Текст книги "Музейная ценность"

Интермедия 3
Восточная Европа, 17.. год, окрестности полуразрушеного замка

Мягкие тени черным бархатом укрывали время, застывшее на холодных каменных ступенях потайной лестницы, ведущей в подземелье. Бьянка дотронулась кончиками пальцев до стены, пытаясь найти опору, и начала медленно спускаться вниз.

Сделав несколько шагов, она отпрянула: тяжелый мрак подземелья коснулся мертвым дыханием ее бледного лица, дрожь пробрала ее до самых костей, страх жадно сжимал мохнатыми лапами душу.

– Есть ли в этом проклятом месте хотя бы самый маленький огарок свечи? – прошептала она. Господи, мне не нужно ничего, только прошу тебя, помоги отыскать отца средь этих затхлых комнат. Прошу тебя, прошу тебя…

Губы ее беззвучно шевелились. Девушка вернулась в зал, обвела взглядом комнату и направилась к давно остывшему камину, пугаясь звука собственных шагов. Он чернел в глубине залы, литая чугунная решетка острыми зубъями распахнула свою пасть. На мраморной каминной полке стояли заснувшие позолоченные часы, когда замерли их стрелки, весь замок погрузился в летаргический сон и пребывал в нем, покуда Бьянка не распахнула двери этого страшного места.

Борясь со страхом и тревогой, которые не покидали ее многие месяцы, девушка попыталась дотянуться до канделябра, стоявшего рядом с часами, но камин был слишком велик, а решетка не позволяла ближе подойти, чтобы достать до свечей.

Она еще раз огляделась: вон, шагах в десяти, лежит перевернутый стул, надо подвинуть его к камину. Бьянка подошла, осторожно стала поднимать его за высокую спинку.

Паутина сплошь оплетала ее, будто не хотела, чтобы стул кто-нибудь обнаружил. Дубовый, он казался невероятно тяжелым. Девушка тянула его за собой, и шорох ножек по мраморному полу наполнял замок. Наконец, справившись со стулом, Бьянка взобралась на него и уже хотела потянуться за канделябром, как вскрикнула:

– Крыса!

На нее черными жадными глазами смотрело серое чудовище с голым хвостом. Успокоившись, она все-таки схватила канделябр и побежала прочь от крысы и камина, но вспомнила, что ей нечем будет зажечь эти свечные огарки. Собрав всю волю и поборов страх, Бьянка вернулась и взяла кремень. Несколько раз ударила камень о камень, пока не высекла искру и зажгла тонкий фитиль одной из свечек. Горячее пламя согрело девушку и вселило в нее уверенность.

Она долго смотрела на огонь, и ее мысли были далеко от стен этого замка. Когда свечное сало начало заливать ей пальцы, она вспомнила, зачем вернулась в поместье, откуда мать увезла ее еще ребенком.

Девушка вернулась к потайной винтовой лестнице и уже смелее спускалась по ее ступеням из неотесанного камня. Сделав несколько поворотов, она попыталась определить, насколько глубоко подземелье замка, но так и не смогла этого сделать.

Тени от свечи плясали на стенах, покрытых мхом и плесенью.

Бьянка спускалась все ниже и ниже, и, казалось, что пути наверх больше нет. Вся жизнь превратилась в повороты лестницы, уйти с которой не было возможности, она ничего не видела и слышала – только свои шаги. Исчезло все: холодный дождь, северный ветер, полуразрушенный замок. Осталась только эта лестница в подземелье. Лестница во времени.

Бьянка миновала еще несколько ступеней и остановилась.

Дальше она не могла продолжать свой путь. Вода затопила каменные ступени. «Как долго спускаться в подвал?» – думала девушка. Она присела и, сняв старые перчатки, опустила в воду руку.

Вода в подземелье оказалась студеной, но все же Бьянка решилась сделать еще несколько шагов. Ее плащ был все еще мокрым, он неумолимо пил большими глотками воду и холод, заставляя девушку ниже и ниже склоняться под своей тяжестью.

Казалось, что она не выдержит всех уготованных для нее испытаний и застынет на этих каменных ступенях, которые не тревожат ни людские слезы, ни людская боль.

