Текст книги "Темное солнце"

Я превратился в игрушку переменчивой особы, которая то забавлялась со мной, то меня оставляла, а стоило мне ощутить себя отвергнутым, снова была тут как тут. Я чуял в этом умышленное поведение, которое рядится в одежды фантазии, взбалмошности и непредсказуемости. Неферу намеренно капризничала. Дурачества и перепады настроения выражали ее желание быть центром вселенной, привлекать и удерживать внимание. Целью ее причуд, слов и молчания было утвердить свою власть. Она неусыпно следила за тем, чтобы контролировать отношения с окружающими. Какую слабость скрывало это навязчивое желание быть сильной?

Когда она засыпала, я готов был в нее влюбиться. Но стоило ей проснуться, как мною овладевало беспокойство. Едва она открывала глаза, я заражался ее болезнью.

Подле нее я проводил ночи, мы нагишом лежали бок о бок. Иногда она смотрела на меня, ее взор задерживался на мне дольше, но по-прежнему был холодным. Наши прикосновения сводились к тому, что мы по-детски держались за руки. При этом Неферу погружалась в глубокое умиротворение, в коем и пребывала до утренней зари.

Однажды вечером мы покоились в привычном уже полузабытьи, когда на пороге появилась компаньонка, Птахмерефитес, и взволнованно воскликнула:

– Фараон идет!

Неферу вскочила.

– Отец?

Она мигом покрылась мурашками. Машинально схватила покрывало, которое мы откинули, и завернулась в него. Толкнула меня в грудь.

– Сматывайся!

Компаньонка возразила:

– Поздно.

Неферу закусила губу.

– Иди туда… За перегородку… – И указала мне на изукрашенную ширму.

– Хватай одежду и прячься, живо. И ни звука. Исчезнешь при первой возможности.

– Как?

– Птахмерефитес проводит тебя.

На входе в павильон послышались шаги. Я едва успел подхватить свои вещи и кинулся за ширму.

Птахмерефитес с наигранной веселостью бросилась навстречу фараону и исполнила двойной каскад церемонных телодвижений. Неферу затаилась в постели и чуть ли не с головой накрылась покрывалом.

Фараон вошел. Сквозь зазоры между резными планками ширмы я мог наблюдать за происходящим.

Я ошибался: нет, это не Дерек! Никакого сомнения! Мое воспоминание тотчас рассыпалось, и я восстановил вечернюю сцену на барке с подлинными чертами фараона. В тот миг я не понял своих чувств, было то разочарование или облегчение; во всяком случае, эту гипотезу пришлось отбросить.

Фараон, тщедушный и невзрачный человек лет пятидесяти, с глазами навыкате и крупным носом, подошел к постели. Он прошептал несколько слов, Неферу ответила ему тем же тоном, он сел возле нее. Их связывала большая близость. Они разговаривали так тихо, что с моего наблюдательного поста я не мог разобрать ни слова.

Он нежно склонился и погладил кончиком указательного пальца плечо царевны. Она мурлыкнула. Его лицо касалось лица дочери, пока он рассказывал ей гортанным голосом какую-то забавную историю или сплетню.

Вдруг руки Неферу взметнулись, и кисти сомкнулись на шее фараона, заключая его в объятия. Меня ошеломил этот жест. Она, такая сдержанная, такая недотрога…

Фараон приник губами к ее ушку с каким-то требованием.

Она жалобно простонала:

– Нет…

Он тихим голосом настаивал.

– Нет…

Он продолжал настаивать. Она не проронила больше ни слова, но то, что в ней сопротивлялось, вдруг обмякло и уступило.

Фараон скользнул вперед, откинул покрывало, приник к дочери, и они соединились.

2

– Ты это знал?

Я пристально смотрел на Пакена, но тот с ответом не торопился. Разговоры, не имевшие отношения к его особе, не слишком интересовали Пакена, чего нельзя было сказать про блюдо с выпечкой, которое продавщица поставила перед нами после купания. Рядом с нами под навесом кондитерской мужчины начали партию в сенет, настольную игру, в которой фишки передвигались по клеткам. Я повторил вопрос:

– Ты знал, что фараон спит с дочерью?

Пакен вздохнул:

– Конечно. – Он помедлил, взял еще трубочку с сыром и добавил: – Все это знают. Это происходит из века в век. Фараоны спариваются между собой. У нас, простонародья, инцест тщательно скрывают. У них это законное дело.

Я был поражен не только его словами, но и равнодушием, с каким они были сказаны.

– И это тебя не шокирует? – возмутился я.

– Что?

– Инцест.

– У нас – шокирует. У них – нет.

Пакен схватил песочное печенье и с восторгом надкусил его. По мере нашего знакомства я убеждался, что его чувственность всеохватна, что он столь же лаком до кушаний, напитков и сиесты, как и до женщин. Желая сохранить безупречную физическую форму, он побаивался своего аппетита и во время еды старательно укрощал его; однако в промежутках обжорство расстраивало благочестивые планы, и он объедался. Увы, но однажды этот красавец превратится в пузана; толстяк в нем поджидал своего часа.

Налакомившись, Пакен заметно повеселел и вернулся к разговору:

– Инцест строго предписан членам царской семьи. Боюсь даже, что у них нет выбора. – Он облизал большой палец. – Фараон – отпрыск богов, носитель естества Ра и крови Гора. Когда он спит со своей сестрой, он зачинает божественное потомство, которое остается в близком родстве с богами, с Гором и Ра. То же самое, если он спит со своей дочерью! Ему следует не расточать священное семя, а сохранять его, сгущать и увековечивать. Он достигнет цели, если ограничит расходование семени пределами своей семьи. Говорю тебе, выбора нет. У Неферу тоже.

Я брезгливо покачал головой.

– Ты можешь представить себе, что занимаешься этим с собственной матерью?

– Я никогда не знал ее.

В эту минуту я забыл, что Пакен и его сестра Мерет, у которой я поселился, очень рано потеряли родителей. Я пробормотал какие-то извинения и принялся за свое:

– Или что занимаешься этим со своей сестрой?

– Ну, Мерет я слишком давно знаю. К тому же мне это и в голову бы не пришло. – Он улыбнулся. – И потом, если б я предложил ей такое, она влепила бы мне пощечину. Хорошо, что я не царский сынок!

– Мой великолепный Пакен, у тебя полно причин быть довольным судьбой.

– А я и не жалуюсь.

Пакен потянулся было за новым пирожком, но вовремя спохватился. Рядом с нами повздорили два игрока в сенет, упрекая друг друга в нарушении правил. Пакен бросил на них сочувственный взгляд, изумляясь, как можно увлекаться бросанием костей и передвижением фишек. С видом превосходства он отвернулся от этих бездельников и придал нашей беседе более интеллектуальное направление:

– Подумай, Ноам. Все началось с инцеста. Боги и богини проводили время, резвясь друг с дружкой. Единственный, кто был этого лишен, Атум – первый, одиночка, гермафродит, совмещавший и мужское, и женское начало, он существовал до всего остального и плыл себе в водах хаоса. Потом он отделился от своего изначального состояния, Нуна, первозданного океана, и осознал себя. В каком-то смысле он сам себя создал. У него не было партнерши, он приник к своей тени и стал себя ублажать. Из его семени вышли близнецы Шу и Тефнут. С тех пор и пошли нескончаемые инцесты…

Я позволил себе пошутить:

– Сотворение мира начал эгоист, продолжают его чудовища!

– Замолчи! Не забывай, мы все произошли от извержения божественного семени. Поэтому жизнь и прекрасна.

Я предусмотрительно согласился. Он продолжал:

– Его дети-близнецы, бог воздуха Шу и богиня влаги Тефнут, стали супругами. Они занимались любовью, вот тебе первый инцест. От них родились Геб и Нут…

– Бог Земли и богиня Неба.

– Они тоже совокуплялись. Второй инцест. Когда родились их четверо близнецов, Исида, Осирис, Сет и Нефтида, они, недолго думая, разбились на пары: Исида с Осирисом, Сет с Нефтидой. Еще два инцеста.

Зачем комментировать этот эпизод – я знал, что случилось с нами, с Нурой и со мной. Мое молчание склонило Пакена к мысли, что он меня убедил.

– Дальше не продолжать?

– А ты весьма сведущ! – отозвался я, удивленный тем, что он обладает знаниями, доступными лишь посвященным.

– Видишь ли, дорогой Ноам, моей первой клиенткой была жрица Исиды. И вообрази, после наших забав она без конца твердила о религии…

Я притих. Повздорившие рядом с нами игроки в сенет вскочили на ноги и сцепились не на шутку. Блюдо с пирожками упало, фишки покатились к нам. Пакен взглянул, как они остановились у его ног, поднял голову, прищурился и высокомерно поглядел вдаль.

Я вырос во времена, когда духи, демоны и нимфы кишели повсюду, и отнесся к рассказанной Пакеном легенде с недоверием. Когда рассказ о творении выводит на сцену несколько фигур, на которых выстраивают всю генеалогию, то многочисленные инцесты неизбежны, прежде чем население увеличится и сможет их избегать! Тут играет важную роль принцип объяснения[32]32
   Евреи столкнулись с похожей проблемой позднее, когда редактировали Библию. Как объяснить, что Адам и Ева родили детей, которые в свою очередь произвели потомство, чтобы породить человечество, минуя инцест? Потом был Лот с дочерьми, Амнон с сестрой Фамарью… Впрочем, евреи, в отличие от египтян, никогда не называли в своих повествованиях отношения инцестом, они оставляли этот момент в тени, а затем, в других текстах, наложили на инцест полный запрет. Может, чтобы отмежеваться от своих соседей? «Никто ни к какой родственнице по плоти не должен приближаться с тем, чтоб открыть наготу» (Лев. 18: 6). Это назидание отчасти объясняет их выход из Египта.


[Закрыть]. Разве Пакен не понимал, что он рассказывает басни? Почему он понимает их буквально? Очевидно, египтяне считали своим долгом постичь непостижимое – то, что ищет каждый смертный, – и их способ приручить тайну состоял в рассказывании историй. Но таким подходом объяснялся и результат: подробности родственных связей персонажей при рассказе о начале мироздания неминуемо вели к инцесту, жизнедеятельность этих персонажей вела к инцесту, подражание поведению высших существ вело к инцесту. Мне хотелось опровергнуть Пакена! Беря известное для описания неизвестного, сбиваешься с пути. Если идешь во тьме с факелом, то видишь лишь небольшое освещенное пятно. Слушая египетские мифы, я видел обратное их утверждениям: не мы происходили от богов, а боги происходили от нас.

Но я только вздохнул:

– Мне жаль Неферу.

Пакен почесал в затылке.

– Неужели? Зная ее нрав, я больше жалею фараона.

Он сказал это шутки ради, но меня его слова не развеселили. Я грубо спросил:

– Ты уже поимел Неферу?

Он побледнел. Я понял причину его волнения и успокоил Пакена:

– Я не расскажу об этом Фефи. Клянусь.

Он расслабился.

– Нет, конечно. Ни разу. Не больше, чем ты.

Как он угадывал обо мне столь многое, этот равнодушный красавчик, любивший только себя? Его проницательность меня смущала.

Он горько добавил:

– Мы для нее недостаточно хороши. Уединяясь с нами, она напоминает нам о своем божественном происхождении, а мы для нее черви ползучие. Ей подавай лишь драгоценную сперму фараона…

Он саркастически хмыкнул.

– Но сперма эта никудышная. Неферу спит с папашей с тринадцати лет, но так и не забеременела. А вот если бы со мной, с тобой, быть может…

Он осекся.

– У тебя есть дети, Ноам?

– Был сын, когда-то.

– Когда-то? Сколько же тебе лет?

Едва я вспомнил моего единственного любимого сына Хама, у меня перехватило дыхание. Я ушел от расспросов, сославшись на то, что сын умер, и мне тяжело о нем говорить.

– Раз уж мы откровенничаем, скажи, Пакен, у тебя есть любимая женщина?

– Нет.

– Удобно для твоего дела.

– Без сомнения…

– И ты не хочешь любить?

– Никогда об этом не думал.

– Не чувствуешь такой потребности?

Удивленный моей настойчивостью, он призвал меня к здравомыслию:

– Послушай, Ноам, у меня есть я: этого вполне довольно.

Тут он шагнул к спорщикам – у тех побоище как раз окончилось, и они утирали окровавленные носы.

– Это игра, господа, игра! – проворчал он. – И вся жизнь лишь игра.

– Куда ты лезешь?

– Пытаюсь немного прочистить ваши тухлые мозги. Люблю, знаете, преодолевать трудности.

– Что? Кто ты такой? Да как ты смеешь? Что ты делаешь?

– Я? Трахаю ваших жен.

Пакен решительно толкнул на игроков стол, те рухнули на землю, и он со смехом убежал под градом их оскорблений.

В последующие дни я вернулся к службе при Неферу, будто вовсе и не был свидетелем ночной сцены. Но теперь я иначе понимал ее черты: резкая переменчивость манеры и гримас, угрюмая складка губ, пробегавший по лицу нервный тик – не объяснялись ли они странными отношениями со своим родителем? Могла ли она чувствовать себя вольготно в теле, принадлежность которого оспаривалась, которое от рождения было собственностью царской семьи, от первых месячных в тринадцать лет – собственностью ее отца. Хотела ли она фараона? И до того ли ей было?

Чем больше я наблюдал за этой юной женщиной, тем больше в том сомневался. Во время наших свиданий она бесконечно разнообразила способы доминирования: приказ, унижение, внезапная мягкость, презрение, быстрая смена чувств, недовольство, равнодушие. Она желала не сделать меня своей игрушкой, как мне казалось вначале, не разрушить мою личность, а постоянно держать под башмаком. Мстила ли она отцу? Ее повадки напоминали рейдерский захват. Я пришел к выводу, что, арендуя меня или других мужчин, она распрямляла спину, забывала о своем бесправии и обретала себя.

Но я вспоминал один ее жест, и он опровергал мою трактовку: Неферу любовно протянула руки к отцу, обвила его шею, привлекла его к себе, а потом, после двух «Нет», больше схожих с мурлыканьем, чем с протестом, полностью отдалась фараону, приняла его в себя – продолжения я не видел, потому что выскользнул из спальни. Я вынужден был признать, что не был свидетелем насилия. Неферу пробудила прилив страсти фараона, и она приняла его.

– Почему ты не вышла замуж, Неферу?

Мы миновали перголу, затенявшую ее павильон. Безоблачное небо приглашало нас обойти дворцовые сады. На Неферу было узкое облегающее платье белого льна, оно прелестно обнимало низ ее живота; сегодня она была непривычно спокойна, что придало мне смелости и побудило задать вертевшиеся на языке вопросы.

– Мне, замуж? – возразила она. – Фараон не принимал такого решения.

Я притворно удивился:

– В Египте женщины выбирают, за кого им выйти и когда.

– В Египте, но не у владык Египта, – поправила она. – Наша семья живет по своим законам.

Мы прошли несколько охраняемых постов. Неферу хотела показать мне Кап, Дом царских детей, где она и ее брат Сузер когда-то воспитывались. Светлое и чистое главное здание встретило нас просторным вестибюлем и центральным залом, обнесенным небольшими изящными колоннами с цветочными капителями; из зала расходились двери в меньшие помещения. Она с улыбкой указала мне на троих мужчин в возрасте, которые вели беседу.

– А вот и мои няньки.

Я уставился на этих солидных вооруженных молодцов с несомненными признаками принадлежности к мужскому полу. Ее позабавила моя реакция.

– Именно так! Эти отставные военачальники присматривают за малолетними царскими детьми.

Я мельком увидел класс, в котором два десятка девочек и мальчиков занимались письмом.

– Неужели у фараона столько отпрысков?

– Вовсе не так. Эту школу посещают и дети из благородных семей. А еще некоторые наследники иноземных властителей. Фараон решает, кого принять в Кап.

– Сколько у него жен?

Мой вопрос смутил ее. По лицу пробежала судорога. Взгляд остановился.

– Не знаю точно. Двадцать, тридцать.

– Ты с ними не встречаешься?

– Вижу их на празднествах. Некоторые очень красивы. Особенно нубийская царевна. У каждой из них своя вооруженная охрана, свои компаньонки, своя упряжка, свои слуги. Я быстро утомляюсь в этой толпе. С тех пор как отошла в лучший мир моя мать, Великая Супруга, я больше там не живу и не люблю туда возвращаться. Фараон сделал мне роскошный подарок, отвел отдельный павильон.

– Когда Великая Супруга умерла?

– Мне было двенадцать лет. После этого фараон отселил нас, меня и Сузера, каждого в отдельный флигель.

Она вздрогнула и умолкла. Я пробудил в ней острые воспоминания, возможно, то время, когда она после смерти матери сделалась любовницей отца. Мы продолжили путь молча и, не сговариваясь, подошли к Дому жен.

Гарем представлял собой дворец внутри дворца. Вереница его построек соединялась веселыми двориками, напоенными запахом цветов. По коридорам и проходам сновали представители обоего пола, поскольку прислуга оставалась мужской. Группа прислужников с интендантом во главе пересекла галерею перед нами: в отличие от евнухов, знакомых мне по гарему в Бавеле, эти не были оскоплены. Что до множества жен и фавориток, они беспечно разгуливали, увешанные дорогими украшениями. Я заметил и полногрудую нубийскую царевну, о которой говорила Неферу: гордая посадка головы, грациозное черное тело с золотым отливом.

Сравнивая этих красоток с Неферу, я лучше понял то легкое беспокойство, которое испытывал, глядя на нее: дочери фараона не хватало вкуса. Она наряжалась согласно принятым нормам обольщения, тем более что располагала необходимыми средствами, но какие-то штрихи выдавали небрежность: подводка глаз была непомерной, перламутровая пудра удлиняла нос, отягченные жемчугом платья были испорчены лишними складками, объемные парики наподобие лошадиной гривы были несоразмерны ее личику. Несмотря на юный возраст, высокое положение и отвагу, в Неферу проглядывала девочка, которая наспех переоделась в женское платье. Меня трогала безвкусица ее облика.

Мы уединились под сенью розария, в тихом уголке, защищавшем нас от безжалостного полуденного зноя. Над гроздьями цветов вились голуби. Я снова стал допытываться у Неферу:

– Как ты думаешь, почему фараон до сих пор не подыскал тебе мужа?

Она повернулась ко мне и проговорила голосом, каким произносят очевидные вещи:

– Потому что он бережет меня для себя. Придет день, когда я стану его женой.

Сбитый с толку сложностями в укладе царской семьи, я снова обратился к своему расследованию.

Итак, Дерек не скрывался под личиной фараона. Наблюдая за Мери-Узер-Ра, я увидел заурядного человека, повторявшего расхожие суждения, лишенные какой бы то ни было новизны: суть его беседы составляли щедрые россыпи общих мест. В его речах могло прозвучать что-то дельное, подсказанное советниками, посланниками или писцами, имевшими к его мозгам прямой доступ. Не фараон создал систему, позволявшую ему царствовать, а система создала его. Даже если он воображал, что принимает решение, он просто уступал нажиму тех или иных рычагов. Как и его предшественники, он блюл единство двух царств, Нижнего Египта и Верхнего Египта, обеспечивал безопасность торговых путей, время от времени ходил войной на сопредельные страны, дабы приумножить число невольников для грандиозных строительных работ, а когда удавалось уклониться от боя, он брал в жены местную царевну. Строительное буйство также входило в круг его обязанностей; коль скоро ему предстояло высечь свое имя в камне, Мери-Узер-Ра вкладывал свои богатства в возведение усыпальницы – пирамиды, которая призвана долгие тысячелетия свидетельствовать о величии фараона. Что из распоряжений и запретов фараона исходило действительно от него? Спесь удерживала его от этого вопроса. Он не отдавал себе отчета в том, что опутан множеством условностей, и считал себя исключительным, независимым властителем. Блаженная человеческая природа: самовлюбленное упоение затуманивает реальность. Дабы человек полагал себя сильным, будучи лишь наемником силы, находчивый ум изобрел нарциссизм, затемняющий очевидность, и манию величия, маскирующую подчиненность.

Но кто же обладает истинной властью за спиной Мери-Узер-Ра? Мои исследования привели меня к трем именам: прежде всего визирь Ипи, теневой министр фараона, его мозговой центр; затем Имхотеп, первый богач страны и Хранитель Тайн, возглавлявший строительство Дома Вечности; и наконец, находящийся в Фивах наместник Дуамутеф (некоторые видели в нем вечного соперника Мери-Узер-Ра).

Я сразу отбросил гипотезу о визире. Однажды мне довелось сопровождать Неферу во время праздника по случаю приема арабских посланников, и я успел разглядеть Ипи. Высокий, сухопарый, холодный и желчный, он не имел ни малейшего сходства с Дереком. Но я весь вечер поглядывал в его сторону, дабы понять, как эта желтолицая жердь взгромоздилась на вершину государства. Говорили, будто он ненавидит показываться на публике, что придавало ему ореол скромности, однако он просто питал к людям отвращение. Его быстрый ум улавливал с нескольких слов мысль собеседника, в глазах появлялась скука, а его рот договаривал их фразы быстрее. Он считал себя умнее всех, и, к несчастью, это было истинной правдой. Но он этому не радовался, а злился. Без зазрения совести он во имя Египта и себя самого эксплуатировал целую армию чиновников, писцов и уполномоченных представителей, неустанно улещивая фараона. Заботясь о своем будущем, он поддерживал тесную дружбу с царевичем Сузером, который рано или поздно унаследует трон, и не забывал осыпать подарками царевну Неферу.

Итак, мне надо было сосредоточиться на Имхотепе, Хранителе Тайн. Однако тот никогда не показывался и безвылазно сидел в Доме Вечности, за пределами Мемфиса, в часе пешего хода от столицы. Как его увидеть?

Отъезд всего двора предоставил мне такую возможность. Неферу отправилась вместе с отцом, братом, фаворитками, прочими женами, целым роем прислуги, ремесленников, охранников и надсмотрщиков на побережье Великой воды[33]33
   Великая вода, море Ур, не было ни морем, ни каналом, а озером. Затем его нарекли Меридовым озером, затем – озером Карун.


[Закрыть], где фараон рыбачил и охотился. Компаньонка Птахмерефитес шепнула мне, что во время таких выездов фараон весьма часто наведывается к дочери, и та не хочет рисковать, беря меня с собой. Неожиданная передышка была мне на руку. Я изрядно устал от переменчивого нрава Неферу, а мое расследование личности Имхотепа топталось на месте.

Признаться ли? Мое ремесло любовника по найму пробудило во мне чувственность выше всякого предела. Я постоянно испытывал чувственный голод. Неферу принудила меня к целомудрию; но воздержание было мне не по силам, и я сделался постоянным партнером кругленькой и мягонькой Фефи, восхитительной во власти моих рук и губ. «Этот шалун уж слишком шаловлив!» – ненасытно шептала она, когда я приходил к ней после полудня. Она не знала, что Неферу не требует от меня плотских услуг и понимала мою мужскую силу как доказательство своей прелести, получая оттого еще большее удовольствие. Ее умение быть счастливой определенно добавляло ей очарования. Она всегда была весела, смеялась во весь рот и отдавалась вся без остатка.

Двор покидал мемфисский дворец, и я обрадовался, что займусь своим расследованием; но Фефи не скрывала грусти, и мне пришлось соврать, объяснив свою отлучку тем, что мне велено сопровождать Неферу.

Я разомкнул свои объятия; глаза Фефи были на мокром месте, и она вздохнула:

– Когда он увидит меня снова, я буду совсем другой.

Мог ли я представить, насколько она была права?

* * *

Дом Вечности оказался целым городом. Он располагался к западу от Мемфиса на плоской возвышенности и потому не подвергался разливам Нила; на его территории был источник, необходимый для бесчисленных омовений в процессе обработки останков. Он состоял из множества построек, включавших десяток мастерских, два храма, жилища для работников, жрецов и прислуги, а также таверны, бордель и рынок, куда дважды в неделю крестьяне из ближних деревень доставляли свой товар.

Я подошел к Дому Вечности после долгого изнурительного перехода под палящим солнцем, и поначалу мне сделалось не по себе от тяжелого гнилостного запаха, отдававшего мочой.

При посредничестве Пакена я добился встречи с важнейшей персоной Дома. Разумеется, речь шла не об Имхотепе, недоступном простым смертным Хранителе Тайн, и не о его правой руке, неведомом хранителе Божественной печати, неукоснительно исполнявшем его распоряжения, но о Мастере Найма. Этот тип с мертвенно-бледным лицом, обмякшими мускулами и отвисшим до ляжек животом принялся разглядывать меня с головы до ног.

– С какой стати?

Как я ни старался прикинуться заурядным парнем, я отличался от работяг, которые горбатились в этих стенах.

– С какой стати ты решил здесь работать? Хоть наш труд безраздельно посвящен вечности и богам, никто не хочет вкалывать дни напролет в окружении трупов. От чего ты бежишь?

– Ни от чего…

– От чего ты скрываешься? Какое тяжкое преступление заставило тебя искать убежища среди нас? Ты не из числа известных воров и убийц. Если хочешь, чтоб я тебя взял, изволь признаться, что тебя заставило прийти сюда.

– Обет. Я умоляю Осириса принять моего отца в загробный мир. Отец не всегда поступал безупречно, и теперь, когда он при смерти, меня страшит суд. Я посоветовался со жрицами Исиды, и одна из них подсказала мне, как можно повлиять на решение Осириса в момент взвешивания сердца: либо совершить паломничество, либо посвятить себя его культу. И я решил уделить немного своего времени и сил Дому Вечности. Таким образом я обрету божью милость, и мой отец попадет в Дуат. Поможешь ли ты мне исполнить мой обет?

Мое объяснение показалось ему правдоподобным. Однако враждебность его не уменьшилась.

– Я не смогу обучить тебя ремеслу за несколько дней. Каков срок твоего испытания?

– Двенадцать лун…

Он был приятно удивлен и смягчился.

– А что умеешь делать?

– Писать, читать, считать, резать, разделывать, иссекать, сортировать травы, растирать их, смешивать, делать отвары, мази, помады…

– Довольно, – проворчал он. – Хватит бахвалиться! Твое намерение похвально, но ври, да не завирайся.

Какой я идиот! Зачем было открывать ему все свои умения, в том числе и навыки целителя? К счастью, Мастер Найма мне не поверил.

– Ты у меня будешь принимать родственников, – решил он. – Выглядишь ты пристойно и внушаешь доверие.

– Спасибо.

– Ты получишь все необходимое: жилье, пищу и воду для мытья. Согласен?

Я кивнул. Мне было не важно, на какие работы меня поставят: я попал в штат Дома Вечности, значит рано или поздно увижу Хранителя Тайн.

Мое обучение началось немедленно.

Мастер Найма представил меня Кведу, парню лет двадцати пяти, обходительному типу с правильными чертами лица, из тех, кого приятно встретить в своем кругу, с кем беседа катится ровно, без досадных сбоев. Он проявлял особую уравновешенность, излучал утешительную обыденность. Ни капли горечи или резкости. Его приветливая улыбка обнадеживала. Удивляло лишь одно: его запах. Теплый древесный аромат ладана, с ноткой ванили, был уместен, однако Квед был им пропитан столь щедро, что, когда я к нему подошел, у меня перехватило дыхание.

Квед поприветствовал меня и подтвердил мнение мастера:

– Да, он и правда внушает доверие.

Эти дважды повторенные слова должны были меня насторожить, что уберегло бы меня от ошибок и неудач; но в ту минуту я не обратил на них внимания.

Квед обитал в просторном зале главного здания, сюда через бронзовые ворота входили посетители. По высоким стенам зала тянулись яркие фрески, повествовавшие об этапах путешествия в загробный мир. У меня сложилось впечатление, что Квед продает туры в компании бога Ра на солнечной барке, прекрасное путешествие, которое начинается глухой ночью и победно завершается в золотом сиянии дня.

Чтобы освоить азы профессии, я наблюдал за Кведом три дня. Когда рыдающие родственники входили к нему, Квед любезно встречал их и угощал легкой закуской. Он слушал, что вдова, дети, отец, мать и все близкие говорили об умершем. Выражая глубокое сочувствие, он кивал, изумленно округлял глаза, скорбно сжимал губы. Когда первый шквал эмоций утихал, Квед напоминал, что усопший начинает свой путь в Дуат, что он, без всякого сомнения, будет вкушать вечное счастье на полях Иалу, обретет там и мир, и покой, найдет себе привычные занятия, однако он должен причалить к тем берегам, сохранив организм в целости, а гарантией того является лишь безупречная мумификация. Для покойного нет большей опасности, чем исчезновение его тела.

– Здесь мы ручаемся, что ни одна часть не пропадет. Когда тело разлагается, ноги и руки порой могут отделяться. Мы их восстанавливаем, мумифицируем, соединяем со скелетом. Никакого жульничества, ведь некоторые нагло заменяют их подделкой из льна или тростника и прикрывают повязкой! Разумеется, эти хлопоты и различные процессы консервации требуют, чтобы трудились опытные мастера, жрецы читали специальные молитвы, применялось множество ценных продуктов – едкий натр, масла, смолы, помады и мази. Увы, их использование сопряжено с большими расходами, поскольку получают их из редкого сырья.

Затем Квед перебирал возможности:

– Есть мумифицирование с маслом красного можжевельника, самое дешевое. Вы ведь об этом знаете?

Никто осведомленности не проявил, и Квед пустился в подробности:

– Масло красного можжевельника вводят в анус, затыкают его пробкой, и масло разрушает внутренности. Очень едкое и агрессивное. Через несколько дней пробку достают, нажимают на живот, и все выходит наружу, я имею в виду масло и волокна внутренностей.

Посетители содрогнулись от омерзения, и Квед продолжил:

– В этой технологии применяется минимум средств и процедур: едкий натр, просушка, пропитка маслом, обертывание бинтами и т. д. Но не будем заблуждаться: запах сохраняется.

– Запах?

– Масло красного можжевельника… сильно воняет! И будет вонять веками… Я не простил бы себе, если бы утаил это от вас. И еще важная деталь: покойный лишится большей части своих органов. Дабы избежать этой неприятности, рекомендую вам другой метод: мумификацию путем извлечения внутренностей. При этом ни один орган не разрушается. Посредством точного надреза наши мастера деликатно извлекают внутренности. Они изымают кишки и желудок, затем печень и легкие. Однако весьма непросто вынуть легкие, не выдернув вместе с ними и сердца. Ах, вы не знаете? Так имейте это в виду; но, уверяю вас, нам посчастливилось сотрудничать с выдающимся специалистом, который тем и знаменит, что оставляет сердце невредимым. Вспомните, сердце непременно должно остаться на своем месте. Мы гордимся тем, что можем предложить вам услуги эксперта.

Квед оставлял семью в размышлениях, давая ей свыкнуться с мыслью о колоссальных инвестициях. Едва почуяв, что семья созрела, он качал головой, будто вспомнив незначительную подробность:

– И остается еще один вопрос: что станет с органами? Разумеется, их мумифицируют, но в чем их сохранят? И тут мы предлагаем вам несколько вариантов: сосуды для внутренностей из кальцита; на них можно надписать имя и титул покойного. Однако в этой области мы можем похвастаться двумя новинками.

Тут он указывал на поднос с пузатыми емкостями.

– Требуется четыре резервуара: для легких, для желудка, для кишок и для печени. Мы рекомендуем сосуды, на которых высечены соответствующие боги-покровители: бабуин Хапи будет охранять легкие, шакал Дуамутеф – желудок, сокол Кебексенуф – кишечник, бог с человеческой головой Амсет – печень. Не правда ли, прекрасная работа?

И сразу предложил взглянуть на другую четверку сосудов:

– Ну а для полной уверенности, что ни один орган в потустороннем мире не заблудится, добавляют изображение покойного. У нас работают лучшие мастера. Решайте.

На этом этапе под шквалом информации родственники уже полностью переставали соображать. Квед окончательно сбивал их с толку скороговоркой:

– Ну а что касается глаз, выбирайте по вашему вкусу. На теле их не оставляют, они гниют быстро, стало быть, глазницы мы заполняем. Мы прибегаем к луковицам – специальным, священным луковицам, выращенным здесь, на жреческом огороде, – либо к белым камням, обработанным, отшлифованным, а также – разумеется, это вовсе не обязательно – в этот белый камень можно инкрустировать крупицу черного, имитация зрачка. Да, вы также можете выбрать цвет кожи. Ну что вы, такое практикуют очень часто! Покойника раскрашивают. Женщин – желтой охрой, мужчин – красной. Все тело либо частично – выбирайте по вашим средствам. Разумеется, мы строго соблюдаем исключительное право фараонов: полное покрытие всей мумии золотом. Общеизвестно, что золото не подвержено порче, к тому же оно обожествляет. В то же время я вовсе не намерен ввергать вас в расходы, но… Во всяком случае, можно позолотить только лоб покойного, либо виски, либо все лицо.