Текст книги "Доктор Торн"

– Вполне естественно, что жена беспокоится о вашем здоровье.

– Может не беспокоиться, – отмахнулся подрядчик. – Будет очень щедро обеспечена. А все бесконечное нытье все равно не способно продлить человеку жизнь.

Наступила пауза, во время которой доктор продолжил осмотр. Пациент подчинился неохотно, но все-таки подчинился.

– Мы с вами обязаны перевернуть страницу, сэр Роджер. Обязаны.

– Вздор, – проворчал сэр Роджер.

– Послушайте, Скатчерд, нравится вам это или нет, я вынужден исполнить профессиональный долг.

– То есть я должен заплатить за то, что вы меня пугаете.

– Ни один человеческий организм не способен долго выносить такие испытания, каким вы подвергаете себя.

– Уинтербонс, – обратился подрядчик к секретарю, – иди вниз. Иди вниз, говорю, но оставайся в доме. Вместо того чтобы улизнуть в пивную, будь здесь. Когда я немного выпиваю, то есть если такое вообще случается, то работе это не мешает.

Получив распоряжение, секретарь поднял неизменную кружку и, спрятав под полой сюртука, выскользнул из комнаты. Друзья остались вдвоем.

– Скатчерд, – опять начал доктор, – только что вы находились так близко к своему Богу, как никто из тех смертных, кому потом довелось есть и пить на этом свете.

– Вы это серьезно? Было совсем плохо? – явно испугавшись, уточнил железнодорожный магнат.

– Абсолютно серьезно.

– А сейчас уже снова все в порядке?

– Все в порядке! Как вы можете быть в порядке, если сами знаете, что ноги отказываются носить тело! В порядке! В то время как кровь с такой силой пульсирует в вашем мозгу, что ни один другой мозг не выдержал бы напора!

– Ха-ха-ха! – снова рассмеялся Скатчерд, чрезвычайно гордившийся тем, что организован более совершенно, чем простые смертные. – Ха-ха-ха! И что же мне теперь делать?

Мы не станем приводить здесь все рекомендации доктора Торна. С некоторыми предписаниями сэр Роджер согласился, против других решительно возразил, а кое-какие предложения наотрез отказался слушать. Главным камнем преткновения стал совет на две недели полностью отказаться от работы. Сэр Роджер заявил, что не остановится даже на два дня.

– Если будете работать в нынешнем состоянии, – пояснил доктор, – то непременно станете искать поддержки в алкоголе. А если продолжите пить, то неизбежно умрете.

– Искать поддержки! Почему думаете, что я не способен работать без голландской храбрости?

– Скатчерд, мне известно, что сейчас в комнате припрятана бутылка бренди и что вы пили меньше двух часов назад.

– Ошибаетесь: это запах джина от секретаря, – возразил сэр Роджер.

– Чувствую, как алкоголь распространяется по вашим венам, – парировал доктор, по-прежнему держа руку пациента.

Сэр Роджер резко дернулся в постели, как будто хотел освободиться, и начал угрожать в ответ:

– Я вот что вам скажу, доктор: сделаю то, что решил, – пошлю за Филгрейвом.

– Очень хорошо, – невозмутимо отозвался лекарь из Грешемсбери. – Пошлите за Филгрейвом. Ваш случай настолько ясен, что даже он вряд ли сможет ошибиться.

– Считаете, что имеете право меня дразнить и поступать как вам угодно, потому что раньше держали в своей власти? Вы отличный парень, Торн, но не уверен, что лучший доктор во всей Англии.

– Можете быть уверены, что не лучший. Если желаете, даже можете считать самым плохим. Но пока нахожусь здесь в роли вашего медицинского советчика, могу говорить только правду и ничего, кроме правды. Правда заключается в том, что следующий запой почти наверняка вас убьет. А в нынешнем состоянии даже незначительное обращение к спиртному способно сделать то же самое.

– Пошлю за Филгрейвом…

– Да, пошлите за Филгрейвом, только сейчас же. Поверьте мне хотя бы в одном: все, что намерены сделать, делайте как можно скорее. И будьте добры: до приезда Филгрейва позвольте леди Скатчерд убрать эту бутылку бренди.

– Черта с два! Полагаете, я не могу держать в комнате бутылку без того, чтобы не приложиться?

