Электронная библиотека » Эрик-Эмманюэль Шмитт » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 2 апреля 2014, 01:34


Автор книги: Эрик-Эмманюэль Шмитт


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Однажды Анжела сообщила, что Женевьева, хоть ей уже стукнуло сорок, снова беременна.

– Non capisco niente![7]7
  Не понимаю! (ит.)


[Закрыть]
Господин Деменс, раз уж живешь с такой скотиной, то разве не следует принимать пилюли?

– Э-э, ну…

– Простите! Вы про таких людей понятия не имеете. Вы ведь джентльмен. Non farete sof-frire mai una signora[8]8
  Вы не причините женщине страданий (ит.).


[Закрыть]
.

Так как Жан с его мужественной внешностью льстил женщинам, чаровал их, те и не подозревали, что он на них вовсе не зарится. Так что Анжела приписывала хозяину бурные романы с некоторыми изысканными дамами из числа покупательниц. Что касается Лорана, то, едва познакомившись с ним, она решила, что тот ведет сходный образ жизни. Ей, как истинной итальянке, привыкшей к тому, что мужчины предпочитают мужское общество, в голову не могло прийти, что́ связывает их на самом деле.

– Самое скверное, господин Деменс, – это то, что Женевьева, похоже, довольна тем, что носит этого ребенка! Да, еsibisce[9]9
  Выставляет (ит.).


[Закрыть]
свой громадный живот, будто королева, разъезжающая в карете. A quarant’anni![10]10
  В сорок лет! (ит.)


[Закрыть]

На этот раз не было объявления в «Ле суар» – дядюшка, оплативший публикации, тот, что некогда обеспечил им свадьбу в замечательном соборе Святой Гудулы, только что отдал богу душу.

Тем не менее Жан и Лоран, предупрежденные Анжелой, попали в часовню на обряд крещения Давида.

Площадь Жё-де-Баль, где каждый день с утра кипел блошиный рынок, уже опустела; на мокрой брусчатке повсюду валялись затоптанные обрывки газет, набивка драных кресел, сломанные плечики, сплющенные картонные коробки, щербатые миски. Пока припозднившиеся торговцы загружали нераспроданный товар в фургоны, две чернокожие женщины запихивали приглянувшиеся им брошенные вещи в пластиковые пакеты, старик в спортивной куртке и рыбацких резиновых сапогах тоже подбирал остатки, делая вид, что случайно проходил мимо.

Перед церковью из темно-красного кирпича Жан и Лоран спрашивали себя, что они здесь забыли. Их привела скорее привычка, чем подлинный интерес. Эта игра их больше не забавляла.

Хотя долгие годы они осуждали Эдди, теперь их неодобрение обратилось на Женевьеву. Почему она бездействовала? Почему вместо того, чтобы избавиться от своего гнусного мужа, вновь отдавалась ему? Или она патологически слаба, или до сих пор любит его, что также свидетельствует о патологии. Так как они не знали, что предпочесть – слабость или мазохизм, им хотелось бежать от заколдованного круга брака. Что у них общего с этой парой? Больше ничего. На пороге церкви они дали себе слово, что в последний раз проявили интерес к Эдди и Женевьеве. С них довольно!

Они вошли в церковь Пресвятой Непорочной Девы, которую также называли испанской, потому что здесь собирались иммигранты, выходцы из испаноязычных стран. Непонятная архитектура, желтые стены и свисающие с потолка светильники больше напоминали школьную столовку, чем место отправления культа. Обогнув вазы с букетами из искусственных цветов, они заняли обычное место, вглядываясь в оживление вокруг темного деревянного алтаря.

Женевьева разительно переменилась. Она помолодела лет на десять и стала выше на двадцать сантиметров. Миловидная, элегантная, несмотря на простоту своего наряда, она с явным трепетом прижимала к груди ребенка. Чуть поодаль стоял мрачный, плохо выбритый Эдди; напружинившись, как сторожевой пес, он с неприязнью бросал взгляды на приглашенных; в отличие от предыдущих церемоний он не хорохорился.

Когда сзади скрипнула дверь и чья-то тень скользнула в правый придел, симметричный тому, где находились Жан и Лоран, они почувствовали, что назревает нечто.

Темноволосый, типично испанского вида мужчина вжался в скамью, стараясь остаться незамеченным.

Церемония началась.

