительно того, что ждет нас впереди. Я понимаю, что нам предстоит много месяцев двигаться по длинной, опасной дороге. Я верю, что с Вашей помощью и советами, а также при поддержке великой партии, которую Вы возглавляете, мне удастся добиться успеха. Пример Вашего самоотверженного достоинства и силы духа вдохновляет многих – и останется источником вдохновения навсегда.

За те восемь месяцев, что мы работали вместе, мне удалось завоевать Вашу дружбу и внушить Вам уверенность в моих силах, чем я очень горд. Я целиком и полностью в Ваших руках – и меня это не страшит. Я твердо верю в наше дело, которое никоим образом не пострадает от моих действий.

Вечером я встречаюсь с лидерами лейбористов и после встречи сразу же напишу Вам. Я так рад, что Вы обратились к нашему обеспокоенному народу по радио.

Вы можете полностью мне доверять.

Искренне Ваш,

Уинстон С. Черчилль[123]123
  Письмо Уинстона С. Черчилля Невиллу Чемберлену, 19 февраля, приводится в книге Gilbert, At the Admiralty, p. 1285.


[Закрыть]

Это письмо написано человеку, который из кожи вон лез, лишь бы не позволить Черчиллю стать премьером. Истолковать его можно по-разному: искреннее, стратегическое, подобострастное, прагматичное, прощающее и т. п. Но каковы бы ни были намерения Уинстона, его письмо стало самым умным шагом в ту минуту. Даже если Чемберлену оно не понравилось, он не мог отвергнуть подобную увертюру. Лорд Галифакс получил сходное письмо, но более жесткое. Черчилль писал: «Я счастлив, что мы будем сражаться вместе и до самого конца. Уверен, что ваше управление иностранными делами державы является ключевым элементом нашей боевой мощи. Я благодарен за Вашу готовность продолжить работу на этом великом поприще, где Вы одновременно и раб, и хозяин…»[124]124
  Письмо Черчилля лорду Галифаксу приводится в книге Gilbert, At the Admiralty, p. 1285.


[Закрыть] Через несколько недель эти слова будут преследовать Черчилля, поскольку ему предстоит насмерть схватиться с Галифаксом по важнейшему вопросу – мирному договору с Гитлером.

Но пока Уинстон понимал, что в военном кабинете ему нужны оба этих человека. Друзей нужно держать рядом, но врагов еще ближе. Если бы кто-то из них ушел в отставку, то это сразу же вызвало бы общее недовольство – и положило конец его премьерству, которое и начаться не успело бы. Чемберлен должен был возглавить Палату общин в качестве лорда-председателя Совета, а лорд Галифакс оставался министром иностранных дел. Помимо этого, Черчилль пригласил лейбористов Клемента Эттли на пост лорда – хранителя печати и Артура Гринвуда на должность министра без портфеля. Так он рассчитывал уравновесить ожидаемое противодействие со стороны Чемберлена и Галифакса. В книге «Надвигающаяся буря» он писал: «Я, конечно, с давних пор знал Эттли и Гринвуда по Палате общин. В течение одиннадцати лет до войны, занимая более или менее независимую позицию, я гораздо чаще приходил в столкновение с консервативными и национальными правительствами, чем с лейбористской и либеральной оппозициями»[125]125
  Churchill, Gathering Storm, p. 526.


[Закрыть].

В этот решающий момент он не мог не думать о возможной оппозиции и о том, откуда ожидать противодействия. В бытность свою первым лордом Адмиралтейства Черчилль никогда не ограничивался выполнением одной лишь своей работы – к великому раздражению тех, кто его окружал. Теперь же он решил разобраться с этой проблемой. Чтобы его вмешательство не считали непрошеным и нежелательным, он создал для себя специальный пост «министра обороны, не пытаясь, однако, определять масштабы его полномочий»[126]126
  Ibid.


[Закрыть]. Это позволяло ему эффективно вести войну и управлять страной. В тот вечер он сделал три ключевых назначения: ближайший его союзник Энтони Иден стал военным министром, лейборист А. В. Александер – первым лордом Адмиралтейства, а лидер либеральной партии, сэр Арчибальд Синклер – министром авиации.

Закончив формирование военного кабинета, Черчилль погрузился в изучение писем и телеграмм, в которых его поздравляли с назначением. В 21:00 он включил радио. Невилл Чемберлен в последний раз обращался к нации: «Ранним утром без предупреждения и повода Гитлер добавил еще одно ужасное преступление в список тех, что уже запятнали его имя. Он напал на Голландию, Бельгию и Люксембург. В истории нет другого человека, который стал бы причиной столь тяжких человеческих страданий и несчастий, как он. Он выбрал момент, когда, по его мнению, наша страна повержена в пучину политического кризиса и занята внутренней борьбой. Если он рассчитывал, что наши внутренние разногласия ему помогут, то серьезно просчитался, недооценив разум нашего народа…

Это мое последнее обращение к вам из дома № 10 по Даунинг-стрит. И я хочу сказать вам одно. Почти три года я занимал пост премьер-министра, и на моих плечах лежал тяжелый груз тревог и ответственности. Пока я считал, что могу достойно сохранять мир, я страстно стремился к этому. Когда последняя надежда исчезла и война стала неизбежной, я с той же страстью направлю все свои силы на победу. Возможно, вы помните, что в своем выступлении 3 сентября прошлого года я говорил, что мы должны бороться со злом. Слова мои оказались слишком слабыми, чтобы описать гнусность тех, кто поставил все на великую битву, которая только начинается. Возможно, вам будет немного легче, если я скажу, что эта битва, которая может продлиться много дней или даже недель, положит конец периоду ожидания и неопределенности. Пробил час, когда мы подвергнемся испытанию, которое уже проходят мирные граждане Голландии, Бельгии и Франции. Вы и я должны сплотиться вокруг нашего нового лидера и направить все наши силы и непоколебимую отвагу на борьбу, пока дикий зверь, вырвавшийся из своего логова, не будет обезоружен и повержен»[127]127
  Речь Невилла Чемберлена о своей отставке, 10 May 1940, BBC broadcast on the British Library’s Sound Server.


[Закрыть].

Это была достойная и вдохновляющая речь, которую оценили даже критики Чемберлена. Передача длилась чуть более пяти минут, после чего Уинстон вернулся к работе и работал еще шесть часов. Позже он писал об этом историческом дне в «Надвигающейся буре»: «В эти последние, насыщенные событиями дни политического кризиса мой пульс бился все так же ровно. Я воспринимал все события такими, какими они были. Но я не могу скрыть от читателя этого правдивого рассказа, что, когда я около трех часов утра улегся в постель, я испытал чувство большого облегчения. Наконец-то я получил право отдавать указания по всем вопросам. Я чувствовал себя избранником судьбы, и мне казалось, что вся моя прошлая жизнь была лишь подготовкой к этому часу и к этому испытанию.

Одиннадцать лет политической жизни, когда я был не у дел, избавили меня от обычного партийного антагонизма. Мои предостережения на протяжении последних шести лет были столь многочисленны, столь подробны и так ужасно подтвердились, что теперь никто не мог возразить мне. Меня нельзя было упрекнуть ни в развязывании войны, ни в нежелании подготовить все необходимое на случай войны.

Я считал, что знаю очень много обо всем, и был уверен, что не провалюсь. Поэтому, с нетерпением ожидая утра, я тем не менее спал спокойным, глубоким сном и не нуждался в ободряющих сновидениях. Действительность лучше сновидений»[128]128
  Churchill, Gathering Storm, pp. 526–7.


[Закрыть].

На другом конце города в роскошном номере отеля «Дорчестер» Эдвард Вуд, лорд Галифакс, раздумывал о своем будущем. В последние дни он отказался от огромной власти: планы на премьерство пришлось отложить. Но он не отказался от принципа, который всегда определял его жизнь: у каждой проблемы есть рациональное решение, и только кровь следует тратить лишь в самом крайнем случае. Как же встревожен он был мыслями о том, что человек, которому он позволил прийти к власти, придерживается абсолютно противоположной точки зрения на лидерство.