Бьянка сделала очередной шаг, каблук ее башмака скользнул, и девушка ничком упала в воду. Только то, что упала она на руки, и спасло ее. Наткнувшись в воде на что-то твердое, еще более холодное, она поспешила подняться, желая одного – убраться прочь из этого замка. Совладав с собой, она послушалась голоса разума и продолжила свой путь.

– Я найду его… Меня не остановит ни молва, ни злые люди… Я найду его, – шептала она, не отвечая на чей-то немой вопрос, а стараясь поселить в своем сердце уверенность.

Вода уже доходила ей до колен, когда за очередным поворотом винтовой лестницы таинственная гостья замка обнаружила дверь. Железное кольцо вместо ручки было массивным, его в зубах держало чудовище: полулев-полуконь. Бьянка тихонько толкнула дверь. Та даже не пошевелилась. Тогда она приложила все свои усилия, стараясь сдвинуть эту дубовую преграду хоть на миллиметр. Бесполезно. Дверь не поддавалась, а девушка почти выбилась из сил.

– Заперто, – подумала она вслух. – Значит, нужно поискать ключ… В зале? На каминной полке? Или в одной из комнат?

Может быть, ключ хранит у себя тот, кто закрыл эту злосчастную дверь?

Она побежала вверх по лестнице, не в силах больше терзаться сомнениями. Страх и тревога, что, быть, может она опоздала и все слишком поздно душили ее, заставляя сердце бешено колотиться. Когда Бьянка стояла посреди зала, огарок свечи в величии полуразрушенных стен казался светом заблудшей души.

По стеклам витражей текли слезы дождя. У камина копошились крысы.

– Слишком рано меня оплакивать… – твердо сказала она и вдруг поняла, где искать ключ.

Девушка вновь побежала к потайной лестнице, теперь ей почти не было страшно, мох и плесень на стенах она принимала за плоды своего воображения.

«Конечно же, это мог быть только он! Ну почему я не догадалась сразу! Ключ в воде, я нащупала его рукой, когда оступилась», – думала она. Добежав до затопленных ступеней, Бьянка опустилась на колени и стала водить руками по камням от стены до стены, не пропуская ни дюйма. Вода была студеной – руки тотчас немели, и она дышала на них, боясь, что пальцы сведет судорогой. Наконец, девушка нащупала рукой кольцо связки, но оно легко скользнуло в воде на нижние ступени.

От досады Бьянка стукнула рукой по каменной стене, слезы выступили на ее глазах, но все же она вновь опустилась на колени, уже не чувствуя холода, потому что так привыкла к нему под дождем и здесь, в затопленном подземелье.

Опустившись на несколько ступеней ниже, она все-таки смогла добыть ключ и, прижимая его к сердцу, побежала к запертой двери.

Неужели она достигла цели своего путешествия через всю Европу? Бьянка повернула большой бронзовый ключ в замке.

Раздался громкий щелчок и, отвыкшая от резких звуков, она чуть не выронила всю связку.

Снова потянула за кольцо. На этот раз дверь поддалась, но полностью открыть ее Бьянка не смогла: дерево слишком разбухло в воде и петли поржавели. Девушка вошла в залитое водой подземелье.

На высоком стуле из неотесанных досок лежали кандалы и цепи.

Помещение было столь мрачным, что у Бьянки закружилась голова. Будто бы все страхи поднебесной нашли в этом подземелье вечное свое прибежище.

Никого не обнаружив, девушка решила подняться в залу. Только теперь она поняла, как все-таки замерзла. От холода зуб на зуб не попадал, дрожь колотила все ее тело, казалось, еще несколько минут в этом подвале, и ее легкие будут поражены чахоткой.

Теперь путь ее лежал в одну из комнат, которые располагались в галерее, окружавшей зал, или в одну из башен. Девушка хотела непременно найти отца и была готова положить все силы для этого.

Бьянка с детства боялась лестниц и пауков, но теперь ей пришлось позабыть обо всех своих страхах, покуда она не нашла того, ради кого пересекла океан и половину Европы и покуда не выполнила наказ старой гадалки.