Женевьева, широко улыбаясь, время от времени оглядывала закоулки церкви, посматривая то вправо, то влево. Ее поведение означало, что она догадалась о появлении незнакомца, но не видела его. На миг она подняла повыше маленького Давида, чтобы его можно было видеть издалека.

Испанец пристально наблюдал за крестинами, в положенных местах опускаясь на колени или выпрямляясь, бормоча молитвы, подпевая вполголоса псалмы и старательно в положенных местах возглашая «Аминь!».

Жан и Лоран покосились друг на друга: мужчина вел себя точно так, как они на свадьбе в соборе Святой Гудулы. Он явно считал, что имеет отношение к крестинам.

– А вот и отец, – шепнул Лоран.

– Недурен собой.

– Да, – согласился Лоран, – он похож на тебя.

Польщенный Жан не нашелся с ответом.

– К тому же, – добавил Лоран, – если мне не изменяет зрение, младенец точно будет темноволосым.

– Гм-гм… Во всяком случае, я в восторге оттого, что у Женевьевы появился любовник. Теперь она мне намного симпатичней, – заметил Жан.

– Мне тоже, – согласился Лоран. – Тем более что мы с ней сходимся во вкусах.

Жан был польщен. После пятнадцати лет совместной жизни подобные комплименты действовали на него сильнее, чем в ту весну, когда они встретились впервые. Лоран присмотрелся к угрюмому Эдди:

– Муж ничего не знает, но что-то заподозрил и принюхивается. Придурок-рогоносец…

– Да, давно пора!

И они рассмеялись.

Испанец в своем углу вскочил, метнув на них гневный взгляд.

Его негодование не только не успокоило двоих мужчин, их одолел неудержимый хохот; чтобы не нарушать церемонию, им пришлось поскорее выйти.

Оказавшись снаружи, на площади Жё-де-Баль, они уселись в автомобиль и только тогда отерли выступившие от смеха слезы.

– Вовремя мы сбежали. Если бы к тебе подошел Эдди Гренье, то, уверен, он принял бы тебя за отца ребенка.

– Стоп! Хватит разговоров об этом сходстве…

– Но оно бросается в глаза… О, смотри, там впереди…

В эту минуту испанец вышел из церкви, не дожидаясь окончания службы, и тотчас смешался с уборщиками мусора и бродягами, чтобы его не заметили.

– Те же волосы, стройный, та же осанка, – подытожил Лоран. – Согласен, черты лица другие и, вероятно, некоторые другие детали тоже, в чем мне не удастся убедиться, хоть и хотелось бы.

– Так, стало быть, ты меня все еще любишь?

– Надо думать! – проворчал Лоран, пожимая плечами. – А ты?

– Вернемся домой, и я докажу тебе…

Жан, взволнованный, трепещущий, но внешне невозмутимый, включил двигатель, и они направились на авеню Лепутр.

Каждый раз по возвращении из церкви, где они подсматривали за четой Гренье, Жан и Лоран занимались любовью. Каждый раз их ласки подпитывались невысказанными чувствами. На этот раз к ним примешалась брутальность, конечно, брутальность просчитанная, означавшая: «Я так сильно хочу тебя» – и возвращавшая очарование первых объятий.


Рождение Давида знаменовало возрождение их союза. Жан и Лоран забыли данное на пороге церкви обещание больше не видеть ни Эдди, ни Женевьеву. Они следили за тем, что происходило в квартале Мароль.

Сплетни Анжелы не давали полной картины. Лоран взял дело в свои руки. Так как в Королевском парковом театре он общался с коллегами-электриками и машинистами сцены, обитавшими в Мароль, то он взял за правило ходить с ними в тамошние кафе, пропускать по кружке пива; он даже полюбил боулинг.

И вот через несколько месяцев ему удалось кое-что разузнать: испанец оказался не испанцем, а итальянцем, его звали Джузеппе и он тоже был женат. Чем и объяснялась его чрезвычайная осторожность.

Хотя никто не подозревал о связи Женевьевы и Джузеппе, все могли видеть, как прелестная, энергичная, уверенная в себе женщина с детской коляской пересекает улицу, и убедиться, как она чувственно расцвела под воздействием любви.

Наконец Анжела возвестила, что во время перебранок, которые доносились до нее из соседней квартиры, Женевьева требует развода.

