Текст книги "Месть и прощение (сборник)"

– Черт побери, достаточно! Кому говорят! Не стоит усложнять. Пора ехать. Лили, ты со мной. Моисетта, стереги дом. До завтра!

Она захлопнула дверцу машины. Лили через двадцать секунд юркнула на заднее сиденье. Машина рванула с места.

Моисетта застыла в дверях. Одна… опять одна… в стороне от семейных драм… От семейного тепла… Одна… Стереги дом… будто она цепной пес… Одна…

Решение пришло немедленно. Она поднялась в комнату Лили, заперлась в ванной, вымылась, собралась, подушилась ее духами и надела одно из платьев сестры.

Когда уже за полночь появился Фабьен, Моисетта переминалась с ноги на ногу, стоя у соседского подъезда, так же как это делала Лили. Она вскочила на багажное сиденье, взялась за талию Фабьена, прижалась к его спине, и они отъехали.

Через два часа в объятиях мужчины она стала женщиной. Из всего того, о чем говорила сестра, ей удалось распознать лишь часть. Поначалу она явно прикладывала слишком много стараний, чтобы что-то почувствовать, потом, во время последних объятий, она наконец расслабилась и получила эмоциональное потрясение.

Теперь они лежали, обнаженные, на спине, бок о бок, глядя на луну, что показалась в оконном люке на крыше. В ту ночь звезд высыпало на небе видимо-невидимо, они оба молчали, утомленные, стараясь восстановить дыхание.

Моисетта, поначалу пребывавшая в блаженном забытьи, по мере того как ее тело расслаблялось, а сердце обретало спокойный ритм, начала подозревать, что впереди ее ждет самое трудное: разговор. До сих пор они обменялись лишь несколькими невнятными репликами, пока ехали по деревне в ночи, потом сразу набросились друг на друга на импровизированном ложе из сена.

Не выдаст ли она себя, заговорив? Ей вдруг стало страшно.

Фабьен повернулся к ней, оперся на локоть, ласково провел рукой по ее бедру, разглядывая девушку.

Она смущенно улыбнулась. Он ответил улыбкой.

– Итак, Моисетта, тебе понравилось?

Она окаменела от испуга. Потом собралась с духом и выдала смешок, звучавший почти естественно:

– Ха-ха-ха… Почему ты назвал меня Моисеттой?

Уф! Ей удалось воспроизвести интонацию Лили: можно подумать, это спросила сестра, ошарашенная неожиданной забавной шуткой. Так что она повторила:

– Почему ты назвал меня Моисеттой?

– Потому что ты и есть Моисетта.

– В настоящий момент Моисетта, как обычно, спит в своей постели.

Язвительная усмешка Фабьена стала шире.

– Ты что, держишь меня за круглого идиота?

Моисетта дрогнула, но все же настойчиво повторила:

– Фабьен, ну скажи: почему ты назвал меня Моисеттой?

Фабьен преспокойно указал на пятна, темневшие на простыне:

– Девственность нельзя потерять дважды.

Моисетта позеленела. Пятна крови! В пылу соития она даже не ощутила, что у нее идет кровь.

– Что, прости?

– Эта кровь вон там, свежие пятна – откуда они?

В ужасе сообразив, о чем идет речь и что имеет в виду Фабьен, она села, обхватив колени руками и опустив голову, попыталась отмолчаться.

Но насмешник Фабьен продолжал настойчиво указывать на пятна. Затылок Моисетты налился свинцом, она не смела поднять глаза на Фабьена.

Он вновь заговорил, в ленивых интонациях сквозила чувственность:

– Сперва я что-то заподозрил, а потом получил доказательство.

– Когда?

Он пожал плечами и с саркастическим видом ткнул пальцем в темнеющие пятна:

– Да сразу.

– И ты не остановился?

– Как и ты…

В растерянности она повернулась к Фабьену. Он, прищурившись, расхохотался во все горло:

– Можем повторить, когда захочешь.

Моисетта сжалась. Ей совсем не нравился такой поворот. Все пошло наперекосяк.

Вскочив на ноги, она сгребла одежду и принялась поспешно одеваться. Фабьен, обнаженный, продолжал невозмутимо лежать.