Девушка поднялась по скрипучим деревянным ступеням галереи, пошла по коридору, тихонько толкая каждую дверь. Они медленно распахивались, как бы предупреждая ее об опасности, портреты на стенах смотрелись жутко и нелепо. Когда Бьянка подошла к седьмой комнате, за дверью послышался шорох. Она присела, подобрав руками мокрый подол платья и заглянула в замочную скважину. Темно. Девушка повернула ручку двери и, сделав шаг назад, толкнула ее.

Войдя в комнату, больше похожую на узкий шифоньер, она не поверила своим глазам. У грязного окна, забытого лучами солнечного света, сидел сухой сморщенный старик. На его лице не осталось ничего, кроме носа, выдававшего его некогда властный характер и сильную волю. Щелки выцветших глаз плакали неиссыхающими стариковскими слезами.

– Отец! – прошептала она.

Старец даже не шевельнулся, ничто не изменилось в выражении его лица.

– Отец! – вновь позвала она.

– Я вечный пленник этих стен. И я не жив. Оставь меня… – промолвил старик.

– Отец, давай вернемся! Ты здесь один, тут холодно и сыро.

– Я не один, его душа блуждает где-то в этих стенах.

– Душа кого?!

– Моего убиенного брата. Ты знаешь – Вацлав мертв. И кровь его на даст спокойно мне уснуть. Я обречен смотреть в окно навеки.

– Отец, пойдем, ты видно, болен.

– Ты полагаешь, не в своем уме? О, да! Во всем булавка виновата.

На сюртуке старика серебром и золотом вышитый герб повторялся в булавке с драгоценными каменьями, украшавшей то, что некогда было лиловым галстуком, а сейчас превратилось в полинявший махор.

– Я был злобен и отравлен завистью ко всему, что было в брате моем старшем. И поделом мне… Пусть тут и сгину.

– Отец, раскайся!

– Поздно. Я мертв душой. Она меня сгубила…

Глава 5

Проснувшись от будильника, как во время школьных занятий, я потянул одеяло с Антона.

– Хватит спать! – гаркнул я.

Макс, взъерошенный как воробей, вскочил с кровати и начал активно протирать глаза, борясь с последними снами.

– Чего орешь-то? – недовольно пробубнил он.

– А с чего ты взял, что я тебе ору? Я, между прочим, Красильникова будил, ты бы мог и не дергаться… – лениво позевывая, сообщил я Максу.

Антон спрятал голову под подушку и пошевелил пальцами ног, как будто играл ими на пианино, и продолжал сладко посапывать..

– Ты в Ярославле дуреешь. Никогда не думал, что климат может творить такие… такие…

Пока Макс подбирал слова, я запустил в него подушкой и с чувством выполненного долга пошел умываться. Когда мои водные процедуры подошли к концу, я выглянул из ванной.

Кровать Антона мне и отсюда прекрасно видно, а вот получить от чуткоспящего Максима чем-нибудь по голове никак не улыбалось.

– Красильников, а Красильников! Ты вставать никак не хочешь? – позвал я Антона.

И тут же в меня полетели кроссовки Макса. Значит, я в нем не ошибся. Хороший парень!

– Кра-а-асильников!!! – заорал я так, что в соседнем номере картинка со стены точно свалилась, а тем, кто видел сны этажом ниже начал видеться громкоговоритель.

– Вот гад! – высказал Макс свое отношение ко мне.

У нас с самого приезда отношения не ладились. Ну, это он так считал. Меня-то все устраивало и устраивает.

Антон потянулся, отзевался и решил, наконец, оторвать свое бренное тело от гостиничной кровати.

– Пора вставать? – поинтересовался он с таким любопытством в голосе, которое несвойственно только что проснувшемуся человеку.

– Ну ты и дрыхнешь! – с завистью сказал Максим. – Гислер тут так надрывается, что его не услышали только глухие от рождения.

– У нас дела, – напомнил я Красильникову.

Он тут же среагировал должным образом и начал собираться.

Позавтракать мы решили по дороге в каком-нибудь кафе или Макдональдсе. Я пошел на поиски и добычу продуктов питания, а Антон направил свои стопы к Лидии Васильевне, чтобы уговорить ее дать нам свободу действий на пару дней, якобы для того, чтобы мы, неугомонные, восстановили мир и дружбу между собой.