– Муж-то против, потому как после ее ухода этот безрукий останется без гроша в кармане! Но Женевьева, та стоит на своем. Ее теперь просто не узнать…

– Анжела, вам не кажется, что у нее есть любовник?

– Scherzate![11]11
  Шутить изволите! (ит.)


[Закрыть]
Когда живешь с таким pezzo, sarebbe giudizioso[12]12
  /Когда живешь с таким/ придурком, было бы разумно… (ит.)


[Закрыть]
завести полюбовника, да только она не такая! Santa Madonna…

Как только Анжела покинула магазин, Жан повернулся к Лорану и с чувством произнес:

– Наша маленькая Женевьева дает бой.

– Да, я горжусь ею.

– Удастся ли ей?

– Если бы ты видел ее с Давидом на руках, ты бы не сомневался! – воскликнул Лоран.

Мужчины обсуждали Женевьеву, Эдди, Джузеппе, Давида, Минни, Джонни, Клаудию так, будто речь шла об их собственной семье. Они не сознавали, что история той, другой, пары, ее семейной жизни отныне стала частью их собственной. Все эти люди сделались близки им.

Им никогда не приходила в голову мысль, что если бы их имена – Жан Деменс и Лоран Дельфен – услышали в доме Гренье, то не поняли бы, о ком идет речь.

Анжела между двумя порциями сплетен сообщила хозяину, что ее соседка собирается переезжать; хоть ее муж и отказывался дать развод, она собиралась поставить его перед свершившимся фактом и переехать, забрав всех детей. Жан попытался скрыть радость, но потом, воспользовавшись тем, что Анжела отправилась за покупками, позвонил Лорану в театр, чтобы сообщить о предстоящем событии.

Вечером они поспешили отпраздновать это в «Королевской устричной» на площади Саблон, чей интерьер был выдержан в синих тонах, напоминавших о море. По такому случаю разорились на шампанское. Рабочий люд, проживавший в сырых многоэтажках квартала Мароль, и представить не мог, что там, над крышами их домов, в верхнем городе, два любезных господина за столиком одного из самых дорогих ресторанов столицы празднуют освобождение одной из тех, кто вкалывает без передыху.

В следующий понедельник они задумались, как помочь Женевьеве обустроиться, не вызывая подозрений, выступая, как прежде, безымянными дарителями. Прикинули план действий, но тут из магазина донеслось:

– Ах, вы представляете, синьор Деменс, Эдди Гренье хватил удар! Хлоп – и мозговое кровотечение! – прокричала Анжела.

– Он умер?

– Нет. Увезли на «скорой». Он в реанимации. Надеюсь, добрый Боженька отправит questo diabolo[13]13
  Этого дьявола (ит.).


[Закрыть]
в преисподнюю.

– Анжела, католики должны быть милосердны!

– Уж там-то задницу этого Эдди припечет не хуже, чем здесь: вечно его тянет туда. Almeno[14]14
  По крайней мере (ит.).


[Закрыть]
, он заплатит за свое свинство. Si, lo so[15]15
  Да, знаю (ит.).


[Закрыть]
, может, это не по-христиански, но ведь questo monstro[16]16
  Это чудовище (ит.).


[Закрыть]
тоже не христианин, так пусть…

Жан охотно отпустил ей этот грех, поскольку разделял ее мнение.

В течение нескольких часов Жан и Лоран пылко жаждали смерти Эдди, вовсе не смущаясь жестокостью своих желаний; их тревожило, что это происшествие может отсрочить счастье Женевьевы.

Сначала в ежедневных докладах Анжела сообщала, что состояние больного без перемен. Потом возвестила, что ему «чуток получше». Наконец протрубила, будто сообщая о победе, что из реанимации Эдди перевели в кардиологическое отделение. День за днем Анжела, не сознавая перемены и следя за ходом болезни Эдди глазами своей соседки, упивалась малейшими улучшениями, желая больному полного выздоровления; добрая по натуре, она разве что не носила цветочки типу, к которому питала такое отвращение.

Через несколько недель Анжела, опершись на метелку, спросила:

– Господин Деменс, я ведь уже рассказывала вам о своей соседке, мужественной Женевьеве Гренье?

Жан сдержался: его всегда удивляло то, что Анжела вообще не помнит, что именно она говорила, – вероятно, сказывалось непрерывное словоизвержение…

Он равнодушно уточнил:

– О той, что собиралась уйти от мужа?