Но когда она уже собралась уходить, он вдруг резко ухватил ее за щиколотки и рывком опустил на пол, подмяв под себя. Он заявил железным тоном:

– Я серьезно: можем повторить, когда захочешь.

– Но как? Ты ведь занимаешься этим с моей сестрой!

– Что – как?

– Как ты можешь ее обманывать?

– Да я-то смогу. Ты ведь смогла же.

Моисетта принялась отбиваться, пытаясь пнуть Фабьена.

– Ну ты и говнюк… Подонок! Пусти меня.

Восхищенный ее сопротивлением, он навалился на нее, зажал руки, лишив возможности двинуться. Его глаза в нескольких сантиметрах от лица Моисетты дико сверкали.

– Да вы только посмотрите на нее! И она будет учить меня морали! Уводит парня у сестры, да еще и возмущается!

– Пусти!

– Меня-то, по крайней мере, извиняет то, что я мог вас перепутать.

Она отвернула лицо, он резко разжал руки, скользнул вбок и с невозмутимым видом принялся одеваться.

Моисетта растирала запястья, заново переживая свое унижение.

Приведя себя в порядок, Фабьен, казалось, удивился, что она все еще лежит. Он протянул ей руку и любезно помог подняться, повторив:

– Где захочешь и когда захочешь.

Она выпрямилась, оставив реплику без ответа. Он с насмешкой добавил:

– И даже вместе с сестрой, если вас это заводит.

Моисетта поспешно выбралась из амбара. Он последовал за ней, закуривая на ходу.

Мопед мчался сквозь враждебную холодную ночь, а до Моисетты постепенно доходило, в какую ловушку она угодила. Что сказать сестре? Разумеется, ничего. Но Фабьен – что, если завтра он ей все откроет? Или проговорится? И как она будет оправдываться? Что…

Моисетта дрожала.

Какая несправедливость! Она испытала невероятные, фантастические ощущения, достигла вершин женственности и при этом не имела права наслаждаться пережитым из-за этой чертовой сестрицы! Сестра, вредина, помеха радости, вечное препятствие, кайфоломщица!

Пакостница Лили!

На въезде в деревню, где маячила цепочка фонарей, Фабьен заглушил мотор и ссадил Моисетту. Она встала перед ним. Ни взгляд, ни голос не выдавали ни малейшего колебания.

– Ты не скажешь ни слова моей сестре.

– Вот как?

– Ты не скажешь ей ни слова, или я тебя заложу.

– Что?

– Я объясню, мол, спустилась предупредить тебя, что Лили не сможет прийти на свидание из-за болезни бабушки, а ты схватил меня, увез и изнасиловал.

– О-ля-ля, как это правдоподобно звучит!

– Вполне, ведь ты сам признал, что тебе нравятся сестрички Барбарен. Так что тебе без разницы, та или другая…

Он поморщился.

Моисетта с ядовитой усмешкой продолжала:

– И как по-твоему, кому поверит Лили? Той, с кем неразлучна с первого мига жизни, ведь мы близнецы и тут ничего не изменишь, или дружку, о котором по осени забудет?

– Ну ты и…

Он побледнел.

Чувствуя, что победа близка, Моисетта нанесла завершающий удар:

– Впрочем, зачем тебе вообще ей рассказывать об этой ночи? Если она поверит твоим словам, то проникнется к тебе отвращением. Если поверит мне – проклянет. В любом случае для тебя все кончено, можешь не сомневаться.

Он опустил голову.

Моисетта победила.

Минуту они стояли неподвижно. Моисетта с пренебрежением смотрела на него, он стоял потупившись. Их тела еще хранили тепло объятий, а кожа – запах любовного возбуждения, их вновь тянуло друг к другу… Чудовищная жажда.

Он хрипло пробормотал:

– Ну ты и шлюха.

Она выдохнула:

– А ты тот еще подонок.

Он посмотрел на нее, и вдруг – они даже не поняли, как это произошло, – принялись страстно целоваться. Их языки сплетались и отталкивались, выскальзывали и вновь искали соприкосновения в яростном упоении. Он сжал ее ягодицы, и она испустила хриплый стон наслаждения. Пальцы Моисетты пытались нащупать сквозь ткань брюк его окрепший член.