Встретившись в вестибюле гостиницы, мы вышли, купили по «горячей собаке» – мне всегда так нравилось хот-доги называть, и пока жевали, разрабатывали план действий в антикварной лавке.

– Главное, не нервничать и быть уверенными в себе! Ты смотри, как я себя вести буду, и делай то же самое, – наставлял меня Красильников.

И мне это откровенно не нравилось. Опять начинается. Если он прочитал пару книжек по психологии, это еще ничего не значит. Булавку нашел я, к антиквару пошел я, а он всего-навсего составляет мне компанию. Ему незачем брать на себя так много. В общем, я шел и злился. Такое кому угодно не понравится. Одно меня успокаивало: находка – моя, и я, и только я, вправе распоряжаться ею. Булавка лежала в моем кармане и почему-то чувствовалось, что теперь я могу очень многое. Действительно многое. От пятерок в школе, до фантастических подач и попаданий в кольцо в баскетболе. И нечего ему так важничать. Что он умеет? Делать умное лицо?

Это просто физиология – на лице подвижная мускулатура, и все, никаких личных заслуг тут быть не может.

– Хочешь, я с ним поговорю? Как зовут антиквара?

– Ну откуда я знаю?!

– Как? Вы не выяснили ни имени, ни фамилии, и еще думали оставить ему булавку? Юрка, да это просто детский сад! Вам нельзя доверять ценные вещи.

– А тебе можно? – еще чуть-чуть, и я опять из себя выйду.

Никогда не думал, что в человеке можно за пару дней так разочароваться.

Да уж, чтобы кого-то другом назвать, надо пуд соли вместе слопать, а мы с Красильниковым даже ста грамм не осилили. Ну ничего, я и сам справлюсь. В крайнем случае, могу обратиться к Журавлевой. Она далеко не глупа, да и не прыгает выше головы, как некоторые. Пока мы шли до лавки, так и переругивались по мелочам.

Антон заявил, что я опять начинаю. Что буквально за несколько дней стал взрывным, как порох. Уже и слово мне не скажи – тут же перехожу на личности и начинаю выяснять отношения. Опять, значит, я виноват. А он – жертва моей несправедливости.

Когда мы оказались у дверей, я сказал, что не собираюсь входить сюда, ругаясь с ним. Красильникову, как он ответил, тоже этого не хотелось бы, и мы, мысленно заключив перемирие, вошли.

В магазинчике было так же сумрачно, как и в прошлый раз.

Бронзовый колокольчик над дверью известил хозяина о нашем появлении. Он, как джин, буквально в несколько секунд материализовался из воздуха, распахнул синие бархатные занавеси и предстал перед нами. Еще с самого начала этот старик показался мне странным, и сейчас это впечатление только усилилось.

– Здравствуйте, молодые люди… – произнес старикашка, монокль, как и прежде, сверкнул стеклышком на правом глазу.

Я видел, как вздрогнул Антон от его скрипучего голоса. Ага, это-то называется вести себя уверенно! «Следи за мной и делай все также!» Тут же на ум пришла старая глупая песенка:

«…Посмотри на меня, делай, как я…» Хорошо, что мне своих мозгов достаточно, а то так и пропасть недолго.

– Здравствуйте! – ответили мы старикашке, причем, мой голос был гораздо увереннее, чем у Красильникова.

Ну что же, еще одно очко в мою пользу. Борьба продолжается и, судя по всему, счет веду я.

!!!!!!! А что сказали Салину? Вторичный поход к ювелиру для него остается тайной?

– Я пришел, как и обещал, но моя подруга, к сожалению, плохо себя чувствует. Это мой брат, – ловко вывернулся я, показывая на Антона. – Он в курсе, и я не думаю, что он может в чем-то помешать.

– Ну что же, следовательно, так тому и быть…

– Зовут меня Юрий Гислер, – с опозданием представился я.

– Красильников Антон.

Вот вечно он все портит! Не нужно было брать его с собой, потом хлопот не оберешься.