– Полагаю, с меньшей вероятностью приложитесь, если не сможете добраться до нее.

Сэр Роджер опять сердито дернулся в кровати – ровно настолько, насколько позволили полупарализованные ноги, несколько мгновений помолчал и с усиленной яростью продолжил угрожать:

– Да, вызову Филгрейва. Если человек болен, действительно болен, то ему необходим лучший совет из всех доступных. Вызову Филгрейва, а вместе с ним еще и парня из Силвербриджа. Как его зовут? Кажется, Сенчери.

Доктор отвернулся. Несмотря на тяжесть состояния пациента, поняв, какую злобную месть тот задумал, он не смог сдержать улыбку.

– Точно, так и сделаю. А еще позову Рирчайлда. Сколько это будет стоить? Наверное, пяти-шести фунтов каждому хватит. А, Торн?

– О да. Даже чересчур щедро, я бы сказал. Но, сэр Роджер, не позволите ли посоветовать, как следует поступить? Не знаю, насколько вы шутите…

– Шучу! – возмущенно вскричал баронет. – Говорите человеку, что он умирает и в то же время – шутит. Увидите, что совсем не шучу.

– Вполне возможно. Но если не в полной мере мне доверяете…

– Ничуть не доверяю.

– В таком случае почему бы не послать за доктором в Лондон? Насколько мне известно, деньги решающего значения не имеют.

– Имеют, еще как имеют!

– Не преувеличивайте! Лучше пригласите из Лондона сэра Омикрона Пи – того, кому поверите с первого взгляда.

– Никому не поверю больше, чем Филгрейву: знаю его всю свою жизнь и считаю правильным доктором, поэтому пошлю за ним и отдамся в его опытные руки. Если кто-нибудь способен сделать для меня что-то хорошее, то только он.

– Тогда, ради бога, скорее вызовите Филгрейва, – заключил доктор. – А теперь позвольте откланяться, Скатчерд. Дайте ему честный шанс и до его приезда не разрушайте себя очередной дозой бренди.

– Это мое дело и его, но не ваше, – сердито проворчал несговорчивый пациент.

– Пусть так. Прежде чем уйду, хотя бы пожмите руку на прощание. Желаю скорейшего выздоровления. А как только выздоровеете, приеду навестить.

– До свидания, до свидания. И послушайте, Торн: внизу вы наверняка заведете разговор с леди Скатчерд, но только без глупостей. Понимаете меня? Без глупостей.

Глава 10
Завещание сэра Роджера

Доктор Торн вышел из спальни и направился вниз, понимая, что не имеет права удалиться, не побеседовав с хозяйкой дома. Уже в коридоре он услышал яростный звонок из комнаты больного, и слуга тут же поспешил на зов, чтобы получить приказ немедленно направить в Барчестер верхового посыльного. Предстояло передать доктору Филгрейву записку с требованием явиться как можно скорее, а чтобы ее написать, был вызван мистер Уинтербонс.

Предположив, что доктор и ее светлость обменяются несколькими словами, сэр Роджер не ошибся. Действительно, разве можно было уйти, не попрощавшись с супругой больного, даже если очень хотелось улизнуть молча? Пока седлали коня, состоялась беседа, причем достаточно продолжительная, и прозвучало немало высказываний, которые подрядчик наверняка счел бы глупыми.

Леди Скатчерд ни в малейшей степени не годилась в подруги женам других английских баронетов. Несомненно, по образованию и манерам ей куда больше подходило место среди слуг, но это обстоятельство вовсе не делало ее плохой женой или плохой женщиной. Она всем сердцем, всей душой беспокоилась о муже, которого, как положено, почитала и ценила больше всех остальных мужчин. Тревожась за жизнь сэра Роджера, леди Скатчерд искренне верила, что если кто-то сможет продлить его годы, то только давний верный друг, не изменявший господину с первых дней ее семейной жизни.

Поэтому, когда добрая женщина услышала, что доктор Торн уволен, а его место должен занять кто-то другой, сердце ее едва не оборвалось.

– Но, доктор! – воскликнула леди Скатчерд, вытирая глаза передником. – Вы же не бросите его, правда?

Доктору Торну с трудом удалось объяснить, что медицинский этикет не позволяет продолжить службу на благо пациента после того, как тот его прогнал и заменил другим специалистом.