Откуда-то с обочины дороги донеслось противное мяуканье. Ощутив, что теряет контроль над ситуацией, Моисетта, прервав поцелуй, уставилась на Фабьена и плюнула ему в лицо. Он ответил тем же.

Плевок попал ей на скулу, слюна стекла по щеке на шею, отдавшись спазмом где-то в животе. Внутренности Моисетты мгновенно скрутил сладостный спазм, как недавно в амбаре. Обезумев от этого ощущения, она развернулась и пустилась бегом, боясь, что сейчас, посреди шоссе, ее настигнет второй оргазм.

Уже у своего дома, заслышав звук удаляющегося мопеда, она замедлила бег и, прислонившись к стене, расплакалась, совершенно обескураженная. Моисетта пришла в отчаяние, не в силах понять, то ли она непоправимо несчастна, то ли невероятно счастлива.

* * *

В здании городского суда в Бург-ан-Бресс в понедельник народу было немного.

Фабьен Жербье нахмурился. Обычно убийство собирает на галерее целую толпу.

Сам он за восемьдесят лет жизни побывал здесь на нескольких таких слушаниях: дело черной вдовы Мари Морестье, дело Пусье, убившего своих троих сыновей, дело шофера-дальнобойщика, расчленявшего официанток. И каждый раз людское любопытство торжествовало. Победно. Что же на сей раз? Одна сестра прикончила другую. Дело редкое, запоминающееся, пикантное, оно вполне заслуживало стечения публики и волнительной дрожи великих дней… А тут в холодном зале хмурая уборщица елозила по полу тряпкой, полдюжины зевак совали под стул мокрые зонтики, снаружи город накрыло вялой моросью.

– Это из-за прессы! – пробормотал Жербье.

Так как в ежедневные газеты, на радио и телевидение не просочилось даже отзвуков, публика понятия не имела о предъявленном обвинении в убийстве, и никто из репортеров не рвался освещать событие.

Фабьен Жербье уселся против стола вишневого дерева, где вскоре появится обвиняемая.

«Она должна меня видеть, – с усмешкой подумал он. – Я стану воплощением совести, раз у нее таковая отсутствует».

В зал с непринужденным видом вошел адвокат, держа в руке чашку кофе.

– По-моему, сегодня же и закончим – доказательств никаких, – заявил он коллеге.

Фабьен Жербье подскочил от удивления. Как? Неужто полиция так ничего и не нашла? Эти бездари недооценили то, что он твердил им в последние месяцы: Лили Барбарен убила свою сестру Моисетту; последняя скончалась вовсе не в результате несчастного случая. Разозленный, он вспомнил, сколько пришлось положить сил, чтобы убедить власти начать расследование, ведь поначалу полицейские, как и все в деревне, решили, что произошла случайность – смерть по неосторожности. Фабьен неустанно указывал на подозрительные обстоятельства. Тщетно! Устав бороться, он пригрозил собрать толпу журналистов и заявить, что следствие велось кое-как.

– Но, господин Жербье, – твердили следователи, – с чего вы решили, что восьмидесятилетней даме зачем-то приспичило прикончить собственную сестру-близнеца?

– Да что вы знаете о близнецах? – отвечал Фабьен Жербье.

– Но сестры были неразлучны восемьдесят с лишним лет!

– И что? Разве существует крайний возраст для убийства? Что, в восемьдесят лет человек уже не способен кого-то убить? К примеру, если я завтра укокошу жандарма, разве меня не арестуют?

– Господин Жербье, у вас нет улик. Только рассуждения и подозрения.

– Этого было достаточно, чтобы привести множество подозреваемых сначала на скамью подсудимых, а затем в тюрьму. А ее, значит, никак?

Ответчица вошла в зал заседаний в сопровождении двух полицейских. Лили Барбарен, розовая, симпатичная, хрупкая, изящная, как фарфоровая статуэтка, с лицом, на котором солнце высветило морщинки, просеменила к своему месту, этакое воплощение приветливости и заботы, воскрешающее давние воспоминания о бабушкиных пирогах.

«Ее вид способен провести этих недееспособных кретинов», – подумал Фабьен. Нахмурив лоб и выпятив подбородок, он с неприязнью уставился на старушку. В отличие от всех, он был убежден в ее виновности, ведь он был связан с ней с тех пор, как ему стукнуло восемнадцать.