– Мы сводные братья, – быстро добавил я, пока он еще что-нибудь не ляпнул.

– А где же булавка, позвольте вас спросить, – поинтересовался старик, и глаза его нетерпеливо горели.

По-моему, ему было абсолютно все равно, какие мы с Красильниковым братья. Хоть бы мы сестрами с ним были, старикашке было бы на все наплевать.

– У меня, – быстро ответил я и опустил руку в карман, чтобы проверить: действительно ли она там. Булавка была на месте.

– Генрих Модестович, – представился старикашка. – А теперь, молодые люди, я с вашего разрешения, закрою двери, чтобы никто не смог нас отвлечь от столь серьезной работы, которая нам ныне предстоит.

Мягкой кошачьей походкой он прошел к дверям, теперь понятно, почему я решил, что он материализовался из воздуха, ведь он ходит совсем бесшумно. Да уж, вот это тип!

– Ну что же, пожалуй, пойдем. Работа будет долгой и сложной. Хотел бы предупредить вас, молодые люди, сразу, не смейте отвлекать меня никчемными вопросами. Я не терплю помех. Не хочу быть суровым с вами, но лучше предупредить сразу, чем испортить все, покуда я провожу работу.

Мы с Красильниковым переглянулись. Вот это да! Как какой-нибудь злой волшебник в сказке. Нашли приключения себе на голову. Или на что-то еще, теперь даже и не знаю.

Генрих Модестович, вот это имя, непросто там какой-нибудь Василий Иванович, задержался у двери, перевернул витиеватую табличку надписью «Закрыто», взглянул в окно, отодвинув тяжелую портьеру. И, видимо, не найдя ничего достойного своего внимания, направился к нам. Он прошел за прилавок, попутно сдув пылинку с огромного рыжего кожаного кресла, ножки которого были инкрустированы сложной резьбой.

Огляделся. Зачем ему монокль? Для важности? Ведь он прекрасно видит. У моей бабушки плохое зрение, и я не раз наблюдал за ее зрачками: они всегда увеличены. У него же маленькие-маленькие. От этого глаза еще хитрее кажутся.

– Пойдемте, господа.

Мы снова переглянулись. Так к нам еще никто не обращался.

Господами называют, обычно, из телевизора, а тут…

Красильников, немного подвинув меня, пошел следом за стариком. Не то, чтобы я растерялся, просто он именно подвинул меня или не знаю что. Просто сначала он стоял позади, а тут вдруг впереди меня оказался. Ясное дело, мне это не понравилось. Да никому бы не понравилось. Ругаться я с ним не стал, я же не дурак. К чему устраивать скандал на глазах у этого Генриха Модестовича?

А вдруг Красильников на зло скажет, что я нашел булавку, что она вовсе никакая не семейная ценность? Рисковать я не мог.

Просто следом за ним проскользнул под синюю бархатную занавеску. Но впредь решил никуда не пропускать его первым и вообще не брать с собой – мало ли чем это закончится.

Мы шли следом за старикашкой. Он вел нас каким-то странным путем. Жаль, я не посмотрел, что за здание, в котором находится эта лавка. В планировке я хорошо разбираюсь. Одно время интересовался архитектурой, так, параллельно с баскетболом, а у нашего Макса отец как раз архитектор, вот мы и пропадали у него на работе. Изучали. Я тогда даже несмотря на свои тройки и хулиганства в школе на доске почета висел и в младших классах доклады делал. Только они с этими докладами совсем на шею сели, вот я забросил архитектуру. А так, кто знает, что бы из меня получилось.

Вначале мы спустились на пару ступеней вниз, потом поднялись. Правда, поднимались мы гораздо больше, я даже предположил, что где-то до третьего этажа дошли, но тут Генрих Модестович снова нырнул вниз, открыл потайную дверь сбоку и мы, войдя вслед за ним, оказались в лаборатории.

И в какой лаборатории! Маленькие низенькие деревянные шкафчики стояли вдоль стен тесной комнаты с высоченным потолком и падугами. На них высились колбы, пузатые бутыли с прозрачной и голубой жидкостью. «Пот и слезы», – почему-то сразу подумал я. Старикашка и Красильников всю дорогу молчали, как будто нагнетали и без того до предела натянутую атмосферу. С Евой было бы легче. И чего я пошел с этим Антоном? «Вот дурак-то!» – казнил себя я.