– Этикет! – всхлипнула несчастная супруга. – О каком этикете вы говорите, когда человек упорно убивает себя бренди?

– Филгрейв запретит ему пить так же решительно, как я.

– Филгрейв! – презрительно повторила леди Скатчерд. – Что за ерунда! Подумать только, Филгрейв!

Доктору Торну захотелось ее обнять за уверенность в одной стороне конфликта и недоверие к другой стороне, причем емко выраженное всего в нескольких словах.

– Вот что я сделаю, доктор. Не стану отправлять посыльного, приму удар на себя. Муж не может встать, а потому ничего не сделает. Остановлю мальчишку. Не нужно здесь никаких Филгрейвов.

С таким планом доктор Торн согласиться не смог и объяснил расстроенной хозяйке, что после всего, что произошло, не имеет права возобновить исполнение обязанностей прежде, чем об этом попросят.

– Но ведь вы можете навестить его в качестве друга, а потом постепенно уговорить. Разве не так, доктор? А что касается оплаты…

Нетрудно представить все, что доктор Торн сказал на эту тему. В результате беседы и последующего ленча, без которого его не выпустили из дома, между выходом из комнаты больного и попаданием ноги в стремя прошел почти час. Но едва конь зашагал по гравийной дорожке, одно из окон второго этажа распахнулось и доктора пригласили на новую консультацию.

– Сэр Роджер Скатчерд говорит, что вы должны вернуться, так или иначе! – прокричал мистер Уинтербонс, высунувшись из окна и особенно подчеркнув последние слова.

– Торн! Торн! Торн! – прорычал с постели больной, да так громко, что доктор услышал призыв с улицы, верхом на коне, уже собираясь уехать.

– Должны вернуться, так или иначе, – повторил Уинтербонс еще настойчивее, явно считая, что в дополнении «так или иначе» заключена главная сила непреодолимого приказа.

Трудно сказать, подчинился ли доктор магическим словам или прислушался к собственному мыслительному процессу, однако медленно и явно неохотно спешился и неторопливо вернулся в дом, пробормотав по пути:

– Бесполезно, ведь посыльный уже поехал в Барчестер.

– Я послал за Филгрейвом, – оповестил подрядчик, как только доктор Торн снова подошел к постели.

– И позвали меня, чтобы это сообщить? – всерьез рассердившись на грубую сварливость больного, осведомился доктор. – Не мешает вспомнить, Скатчерд, что, если мое время не нужно вам, оно может потребоваться другим пациентам.

– Не обижайтесь, старина, – буркнул пациент, взглянув на доктора с выражением, совсем не похожим на любое другое, явленное сегодня, с выражением зрелым, мужественным и даже нежным. – Не обижаетесь, что я послал за Филгрейвом?

– Ничуть, – миролюбиво ответил доктор. – Ничуть не обижаюсь. Филгрейв принесет не меньше пользы, чем я.

– То есть нисколько. Верно, Торн?

– Все зависит от вас. Филгрейв поможет, если скажете ему правду, а потом станете послушно выполнять рекомендации. Жена, слуга – кто угодно способен стать для вас таким же хорошим доктором, как он или я, хорошим в главном вопросе. Но сейчас вы вызвали Филгрейва и, разумеется, должны его принять. А мне предстоит начать и закончить много дел, так что позвольте откланяться.

Однако Скатчерд не разрешил доктору уйти, а, напротив, крепко схватив за руку, горячо заговорил:

– Торн, если хотите, как только Филгрейв приедет, сразу велю примерно его отхлестать. Честное слово. И сам оплачу причиненный ущерб.

С этим предложением доктор тоже не смог согласиться, но не удержался от смеха. Сейчас лицо пациента выражало не только самую искреннюю мольбу, но и забавное удовлетворение, доказывавшее, что при малейшем поощрении он действительно исполнил бы угрозу, но наш доктор вовсе не был склонен одобрить действие, направленное на унижение ученого коллеги, хотя в глубине души признавал достоинства идеи.

– Видит бог, велю! Только скажите! – не унимался сэр Роджер.

Но доктор промолчал, и предложение повисло в воздухе.

– Нельзя обижаться на больного человека, – снова заговорил Скатчерд, еще крепче сжимая руку доктора, – особенно на старого друга – даже тогда, когда тот бранится.