– Ecco![17]17
  Точно! (ит.)


[Закрыть]
Представьте, она передумала.

– Как?!

– Сегодня его выписывают из больницы. Предстоит период реабилитации.

– Но ведь есть специальные заведения.

– А я ей что говорила, синьор Деменс?! Parola per parola[18]18
  Слово в слово (ит.).


[Закрыть]
– вот это самое и сказала! И знаете, что она мне ответила? Что он отец ее детей и она никогда не простит себе, если оставит его in questo stato[19]19
  В таком состоянии (ит.).


[Закрыть]
, поэтому она отказывается от других своих планов. Я, вообще-то, не поняла, что она suggurisce[20]20
  Иметь в виду (ит.).


[Закрыть]
под «другими планами», ведь она собиралась всего лишь переехать, а не менять профессию… Впрочем, нужно будет помочь ей в больнице, я обещала. В пять часов! Вы позволите tolgo[21]21
  Здесь: скостить (ит.).


[Закрыть]
несколько минут? Я завтра наверстаю.

– Более того, Анжела, я вас подвезу туда: мне нужно доставить украшения.

– Fantastico!

К пяти Жан доставил Анжелу к больнице Святого Петра, а потом, когда она вошла в здание, припарковал машину неподалеку и устроился в кафе на улице От.

Анжела появилась через полчаса, она несла картонные чемоданы.

Женевьева катила инвалидное кресло, в котором сидел обрюзгший, мертвенно-бледный Эдди, со слюной на отвисшей нижней губе – просто мясная туша, трясущаяся при малейшем толчке; вся правая сторона тела сверху донизу была парализована.

Лицо Женевьевы над его безвольно мотавшейся головой казалось лишенным выражения: восковая кожа, бледные губы, потерянный взгляд, устремленный куда-то вдаль.

Жану хотелось выскочить на улицу и крикнуть ей: «Оставь его! Он тебе испортил жизнь, дальше будет еще хуже. Скорее отправляйся к Джузеппе!»

Но по заботливости, с которой Женевьева катила кресло, избегая неровностей дороги, удостоверяясь, что он хорошо укрыт, Жан понял, что она не изменит своего решения. Жертвуя своим счастьем, она похоронит себя заживо, с самоубийственной добротой избрав жалость к Эдди, а не любовь к Джузеппе.

Она прошла в нескольких метрах от него; при виде того, как нежно она направляет кресло с овощем, в который превратился Эдди, к кварталу Мароль, негодование Жана сменилось восхищением. Какое достоинство! «В горе и в радости…» – провозгласил кюре в сиянии витражей собора Святой Гудулы. Она дала клятву и держит слово. Счастье было таким недолгим, а давно сменившему его горю не видно конца. Жан осудил собственное ничтожество… А способен ли он на такую самоотверженность?

Потрясенный, он сел в машину и долго кружил – без смысла и цели, задумчиво – по тоннелям, пронизывающим город.

Узнав о полной перемене планов Женевьевы, Лоран тоже разволновался. Как можно поставить что бы то ни было выше счастья? Он такого и представить не мог… Женевьева, решения которой они оба не одобрили, заставила их усомниться.

В тот вечер Лоран задал Жану вопрос:

– Ты меня не разлюбишь, если я стану калекой?

– Не знаю. До сих пор ты приносил мне лишь радость, – ответил Жан. – А ты?

– Я тоже не знаю.

Они задумались.

– В сущности, невелика наша заслуга, что мы любим друг друга, – заключил Лоран.

Жан кивнул.

Они переглянулись, обуреваемые противоречивыми чувствами. Следует ли дать друг другу доказательства своей привязанности? Абсурд. Они не стали делать окончательных выводов и отправились в кино.


Последующие месяцы подтвердили самоотверженность Женевьевы.

Лоран, у которого вошло в привычку присоединяться к коллегам по цеху в барах квартала Мароль, нередко видел Джузеппе; с каждым разом тот выглядел все более понурым, удрученным.

– Хозяин «Попугая» говорит, что Джузеппе вскоре собирается вернуться в Италию, – однажды сообщил он Жану, – а недовольное выражение его лица объясняет тоской по родине.

– Ну и дела… А Давид? Стало быть, он так и не узнает своего настоящего отца?

– Это судьба побочных детей: здесь решает мать.