– Садитесь, – Генрих Модестович указал на две стоящие рядом низенькие скамеечки. На вид они были такими неудобными, что, пожалуй, я предпочел бы весь день простоять. Глаза Антона я не видел, и поэтому не знаю, что думал он. Хотя, признаться, мне было не очень-то и интересно. Вот только такое долгое молчание угнетало меня. И я решился открыть рот:

– Генрих Модестович, извините, если я отвлек своим вопросом, но мне хотелось бы знать, можно ли понаблюдать за вашими опытами?

– А вы, юноша, любопытны, должен заметить вам… Оно, конечно, можно, в определенной степени можно все… Одно меня тревожит: ваше любопытство не позволит вам молча сидеть. И вот тут ваши вопросы и отвлекут мое внимание. А я, знаете ли, педант и очень не люблю, когда мне мешают.

Я понял, на что старик намекал. Разумеется, сдержаться тут не так просто, но попытаться все-таки можно. Я представил себя сидящим на низкой неудобной скамейке, старикашка что-то химичит за своим столом. Он высокий, и мне ничего не видно, я буквально сгораю от любопытства, а тут не заглянуть, ни подсмотреть, и никакого комфорта в позе. Да уж, этот Генрих Модестович не так прост, и ничего мы от него не добьемся.

А почему это мы не добьемся? Добиваться и принимать решения буду только я. Никто больше. По крайней мере, сейчас на Красильникова надеяться я не могу, а потом и тем более.

Значит, сразу нужно готовить себя к трудностям. Как в баскетболе: даже если знаешь, что соперники слабаки, нужно играть с ними на полную силу, иначе есть шанс продуть даже в такой игре.

Решив испытать свою волю, я сказал:

– Генрих Модестович, мне не хотелось бы разочаровать ни вас, ни себя. Я знаю, что любопытен, знаю, что могу не выдержать и спросить чего-нибудь, но я попробую. Если только произнесу хоть слово, сразу сяду на скамейку у стены.

– У меня выдержка лучше, может, я посмотрю? – предложил Антон.

Вот это да! От такой наглости я чуть не лопнул, просто невероятно – он опять хочет обойти меня. Только в этот раз я ему такого не позволю.

– Я думаю, что могу реально оценивать свои возможности, – сказал я Красильникову, буквально испепеляя его взглядом.

– Как хочешь, мое дело – предложить, твое дело…

Я не дал ему договорить и молча придвинул скамеечку к высокому столу с реактивами.

– Помните, молодой человек, вы мне обещали! – старикашка поднял указательный палец вверх.

Я мысленно приготовился застыть и полностью превратиться в зрение, чтобы не упустить никакую деталь из того, что будет твориться на столе загадочного антиквара.

– Хорошо, – сказал я.

Никогда не думал, что секунды и доли секунд тянутся так медленно. Казалось, вечность уходит в песок, а тут ничего не меняется. Движения старикашки больше напоминали замедленное воспроизведение, чем реальное действие происходящее здесь и сейчас. Мне стало страшно. Почему-то вспомнилось лето в лагере несколько лет назад. У нас был конкурс – человеку длинным тонким перышком начинают щекотать в носу, а он ни в коем случае не должен чихнуть. Может, конечно, и глупый конкурс, но он пользовался огромным успехом. Помню, я тогда побил рекорд – семьдесят восемь секунд выдержал. Чувствовал себя героем.

Во и сейчас, сидя на низенькой скамейке, удивительно жесткой, я буквально впился взглядом в руки антиквара.

Генрих Модестович вставил в глаз монокль с сильно увеличивающим стеклом, вооружился лупой и как-то коварно посмотрел на меня. Я невольно съежился и подивился: зачем ему нужно такое колоссальное увеличение? Может, он молекулы и атомы разглядеть в булавке собрался? Тогда электронный микроскоп брать надо было. Спросить так и подмывало, но я тихонько укусил себе кончик языка, и мне стало легче. Это тоже такой детский способ: когда я делаю что-нибудь не так, то кусаю себе язык. Вот, вроде бы, и наказан.

Старикашка открыл дверцу ближайшего к нему шкафа. Отложил монокль и потянулся за маленьким бутыльком без этикетки. Я очень удивился, потому что почти все мензурки, колбочки, бутылечки были подписаны формулами, на английском или латыни (буквы-то одинаковые) или химическими формулами, а этот нет.

Удивительно. И как тут можно не спросить? Но я и в этот раз сдержался. Даже язык кусать не пришлось.

Так вот, Генрих Модестович берет этот пузырек, надевает перчатки, достает из ящика стола пипетку и самый ее кончик опускает в жидкость в нем. Не знаю, что было в начале, но как только он открыл притертую, судя по всему, пробку стеклянного сосудика, пошло такое зловоние, что глаза аж заслезились, но это не самое страшное. Кончиком пипетки старикашка коснулся металлического стержня булавки и она, эта жидкость на кончике, так зашипела, что про мерзкий запах я просто забыл.

Пока антиквар кудесничал и пугал меня тем, что не позволит наблюдать за происходящим на его столе, я совсем забыл про Красильникова, а тут вдруг оглянулся. По его лицу текли слезы. Видимо, от этого зловония. Он вообще на запахи сильно реагирует, поэтому ничего удивительного здесь не было. Но вот выражение его лица меня смутило. Во-первых, бледность, а во-вторых, такое ощущение, будто он заодно с этим сумасшедшим старикашкой. Почему-то показалось, что я совсем один в этом городе.

Но я отвлекся. Пора было возвращать свое внимание на Генриха Модестовича. Он посмотрел на меня с любопытством, как будто прикидывал, сколько я еще продержусь. Но я крепкий орешек, так просто меня не возьмешь.

Антиквар продолжал свои опыты. После того, как булавка или жидкость зашипели, он потер стержень мягкой то ли салфеткой, то ли бумажкой, может, это промокашка была, посмотрел на цвет, оставшийся на ней, и сравнил с узенькой длинной табличкой, которую достал из ящика стола. Удовлетворенно крякнул. Бросил не меня мимолетный взгляд. Потом потер стержень еще уже новой промокашкой. Внимательно осмотрел ее, словно не доверял собственному зрению. Перевел глаза на меня. Сунул под нос салфетку и табличку. Я понял, чего он от меня хочет. Тоже посмотрел на эти два предмета, нашел на шкале цвет, который бы совпадал по цвету со следом, который оставила булавка, и показал его старикашке ногтем. Он снова довольно крякнул, а я торжествовал: если он советуется со мной, пусть даже по такому пустяковому поводу, значит, доверяет.

И еще, если бы я умел крякать, то обязательно сделал бы то же самое, потому что успел заметить значок «Pt» рядом с полоской, которой соответствовал след на салфетке. Платина!

Быть не может, но, судя по всему, это именно она. Заодно проверю старикашку – если соврет, что это мол, сплав какой-нибудь, то забираю булавку и ухожу. Я далеко не дурак.

Пусть Красильников считает, будто меня легко можно обвести вокруг пальца, но кто сказал, что он прав?

Все, что творилось на столе Генриха Модестовича, мне определенно начинало нравиться. Он, по видимому, действительно профи. Отлично! Теперь я позабыл обо всем на свете, кроме опыта, который просто ощущал своими руками, глазами, ушами, ну, в общем, абсолютно всем. Жалко, что в химии я не очень разбираюсь, а ведь Лидия Васильевна такая классная учительница и преподает здорово. На следующий год надо будет поднажать. Внутри все клокотало и подпрыгивало.

Чувствовал, что могу так много, что аж самому страшно.

!!!!!!!!! Кстати, у Антона любимый урок– химия.

Пока я сидел и светился, как фонарный столб, Генрих Модестович перешел к камням. И тут работа, очевидно, затянется. Камушков много, у них разная огранка и величина, так что придется потерпеть. Теперь мне это почти легко давалось, и спрашивать ничего не хотелось, я просто представил себя немым.

Старик периодически поглядывал на меня. Я сидел жутко загадочный, как сфинкс, наверное, и таинственно улыбался.

Антон таращил на меня глаза, очевидно не понимая, что со мной происходит.

Дальше случилось то, чего я меньше всего ожидал. Раздался звонок, и мы втроем: я, старикашка и Антон аж подпрыгнули.

Антиквар закашлялся. Ясно было, что он никого не ждал и пришедший ему явно помешал. По-моему, он раздумывал: открывать или нет.

Следующий весьма настойчивый звонок отвлек Генриха Модестовича от колебаний по поводу откыть-не открыть. Звонок был столь настырным, что сомнений не вызывал: пришедшего придется впустить.

Он посмотрел на меня, потом на Красильникова и сказал:

– Ну что же, пойдемте посмотрим, кто это мешает нам работать.

Он вышел первым, я двинулся следом за ним, последним шел Антон. В этот раз мы прошли все таинственные переходы гораздо быстрее, и все время, пока мы шли, нас сопровождал неугомонный звонок. Я думал о том, кто это может быть, почему это так срочно и что думает, а главное, что сделает с пришедшим Генрих Модестович. Лично я убил бы того, кто меня отвлек и еще звенит, как по мозгам. Позвонил – подожди, пока откроют. Зачем так издеваться? Человек за дверью трезвонил и трезвонил, чем ближе мы подходили к лавке, тем громче был звонок. Я уже вибрировал всеми внутренностями.

Такое бывает, когда стоишь у большой колонки, включенной на полную мощность.

Наконец мы оказались перед синими бархатными занавесями.

Антиквар почти подбежал к двери, его походка потеряла «кошачесть», которую я отметил сегодня утром. Повернув ключ, Генрих Модестович распахнул дверь.

Мы с Красильниковым так удивились, что глаза аж на лоб полезли. На пороге стояла Ева, она даже руку со звонка не убрала и автоматически продолжала трезвонить. Правда, потом спохватилась, но было поздно – Генрих Модестович буквально испепелил ее взглядом. Если такое могло произойти в жизни, то Журавлева была бы горсткой пепла.

– Здравствуйте! Извините, пожалуйста, но мне очень нужно Юру видеть, – сказала она.

– Для этого нужно было поднимать такой шум? Вы, юная леди, могли бы позвонить всего один раз и вам бы непременно открыли. А что сделали вы? Это возмутительно! Просто возмутительно! – выходил из себя антиквар.

Я понимал, что за Журавлеву нужно заступиться, а то этот старикашка просто проглотит ее.

– Генрих Модестович, она извинилась. Поверьте, Ева просто так не стала бы вас беспокоить.

Старик сверкнул на меня глазами и хотел снова напуститься на Журавлеву, но она начала первой.

– Висела табличка «Закрыто», но я знала, что мальчишки будут у вас, и поэтому трезвонила. Откуда я знаю, слышите вы или нет. Простите, пожалуйста. Просто это, действительно, важно.

Она сказала это «действительно важно» с такой интонацией, что не поверить ей было просто нельзя.

– Можно мы одни поговорим? – спросила, она глядя на антиквара.

– Не думаете ли вы, молодые люди, что мне интересна тема вашего разговора и что я позволю себе ею поинтересоваться?

Предположить это также возмутительно, как и трезвонить в дверь.

Старик прошел к занавесям и скрылся за ними. Красильников подошел к нам. Ева потянула меня за рукав, но я не понял, что означает этот жест и просто спросил:

– Что случилось?

– Сегодня восьмой лунный день, – начала она. – Знаешь, что в такие дни случается?

Вот дает! Ну откуда я могу знать? Я же не астролог. Выходить из себя было бесполезно, достаточно одного антиквара, поэтому я спокойно ответил:

– Конечно, не знаю, а что случилось?

– Это очень плохой день, к тому же мне сон всю ночь снился.

Тоже плохой. Про тебя и эту булавку. Ты ее искал и не мог найти. Как будто в воду канула. И еще какие-то странные люди. Я их хорошо не видела, но человек, не знаю его возраста, был виноват в ее исчезновении.

– Ты думаешь, что снам можно верить? – спросил Антон.