Доктор не счел нужным возразить, что обидчивость свойственна другой стороне, а сам он, напротив, никогда не терял добродушия, поэтому просто улыбнулся и спросил сэра Роджера, может ли что-нибудь для него сделать.

– Конечно, можете, поэтому я и послал за вами, еще вчера.

Повернувшись к Уинтербонсу, сэр Роджер ворчливо приказал таким тоном, как будто прогонял грязную собаку:

– Вон из комнаты!

Ничуть не оскорбленный, секретарь опять спрятал кружку под полу сюртука и исчез.

– Садитесь, Торн, садитесь, – пригласил подрядчик уже совсем другим тоном. – Знаю, что торопитесь, но все-таки уделите старику полчаса. Кто знает: может, умру прежде, чем приедете снова.

Разумеется, доктор заверил, что надеется на множество получасовых бесед на протяжении долгих лет.

– Ну, это уж как получится. В любом случае задержитесь ненадолго, а потом отыграетесь на жеребце.

Доктор придвинул стул и сел возле кровати. После столь убедительной просьбы не оставалось ничего другого.

– Послал за вами не потому, что болен. Точнее, позволил ее светлости вам написать. Да благословит вас Господь, Торн. Неужели сам не знаю, что довело меня до такого состояния? Когда смотрю, как бедняга Уинтербонс убивает себя джином, разве не понимаю, что ждет его в ближайшем будущем?

– Тогда зачем же пьете? Зачем? Ваша жизнь не похожа на его существование. Ах, Скатчерд, Скатчерд!

Доктор собрался обрушить поток красноречия, чтобы убедить необыкновенного человека воздержаться от злостного яда, но тот его прервал:

– Это все, что вы знаете о человеческой природе, доктор? Воздержаться? Можете ли вы воздержаться от дыхания и жить, как живет под водой рыба?

– Но природа не приказывала вам пить, Скатчерд.

– Привычка – вторая натура, да посильнее первой. А почему я не должен пить? Чем еще отплатил мир за все, что для него сделал? Какое еще вознаграждение я получил? Какую радость?

– О господи! Разве не вы обладаете несметными богатствами? Разве не можете делать все, что пожелаете, и быть кем захотите?

– Нет! – крикнул больной так громко, что возглас разнесся по всему дому. – Не могу делать ничего из того, что хочу. Не могу стать тем, кем хочу. Что мне доступно? Какое удовлетворение, кроме бутылки бренди? Если оказываюсь среди джентльменов, могу ли с ними разговаривать на равных? Если у них возникнет вопрос по поводу железной дороги, они меня спросят. Но если заговорят о чем-то другом, я должен молчать. А когда оказываюсь среди рабочих, могут ли они разговаривать со мной? Нет. Я – их хозяин и господин, причем суровый. Завидев меня, все склоняют головы и начинают дрожать. А где у меня друзья? Вот здесь! – Он вытащил из-под подушки бутылку. – Где веселье? Здесь! – Он помахал бутылкой перед лицом доктора. – Вот награда, радость и источник силы после тяжких трудов. Здесь, доктор. Здесь, здесь, здесь! – С этими словами сэр Роджер спрятал бутылку под подушку.

Внезапная вспышка гневной энергии показалась столь ужасающей, что доктор Торн изумленно отпрянул и на несколько мгновений утратил дар речи.

– Но, Скатчерд, – заговорил он наконец, – вы ведь не готовы умереть за свое пагубное пристрастие?

– Умереть? Да, готов. Живу ради выпивки, пока живется, а когда больше не смогу жить, то умру. А что еще остается человеку? Разве не умирают за шиллинг в день? Ради чего не жалко проститься с жизнью? Какой смерти я достоин? Недавно вы сказали, что можно умереть только однажды. Так вот: ради выпивки готов сделать это десять раз.

– Говорите все это либо в припадке безумия, либо из безрассудства: специально для того, чтобы меня напугать.

– И безумие, и безрассудство. Такая жизнь, какую веду я, превращает человека в сумасшедшего и в дурака. Что у меня есть такого, чтобы бояться смерти? Стою триста тысяч фунтов, и все их отдал бы за то, чтобы завтра утром выйти на работу с совком для строительного раствора и встретить приятеля, который хлопнул бы по плечу и предложил: «Ну что, Роджер, не процедить ли нам по полпинты?» Вот что я вам скажу, Торн: когда человек накопил триста тысяч фунтов, ему не остается ничего другого, кроме как умереть. Ни на что иное он уже не годен. Когда появились деньги, надо их щедро потратить, а у человека не хватает на это мужества.

