Текст книги "Доктор Торн"

Сейчас, однако, псарня вновь опустела. За два года до начала нашей истории собак отправили в поместье другого, более обеспеченного охотника. Мистер Грешем перенес событие тяжелее любого другого свалившегося на его голову несчастья. Он содержал свору в течение десяти лет и эту работу, по крайней мере, выполнял хорошо. Потерянную в роли политика популярность среди соседей ему удалось восстановить в качестве охотника, и, если бы существовала возможность, он с радостью сохранил бы власть над собаками. Однако свора находилась на его попечении значительно дольше, чем следовало, после чего наконец убралась восвояси, причем событие не обошлось без откровенного изъявления радости со стороны леди Арабеллы.

Однако мы заставили арендаторов слишком долго ждать за накрытыми под старинными дубами столами. Да, когда Фрэнк-младший достиг совершеннолетия, в Грешемсбери оставалось еще достаточно средств, чтобы развести один костер и зажарить одного быка прямо в шкуре. Возмужание не настигло Фрэнка незаметно, как могло бы произойти с сыном священника или сыном мелкого служащего. Местная консервативная газета «Стандарт» сообщила, что в Грешемсбери «все бороды тряслись» точно так же, как на подобных праздниках в течение многих веков. Да, именно так и было написано, но, как в большинстве подобных отчетов, в этом опусе тоже содержалась лишь тень правды. Конечно, «напитки текли рекой», только вот бороды тряслись не так энергично, как в былые времена, поскольку не имели должного на то основания. Сквайр добывал деньги, где только мог, и все арендаторы ощутили это на себе. Арендная плата возрастала; лес безжалостно вырубался; обслуживавший поместье адвокат бессовестно богател; торговцы в Барчестере и даже в самом Грешемсбери начинали открыто ворчать, а сквайр все больше грустнел. В таких условиях рты арендаторов продолжали жевать и глотать, но бороды вилять не желали.

– Хорошо помню совершеннолетие самого сквайра, – обратился к соседу по столу фермер Оклерат. – Видит бог, ну и весело же было в тот день! Эля выпили больше, чем сварили в поместье за два последних года. Да уж, старый сквайр не скупился на угощенье.

– А я отлично помню даже рождение нынешнего сквайра, – вступил в разговор сидевший напротив пожилой фермер. – Вот гульба-то тогда началась! И не очень-то давно это было, ведь нашему мистеру Грешему еще далеко до пятидесяти. Да, точно, хотя выглядит на все полсотни. Что и говорить, жизнь в Гримсбери изменилась (так местные жители называли поместье), изменилась к худшему, сосед Оклерат. Я-то скоро помру, даже не пытайтесь возражать, но после того, как больше полувека платил за свои акры фунт пятнадцать шиллингов, не думал, что придется платить фунт двадцать.

Примерно такие же разговоры велись и за другими столами. Наверняка они были совершенно иными в те дни, когда сквайр родился, когда достиг совершеннолетия и когда спустя два года появился на свет его сын. По каждому из этих поводов устраивались пышные сельские праздники, а сам сквайр не покидал гостей. В первом случае его носил на руках отец во главе целой вереницы нянек и кормилиц. Во втором случае он сам принимал активное участие во всех затеях и веселился от души, а каждый арендатор протискивался сквозь толпу на лужайку, чтобы взглянуть на леди Арабеллу, которая, как все уже знали, вскоре должна была переехать из родового замка Курси в Грешемсбери-хаус и стать их госпожой. А сейчас о леди Арабелле никто не думал и не вспоминал. В третьем случае Фрэнк Грешем-старший сам торжественно нес на руках своего сына, как когда-то отец нес его. В те дни он находился в зените гордости, и, хотя арендаторы шептались, что хозяин уже не так близок к ним, как прежде, что слишком проникся духом Де Курси, все равно он оставался их сквайром, господином, чьей воле они безропотно подчинялись. Старый сквайр уже умер; теперь все гордились новым хозяином – членом парламента – и, несмотря на некоторое высокомерие, его благородной женой. А теперь уже никто ими не гордился.

Фрэнк Грешем-старший прошелся среди гостей и возле каждого стола произнес несколько приветственных слов. В ответ арендаторы встали, поклонились и пожелали здоровья нынешнему сквайру, счастья молодому наследнику и процветания поместью Грешемсбери. И все же праздник тянулся уныло.

Чтобы отметить событие, на празднование прибыли и другие, более почетные гости, и все равно ни в самом особняке, ни в домах соседних мелкопоместных дворян такой толпы, как в дни семейных торжеств в былые годы, не собралось. Общество в Грешемсбери выглядело малочисленным и включало главным образом графиню Де Курси и ее свиту. Леди Арабелла по-прежнему всеми силами поддерживала тесную связь с замком Курси, очень часто туда ездила (мистер Грешем совершенно не возражал) и при каждой возможности брала с собой дочерей. Вот только в отношении двух старших девочек – Августы и Беатрис – непременно следовало недовольство мистера Грешема, а часто они и сами отказывались навещать тетушку, кузин и кузенов. Леди Арабелла гордилась сыном, хотя Фрэнка ни в коем случае нельзя было назвать ее любимым ребенком. И все же он был законным и общепризнанным наследником Грешемсбери, из чего леди Арабелла собиралась извлечь максимальную выгоду, к тому же рос ласковым, любящим мальчиком, перед которым растаяло бы сердце любой матери. Конечно, леди Арабелла искренне любила своего первенца, но испытывала нечто вроде разочарования, видя, что тот не в такой степени похож на Де Курси, как следовало бы. И все же родственное чувство оставалось неистребимым, а потому в день совершеннолетия ее светлость пригласила в поместье невестку в сопровождении молодых леди: Амелии, Александрины и прочих. Больше того, она не без труда уговорила снизойти до участия в празднике младших сыновей: как достопочтенного Джорджа, так и достопочтенного Джона. Сам граф Де Курси в это время пребывал при дворе – или сказал, что пребывал, а лорд Порлок – старший сын и наследник титула – в ответ на приглашение тетушки просто ответил, что не считает нужным утруждать себя родственными глупостями.

Приехали также Бейкеры, Бейтсоны и Джексоны. Все они жили неподалеку, так что вечером смогли вернуться домой. Разумеется, присутствовал и преподобный Калеб Ориел – священник, преданный принципам Высокой церкви, – вместе с красавицей сестрой Пейшенс Ориел. Прибыл мистер Йейтс Амблби – местный адвокат и агент в сфере недвижимости. Ну и, конечно, не обошлось без доктора Торна с его скромной, тихой юной племянницей мисс Мэри Торн.

Глава 2
Давным-давно

Коль скоро доктор Торн наш герой, точнее говоря, мой герой, а за читателями остается привилегия выбрать себе собственных любимцев, и коль скоро его воспитаннице мисс Мэри Торн предстоит стать нашей героиней и здесь выбора, увы, нет, необходимо представить и описать дядю и племянницу подробно и официально. Мне придется извиниться за то, что начинаю роман двумя длинными скучными главами, полными подробностей и объяснений. Сознаю опасность избранного пути: грешу против золотого правила, предписывающего сразу произвести наилучшее впечатление на всех вокруг. Эта мудрость в полной мере признается романистами, и мной в том числе. Трудно предположить, что кто-нибудь осмелится создать художественное произведение, на первых страницах которого так мало привлекательного и заманчивого материала, и все же не могу поступить иначе. Чувствую, что не имею права заставить бедного мистера Грешема заикаться, запинаться и неловко, самым неприглядным образом ерзать в кресле, прежде чем не скажу, почему он отчаянно нервничает. Точно так же не могу позволить доктору Торну свободно выражать свое мнение среди важных персон, пока не объясню, что подобное поведение вполне ему свойственно. Согласен: столь пассивная позиция автора противоречит природе художественного творчества и свидетельствует как о недостатке художественного воображения, так и о нехватке мастерства. Весьма сомнительно, что удастся восполнить пробелы простым, честным, незамысловатым рассказом.

Доктор Торн вырос в не менее известной, чем у мистера Грешема, семье, и уж точно куда более старинной, чем у графа Де Курси, о чем он любил хвастливо повторять. Тщеславие как важную черту характера упоминаем в первую очередь, поскольку это самая приметная слабость доктора. Он доводился троюродным братом мистеру Торну из Уллаторна – барсетширскому помещику, что жил неподалеку от Барчестера и очень гордился тем обстоятельством, что поместье оставалось в роду и беспрепятственно переходило от Торна к Торну дольше, чем любое другое в графстве.

Доктор Торн, поскольку доводился сквайру из Уллаторна лишь троюродным братом, не мог претендовать на иное положение в графстве, кроме того, которого достиг собственными силами, конечно, если оно приносило удовлетворение. Никто не сознавал этого факта более явственно, чем сам доктор. Его отец, доводившийся бывшему сквайру Торну двоюродным братом, добился высокого церковного поста, однако давно скончался. У почтенного пастора было два сына: старшему – Томасу – он дал медицинское образование, а младший – Генри, которому прочили блестящую юридическую карьеру, – так и не нашел своего истинного призвания. Несмотря на яркие способности, юношу отчислили из Оксфордского университета, сначала временно, а затем окончательно, после чего он вернулся в Барчестер и доставил отцу и брату немало неприятностей и даже страданий.

Старший мистер Торн – священнослужитель – скончался, когда сыновья были еще совсем молоды, и оставил после себя только дом и кое-какое хозяйство на сумму около двух тысяч фунтов, но и те завещал Томасу, хотя значительно большая сумма ушла на погашение долгов непутевого сумасбродного Генри. Вплоть до этого времени между семейством из Уллаторна и деревенскими родственниками царила полная гармония, но за пару месяцев до смерти пастора – история произошла на двадцать два года раньше начала нашего повествования – тогдашний мистер Торн из Уллаторна дал понять, что больше не готов принимать у себя младшего племянника, которого считал позором почтенного рода.

Как правило, отцы склонны более терпимо относиться к сыновьям, чем дяди к племянникам или кузены друг к другу. Пастор Торн все еще надеялся перевоспитать своего черного барана и считал, что глава семьи проявлял излишнюю строгость, чем препятствовал возвращению заблудшего агнца на праведный путь. Но если отец горячо поддерживал распутного сына, то молодой медик еще горячее выступал в защиту распутного брата. Сам доктор Томас Торн вовсе не был повесой, но, возможно, в силу возраста относился к порокам брата без должного отвращения. Во всяком случае, решительно поддерживал Генри, так что когда было объявлено, что визиты младшего сына пастора в Уллаторн нежелательны, доктор Томас Торн отправил сквайру письменный ответ, где без лишних церемоний сообщил, что в таком случае его собственные визиты также прекращаются. Поступок трудно назвать благоразумным и дальновидным, так как молодой Гален обосновался в Барчестере главным образом в расчете на помощь со стороны влиятельного дядюшки, но в гневе он об этом не подумал, как никогда – ни в молодые годы, ни в зрелом возрасте – в гневе не думал о том, о чем непременно следовало подумать. Впрочем, это свойство не доставляло особого вреда, так как сердился доктор совсем недолго, а гнев испарялся быстрее, чем опасные слова успевали сорваться с губ. К сожалению, ссора с семейством Уллаторн приняла весьма продолжительный характер, что отрицательно повлияло на его профессиональную деятельность.

Потом отец умер, и братьям пришлось жить вместе, причем на крайне ограниченные средства. В те времена в Барчестере жила семья Скатчерд, но нам придется иметь дело только с двумя ее представителями – братом и сестрой. Оба занимали невысокое положение: молодой человек трудился каменщиком по найму, а девушка училась мастерить соломенные шляпки. И все же Скатчерды решительно отличались от местных. Сестра считалась в Барчестере образцом здоровой чистой красоты и пользовалась похвальной репутацией скромной, благонравной юной особы. Брат чрезвычайно гордился ею, особенно после того, как к ней посватался уважаемый в городе торговец скобяными товарами.

Роджер Скатчерд и сам был известной личностью: славился он, правда, не красотой и не благочестием, а своими умениями. В четырех соседних графствах он считался лучшим каменщиком и в то же время чемпионом по употреблению крепких напитков в единицу времени. И все же профессиональная слава мастера значительно превосходила питейную: молодой Скатчерд не только быстро и качественно работал сам, но и отличался редким умением обучать других парней искусству каменщика. Постепенно он достиг такого мастерства, что способен был заменить дюжину, а то и две рядовых работников, причем это практически без бумаги и пера, с которыми так и не привык свободно обращаться. Однако были у Роджера Скатчерда и другие способности и склонности: он умел разговаривать в манере, опасной для себя и других, а будучи радикальным демагогом, в бурное время накануне принятия закона о парламентской реформе умудрился устроить в Барчестере такой тарарам, которого сам не предвидел.

Младший брат доктора, Генри Торн, тоже обладал множеством качеств, но, как правило, дурных, однако одно из них даже друзья считали наихудшим: Генри любил общаться с простолюдинами, причем не только пил – это еще можно было бы как-то понять, но пил в барах в компании вульгарных пьяниц. Об этом говорили и его друзья, и его враги. Сам же Генри решительно отрицал наличие сомнительных приятелей и заявлял, что единственным его собутыльником был Роджер Скатчерд. Да, с Роджером он действительно тесно общался, причем держался столь же демократично, как и он, и это в то время, когда Торны из Уллаторна представляли собой высшую степень свойственного истинным тори совершенства.

Не могу сказать, как скоро Мэри Скатчерд приняла предложение почтенного торговца. После определенных событий, о которых вскоре пойдет речь, она заявила, что и вовсе не принимала, но брат ее утверждал обратное. Сам же уважаемый купец наотрез отказался от комментариев на данную тему.

Не подлежит сомнению, что Роджер Скатчерд, до этого почти не упоминавший о сестре во время встреч со своим благородным другом, теперь безудержно хвастался как свершившейся помолвкой, так и красотой нареченной невесты. Несмотря на горячность, Скатчерд обладал некоторой степенью тщеславия, и грядущее замужество сестры льстило его самолюбию и семейным амбициям.

Генри Торн уже не только слышал о Мэри Скатчерд, но и видел ее, хотя до сих пор девушка не попадала в поле его безнравственности. Теперь же, после известия о предстоящей свадьбе, дьявол ввел Генри в искушение соблазнить невесту. Не стоит подробно излагать всю неприглядную историю. В итоге стало ясно, что он клятвенно пообещал жениться и даже дал на то письменное заверение, чем добился благосклонности Мэри в те немногие свободные часы, которыми она располагала – по воскресеньям и долгими летними вечерами, так что в конце концов получил все, чего желал. Роджер Скатчерд обвинил Генри Торна в том, что тот одурманил Мэри, а осмотревший пациентку доктор Томас Торн полностью поверил обвинению. Весь Барчестер узнал, что Мэри Скатчерд ждет ребенка и что коварный соблазнитель не кто иной, как Генри Торн.

Когда новость достигла слуха Роджера Скатчерда, каменщик сначала изрядно напился, а потом поклялся убить обоих грешников, но начать решил с негодяя, причем обойтись собственными крепкими кулаками и солидной дубиной.

Тогда братья жили вместе в сельском доме неподалеку от города. Конечно, такое жилище было неприемлемым для доктора, но после смерти отца он не мог позволить себе более подходящие условия и, чтобы максимально ограничить свободу брата, устроил все именно таким образом. Вот в этот дом душным летним вечером и явился Роджер Скатчерд с горящими гневом, налитыми кровью глазами, почти до безумия разгоряченный долгой быстрой ходьбой и переполнявшими организм крепкими напитками.

У калитки мститель встретил спокойно стоявшего с сигарой во рту Генри Торна, хотя намеревался искать обидчика по всему дому и саду, пробираться к цели, преодолевая препятствия. А враг оказался прямо перед ним – безоружный и невозмутимый – и спокойно спросил:

– Эй, Роджер, что ты задумал?

Это были его последние слова. В ответ последовал мощный удар терновой дубиной. Завязалась драка, и в итоге Скатчерд исполнил обещание – во всяком случае, в отношении главного виновника позора. Каким именно образом был нанесен фатальный удар в висок, выяснить точно не удалось: один доктор считал, что в ход пошла дубина с толстым тяжелым концом; второй полагал, что использовался камень; третий высказывал версию об ударе молотком. Впоследствии, кажется, удалось доказать, что молотка не было, а сам Скатчерд утверждал, что не держал в руках ничего, кроме палки. Но каменщик был так пьян, что мог и не помнить. Но факт оставался фактом: Генри Торн скончался, а Роджер Скатчерд признался, что действительно поклялся убить негодяя. Лучшего каменщика четырех графств арестовали и предали суду за убийство, а пока шло разбирательство, раскрылись все печальные обстоятельства происшествия. В результате убийство было переквалифицировано в непредумышленное и Роджера Скатчерда приговорили к шести месяцам тюрьмы. Возможно, читатели сочтут наказание слишком суровым.

Томас Торн и фермер-сосед появились на месте преступления вскоре после того, как Генри упал. Поначалу брат воспылал гневом и решил отомстить убийце, но, когда факты получили известность, когда стало понятно, какое обстоятельство послужило причиной избиения, настроение доктора изменилось. Ему предстояло решить, как оградить память покойного брата от оскорблений, вполне, впрочем, заслуженных, и в то же время попытаться защитить от несправедливого наказания несчастного человека, пролившего кровь негодяя. Также следовало – доктор в этом не сомневался – позаботиться о бедной обманутой девушке, чья участь куда печальнее.

Доктор Томас Торн не мог проявить равнодушие и проигнорировать свалившиеся на его плечи обязательства, поэтому оплатил и защиту убийцы в суде, и сохранение памяти брата, и устройство бедной девушки. Да, все это он сделал сам, без посторонней помощи. Старый сквайр Торн из Уллаторна вновь хотел было раскрыть перед племянником родственные объятия, но доктор вбил себе в голову странную мысль, что именно суровость дяди толкнула брата на опасную дорогу, а потому он наотрез отказался принять его благорасположение. Дочь старого сквайра, которой он когда-то глубоко симпатизировал, прислала деньги, солидную сумму, однако Томас вернул их без единого слова благодарности. На те горестные цели, которые перед ним стояли, средства были, а о том, что могло случиться впоследствии, молодой человек не думал.

История вызвала немало шума в графстве, и многие мировые судьи приняли трагедию близко к сердцу. Однако никто не проникся сочувствием настолько глубоким, как сквайр Джон Ньюболд Грешем, который в то время еще здравствовал. Справедливость и благородная энергия Торна тронули мистера Грешема, и по окончании суда он пригласил доктора в Грешемсбери. Живописная деревня и старинное гостеприимное поместье настолько понравились Томасу, что он принял решение поселиться неподалеку.

Вернемся на миг к Мэри Скатчерд. Фатального гнева брата бедняжке удалось избежать, так как того арестовали за убийство прежде, чем он смог добраться до сестры и наказать за грехопадение. И все же участь девушки оказалась незавидной. Несмотря на горечь и обиду на Генри, поступившего с ней так подло, естественным чувством к нему все-таки оставалась любовь, а не ненависть, поэтому, узнав о его смерти, Мэри легла в постель, повернулась лицом к стене и решила умереть, причем двойной смертью: за себя и за росшего в ней ребенка.

Но судьба уготовила обоим иную долю. Уехав в далекую страну, Мэри стала достойной женой хорошего человека и счастливой матерью множества детишек, а еще не родившейся девочке было суждено… но коротко об этом не рассказать – предстоит написать целый роман.

Даже в те тяжкие дни Господь проявил милосердие к несчастной Мэри. Вскоре после того, как ужасная весть достигла ее слуха, доктор Торн оказался рядом и сделал куда больше, чем могли бы брат или любовник. Когда родился ребенок, Роджер Скатчерд по-прежнему сидел в тюрьме и должен был провести в заключении еще три месяца. История соблазнения, грехопадения и жестокого обращения бурно обсуждалась в графстве. Общественное мнение милостиво заключило, что женщина, которая приняла столь тяжкие страдания, ни в чем не виновата и ни в коем случае не должна быть изгоем.

Доктора Торна немало удивило, когда однажды вечером, уже затемно, к ним зашел торговец скобяными товарами, бывший жених бедной Мэри Скатчерд, и предложил план спасения репутации девушки. Если она согласится немедленно уехать из страны – тайно, никого не ставя в известность, чтобы не вызывать разговоров и обсуждений, – он тут же продаст все, что имеет, женится на ней, и они эмигрируют, но с единственным условием: ребенка она должна оставить в Англии. Торговец скобяными товарами обладал достаточной долей благородства и великодушия, чтобы принять оступившуюся возлюбленную, но воспитывать чужого ребенка не желал.

– Если она возьмет дитя, то при всем желании я не смогу относиться к нему по-доброму, сэр. Ну а Мэри все равно будет любить эту девочку больше малышей, что родятся в законном браке.

Восхваляя великодушие, разве кто-то сможет осудить столь очевидное благоразумие? Несмотря на падение возлюбленной в глазах света, этот человек был по-прежнему готов принять ее как супругу, однако хотел видеть матерью только своих детей.

Перед доктором снова возникла сложная проблема. Он сразу почувствовал, что обязан использовать весь свой авторитет, чтобы убедить бедняжку принять предложение. Мужчина ей нравился и открывал возможности, наиболее предпочтительные даже до несчастья, однако уговорить мать расстаться со своим первым ребенком непросто. Поначалу Мэри, конечно, отказалась наотрез: передала тысячу благодарностей, тысячу приветов и глубочайшую признательность за щедрость человека, проявившего верную любовь, добавив также, что природа не позволит ей бросить дитя.

– Что вы сможете сделать для дочери здесь? – спросил доктор, бережно качая крошечное создание в огромных ладонях, и бедная Мэри залилась слезами. – Это моя племянница, единственное родное существо в целом мире. Да, пока я довожусь ей дядей, а если вы отправитесь с этим добрым человеком за океан, стану отцом и матерью. Девочка будет есть и пить то же самое, что ем и пью я. Смотрите, Мэри, это Библия. Оставьте мне девочку. Клянусь, что она станет моим собственным ребенком.

В конце концов Мэри Скатчерд поддалась на уговоры: оставила дочь доктору Торну, вышла замуж за почтенного торговца и уехала в Америку, причем все это произошло прежде, чем Роджер Скатчерд вышел из тюрьмы. Доктор тоже выдвинул несколько условий. Во-первых, Скатчерд не должен знать о судьбе ребенка сестры. Решив принять малышку, доктор Торн позаботился о том, чтобы не встречаться с людьми, способными впоследствии претендовать на родство с другой стороны. Несомненно, если бы сироте предстояло выжить или умереть в приюте, родственников бы не нашлось, но в том случае, если доктор преуспеет в жизни, сможет сделать племянницу любимицей своего дома, а затем любимицей какого-то другого дома, если она завоюет сердце достойного человека, которого доктор с радостью назовет своим другом и племянником, тогда вполне могут появиться родственники сомнительного свойства.

Ни один человек в королевстве не ценил чистоту своей благородной крови больше, чем доктор Томас Торн. Никто не гордился столь же глубоко могучим генеалогическим древом и ста тридцатью несомненными предками, что вели род от Макадама. Никто не доказал более убедительно, насколько важны родственные связи и какое преимущество имеют те, кто чтит память дедов и прадедов, перед теми, у кого их нет или чьи прародители этого не заслуживают. Не станем ошибочно полагать, что наш доктор отличался безупречным характером: он был далек от совершенства, таил в душе стойкое упрямое высокомерие, считал себя лучше и выше окружающих, хотя не мог объяснить причину и источник неистребимого самомнения. Он гордился положением бедного члена благородной семьи, гордился отречением от той семьи, которой гордился, и особенно гордился тем, что гордится так, что никто об этом не знает. Отец его принадлежал к роду Торнов, а матушка происходила из семьи Торолд. Лучшей, более благородной крови в Англии не существовало. Да, этот человек снисходил до радости обладания столь эфемерными достоинствами! Человек с мужественным сердцем, полным отваги и великодушия! В венах других докторов графства текла мутная водица из сточной канавы; он же мог похвастаться чистой кровью богов, по сравнению с которой кровь знаменитого семейства герцогов Омниум казалась грязной и слабой. Да, вот чем Томасу Торну, который превосходил всех вокруг как умом и таланом, так и энергией, нравилось превосходить коллег! Мы говорим о молодости доктора, однако и в зрелом возрасте, немного смягчившись, он оставался таким же высокомерным.

Вот что представлял собой человек, который дал слово принять как родное бедное внебрачное дитя, чей отец был уже мертв, а несчастная мать происходила из семьи Скатчерд! Стоит ли удивляться, что он считал необходимым сохранить историю племянницы в тайне? Но ведь, кроме брата матери, девочка никого не интересовала. О самой матери посудачили, но недолго: вскоре повседневные заботы стерли из памяти чужую жизнь. Мэри Скатчерд уехала из страны, вышла замуж. Щедрость ее супруга была должным образом отмечена в местных газетах, а новорожденная девочка осталась за рамками внимания и обсуждения.

Внушить Роджеру Скатчерду, что ребенок не выжил, не составило труда. На прощание Мэри навестила брата в тюрьме и с искренними слезами и непритворной печалью сообщила о горькой судьбе плода своего позора, после чего отбыла в поисках грядущего счастья. Доктор увез малышку в другое место, где ей предстояло провести раннее детство, и нашел для нее семью, которая должна была заботиться о девочке до тех пор, пока она не вырастет достаточно, чтобы занять место хозяйки за его холостяцким столом и поселиться в его доме. Никто, кроме старого сквайра Грешема, не знал, кто она такая и откуда появилась.

Тем временем Роджер Скатчерд отсидел положенный срок и вышел из тюрьмы. Несмотря на обагренные кровью руки, он заслуживал снисхождения. Незадолго до случившегося Роджер женился на хорошей девушке своего общественного положения и твердо решил, что отныне и впредь будет вести себя так, как подобает женатому человеку, чтобы не позорить будущего почтенного зятя – мужа сестры. Таким было состояние Роджера на тот момент, когда он узнал о горестной судьбе Мэри. Как уже было сказано, одаренный недюжинной силой каменщик изрядно выпил и, замыслив возмездие, отправился на поиски обидчика.

Пока Скатчерд отбывал наказание в тюрьме, молодой жене приходилось выживать всеми доступными способами. Бедная женщина была вынуждена продать купленную совсем недавно приличную мебель и отказаться от маленького, но уютного дома. Сломленная горем, она бедствовала на грани голодной смерти. Освободившись, Роджер сразу начал работать, однако те, кто знаком с жизнью бывших осужденных, знают, как нелегко восстановить утраченное положение. А потом в семье родился ребенок, и наступила пора беспросветной нищеты, поскольку Скатчерд опять запил, да так, что благие намерения развеялись по ветру.

Томас Торн жил в Грешемсбери, куда уехал еще до того, как взял под опеку дочку бедной Мэри, и вскоре стал местным доктором и семейным врачом Грешемов. Произошло это вскоре после рождения наследника. Стремясь подняться по карьерной лестнице, предшественник доктора Торна учредил практику в каком-то большом городе и уехал. В результате в критическое время леди Арабелла осталась абсолютно без квалифицированной медицинской помощи, если не считать советов чужака, найденного, как она поведала невестке леди Де Курси, где-то в Барчестере, то ли возле тюрьмы, то ли у суда – точно она не знала.

Конечно, леди Арабелла не собиралась кормить наследника сама: аристократки не снисходят до столь низменных процессов. Бюст им дарован природой для красоты, а не для пользы. В семье появилась кормилица, а спустя шесть месяцев стало очевидно, что маленький Фрэнк развивается не столь правильно, как ожидалось. После небольшого расследования выяснилось, что срочно присланная из замка Курси прекрасная молодая особа – представительница ценного контингента, хранимого графиней для семейных надобностей, – увлекалась бренди. Разумеется, пьющую кормилицу немедленно отослали прочь, а так как мадам Де Курси была слишком возмущена, чтобы тотчас предоставить замену, доктору Торну позволили найти таковую самому. Он сразу вспомнил о жене Роджера Скатчерда, здоровой молодой женщине, и предложил ей стать кормилицей маленького Фрэнка Грешема.

Необходимо вспомнить еще один существенный эпизод из прошлого. Еще до смерти отца молодой доктор Торн влюбился. Вздыхал он не напрасно и ухаживал не зря, хотя нельзя сказать, что близкие его избранницы или даже она сама приняли предложение руки и сердца. В то время ответственный и знающий врач уже пользовался уважением в Барчестере. Отец его служил пребендарием, а родственниками и лучшими друзьями считались Торны из Уллаторна, так что леди, чье имя мы не упомянем, вовсе не слыла легкомысленной из-за того, что прислушивалась к речам молодого доктора. Но когда Генри окончательно сбился с пути, Торн-старший умер, а сам доктор поссорился с Уллаторнами, когда брат был убит в позорной драке и выяснилось, что у претендента нет ничего, кроме медицинской профессии – даже места для этой самой практики, – семья молодой особы сочла, конечно, выбор неблагоразумным, а сама она не нашла в себе достаточной силы духа и любви, чтобы ослушаться. В бурные дни суда леди заявила доктору Торну, что не считает дальнейшие встречи возможными.

Услышав решение возлюбленной в тот момент, когда больше всего на свете нуждался в поддержке, доктор Торн тотчас спокойно ответил, что полностью с ней согласен, и удалился с разбитым сердцем, решив, что мир плох, очень плох. Больше он эту леди не видел и, насколько мне известно, никогда никому не делал предложения.