Скверный поворот, который приняли события, – хроника объявленной катастрофы – охладил их интерес к семейству Гренье.

Как-то непроизвольно они почти забыли о Гренье, завели новых друзей, стали чаще путешествовать.

Быть может, им стало страшно… Кто из нас, вплотную столкнувшись с чужой бедой, не опасался заразиться?

После, когда мы понимаем, что несчастье не передается, как вирус, то боимся уже не самой беды, а того, как поведем себя перед лицом несчастья. Инерция, что помогает нам выстоять в тяжких ситуациях, открывает двери негативным внутренним силам, тем, что побуждают заглянуть в пустоту, подталкивают нас склониться над клокочущим кратером, приблизиться к лаве, вдыхая гибельный раскаленный воздух…

Повинуясь инстинкту самосохранения, Жан и Лоран отошли в сторону.


Прошло несколько лет.

Жан и Лоран приблизились к пятидесяти, не лучший возраст для мужчины, когда начинается обратный отсчет: будущее более не казалось им бесконечным, это просто было время, которое им осталось. Больше не стремясь подгонять события, они хотели замедлить ход времени.

Они бы сильно изумились, если бы кто-то напомнил им, что десятью годами ранее они что ни день говорили о Женевьеве.

Сохранив свою любовь, они обрели привычку любви, все меньше воспринимая ее как чудо.

Каждый гадал, какой была бы его жизнь, сделай он иной выбор, не избери именно этого спутника жизни, предпочтя его всем прочим… Естественно, эти умозрительные вопросы не находили ответа, хотя и омрачали их повседневное существование.

В «Сердечной удаче» Жан уже не выслушивал сплетен Анжелы, так как итальянка переехала с улицы Ренар и, следовательно, сменила соседей.

Однажды, когда он раскладывал украшения в витрине, ему вдруг показалось, что у него галлюцинация. По ту сторону стекла женщина со знакомым лицом указывала прелестному мальчику лет десяти на браслет из лазурита. Жан не знал, на кого смотреть – на сына или на мать: ему было удивительно видеть превращение задорной, с искрящимися глазами, Женевьевы в счастливую мать, а сияющая красота мальчика привела его в восторг.

Прогуливаясь по торговой галерее, Давид и Женевьева обменивались замечаниями по поводу выставленных в витрине драгоценностей, не замечая, что на них из бутика украдкой поглядывает Жан.

Красота Давида потрясла его.

Любопытствующие двинулись дальше. Жан мог бы выйти из магазина, нагнать их, уговорить посмотреть украшения, примерить их. Но, окаменев, он не реагировал, витринное стекло стало непреодолимой границей, стеной между прошлым и будущим.

За ужином, когда он поведал историю Лорану, тот беззлобно высмеял его, а потом спросил:

– Давид – он правда так красив?

– Истинная правда!

На следующий день Лоран вновь задал этот вопрос:

– Он красивый?

Жан кивнул и как мог описал Давида.

Назавтра Лоран слегка изменил свой вопрос:

– Очень красив? Как именно?

Теперь он возвращался к этой теме непрестанно…

Жан понял, что не может дать исчерпывающий ответ, и реагировал вопросом на вопрос:

– Хочешь его увидеть? Можем дождаться его около дома.

Лоран просиял.

В половине пятого они припарковались на улице От в квартале Мароль, чуть поодаль от входа в дом, где жила Женевьева.

Вдруг появился мальчик, и Жан указал на него пальцем.

Давид, закинув ранец на спину, не шел по тротуару, а скорее танцевал, легкий, как радость.

Покрасневший Лоран наклонился вперед, пригнулся и, задержав дыхание, пристально вгля делся.

Поняв, что друг крайне взволнован, изумленный Жан обернулся к нему. На шее Лорана напряглись жилы.

Мальчуган, улыбаясь, пересек проезжую часть и, пройдя по улице Ренар, вошел в подъезд своего дома.

Лоран перевел дыхание:

– Я уверен, что если бы у тебя был сын, он был бы похож на Давида.

В этот миг Жан понял, какую страсть питает к нему Лоран.

Они долго сидели молча, сплетя пальцы и откинувшись на подголовник кресла, потерянно глядя вдаль. К их переживанию, кроме силы чувства, владевшего ими, примешивались еще и фрустрация, отчаяние и острое глубинное сожаление о том, что у них нет детей.