Выслушав исповедь, доктор, конечно, сказал что-то ради успокоения и утешения пациента. Он понимал, что ни успокоить, ни утешить сэра Роджера не удастся, но сидеть молча и покорно выслушивать ужасную правду – потому что Скатчерд говорил чистую правду – казалось совершенно невозможно.

– Не хуже, чем в пьесе, на сцене. Правда, доктор? – иронично добавил баронет. – Вряд ли вы предполагали, что я могу выступить как актер. Ну вот, а теперь наконец объясню, зачем вас вызвал. Дело в том, что перед последним запоем я составил завещание.

– Но ведь вы уже составляли завещание.

– Да, верно. Но его больше не существует: сжег собственными руками, чтобы не возникло ошибки. Тогда назначил двух душеприказчиков: вас и Джексона. Когда-то мы с ним были партнерами на строительстве железной дороги между Йорком и Йовилом. А теперь Джексон не стоит и шиллинга.

– Вам известно, что я нахожусь в таком же положении.

– Ничего подобного. Джексон без денег – ничто, а вас деньги никогда не сделают.

– Нет. Равно как и я не сделаю деньги, – ответил доктор.

– Точно, не сделаете. Тем не менее в верхнем ящике стола лежит новое завещание, в котором я назначил вас своим единственным душеприказчиком.

– Вы должны это изменить, Скатчерд. Непременно. Когда речь идет о трехстах тысячах фунтов, для одного попечителя ответственность слишком велика. К тому же вам необходим кто-то моложе меня. Мы с вами примерно одного возраста, и ничто не мешает мне умереть первым.

– Ну-ну, доктор, только без вздора. Не жульничайте. Запомните: если пытаетесь обмануть, то вы никто и ничто.

– Но, Скатчерд…

– Но, доктор, завещание уже составлено, и обсуждать мою последнюю волю бессмысленно. Вы назначены душеприказчиком, а если хватит мужества отказаться, когда умру, тогда и откажетесь.

Не обладая юридическими познаниями, доктор Торн не представлял, как избежать тяжкой ответственности, которую друг собирался взвалить на его плечи.

– Итак, Торн, вам придется позаботиться об исполнении завещания. А теперь расскажу, что конкретно сделал.

– Надеюсь, не собираетесь объяснять, как распорядились собственным состоянием?

– Не совсем. По крайней мере, не всем, что имею. Сотню тысяч предназначил в наследство разным людям, в том числе и леди Скатчерд.

– Неужели не оставили леди Скатчерд дом?

– Нет. Какого черта ей делать в огромном нелепом доме? Она и сейчас не знает, как здесь жить. Жена обеспечена надежно – неважно, как именно, – а дом, поместье и все остальные деньги завещаны Луи Филиппу.

– Что? Неужели сумму в двести тысяч фунтов? – не поверил доктор.

– Почему нельзя оставить двести тысяч сыну? Больше того, старшему сыну, если бы родились и другие? Разве мистер Грешем не завещал все состояние наследнику? Так что же мешает мне сделать старшего сына таким же богатым, как граф Де Курси или герцог Омниум? Кажется, пока еще железнодорожному подрядчику не нужно ждать специального акта парламента, позволяющего обеспечить старшего сына. Разве моему сыну не достанется титул? Причем такой, какого у Грешемов нет!

Доктор постарался объяснить свое замечание так, чтобы не обидеть отца. На самом же деле он имел в виду, что сын сэра Роджера вовсе не был тем человеком, которому можно доверить распоряжение огромным богатством.

У сэра Роджера Скатчерда был всего один ребенок, родившийся в ранней молодости и сразу отлученный от материнской груди, чтобы молоко досталось другому младенцу – наследнику Грешемсбери. В итоге мальчик вырос слабым как телом, так и умом. Тем не менее отец твердо решил сделать из сына истинного джентльмена, для чего отправил учиться сначала в Итон, а потом в Кембридж. Но даже этот общепринятый способ не в состоянии гарантировать воспитание благородного английского интеллектуала. Действительно, сложно определить, какой именно рецепт окажется беспроигрышным, хотя люди обладают некоторыми смутными, но в то же время приемлемо верными идеями по данному поводу. Как бы там ни было, а два года учебы в Итоне и три семестра в Кембридже не помогли Луи Филиппу Скатчерду стать джентльменом.