* * *

Моисетта успокоилась: Фабьен никому не обмолвился и словом.

По возвращении домой – бабушка уже начала поправляться после инфаркта, – Лили относилась к сестре с прежним расположением; она, как и раньше, доверяла ей, рассказывала обо всех своих колебаниях, восторгах и ожиданиях. Моисетта, понимая, что получила отсрочку, которая вот-вот истечет, была сама приветливость. Быть может, так она пыталась компенсировать, точнее, стереть свое предательство?

Каждый раз в полночь Лили уезжала с Фабьеном. Моисетта, стоя у окна, провожала взглядом удаляющуюся парочку – теперь она знала, где и каким образом происходят их встречи.

После ночи, проведенной в мужских объятиях, Моисетта сблизилась с сестрой, стала лучше понимать ее и меньше ревновать. В сущности, Фабьен ей не так уж и нравился, во время их встречи ее больше всего поразил накал пережитых ею ощущений. Фабьен был лишь инструментом ее раскрепощения, а не его источником. Она всего-навсего использовала его. Не более. И хотя она сохранила приятные воспоминания о его теле и ласках, но сознавала его ограниченность, порочность, грубость по отношению к Лили.

Моисетта считала, что Фабьен допустил ошибку, умышленно обманув ее сестру. Он ее не стоил. А тому, кто сказал бы ей, что она тоже поступила не лучшим образом, девушка могла бы возразить, что не она разбила их отношения! Не она подтолкнула Фабьена к предательству, выдав себя за сестру. Все было бы в порядке, если бы он не продолжил заниматься с ней любовью уже после того, как узнал, что она не Лили; вот где коренился порок.

Моисетта периодически чувствовала, что настолько внутренне сблизилась с сестрой, став, как и она, женщиной, познав кожу мужчины, его запах, ощущение его члена внутри, что могла бы довериться ей. Да, она жаждала излить свою радость, пережить вместе экстаз. Но, увы, тогда пришлось бы раскрыть, как это вышло. Она замкнулась в себе, при этом сердясь на Лили, которая обрекла ее на молчание. «Она-то выкладывает мне все до мелочей, а я должна держать рот на замке. Какая несправедливость!»

Когда Лили расплакалась, сообразив, что окончание каникул разлучит ее с Фабьеном, Моисетта одернула ее:

– Лили, ты смеешься, что ли? Не собираешься же ты якшаться с Фабьеном после лета?

– Я люблю его.

– А он? Он-то тебя любит?

– Думаю, да.

– Он тебе это сказал?

– Да.

– Когда?

– В самом начале.

– Ну да, в начале… А потом?

– Ну… нет.

– В начале, когда хотел переспать с тобой, сказал, что любит. А потом ничего такого. Тебе не кажется это странным?

– К чему ему было говорить мне это, когда он доказывал свою любовь.

– Как это?

Лили покраснела и зажмурилась.

– Ну… ты знаешь…

Моисетта отвернулась – она и впрямь слишком хорошо знала, как именно.

Разрыв оказался делом нелегким. Всякий раз, когда Фабьен говорил, что они должны расстаться, Лили принималась его умолять. Он сдавался, история возобновлялась, и Лили надеялась, что одержала победу.

Четвертого сентября Фабьен отправился в Лион, ему предстоял последний год перед выпуском из лицея Эдуара Эррио. Лили так отчаянно рыдала, что Фабьен соизволил дважды по субботам наведаться в Сен-Сорлен. И хоть он уверял ее, что их связь – дело прошлое, юные тела притягивались друг к другу, и они снова и снова занимались любовью.

Моисетта бушевала. Она советовала Лили послать подальше парня, который ее разлюбил. Впрочем, она отдавала себе отчет, что опасность минует лишь тогда, когда Фабьен исчезнет с их горизонта.

– Лили, послушай, у вас просто заело пластинку… Ты страдаешь! Расстанься с ним раз и навсегда, без разговоров, и больше не встречайся. Да, это твоя первая любовь, но это был всего лишь летний роман.

– Ты, конечно, права, – всхлипнув, выдавила Лили.