– Тебе так этого не хватает? – шепнул Жан.

– Ребенка?

– Да…

– Мне недостает маленького тебя – тебя в миниатюре, карманного Жана, которому я был бы необходим. Я безмерно дорожил бы им, ни на каплю не уменьшив любовь к тебе. Ты ведь знаешь, я способен на большее, не все еще растрачено.

Лоран улыбнулся, обрадованный тем, что сумел выразить волновавшие его чувства, и спросил Жана:

– А ты?

Тот не ответил. Мысленно он никогда не формулировал свои мечты или разочарования словами, тем более такими. Он сменил тему:

– Лоран, ты что, так сентиментален?

– Ты вместо ответа нападаешь на меня. А ты?

Жан остолбенел, и Лоран отчетливо, как если бы обращался к глухому, повторил:

– А ты?

– Я… я не допускал подобных мыслей. Я ведь не жалуюсь на то, что я гомосексуал и не страдаю от этого…

– Но ведь все по-прежнему в порядке?

– Нет, но я веду себя, будто все в порядке.

– В глубине души ты со мной согласен. Так скажи это! Скажи, что завидуешь этим гетеросексуалам, которым ничего не стоит настряпать себе подобных, даже когда они не любят друг друга! Скажи, что хотел бы, чтобы у нас был малыш, который путался бы под ногами, мальчуган, похожий на нас с тобой. Скажи, ну скажи это!

Жан выдержал взгляд своего спутника; он медленно, будто нехотя, кивнул, прикрыв глаза; тотчас он почувствовал жжение и вдруг разрыдался. Лоран притянул его к себе, заставляя расслабиться.

Странная нежность…

Когда они пришли в себя, Лоран взялся за руль и с улыбкой произнес:

– К счастью, мальчик нас не видел! Его бы немало позабавило наше старческое кудахтанье…


С этого дня Давид стал самым большим везунчиком в квартале Мароль. На улице он вечно находил деньги. Если ему не везло с даровыми билетами в кино, то он получал приглашения в театр от невесть какой благотворительной ассоциации, пекущейся о культурном развитии молодежи. Ни в один почтовый ящик не опускали столько бесплатных дисков, книг, парфюмерных флакончиков! К двери его квартиры почтальон доставлял подарки от мэрии: велосипед, теннисную ракетку, роликовые коньки. По весне ему досталась – от некой организации, якобы оценившей его успехи в учебе, – поездка в Грецию на двоих (он мог выбрать, с кем ехать). Естественно, он отправился в Афины в сопровождении матери. Такое везение породило легенду: у него, благодаря веселому нраву, и прежде была куча приятелей; теперь же он стал любимцем фортуны; даже взрослые нередко обращались к нему, спрашивая накануне тиража лотереи про его любимые цифры.

Вместе с тремя десятками сверстников Давид в июне принял первое причастие. В громадной церкви Нотр-Дам-де-ля-Шапель, относившейся к польскому католическому приходу, Жан и Лоран смешались с толпой родителей, дядюшек, двоюродных братьев и сестер, которые поздравляли подростков со вступлением в пору расцветающей юности. Так что они могли не прятаться и, усевшись в переднем ряду, вволю налюбоваться Давидом.

Отныне не проходило и дня, чтобы они не думали о нем. Лоран оставил Королевский парковый театр, чтобы стать режиссером в «Галери», крошечной антрепризе, где ставили бульварные комедии; так что в перерыве он частенько забегал к Жану в «Сердечную удачу», благо театр и магазин разделяло каких-нибудь двадцать метров. За бокалом вина они беседовали обо всем на свете – то есть о Давиде, – а затем отправлялись работать.

После обеда, когда они смаковали чай, привезенный приятелем из Японии, звякнул дверной колокольчик, и они, озадаченные, застыли, держа на весу чашки.

На пороге стоял Давид.

Ему исполнилось пятнадцать, у него были вьющиеся темные волосы, яркие губы, голос его переменился, в гортани будто прокатывался камешек от детского дисканта к мужественному басу.

– Добрый день! – сказал он, закрывая за собой дверь.

Застуканные на месте преступления – какого?! – Жан и Лоран были не способны ответить ни словом, ни жестом.

Давид, не смущаясь, подошел с сияющей улыбкой, озарившей ювелирный магазин.

