Текст книги "Доктор Торн"

– Даже не просите.

Спрятав руки и шляпу за спину в знак категорического отказа принять любую денежную компенсацию за оскорбительное обращение, доктор Филгрейв попятился к двери, в то время как хозяйка решительно напирала на фронтальную часть фигуры. Атака оказалась настолько активной, что он даже не распорядился, чтобы подали экипаж, а сразу направился в холл.

– Возьмите, пожалуйста, будьте добры, – не унималась леди.

– Ни в коем случае, – в очередной раз отказался доктор Филгрейв, уже оказавшись в холле. Здесь он, конечно, обернулся и попал прямиком в объятия доктора Торна. Как, должно быть, Берли посмотрел на Босуэла, встретив врага на склоне горы; как Ахиллес взглянул на Гектора, собравшись испытать силы в смертельной схватке, так доктор Филгрейв поднял глаза на врага из Грешемсбери, когда, обернувшись, обнаружил перед своим носом верхнюю пуговицу его жилета.

А теперь, если предложение не покажется слишком скучным, давайте ненадолго остановимся, чтобы резюмировать и обобщить несомненную обиду врачевателя из Барчестера. Он не предпринял ни малейшего усилия, чтобы попасть в стадо, охраняемое другой овчаркой: не по своей воле оказался в Боксал-Хилле. Хоть доктор Филгрейв и люто ненавидел доктора Торна, считая того невежественным, неспособным правильно назначить даже необходимую дозу лекарства, склонным к убийственным методам и низкому, убогому, непрофессиональному стилю лечения, ни за что не попытался бы вытеснить неприятеля из дома Скатчердов. Доктор Торн мог отправить на тот свет всех обитателей Боксал-Хилла, и доктор Филгрейв не вмешался бы ни за что, если бы его специально и официально об этом не попросили.

Но его попросили – специально и официально. Прежде чем совершить подобное деяние, Скатчерды не могли не посоветоваться с Торном: тот должен был знать об их планах. Получив вызов, доктор Филгрейв приехал, причем нанял для этого почтовую карету, а его не пустили к больному, заявив, что тот внезапно выздоровел. А когда почтенный джентльмен собрался ретироваться без гонорара – хотя отсутствие оплаты не стало менее обидным из-за собственного отказа, – собрался ретироваться неоплаченным, обесчещенным и возмущенным, то наткнулся на другого доктора: того самого соперника, которого был призван заменить, причем когда он явно направлялся в комнату пациента.

Разве безумный изувер Берли и любимец богов дерзкий Ахиллес когда-нибудь обладали столь же веской причиной для возмущения, какой в этот миг располагал доктор Филгрейв? С гениальным пером Мольера в руке, я непременно смог бы правдиво описать ярость почтенного медика, но ни одно другое перо не справится с непосильной задачей. Джентльмен раздулся, и, когда к его естественным пропорциям добавилась огромная масса праведного гнева, перед глазами окружающих адептов сэра Роджера возникла поистине гигантская фигура.

Доктор Торн отступил на три шага и снял шляпу, так как, направляясь из холла в гостиную, до сих пор не успел этого сделать. Полезно помнить, что он понятия не имел о том, что сэр Роджер категорически отказался принять целителя, которого сам вызвал, и что теперь целитель намеревался вернуться в Барчестер, не получив оплаты за визит.

Доктор Торн и доктор Филгрейв, несомненно, были врагами, причем непримиримыми, и это было всем известно. Не только Барчестер, но также часть Лондона, имеющая отношение к ланцету и скальпелю, прекрасно об этом знали. Оба специалиста регулярно писали направленные против оппонента статьи, регулярно выступали, опровергая мнение друг друга, однако прежде никогда не доходили до прямого, непосредственного столкновения. Виделись они крайне редко, разве что случайно встретятся на улицах Барчестера или еще где-нибудь, и при этом ограничивались весьма сухими и холодными поклонами.