Да, ребенку дали величественное имя Луи Филипп – в честь короля французов. Если у кого-то возникнет желание найти детей, крещенных в честь королей и королев или дядюшек и тетушек королей и королев, то поиск следует вести в семьях демократов. Никто другой не испытывает столь раболепного почтения к любому напоминанию о королевской персоне. Никто не питает благочестивого страха перед коронованной особой. Никто так же самозабвенно не стремится заполучить какой-нибудь лоскут, освященный высочайшим прикосновением. То огромное расстояние, которое отделяет этих людей от трона, заставляет их жаждать крох величия и случайных осколков монархии.

Луи Филипп Скатчерд не обладал ни единой королевской чертой, кроме имени. Когда сын достиг совершеннолетия, отец понял, что от Кембриджа толку мало, и отправил молодого человека в заграничное путешествие в сопровождении наставника. Время от времени доктор Торн получал известия о наследнике и знал, что тот в полной мере унаследовал отцовские пороки, но ни малейших признаков отцовских талантов. Жизнь он начал с распутства, не поддержанного щедростью, и в двадцать один год уже страдал приступами белой горячки.

Именно по этой причине доктор выразил не столько удивление, сколько неодобрение, когда услышал, что сэр Роджер вознамерился доверить значительную долю невероятно огромного состояния неконтролируемой воле несчастного юноши.

– Свои деньги я заработал тяжким трудом, а потому имею право распорядиться ими так, как пожелаю. Какое еще удовлетворение они способны принести?

Доктор горячо заверил, что вовсе не собирается оспаривать законное право баронета.

– Вот увидите: со временем Луи Филипп образумится, – продолжил Скатчерд, понимая, что думает и чувствует собеседник. – Дайте парню перебеситься в молодости, и тогда, повзрослев, он непременно остепенится.

«Но что, если не перерастет пору бешенства? – спросил себя доктор. – Что, если дикий овес, который он так упорно сеет, истощит почву и не оставит сил для более ценного урожая?» Впрочем, говорить об этом вслух не имело смысла, поэтому он промолчал, позволив Скатчерду развивать маловероятную теорию.

– Если бы в молодости я имел возможность свободно погулять, то с годами не пристрастился бы к бутылке. В любом случае сын станет моим наследником. Мне досталась способность зарабатывать деньги, а вот способность их тратить обошла стороной. К счастью, сын получит возможность распорядиться богатством по своему усмотрению. Готов поспорить, что задерет нос выше, чем молодой Грешем. Насколько помню, они примерно одного возраста. Да и леди тоже так считает.

На самом деле сэр Роджер Скатчерд не питал особой любви к молодому Грешему, но можно смело предположить, что ее светлость относилась к молочному сыну едва ли не с более глубокой любовью и нежностью, чем к родному ребенку.

– Неужели не предусмотрите никаких мер против неразумных трат? Если, как все мы надеемся, проживете еще лет десять-двадцать, необходимости в защите не возникнет. И все же, составляя завещание, человек обязан иметь в виду внезапный уход.

– Особенно если, ложась спать, прячет под подушку бутылку бренди. Так, доктор? Но это врачебная тайна: никому ни слова.

В ответ доктор Торн лишь вздохнул: ну что тут скажешь?

– Да, я предусмотрел ограничение расходов: не позволю парню сразу все спустить и остаться без куска хлеба, – поэтому, начиная со дня моей смерти, передал в его полное распоряжение только пятьсот фунтов в год. Пусть делает с ними все, что пожелает.

– Пятьсот фунтов в год – это не много, – удивился доктор.

– Достаточно, чтобы не голодать, хотя я вовсе не собираюсь держать его в ежовых рукавицах. Если научится тратить разумно, получит все, что пожелает. Но основную долю наследства – поместье Боксал-Хилл, закладную на Грешемсбери, равно как и другие закладные, – я защитил надежным способом: они перейдут в полное распоряжение парня не раньше, чем в двадцать пять лет. А до этого возраста только вы будете решать, что позволить подопечному. Если же Луи умрет бездетным, не дожив до двадцати пяти, все перейдет к старшему ребенку Мэри.

Имелась в виду Мэри Скатчерд – сестра сэра Роджера, мать мисс Торн и, следовательно, жена уехавшего в Америку почтенного жестянщика и хозяйка большого семейства.

– К старшему ребенку Мэри! – повторил доктор, чувствуя, как на лбу выступает пот, и не имея сил совладать с бурей чувств. – Право, Скатчерд, вам следует растолковать это положение более подробно, иначе рискуете оставить главную часть наследства юристам.

– Никогда не слышал имени ни одного из ее детей.

– Уточните хотя бы, кого имеете в виду: мальчика или девочку.

– Понятия не имею. Могут быть только девочки или только мальчики. Наверное, девочка подойдет даже лучше, только вам придется проследить, чтобы вышла замуж за приличного человека. Вы станете ее попечителем.

– Что за вздор! – воскликнул доктор Торн. – Луи Филиппу исполнится двадцать пять уже через год-другой.

– Почти через четыре года.

– И ради бога, Скатчерд, постарайтесь сами не оставить нас на произвол судьбы так скоро.

– Был бы рад, доктор, но загадывать трудно: как уж получится.

– Даю десять к одному, что это положение вашего завещания никогда не вступит в силу.

– Верно, верно. Если умру я, то уж Луи Филипп поживет всласть. Просто решил кое-что предусмотреть, дабы сдержать мотовство, пока парень не поумнеет.

– О, совершенно справедливо. Совершенно! Я бы даже назначил более поздний срок, чем двадцать пять лет.

– А я нет. К этому возрасту Луи Филипп наверняка образумится. Не сомневаюсь. Ну вот, доктор, теперь моя воля вам известна. Если умру завтра, будете точно знать, что и как делать.

– И все же, Скатчерд, вы просто упомянули в завещании старшего ребенка сестры.

– Да, и на этом конец. Дайте мне документ. Хочу вам прочитать.

– Нет-нет, подождите! Старший ребенок! Надо определить точнее. Необходимо! Только подумайте, какое огромное значение могут иметь эти слова!

– Какого черта еще могу написать? Не знаю их имен, даже никогда не слышал. А старший есть старший, и все тут. Правда, может быть, учитывая, что я всего лишь железнодорожный подрядчик, надо было назвать младшего.

Скатчерд уже начал подумывать, что доктору пора уйти, оставив его в обществе Уинтербонса и бренди, но наш друг, хотя прежде очень торопился, сейчас вдруг погрузился в несвойственную медлительность: сидя возле кровати, положил руки на колени и сосредоточил задумчивый взгляд на стеганом одеяле. Наконец, глубоко вздохнув, произнес:

– Право, Скатчерд, необходимо определиться с туманным пунктом. Если хотите, чтобы я занялся завещанием, то напишите подробно.

– Но как же, черт возьми, можно написать подробно? Разве старший ребенок сестры не достаточно конкретное указание, будь то Джек или Джилл?

– Что сказал об этом ваш адвокат, Скатчерд?

– Адвокат! Неужели думаете, что я поставил его в известность о своих планах? Нет. Взял у него гербовую бумагу и образец формы, после чего оставил ждать в гостиной, пока мы с Уинтербонсом работали в соседней комнате. Так что все в порядке. Хотя писал Уинтербонс, делал он это в таком состоянии, что ровным счетом ничего не понимал.

Доктор еще немного посидел, изучая одеяло, а потом встал, собираясь уйти, и пообещал напоследок:

– Скоро навещу вас снова, может, даже завтра.

– Завтра! – удивленно повторил сэр Роджер, абсолютно не понимая, почему доктор решил вернуться так скоро. – Завтра! Но ведь я все-таки не настолько плох, а слишком частые визиты меня разорят!

– О нет, приеду не как врач, а как душеприказчик: по поводу завещания. Должен все обдумать. Да, непременно должен.

– Пока не умру, можете на этот счет себя не затруднять. Да и кто знает: вдруг судьба обернется так, что мне придется улаживать ваши дела? А, доктор? Заботиться об осиротевшей племяннице, подыскивать ей мужа? Ха-ха-ха!

Не проронив ни слова в ответ, доктор ушел.