– Я ищу подарок. – (У мужчин по-прежнему были квадратные от удивления глаза.) – Скоро День матери, – пояснил Давид.

С трудом придя в себя, Жан важно кивнул, будто принадлежал к тем редким посвященным, которым было известно, что в воскресенье через пятнадцать дней предстоит поздравлять матерей.

Приободренный наладившимся пониманием, Давид продолжил:

– Мама обожает ваш бутик.

При слове «ваш» Жан с Лораном разом покраснели.

Лоран, очнувшись, возразил:

– О, это не мой магазин, а его, он принадлежит Жану.

Изумленный Жан озадаченно посмотрел на любовника. К чему это замечание? Что он имел в виду? Разве кто-то обвиняет Лорана? Или он отрекается от их союза? Может, он намерен разыграть гетеросексуала перед этим подростком?

Разгневанный Жан собирался выдвинуть какое-то объяснение, но Лоран недвусмысленно остановил его, нахмурив брови, и произнес повелительным тоном:

– Займись молодым человеком, а я допью чай.

Жан, сообразив, что нужно заняться Давидом, повернулся к нему и попросил, указывая на витрины:

– Покажите, что именно понравилось вашей маме…

Он подвел мальчика к выставленным украшениям.

Лоран пересел, чтобы лучше видеть.

Давид живо, подбирая точные слова и обороты, объяснил, что именно ему нравится, а что нет. В нем не было ни косноязычия, ни робости, ни оскорбительной развязности, присущей некоторым подросткам; объясняясь с собеседником, он не испытывал неловкости и держался уверенно.

Доставая одно за другим кольца, цепочки, серьги, чтобы показать их мальчику, Жан сообразил, что Лоран из деликатности уступил ему право общаться с Давидом.

А Лоран тем временем получил возможность спокойно и вволю наблюдать за ними.

Разглядывая приглянувшийся ему браслет, Давид внезапно вздрогнул, разглядев цифры на крошечной этикетке, прицепленной к застежке.

– Это цена?..

При виде суммы, равной двухмесячному заработку матери, он побледнел.

Жан живо отреагировал:

– Нет, не цена, а инвентарный номер изделия.

– А-а, – протянул слегка успокоенный Давид.

– Как только вы определитесь с выбором, я посмотрю в своем списке стоимость изделия.

По-прежнему сомневаясь, что у него хватит денег, Давид нейтральным тоном задал волновавший его вопрос:

– Вот, к примеру, этот браслет – сколько он стоит?

Жан направился к своей конторке, небрежно бросив:

– А сколько вы планируете потратить на подарок?

Давид побледнел, судорожно сглотнул и едва слышно пробормотал, чувствуя, что влип:

– Пятьдесят?

Жан, профессиональным жестом раскрыв свою записную книжку с номерами телефонов, сделал вид, что разыскивает нужный артикул.

– Пятьдесят? – переспросил он. – Вполне достаточно, этот браслет стоит в два раза меньше: двадцать пять.

– Двадцать пять?! – воскликнул Давид.

– Да, двадцать пять. А так как речь идет о вашей первой покупке в нашем магазине, я могу сделать небольшую скидку… Скажем, двадцать два… меньше никак нельзя. Итак, молодой человек, двадцать два.

Глаза Давида заблестели.

Жан и Лоран понимающе переглянулись: браслет стоил в сорок раз дороже. Но даже под пыткой они не признались бы в этом.

Жан подошел к Давиду:

– Не торопитесь. Подумайте. Видите, я не закрываю учетную книгу; если вам что-либо понравится, я назову стоимость.

– О, спасибо!

Подросток бросил взгляд на раскинувшиеся перед ним сокровища, которые вдруг сделались доступными, и с увлечением пошел на второй заход.

Жан не сводил с него глаз:

– Ваша мать коллекционирует драгоценно сти?

– О нет! – ответил Давид. – Как только у нее появляется немного денег, она тратит их на нас. Она вообще о себе не думает.

– А ваш отец?

Вопрос задал Лоран, сидевший в уголке, он не мог сдержать любопытства.

Давид обернулся:

– Господин, мой отец хронически болен. Ему бы хотелось помогать нам, но он прикован к инвалидному креслу и с трудом может говорить.

– Вы его любите?

Возмущенный и задетый за живое, Давид напрягся:

– Ну конечно! Бедный папа… Ему-то не повезло, зато мне здорово повезло с отцом.