В октябре в субботу Лили, под предлогом дня рождения подруги, отправилась на автобусе в Лион к Фабьену. Несколько удивленный, хоть его и предупреждали, Фабьен вновь занялся с ней любовью в своей комнатушке, как у всех подростков заклеенной плакатами с портретами футболистов. Когда после любовной разрядки она принялась умолять его вернуться в Сен-Сорлен, он выкрикнул:

– С меня хватит! Отвянь уже! Как же меня достали сестренки Барбарен!

Лили взвилась, как ужаленная:

– Сестренки Барбарен? Псих! Я не сестренки Барбарен, я Лили.

– Да? Но не всегда…

– Что?!

– Да вы обе распутницы.

– Прости, ты несколько недель приставал ко мне, чтобы я переспала с тобой, я уступила, мы пережили фантастические моменты, и вместо благодарности ты меня бросаешь, обозвав при этом распутницей?

– Вот именно, распутницей! Как и твоя сестра.

– Ох, оставь в покое мою сестру! У Моисетты с тобой ничего общего! Впрочем, тем лучше… Я ей, бедняжке, не пожелала бы связаться с таким типом.

– Она придерживается другого мнения!

– А?!

– Да у нее просто зуд в одном месте.

– Что ты несешь! Хочешь сказать, что моя сестра спит с парнями?

– Нет, с парнем.

– С парнем?

– Да!

– И с кем?

– Хе-хе!

– Что «хе-хе»? Вот паяц! Представь, она бы мне сказала об этом!

– Вот уж не думаю.

– У нас нет друг от друга тайн.

– В самом деле?

– Конечно!

– Ну-ну.

– Подавись своими сплетнями: моя сестра рассказывает мне все!

– Так она сказала тебе, что спала со мной?

Эти слова пронзили грудь Лили ударом кинжала. Она ошеломленно смолкла.

И тогда с обдуманной жестокостью он рассказал ей, что произошло. Вначале она пыталась возражать, а затем молча дослушала завершение истории.

Моисетта была права, говоря Фабьену, что, если он расскажет об их ночи, Лили тотчас порвет с ним: выслушав исчерпывающую хронику, она оделась и, не сказав Фабьену ни слова, с застывшим лицом покинула квартиру и последним автобусом вернулась в Сен-Сорлен.

Добравшись до дому, она зашла в ванную, проглотила три десятка таблеток из аптечки и заперлась у себя. Бросившись на кровать – с растрепанными волосами, в мятой одежде, – она принялась ждать смерти.

К счастью, Моисетта, которая слышала, что сестра вернулась, забеспокоилась, поскольку та не зашла к ней, чтобы, как обычно, рассказать обо всем. Час спустя она поскреблась в дверь Лили.

Отклика не было, это встревожило ее. Моисетта, упорствуя, подергала дверную ручку, поняла, что дверь заперта, умоляющим голосом попросила открыть и, не получив ответа, крикнула. В комнатке Лили царила тишина.

Моисетта поспешно спустилась и разбудила отца, тот высадил дверь и обнаружил, что Лили без сознания. Вызвали «скорую».

Лили спасла медицинская бригада.

Родители решили, что поступок дочери связан с любовной неудачей, но Моисетта догадалась, что речь идет о более серьезном разочаровании: на безразличие Фабьена наложилось предательство сестры.

Моисетта винила себя.

Всерьез.

Но недолго, потому что осуждать саму себя как-то неловко. Не слишком склонная к раскаянию, плохо перенося вражду с собой, она нырнула в заводи вины, чтобы отыскать смягчающие обстоятельства, мысленно перечислила их, переложила вину на мать, отца, бабушку, Фабьена, потом, чтобы избавиться от дискомфорта, представила себя жертвой, ведь Лили снова перетянула внимание на себя, сделалась центром мира. И вот, несмотря на собственный позор, Моисетта принялась проклинать сестру.

Родители предложили ей поехать в больницу к Лили.

– Нет! – крикнула она.

Видя изумление родителей, она поняла, что необходимо оправдаться.

– Я пока не уверена, что смогу. Мне очень больно, – пояснила она.

Они смирились. Когда ее спросили на следующий день, она отреагировала точно так же, но добавила к этому слезы, еще через день – вспышку гнева; наконец, пригрозила, что перережет себе вены, если родители будут настаивать.

Через неделю Лили потребовала, чтобы ее навестила сестра.

Исчерпав предлоги для отказа, Моисетта вошла в больничную палату, понурив голову, с пылающими щеками, вид у нее был более изможденный, чем у узника, ведомого на эшафот. Стены цвета яичной скорлупы создавали странную атмосферу, казалось, будто солнце, прежде освещавшее комнату, померкло. Лили в короткой ночной рубашке лежала на громоздкой сверкающей хромированной кровати.

Она посмотрела на сестру.

Их взгляды встретились, и Моисетта внутренне сжалась. Оцепенев, она перестала дышать.

– Ты знаешь, что я знаю? – с трудом выговорила Лили.

Моисетта медленно кивнула в знак подтверждения.

Лили вздохнула:

– И ты поняла это. Так поэтому ты не приходила? Тебе стыдно?

Слезы текли по щекам Моисетты.

– Я тебя прощаю.

Высвободив руку из-под покрывала, Лили коснулась запястья сестры.

– Я тебя прощаю.

Моисетта отметила, что при этих словах голос Лили зазвучал иначе. По ее руке пробежал леденящий холодок, хотя пальцы Лили излучали тепло, – но смысл фразы до нее дошел не сразу.

Лили настойчиво повторила:

– Ты моя сестра, я тебя прощаю.

Моисетта подняла голову, как приговоренный к казни, который не в силах поверить, что палач отложил в сторону топор.

Лили с трудом, медленно улыбнулась.

– Не расставаться же нам из-за парня…

Моисетта вытаращила глаза.

Лили уточнила:

– Тем более из-за этого!

Близняшки рассмеялись, хриплый, болезненный смех прорезал тишину, изгоняя тревогу, разочарование, ужас, одиночество. Моисетта бросилась в объятия сестры и разразилась неудержимыми рыданиями.

Лили любила сестру. Любила такой, какая она есть, – со всеми ошибками, ревностью, неизменным желанием присвоить то, что принадлежит старшей сестре, со склонностью к пороку, воровству, преступлению. Она смутно сознавала, что Моисетта, страдавшая больше, чем сестра, всегда будет вести себя плохо. В восемнадцать лет Лили уже не надеялась, что ей удастся переменить характер Моисетты, она могла лишь попытаться простить ее и защитить.

Выписавшись из больницы, Лили быстро пришла в себя, как будто отчаянная попытка самоубийства заставила ее одуматься. Выбравшись из туманных заводей страсти, она проанализировала ситуацию с удивительной проницательностью: она не простила Фабьена, потому что в глубине души никогда не любила его, и простила Моисетту, потому что любила. Она поклялась себе в будущем больше не путать желание с истинной любовью. Урок на всю жизнь… Ей казалось, что благодаря совершенной ошибке она постигла правду, обрела мудрость благодаря безумству.

– Бедная моя Моисетта…

По зрелом размышлении Лили заподозрила, что ее присутствие вовсе не улучшает характер Моисетты. Младшая сестра, обреченная на вечное сравнение с ней, куда более остро переживала обычные стадии взросления. Не будь рядом Лили, она не попала бы под огонь критики и спокойно следовала своим путем, причем куда меньше спотыкаясь. Эта догадка ошеломила Лили. Она мысленно проследила их историю и решила, что несет ответственность за пороки сестры. Более того, она виновна! «Никто не делает зла по своей воле» – это сократовское выражение, которое преподаватель философии как-то задал ей в качестве темы эссе, не выходило у нее из головы: Моисетта не была злой ни по натуре, ни по намерениям, такой она стала из-за Лили.

Сочтя себя виновной, Лили в следующие месяцы относилась к сестре с сердечным вниманием, так что та, успокоившись, начала забывать о своем предательстве и как ни в чем не бывало радовалась жизни.

В июне обе сдали экзамены на степень бакалавра, Лили с оценкой хорошо, Моисетта – посредственно. Это означало прощание с детством. Им предстояло войти в жизнь, найти свое место в обществе. Моисетта объявила, что собирается устроиться официанткой в кабачок в Брессе, в получасе езды от родной деревни по Форелевой дороге. Лили месяц хранила молчание, а потом сказала родителям, что хотела бы изучать право в Лионе.

Эта новость всех привела в замешательство: до сих пор Лили не заговаривала о своих планах на будущее и дороги сестер-близнецов, казалось, не должны были разойтись.

Потом Барбарены согласились с этим решением и обещали дочерям финансовую поддержку. У Моисетты выбор сестры не вызвал радости: ее страшила разлука с Лили. Мрачная, подавленная, она несколько дней отказывалась от пищи.

– Моисетта, почему ты так грустишь?

– Но, мама, ведь Лили уезжает…

– Ах ты моя бедняжка…

– Я люблю сестру, – выдохнула Моисетта.

Разумеется, она принимала за любовь то долгое сосуществование с Лили, физическую смежность, животную близость; она называла любовью привычку постоянно полагаться на сестру-близнеца; ей было комфортно находиться рядом с той, которая ни разу не предала ее; она принимала за любовь свою зависть, вожделение, злопамятность, желание отомстить, свои вспышки агрессии; она называла любовью упорную ненависть к старшей сестре.

Притворяясь, что расстроена, она насупилась. Ну вот, Лили снова звезда: за нее будут беспокоиться, тратить на нее деньги, расточать восторги. Моисетта уже предвидела, что, пока сестра будет получать высшее образование, она вновь окажется в тени, вновь станет той, о ком вечно забывают, «другой сестрой».

Лили же, со своей стороны, принимала это решение, думая и о своей судьбе, и о Моисетте, убежденная, что ее отъезд освободит сестру, которая, лишившись фона для сравнения, заживет собственной жизнью.

У отдалившихся сестер все складывалось хорошо. Лили осваивалась в Лионе – не мегаполис, конечно, но крупный город, притом как бы двойной: два холма – Фурвьер и Круа-Русс – отражались в двух реках. Лили, которой поначалу было одиноко, вскоре оказалась окружена друзьями-студентами, привлеченными блеском ее личности. Несколько юношей пытались за ней ухаживать, но Лили, у которой еще остался осадок после истории с Фабьеном, в ожидании лучшего держала всех на расстоянии, желая сосредоточиться на изучении права.

А Моисетта в своем ресторане расцвела, обязанности официантки были ей вполне по силам, и она с блеском справлялась с работой. Свободного времени у нее было больше, чем у сестры, да и к противоположному полу ее тянуло сильнее, поэтому она отваживалась на любовные авантюры. В кухне ресторана она пробовала блюда, которые подавала в зале, и точно так же по окончании смены пробовала на вкус мужчин. Свою игру она вела эффективно и осмотрительно, определяя начало и конец любовной истории, ловко управляя несуществующими влюбленностями в стремлении познать мужскую фауну, чтобы завладеть очередным самцом.

Теперь при встрече сестер уже Моисетте было что порассказать. Это доставляло Лили удовольствие и свидетельствовало о правильности ее решения уехать. Сестра явно преуспевала на пути самоутверждения.

Лили в глубине души жалела, что покинула Сен-Сорлен, родную деревню с ее цветами, приветливыми лицами, до боли знакомыми мощеными улочками, – такое уютное убежище. В Лионе, в тесной студенческой квартирке на верхнем этаже многоэтажки, где у нее от высоты кружилась голова, она вспоминала родителей, с тоской представляя себе поросшие тростником берега Роны (в Лионе набережные реки были закованы в гранит), кошек, дремавших на каменных выступах домов, приветливых собак, бегающих на свободе, щебет синиц, болтливых, как лионские консьержки, низкий лёт ласточек перед грозой, вальяжных улиток, изобильно украшавших изгороди после дождя, томноглазых осликов, приветливое мычание коров. Лекции ее не слишком увлекали, на самом деле Лили просто добросовестно следовала по пути, избранному в тот летний вечер, когда она решила уступить место сестре. Она упорствовала скорее по инерции, чем по склонности.

Однажды, когда ей стало совсем грустно, девушка опрометчиво призналась подруге, как ее тяготит разлука, а та на следующий день передала все Моисетте. Забыв о воцарившемся между ними мире, Моисетта пришла в ярость. Как?! Ее сестра разыгрывает из себя мученицу? Утверждает, что принесла жертву? Лицемерка! Да ведь это она берет деньги у родителей на учебу, она благодаря дипломам повысила свой общественный статус, вращается среди интеллектуалов, ей ли жаловаться?! Ничего себе! Вот ведь наглость!.. На нее, Моисетту, никто не потратил ни сантима! Живя в родительском доме, она вносит свою долю на оплату счетов, участвует в домашних делах. О Лили, о принцесса, она скоро приедет! Когда она возвращается, утомившись в своем Лионе, все ходят на цыпочках, ведь ей нужно отдохнуть! И отчего, спрашивается, можно переутомиться в двадцать лет? Ах, это так изнурительно читать книжечки! А лекции профессоров так изматывают! Если бы эта Лили подняла задницу, побегала бы по ресторану из кухни в зал и обратно с тарелками, полными горячей еды, тогда бы она поняла, что значит утомиться. Да еще попробовала бы пообщаться с клиентами, которые утверждают, что заказывали форель, жаренную на гриле, а не обвалянную в панировке, или, мол, их тетушка Зоэ совсем иначе готовит десерт «Плавучий остров». Тогда бы я ей посочувствовала. Но тут – живи себе беззаботно в студии, откуда открывается вид на весь Старый город!

Моисетту одолели прежние демоны. Три года затишья ничего не изменили в ней, она вновь ополчилась против сестры! При встрече с Лили она не подала вида, но, задавая как бы невзначай умело направленные вопросы, убедилась, что подруга говорила чистую правду: Лили совершенно не ценит возможность жить вдали от родных и Сен-Сорлен! Но почему?

Моисетта ощущала скорее не жалость, а злость. Лили заставляла себя терпеть во имя любви – от этого Моисетту мороз продирал по коже. Она ни за что не пошла бы на такое! Ей нечего этому противопоставить! Почему?

Поразмыслив несколько недель на эту тему, Моисетта пришла к очевидному выводу: она никогда не стала бы приносить себя в жертву, потому что не испытывает никакой привязанности. Никакое чувство не может заставить ее предпочесть интересы сестры своим. Напротив. Это открытие ее поразило: оказывается, Лили любит ее, Моисетту, а вот она сама не любит сестру.

– Шлюха!

Она вновь употребила то же слово, которое бросила вслед Лили в ту августовскую ночь, когда та умчалась с Фабьеном Жербье на его мопеде.

– Шлюха!

Это монополизирование любви, возможно, и было тем новым способом, который Лили использовала, чтобы снова оттеснить ее, Лили – верная сестра, идеальная близняшка, мисс совершенство, высшее существо?

Любовь, которой Моисетта не разделяла, принижала ее. Пачкала. Делала жалкой, ничтожной, невзрачной. Любовь, к которой Моисетта питала отвращение.

Лили, понятия не имевшая о мыслях, что терзали младшую сестру, тем временем получила на юрфаке магистерскую степень и влюбилась в делавшего блестящие успехи Поля Дени – нищего студента, который, сидя в паре метров от девушки, смотрел на нее сквозь стекла своих не раз чиненных очков как на недостижимую звезду.

При виде этого нескладного верзилы у Моисетты в голове прозвенел тревожный звонок: нужно действовать, чтобы не дать сестре опередить себя.

Перебрав экс-любовников, она остановилась на том, кто представлялся наиболее перспективным с точки зрения женитьбы. Экзамен выявил победителя, лот достался кандидату Ксавье Форе, из семьи крупных предпринимателей, совладельцев сети местных супермаркетов, короче, богатому наследнику.

Моисетта, неистощимо изобретательная, когда следовало порвать с мужчиной, сумела пробудить привязанность Ксавье Форе, разогреть его, обдать кипятком, вновь разогреть и, наконец, вынудить его предложить руку и сердце.

В тот воскресный вечер шампанское у Барбаренов лилось рекой. Лили получила диплом, а Моисетта поставила крест на карьере официантки, поскольку ей предстояло выйти замуж за отпрыска богатой семьи. Вот это успех!

Они смеялись, поднимали бокалы, вновь смеялись и вновь поднимали бокалы. Среди этой эйфории Лили, покраснев, призналась родителям, что тоже хотела бы выйти замуж за парня, в которого безумно влюблена, за Поля Дени.