Сейчас доктор Торн, несомненно, почувствовал воинственное настроение соперника и воспринял ситуацию мужественно, решив, что его достоинству лучше всего соответствует нечто большее, чем обычная вежливость, скорее то, что можно назвать сердечностью. Коллега заменил его в доме богатого эксцентричного железнодорожного подрядчика, и, дабы показать, что не держит зла, доктор Торн снял шляпу, широко улыбнулся и любезно выразил надежду, что доктор Филгрейв не нашел пациента в крайне неблагоприятном состоянии.

Без того уязвленные чувства оскорбленного джентльмена получили новую порцию раздражителя. Его пригласили сюда, чтобы подвергнуть издевательству и облить презрением; чтобы враги могли вдоволь посмеяться, а недоброжелатели криво усмехнуться. Он раздулся в благородном гневе до такой степени, что, если бы плотная подкладка сюртука не сдерживала напряжение, мог и лопнуть.

– Сэр… – едва выдавил обиженный и умолк, не в силах разлепить губы, чтобы излить смятение сердца. Возможно, он не ошибся, ибо губы оказались более красноречивы, чем слова.

– Что случилось? – в тревоге вытаращив глаза, через гордо воздетую голову и торчащие дыбом седые волосы неприятеля обратился доктор Торн к леди Скатчерд. – Ради всего святого, в чем дело? Что-нибудь не так с сэром Роджером?

– Ах, господи, доктор! – воскликнула ее светлость. – Ах, господи! Уверена, что моей вины здесь нет. Доктор Филгрейв страшно рассердился, но я готова ему заплатить. Сполна. Если человеку заплатили, чего еще он может желать? – Она опять подняла над головой доктора Филгрейва пятифунтовую купюру.

Вы правы, леди Скатчерд! Чего еще мог бы желать любой из нас, если бы удалось держать в повиновении чувства и порывы? Доктор Филгрейв, однако, не умел обуздывать вспыльчивый нрав, а потому хотел чего-то большего, хотя в данную минуту вряд ли мог сказать что-нибудь внятное.

Храбрость ее светлости получила поддержку в лице давнего и доверенного союзника. Больше того, хозяйка начала осознавать неразумность поведения стоявшего перед ней разгневанного маленького человечка: ведь то, ради чего он был готов работать, предлагалось без малейшего усилия с его стороны.

– Мадам, – наконец произнес доктор Филгрейв, обращаясь к леди Скатчерд. – Ни в одном из домов Барчестера со мной не обращались подобным образом. Никогда. Ни разу.

– О боже! – потрясенно воскликнул коллега из Грешемсбери. – В чем же дело?

– Расскажу вам, в чем дело, сэр, – ответил почтенный специалист, повернувшись так же быстро, как раньше. – Расскажу, в чем дело. Опубликую для всего медицинского мира!

Выкрикивая угрожающие слова, он поднялся на цыпочки и помахал очками перед лицом врага.

– Не сердитесь на доктора Торна, – вступилась леди Скатчерд. – Помилуйте хотя бы его. Если считаете нужным на кого-нибудь сердиться…

– Нет, буду на него сердиться! – визгливо провозгласил доктор Филгрейв, совершив половину пируэта. – Я не просто зол на него, нет, скорее презираю. – Завершив круг, он опять оказался лицом к лицу с врагом.

Доктор Торн вскинул брови и вопросительно взглянул на леди Скатчерд, но на лице его мелькнуло выражение, подлившее масла в разгоревшееся пламя.

– Да, поведаю о безобразном инциденте всему медицинскому миру! С безобразными подробностями! И если после этого добропорядочные жители Грешемсбери не станут обходить вас стороной, то… не знаю, что произойдет. Мой экипаж – то есть почтовый дилижанс – подан? – очень громко осведомился доктор Филгрейв, величественно повернувшись к одному из слуг.

– Чем я так провинился перед вами, – уже с откровенной издевкой спросил доктор Торн, – что готовы вырвать у меня изо рта кусок хлеба? Я вовсе не претендую на вашего пациента, а сюда явился, чтобы обсудить с сэром Роджером кое-какие финансовые вопросы.

– Ах вот как! Очень хорошо, очень. Значит, финансовые вопросы. Таковы ваши понятия о медицинской практике. Отлично, отлично! Мой дилижанс стоит возле крыльца? Да, сообщу всему медицинскому сообществу, передам каждое слово!

– Что сообщите, чудной вы человек?

– «Человек»! Сэр, кого вы называете человеком? Докажу, человек ли я. Дилижанс немедленно!

– Не раздражайте его еще больше, доктор. Умоляю! – вмешалась в перебранку леди Скатчерд.

К этому времени почтенное общество переместилось ближе к двери холла, однако обитатели дома боялись пропустить хотя бы минуту занимательного зрелища, а потому до сих пор никто не вышел на улицу, чтобы найти экипаж.

– «Человек»! Я покажу, сэр, что значит разговаривать со мной в таком тоне! Полагаю, сэр, вы просто не знаете, кто я такой.

– В настоящее время знаю только то, что вы – мой коллега, приехавший из Барчестера по вызову сэра Роджера. Понятия не имею, что вас так рассердило.

Доктор Торн внимательно посмотрел на разгневанного соперника, пытаясь понять, действительно ли тот подвергся обливанию холодной водой из насоса, но не заметил никаких признаков.

– Мой дилижанс! Мой дилижанс подан? Медицинский мир узнает все! Можете не сомневаться, сэр, медицинский мир все узнает!

Таким образом, приказав подать экипаж и неоднократно пригрозив доктору Торну вселенским позором, доктор Филгрейв направился к двери, однако, едва надев шляпу, счел необходимым вернуться и произнес, не допуская возражений:

– Нет, мадам, нет, даже речи быть не может! Подобные конфликты невозможно уладить примитивными средствами. Сообщу всему медицинскому сообществу. Дилижанс мне!

С этими словами он бросил как можно дальше в холл невесомый клочок бумаги, и тот упал к ногам доктора Торна, который наклонился и поднял купюру достоинством в пять фунтов.

– Положила деньги в шляпу, пока он волновался, – объяснила леди Скатчерд. – Подумала, что, может быть, не найдет, пока не вернется в Барчестер. Так хочется заплатить, хотя сэр Роджер его не принял.

Вот так доктор Торн получил некоторое представление о причине грандиозного скандала и заключил со смехом:

– Интересно, согласится ли сэр Роджер принять меня?

Глава 13
Дядюшки

– Ха-ха-ха-ха! – весело рассмеялся сэр Роджер, когда доктор Торн вошел в комнату. – Если это не забавно, тогда что же еще? Ха-ха-ха! Вот только почему же они не сунули его под водяной насос?

Доктор, однако, обладал достаточным тактом и имел много действительно важных тем для обсуждения, чтобы тратить время на обсуждение причин гнева доктора Филгрейва. Он явился с твердым намерением открыть баронету глаза на истинное последствие его завещания, а также, если получится, договориться о новом займе для мистера Грешема. Начал он с более простого вопроса – то есть с займа – и тотчас обнаружил, что, несмотря на болезнь, сэр Роджер сохраняет безупречную ясность мысли относительно собственных финансов. Подрядчик был готов предоставить мистеру Грешему деньги – сколько угодно: шесть, восемь, десять, двадцать тысяч фунтов, однако настаивал на получении документа о передаче правового титула.

– Что? Документы на Грешемсбери за несколько тысяч фунтов? – в недоумении уточнил доктор.

– Не знаю, можно ли назвать девяносто тысяч несколькими, но с учетом сегодняшней выплаты долг составит примерно такую сумму.

– Ах, но это же старый долг!

– Старый и новый вместе, конечно. Каждый шиллинг, который я даю взаймы, ослабляет мою безопасность в отношении прежних сумм.

– Но ведь вам принадлежит право первоочередного требования.

– Чтобы покрыть такой огромный долг, необходимо право первого и последнего требований. Если сквайр хочет получить новую ссуду, то должен расстаться с документами на поместье.

Обсуждение продолжалось и так и сяк, заняло немало времени, но не дало результата. В конце концов доктор решил сменить тему.

– Ничего не скажешь, сэр Роджер, вы суровый человек.

– Нет, – возразил Скатчерд, – совсем не суровый, точнее – не чересчур суровый. Деньги дались мне тяжелым трудом; непонятно, с какой стати сквайр Грешем ожидает, что я брошусь к нему с распростертыми объятиями.

– Хорошо, поставим на этом точку. Просто я думал, что вы согласитесь пойти мне навстречу.

– Что? Рисковать огромными деньгами ради вашего удовольствия?

– Но я же сказал, что разговор окончен.

– Вот что я вам отвечу: ради друга готов сделать ровно столько, сколько любой другой человек на свете. Дам вам взаймы пять тысяч фунтов. Лично вам, без всяких гарантий, если вам нужны деньги.

– Вы же знаете, что мне деньги не нужны. Во всяком случае, я их не возьму.

– Но просить, чтобы я предоставил очередную сумму третьей стороне, притом что сторона эта по уши в долгах, только ради привилегии сделать вам одолжение… поверьте, это уж слишком!

– Понятно. На этом закончим разговор. Теперь хочу кое-что заметить относительно вашего завещания.

– О, но там все решено.

– Нет, Скатчерд, далеко не все. Если выслушаете то, что я должен сообщить, сразу поймете, что предстоит еще многое решить.

– То, что вы должны сообщить! – воскликнул сэр Роджер, садясь в постели. – И что же это такое?

– В завещании упоминается старший ребенок вашей сестры.

– Только в том случае, если Луи Филипп умрет, не дожив до двадцати пяти лет.

– Совершенно верно. Но мне кое-что известно об этом ребенке, и я обязан рассказать.

– Вы располагаете сведениями о старшем ребенке Мэри?

– Именно так, Скатчерд. История странная. Не исключено, что вы рассердитесь, но ничего не поделаешь. Если бы мог молчать, то ни за что бы не произнес ни слова, но поскольку, как вскоре поймете, говорю это ради вашего блага, а не ради собственной выгоды, постарайтесь не разглашать мою тайну.

Теперь сэр Роджер смотрел на доктора с совсем другим выражением: в уверенном голосе звучали интонации прежних дней, а твердый взгляд действовал на баронета точно так же, как когда-то на каменщика.

– Можете ли дать слово, Скатчерд, что сказанное мной не будет повторено?

– Дать слово! Но ведь я понятия не имею, о чем пойдет речь. Не люблю давать обещаний вслепую.

– В таком случае придется довериться вашей совести, так как рассказать все равно необходимо. Помните моего брата Генри, Скатчерд?

«Помню ли я его брата!» – подумал железнодорожный подрядчик. Имя этого человека не упоминалось в беседах со дня суда, и все же забыть его Скатчерд, разумеется, не мог.

– Да-да, конечно, я помню вашего брата. Не сомневайтесь, отлично помню.

– Так вот, Скатчерд. – Доктор накрыл ладонью руку собеседника. – Отец старшего ребенка Мэри – мой брат.

– Но ведь этот младенец умер! – возмутился сэр Роджер, откинул в ярости одеяло и попытался встать, однако ноги отказались служить, так что пришлось опереться на кровать, в то же время повиснув на тотчас подставленной сильной руке доктора. – Младенец ведь не выжил!

Доктор Торн не проронил ни слова до тех пор, пока вновь не уложил больного в постель, и, только убедившись в его относительном благополучии, продолжил свою историю.

– Да, Скатчерд, ребенок жив. А чтобы вы по неосведомленности не сделали ее своей наследницей, я счел необходимым открыть правду.

– Значит, это девочка?

– Да, девочка.

– Но почему вы желаете ей вреда? Она дочь вашего брата, а если моя племянница, то точно так же и ваша. Зачем же обижаете невинное создание? Зачем пытаетесь нанести жестокий удар?

– Вовсе нет.

– Где она? Кто она? Как ее зовут? Где живет?

Доктор не стал сразу отвечать на все вопросы: решив поведать сэру Роджеру о существовании племянницы, еще не собрался с духом, чтобы ознакомить с ее биографией, даже не был вполне уверен, насколько необходимо сообщить, что сирота и есть светоч его сердца.

– Во всяком случае, девочка жива, – повторил он твердо, – в этом факте можете не сомневаться. А по условиям завещания ситуация может сложиться таким образом, что она даже станет вашей наследницей. Не хочу ее обделять, но считаю неправильным позволить вам оформить завещание без учета важного знания, если я им располагаю.

– Но где же девочка?

– Не думаю, что это имеет какое-то значение.

– Значение! Да имеет, причем огромное. Но послушайте, Торн, сейчас, подумав, вспоминаю… разве не вы сами сказали мне, что младенец не выжил?

– Вполне возможно.

– Значит, солгали?

– Если действительно сказал, то получается, что солгал. Но сейчас говорю чистую правду.

– Тогда, когда бедным, никому не нужным поденным рабочим гнил в тюрьме, я вам поверил, а вот сейчас, честное слово, не верю. Наверняка вы придумали какую-то хитрую схему.

– Какую бы схему я ни придумал, вы способны мгновенно ее уничтожить, составив другое завещание. Какая мне от всего этого польза? Всего лишь хочу убедить вас точнее определить наследника.

Некоторое время оба молчали. Во время паузы баронет достал из тайного хранилища бутылку бренди, наполнил стакан и тут же опустошил.

– Когда человек внезапно узнает о таких событиях, ему просто необходимо промочить горло. А, доктор?

Доктор Торн острой необходимости промочить горло не видел, однако вступать в спор не желал.

– Итак, Торн, где же наша девочка? Вы обязаны сказать. Она моя родная племянница – имею право знать. Пусть приедет сюда, чтобы я мог что-нибудь для нее сделать. Видит бог, готов оставить ей деньги точно так же, как любому другому, если она хороший человек… достаточно хороший. Ну, что скажете?

– Хороший человек, – повторил доктор, отвернувшись. – Да, достаточно хороший.

– Теперь она уже, должно быть, совсем взрослая. Надеюсь, не взбалмошная, а?

– Прекрасная девушка, – произнес доктор чуть громче и резче, чем следовало. Рассуждать подробно на эту тему ему совсем не хотелось.

– Моя сестра Мэри тоже была хорошей девушкой, очень хорошей, пока… – Сэр Роджер приподнялся в постели и помахал огромным кулаком, как будто хотел повторить тот смертельный удар, который нанес обидчику у садовой калитки. – Но незачем об этом думать и рассуждать. Вы всегда вели себя честно и мужественно. Значит, ребенок несчастной Мэри жив, во всяком случае, так вы утверждаете.

– Да, утверждаю, уж поверьте. Зачем мне лгать?

– Нет-нет, абсолютно незачем. Но в таком случае зачем лгали прежде?

На этот вопрос доктор предпочел не отвечать, и снова наступила тишина.

– Как ее зовут, доктор? – наконец спросил сэр Роджер.

– Ее зовут Мэри.

– Самое красивое женское имя на свете. Другого такого нет, – заключил подрядчик с необычной для сурового нрава сентиментальностью. – Мэри. Да. А дальше? Что у нее за фамилия?

Доктор не спешил с ответом.

– Должно быть, Мэри Скатчерд, а?

– Нет, не Мэри Скатчерд.

– Не Мэри Скатчерд? Но тогда как же? Уверен, что со своей чертовской гордыней вы не могли позволить ей носить фамилию Торн.

Открытое нападение показалось доктору чрезмерным. Почувствовав подступившие к глазам слезы, он отошел к окну, чтобы незаметно их смахнуть. Если бы обладал пятью десятками имен, каждое из которых звучало более возвышенно, чем предыдущее, то даже самое священное из всех вряд ли оказалось бы достойным его девочки.

– Так что же за фамилия, доктор? – не унимался сэр Роджер. – Если эта Мэри действительно моя прямая родственница, если мне предстоит ее обеспечить, то нужно точно знать, как ее назвать и где найти.

– Кто сказал, что вы должны ее обеспечить? – Доктор резко повернулся к дядюшке-сопернику. – И кто сказал, что она должна принадлежать вам? Она не станет для вас обузой, а рассказал я о ней только для того, чтобы по незнанию вы не оставили ей свои деньги. Она и без того прилично обеспечена. То есть довольна жизнью и не желает большего. Вовсе незачем о ней заботиться.

– Но если это действительно дитя Мэри – истинное дитя моей сестры, то непременно позабочусь. Кто же еще обязан это сделать? Для меня она ничуть не хуже других племянников – тех, что живут в Америке. Какое мне дело до чистоты крови и до того, что племянница рождена вне брака? То есть, конечно, если она порядочная девушка. Мэри получила какое-нибудь образование? Научилась читать, писать и все такое прочее?

В эту минуту доктор Торн почти смертельно возненавидел друга-баронета. Подумать только: этот грубый дикарь – потому что сэр Роджер таковым и оставался – рассуждал на своем низменном языке об ангеле, подарившем дому в Грешемсбери свет и радость настоящего рая, говорил о Мэри едва ли не как о своей собственности и с сомнением интересовался образованием и добродетелями. Доктор вспомнил занятия итальянским и французским языками, увлечение музыкой, изящные благородные манеры, книги, приятное общение с Пейшенс Ориел и теплую, искреннюю дружбу с Беатрис Грешем, подумал о грации, обаянии и мягкой, ненавязчивой красоте племянницы и, еще острее возненавидев сэра Роджера Скатчерда, взглянул на него с отвращением, словно на грязного борова.

Наконец сознание сэра Роджера прояснилось. Он понял, что на последний вопрос доктор Торн так и не ответил. Понял и то, что собеседник охвачен глубокими переживаниями. Почему же разговор о дочке Мэри Скатчерд так живо его взволновал? Сэр Роджер никогда не бывал в доме доктора в Грешемсбери, никогда не видел вторую Мэри, но слышал, что с ним живет молодая родственница. И вот на кровать подрядчика снизошел свет истины.

Он упрекнул доктора в излишней гордости: сказал, что девушка не может носить фамилию Торн. А что, если на самом деле было именно так? Что, если в это самое время она греется у камина доктора?

– Ну же, Торн, какую фамилию вы дали воспитаннице? Скажите. И поверьте: если окажется, что она носит вашу фамилию, стану уважать вас еще больше, чем прежде. Гораздо больше. Не забывайте, что я тоже довожусь ей родным дядей и имею право знать все. Итак, наша общая племянница – Мэри Торн. Верно?

Доктору не хватило твердости и решимости отвергнуть предположение, и он просто ответил:

– Да, так ее зовут, и она живет со мной.

– А еще тесно общается со всеми важными персонами из Грешемсбери. Как же, доводилось об этом слышать!

– Мэри Торн живет со мной и принадлежит мне, как родная дочь.

– Пусть переедет сюда. Леди Скатчерд обрадуется и больше не отпустит от себя новую родственницу. Пусть живет с нами. А что до завещания, то составлю другое. Я…

– Да, составьте другое завещание… или внесите изменения в это. Но что касается переезда мисс Торн в Боксал-Хилл…

– Что? Мэри! И только так!

– Хорошо, Мэри. Так вот, что касается переезда Мэри Торн в Боксал-Хилл… боюсь, это невозможно. У девочки не может быть двух домов. Судьба назначила ей жизнь с одним дядей, и она должна с ним остаться.

– Не хотите ли сказать, что девочка может иметь только одного родственника?

– Да. Такого, как я. Здесь ей будет плохо. Она не любит новых лиц. К тому же вокруг вас достаточно близких, зависимых людей, а у меня, кроме нее, никого нет.

– Достаточно! У меня есть только Луи Филипп, в то время как я могу обеспечить дюжину дочерей.

– Ну-ну, не стоит бесполезно рассуждать на опасную тему.

– Ах вот как! Но, Торн, вы только что рассказали мне о племяннице, и я не могу о ней не рассуждать. Если хотели сохранить тайну, то незачем было признаваться. Мэри доводится племянницей мне в той же степени, что и вам. Да, Торн, я любил сестру Мэри ничуть не меньше, чем вы любили брата Генри.

Тот, кто сейчас видел подрядчика и слышал его речь, вряд ли поверил бы, что это тот же самый человек, который всего лишь несколько часов назад велел засунуть барчестерского доктора под струю холодной воды.

– У вас есть сын, Скатчерд, а у меня нет никого, кроме племянницы.

– Не хочу отбирать ее у вас. Не хочу присваивать. Но ведь оттого, что Мэри нас навестит, большого вреда не будет? Не забывайте, что я могу щедро ее обеспечить, без ущерба для Луи Филиппа. Что для меня каких-то десять-пятнадцать тысяч фунтов? Да, помните об этом.

Доктор Торн помнил. Во время долгого, сложного разговора помнил о многом, и в сознании возникало немало вопросов, на которые приходилось немедленно искать ответы. Имеет ли он право от лица Мэри отвергнуть финансовую поддержку богатого родственника? А если примет предложение, действительно ли учтет ее интересы? Скатчерд был своеволен и упрям, и то, что его внезапно охватила нежность, было более чем странно. И все же доктор Торн не мог доверить родственной сентиментальности свою единственную драгоценность, поэтому принял нелегкое решение: пренебречь долгом по отношению к племяннице, оставить девочку себе и от ее имени отказаться от любого участия в жизни баронета. Судя по всему, судьба крепко-накрепко связала его с племянницей. Мэри нашла свое место в Грешемсбери и в мире, и ей лучше остаться там, чем отправиться на поиски другого, более богатого, но в то же время менее подходящего дома.

– Нет, Скатчерд, – заговорил доктор Торн после долгого молчания, – Мэри не сможет сюда приехать. Здесь она не найдет своего счастья. Да и, честно говоря, я сам не хочу, чтобы она узнала о существовании других родственников.

– О, вы имеете в виду, что устыдится собственной матери, а заодно и ее брата? Полагаю, она слишком утонченная леди, чтобы подать мне руку, поцеловать и назвать дядюшкой? Мы с леди Скатчерд недостаточно хороши для нее? Так, что ли?

– Можете говорить все, что угодно, у меня нет права перебивать и возражать.

– Не понимаю одного: как вы сумеете договориться со своей совестью? Кто дал вам право лишать девочку внезапно появившегося шанса? Какое состояние дадите ей вы?

– Делаю то немногое, что могу, – скромно, но гордо ответил доктор Торн.

– Так-так. В жизни не слышал ничего подобного. Ни разу. Нашлась дочка Мэри, моей родной сестры, и мне не позволяют с ней повидаться! Вот что я вам скажу, Торн: все-таки с ней встречусь. Да, сам поеду в Грешемсбери, объясню, кто я такой и что могу для нее сделать. Нисколько не шучу. Вы не имеете права скрывать девочку от родных, которые готовы сделать добро. Дочка Мэри, еще одна Мэри Скатчерд! Почти хочу, чтобы ее звали Мэри Скатчерд. Она похожа на мать, Торн? Ну-ка, скажите правду: похожа?

– Не помню, как выглядела ее мать, но вроде бы была здорова.

– Не помните! Что же, пусть так. А ведь она слыла самой красивой девушкой в Барчестере. Все это признавали. Вот уж не думал, что доведется опять о ней рассуждать! Торн, ждите: непременно приеду повидаться с дочерью Мэри.

– Послушайте, Скатчерд, – заговорил доктор, отходя от окна, где стоял все это время, и снова садясь возле кровати, – вам нельзя приезжать в Грешемсбери.

– Вот еще! Непременно приеду.

– Подождите, не перебивайте. Не собираюсь себя хвалить, но в младенчестве – всего шести месяцев от роду – Мэри оказалась серьезным препятствием на пути матери к счастью. Томлинсон был готов жениться на вашей сестре, но никак не желал мириться с наличием у нее ребенка. Тогда я забрал малышку, пообещав ее матери, что заменю ей отца, и сдержал слово так честно, как смог. Она сидит у моего камина, пьет из моей чашки и чувствует себя моей родной дочерью. В итоге я имею право решать, что для нее лучше. Жизнь Мэри непохожа на вашу жизнь, а понятия и манеры непохожи на ваши…

– Ах, ну конечно! Мы для нее слишком вульгарны!

– Можете думать, что заблагорассудится, – пожал плечами доктор, принимавший разговор слишком близко к сердцу, чтобы бояться обидеть собеседника. – Я этого не сказал, однако утверждаю, что образ жизни Мэри в корне отличается от вашего уклада.

– Ей не понравится дядюшка с бутылкой бренди под подушкой, так?

– Вы не сможете встретиться с племянницей, не сообщив, в каком родстве состоите, а это я хотел бы от нее скрыть.

– Еще ни разу в жизни не видел человека, который стыдился бы богатого свойственника. Скажите на милость, как вы собираетесь найти своей драгоценности подходящего мужа?

– Я рассказал о существовании Мэри, – продолжил доктор, проигнорировав последние слова баронета, – потому что счел необходимым поставить вас в известность, что ребенок сестры жив, иначе вы оставили бы спорное завещание, а после нашей смерти возникли бы серьезные неприятности, возможно даже – судебный иск. Вы должны понять, что я поступил честно, и, надеюсь, поступите так же: не сделаете меня несчастным, воспользовавшись моей откровенностью.

– Что же, очень хорошо, доктор. Во всяком случае, вы славный малый. Обещаю крепко все обдумать, но признаюсь, что потрясен до глубины души: оказывается, дитя бедной Мэри живет так близко!

– Ну а теперь, Скатчерд, позвольте откланяться. Надеюсь, мы расстаемся друзьями. Верно?

– Но, доктор, вы не имеете права уйти, бросив меня на произвол судьбы. Что мне делать? Какие лекарства принимать и в каких дозах? Сколько бренди можно пить? Можно ли есть за обедом жареное мясо? Черт возьми, доктор, если уж выгнали из дому Филгрейва, так хоть не покидайте меня.

Доктор Торн рассмеялся, сел за стол и подробно записал все рекомендации и назначения, которые счел необходимыми. Основные принципы лечения сводились к полному отказу от бренди, а в случае недостижимости сего – сокращению количества напитка до минимума.

Справившись с ответственной задачей, доктор попрощался и собрался уйти, однако возле двери услышал:

– Торн! Торн! Что касается денег для мистера Грешема: поступайте как считаете нужным. Делайте что хотите. Десять тысяч? Пусть будет так, он их получит. Сейчас же велю Уинтербонсу выписать чек. Под пять процентов, да? Нет, лучше под четыре с половиной. Дам ему еще десять тысяч.

– Спасибо, Скатчерд, спасибо. Глубоко вам благодарен. Не стал бы просить, если бы не был уверен в надежности ваших денег. До свидания, старина, и поскорее избавьтесь от того, что прячете под подушкой.

Доктор повернулся к двери.

– Торн! – снова окликнул сэр Роджер. – Торн, вернитесь на минуту. Не позволите ли передать девочке подарок – фунтов пятьдесят или около того – на всякие ленточки и оборочки?

Доктор умудрился выскользнуть в коридор, никак не отреагировав на предложение. Внизу он тепло попрощался с леди Скатчерд, вскочил в седло и поехал обратно в Грешемсбери.