Жан и Лоран на несколько минут лишились дара речи. В представлениях мальчика Эдди был его настоящим отцом, который дорожил сыном, чтил жену и, если бы его не разбил паралич, он смог бы работать. Поразительная наивность!.. Эта душевная чистота сразила мужчин, Давид показался им ангелом, сошедшим к демонам.

Через полчаса Давид столкнулся со сложной дилеммой: он не знал, что предпочесть – пресловутый браслет или серьги с изумрудами. Жан и Лоран торжествующе переглядывались, у них стучало в висках: как здорово, что Давид остановил свой выбор на изумрудах, самом дорогом изделии во всем магазине! Здесь возникало такое несоответствие между реальной ценой и тем, что он мог заплатить, что они заранее поздравляли себя. Эта ложь достойно увенчает историю!

– Я хотел спросить… – прошептал Давид.

– Что?

– Неужели это изумруды?

Жан так жаждал помочь мальчику, что охотно бы ввел его в заблуждение. Однако Давид был далеко не глуп.

– Вы правы, молодой человек, – решительно произнес Жан. – За эту цену изумруды не купишь. Но обратите внимание: это вовсе не фальшивые стекляшки! Если ударить по камню, он останется цел.

– Правда? – пробормотал заинтригованный Давид.

– Да. Речь идет о полудрагоценном камне, который добывают в Бразилии, его вполне можно сравнить с изумрудом. Он называется эмеродино. Ни по виду, ни на ощупь никто, в том числе профессионалы, не отличит его от изумруда. Это может показать лишь химический анализ. Я не стану вам лгать.

– Спасибо.

– Но вы можете совершенно спокойно сказать вашей маме, что это изумруды.

– О нет! Она не поверит, что у меня на это хватило денег.

– Ну, как угодно.

Когда Давид удалился, зажав в руке сокровище, перед этим сто раз поблагодарив, будто понимая, как обязан этим господам, Жан и Лоран в изнеможении опустились в кресла.

– Невероятно… Он пришел сюда…

– Говорил с нами…

– Давид!

– Браво! Классная выдумка с этим эмеродино: я чуть не попался на удочку.

Лоран встал, оглядел Галерею королевы, где еще звучали шаги Давида, потом посмотрел на Жана:

– Послушай, если с нами что-нибудь случится, я бы хотел, чтобы все, чем мы владеем, отошло Давиду.

Жан вскочил:

– Что?!

– Представь себе, – продолжил Лоран, – мы куда-нибудь летим и пилот сообщает о серьезной технической неисправности. Так вот, перед катастрофой мы с тобой сможем утешиться, во-первых, тем, что мы умрем вместе, а во-вторых, все достанется Давиду.

– Согласен с тобой на двести процентов! – подхватил Жан.

Назавтра они отправились к нотариусу и составили одинаковые завещания: они завещали свое имущество тому из них, кто переживет своего спутника, а когда умрет и он, все отойдет Давиду Гренье.

Поздно вечером они распили три бутылки шампанского; поднимая бокалы, они произносили речи, обращаясь к далекому мальчику, который и не подозревал об этом; остаток ночи они посвятили любви.


Каждый год накануне Дня матери Давид вновь заглядывал в магазин. Возмужав, он не утратил ни живости, ни детской свежести, что придавало ему очарование и трогало сердца.

Каждый раз его встречали торговцы, которых он, как ему казалось, не видел целый год, не подозревая, что они следили за ним. Следили, когда он выходил из коллежа после занятий, когда занимался спортом, принимал участие в спектаклях по окончании учебного года; от Жана и Лорана не ускользало ни одно его публичное появление, они смешивались с толпой, так что ни Давид, ни Женевьева их не замечали.

Они сознательно отказались сокращать дистанцию. Их отношение к Давиду и Женевьеве превратилось в тайный культ, подобно их символическому венчанию в соборе Святой Гудулы. Правда, однажды, когда Давид выказал интерес к драматическому искусству, Лоран предложил ему побывать за кулисами театра; в другой раз Жан предложил мальчику посмотреть кинематографический шедевр, который шел неподалеку. К счастью, всякий раз другой был начеку и вмешивался: ни в коем случае не стоило создавать дружескую или приятельскую связь между ними и Давидом! Хоть они и следили за его жизнью, о сближении не могло быть и речи.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации