Текст книги "Грязное мамбо, или Потрошители"

– Как дышится? – спросил я, выходя на свет. Клиент рухнул в шезлонг, его плечи задрожали. Лучом фонарика я посветил ему в глаза, заставив зажмуриться. Без штанов, дрожащий, ослепленный – да, это был не лучший момент его жизни.

– Я… я полицию вызову, – забормотал он, делая слабые попытки дотянуться до телефона через полкомнаты. Я вынул «люггер», которому в то время отдавал предпочтение, с длинным навинченным глушителем и трижды выстрелил в телефон. Задымившийся аппарат грохнулся на пол.

– У вас есть кое-какая собственность, которая вам не принадлежит, – пояснил я, спокойно доставая бумаги из внутреннего кармана своей кожаной куртки. – Я пришел ее забрать.

Раз уж обошлись без эфира, всегда лучше заставить клиента расписаться на бланке об изъятии неоплаченного товара – так выйдет меньше канцелярских заморочек, но вообще это редкость.

Однако либо клиент был на наркоте, либо в ту ночь я выглядел менее внушительно, чем обычно, но сукин сын реально попытался навязать мне бой. Когда я подошел к этому трясущемуся желе с желтой квитанцией и ручкой в одной руке и «люггером» в другой, он откинулся на спинку шезлонга и отчаянно брыкнул голыми ногами, попав мне под ложечку. От удара я согнулся. Всего на секунду, но клиент каким-то образом выкарабкался из шезлонга и запрыгал в спальню. Я выхватил тазер и выстрелил; стрелы, пролетев по комнате, вонзились в дверной косяк, где только что был этот тип. Вздохнув, я неторопливо пошел к спальне, на ходу перезарядив тазер новыми элементами.

Клиент так и не натянул штаны и сидел на полу в трусах, торопливо открывая банку за банкой, наполненные мелкими монетами. На полу уже образовался бассейн из пяти– и десятицентовиков, и новые водопады шуршащими каскадами обтекали его ноги.

– У меня есть, есть деньги, – заикаясь, бормотал он. – Все здесь, вот здесь…

– В мои функции не входит считать мелочь.

– Я сам все посчитаю, – канючил он.

– И я тебе не доверяю. – Я уже хотел применить тазер, но меня остановила одна мыслишка. Я не очень хорошо помнил политику «Бритхелта» в отношении просроченных платежей. «Кентон», например, скорее предпочтет, чтобы биокредитчик взял деньги – если там полная сумма, – нежели изъял орган. Я не хотел запороть первое поручение от новой фирмы, но гордость не позволяла звонить в офис и расписываться в собственном невежестве, поэтому я решил подстраховаться.

Часом позже мы были в местном банке. Я украл несколько наволочек у рассеянных обитателей Рейган-Хайтс и заставил клиента пересыпать туда монеты. Получилось шестнадцать застиранных мешков, и я держал должника на мушке, когда он подтаскивал свою мелочь к банковскому окошку, защищенному пуленепробиваемым стеклом. Кассир плохо умел считать деньги, не сложенные в бумажные пачки, но после любезной беседы с управляющим и раздачи пары бесплатных кредитов на искорганы все уладилось: нам дали в помощь заместительницу директора и посадили в служебное помещение.

Согласно квитанции, вместе с пенями за просрочку с клиента причиталось чуть больше шестнадцати тысяч долларов. Весь прикол в том, что у него почти хватило.

– Пятнадцать тысяч восемьсот двенадцать долларов, – подвела итог добрая женщина с высоким начесом. – И сорок пять центов.

Клиент пришел в восторг. На его физиономию, прежде бледную до синевы, вернулись нормальные краски, и на мгновение мне показалось, что он хочет меня обнять.

– Забирайте, – сказал он, подвигая ко мне сияющие горы. – Забирайте все, и я обещаю платить каждый месяц.

– У вас не хватает двух сотен, – покачал я головой. – Сумма неполная.

Тогда он взвыл, завопил пожарной сиреной, умоляя кассиршу его выручить, но та благоразумно вымелась из комнаты, и я применил тазер на полную мощность. Банковские клерки мне любезно не мешали, и когда пятнадцать минут спустя я выходил из банка с легкими «Бритхелт», еще трепетавшими у меня в руках, просили ни о чем не беспокоиться, обещая все подтереть.

В принципе я сам мог занять ему двести долларов, но у меня возникло ощущение, что этот тип того не стоил.

Иногда я забываю о трезвом расчете и позволяю доверию перепрыгнуть через бортик и сыграть за мою команду. Я доверял женам – расчудесный результат. Доверял старшему сержанту – сработала природная интуиция. Доверял боссу и сослуживцам в Кредитном союзе – присяжные до сих пор неплохо живут за счет последнего.

– Ты хочешь знать, как я оказалась в таком положении, – сказала Бонни, когда мы спустились в метро. Она говорила скорее утвердительно – и была права.

– Я расскажу про себя, если ты поделишься своей историей.

Это дело мы скрепили поцелуем. Нашим первым. Легкое прикосновение губ, электрическое жужжание ее языка, остановившегося в миллиметре от моего. В том конце вагона ехали только мы – номер один и номер двенадцать из ста самых разыскиваемых неплательщиков Кредитного союза, целое состояние из плоти и металла для какого-нибудь глазастого стукача, однако пока ничто не мешало нам расслабиться, улечься на сиденьях и выложить свои секреты.

Бонни начала первая.

Она была простой домохозяйкой, обыкновенной хранительницей домашнего очага, любящей супругой хирурга, работавшего на Кредитный союз, специалиста по внутренним заболеваниям и быстрой, почти безболезненной имплантации почек и поджелудочной. У них имелась прелестная вилла в горах и зимний коттедж в Парк-сити, ни большой, ни маленький, идеально подходящий для лыжных вылазок с друзьями. Они с мужем обладали тремя импортными авто и одним американским внедорожником с большим количеством лошадей под капотом, чтобы ездить на уик-энды, а еще маленькой яхтой, которую держали на арендованной стоянке в Веро-Бич. Детей у них не было, и они обожали многочисленных племянниц и племянников, устраивая им пышные праздники, дни рождения и каникулы, покупая игрушки и одежду в ожидании того дня, когда маленький красный минус на раннем детекторе беременности превратится в плюс. Гинеколог говорил – зачатие может произойти в любой день, если не падать духом и стараться. «Побольше занимайтесь сексом», – советовал он, и супруги радостно соблюдали рекомендации врача.

Прошло два года, три, и хотя они с мужем занимались сексом до отвращения, ничего не случилось. Начались тесты, сложные, длительные процедуры с пробирками, кровью и иглами.

– Я была как печеная картошка, – усмехнулась Бонни, – которую то и дело прокалывают, чтобы посмотреть, готова или нет.

И вот на третий год, отправившись в магазин за продуктами, Бонни почувствовала, как что-то горячее течет у нее по ногам. Первой ее мыслью было, что это кровь, слизь – словом, свидетельства выкидыша, которых за последние годы она перенесла достаточно, но, взглянув на брюки, Бонни с ужасом увидела мочу и не смогла остановить процесс.

После углубленного обследования и анализов врачи выяснили причину. Рак начался не в мочевом пузыре, а в матке, и единственным способом прервать развитие болезни являлась замена пораженных органов новейшими моделями от «Кентона». Муж Бонни, богатый человек с безупречной кредитной историей, любил жену и убедил ее – это здравый и рациональный выход из ситуации.

– Они меня вскрыли, – рассказывала Бонни, – и вставили искорганы. Сказали, так гораздо лучше прежнего, поскольку в искусственной матке есть специальный стимулирующий генератор и теперь я забеременею, не успев и глазом моргнуть. Но я чувствовала, что все только началось.

Так и вышло. Появились метастазы.

Когда она пришла на плановый осмотр после операции, врач обнаружил новообразования в яичниках. Срочная овариотомия. «Уж теперь-то мы ваш рак победили, – сказали ей, – и хотя яичников у вас нет, мы можем скомбинировать вашу ДНК со спермой мужа и подобрать подходящего донора, и уж тогда-то вы станете настоящими родителями».

Так говорили, пока не пришлось удалить ей желудок. И печень. И поджелудочную. И селезенку, и почки, и…

Врачи сказали, что впервые сталкиваются с подобным течением болезни. Рак устроил настоящий блицкриг, поочередно захватывая органы и нигде не встречая сопротивления.

Но чем быстрее появлялись метастазы, тем активнее муж заказывал новые искорганы для своей любимой умирающей жены, подписывая кредит за кредитом. Два года Бонни не вылезала из больниц и фирм-производителей. Ее естественные органы постепенно заменили превосходно сделанными копиями, не хуже, а то и лучше оригиналов.

К тому времени, когда рак действительно отступил – или лучше сказать, отступился? – Бонни на семьдесят четыре процента состояла из металла и полимеров.

– Кожа у меня своя, – перечисляла она. – И большая часть жировых тканей, к счастью. Одну грудь удалось сохранить, в другую имплантировали «Кватрофил», в точности скопировав форму первой. В ней есть пополняемый карман для молока, чтобы я могла кормить как можно естественнее. Ха-ха. Большая часть костей свои, но мне сказали, что с возрастом начнется остеопороз и нужно будет их тоже заменить или вставить для прочности титановые спицы, чтобы вес искорганов не стал лишней нагрузкой для опорно-двигательного аппарата. Череп мой, но большая часть сенсорных участков мозга армированы проводящими путями «Призрака», а половина тактильных ощущений хранится в гелевой суспензии с полупроводниковым процессором. Стоит мне крепко задуматься, и я слышу, как теснятся мои воспоминания, которым не хватает места. Инфраструктура сохранилась, но потребовала значительного укрепления. В общем, – подвела она итог, – меня реконструировали к жизни.

А вот и лучшая часть монолога.

– Значит, твои органы… – решился я спросить. – Ну, основные…

– Все искусственные, за одним исключением. Рак прокатился по телу, убивая все, до чего смог дотянуться, но по какой-то причине обошел сердце. Всякий раз, делая полостную операцию, хирурги собирались вставить мне заодно и «Джарвик», но сердце оставалось чистым. Врачи убеждали меня в преимуществах имплантата, доказывая, что при наличии такого тюнинга я проживу до ста пятидесяти лет, но я отказалась. Если нет метастаз, значит, пусть бьется. Доктора ворчали, но не могли пойти против моей воли. Муж пытался меня уговорить, мол, одним искорганом больше, какая разница в моем положении, но я уперлась как сто ослов, и разговор закончился, не начавшись. Так и живу – настоящее сердце в искусственном организме.

Тут я невольно захохотал, искренне, как в детстве, впервые за много месяцев. Смех начался глубоким утробным урчаньем и вырвался наружу оглушительным взрывом, отчего Бонни вздрогнула, а немногочисленные пассажиры посмотрели в нашу сторону. Но мне было наплевать – я смеялся, пока бока не заболели, не в силах объяснить Бонни, что тут такого веселого.

У меня искусственное сердце. У нее имплантированы все остальные органы. Неудивительно, что мы так скорешились с самого начала. Ты, да я, да мы с тобой – один большой картонный пазл.

XIV

Первые два месяца после возвращения из Африки я в основном сидел дома. Часами валялся в постели, свернувшись в привычную для кресла управления позу, ковырялся с кроссвордами, читал юмористические газеты, чем беспокоил мать до безумия. Напрасно она заставляла меня одеться, принять душ и поискать работу: мне было неинтересно. Я сказал, что пытаюсь осмыслить военные впечатления и разобраться, как на меня повлиял опыт. Это, конечно, чистейшее вранье – меня просто обуяла лень.

Я наведался в полулегальную местную автомастерскую, где требовались механики, но работа показалась мне слишком честной и чересчур однообразной. Они хотели, чтобы я возился с моторами, перекалибровывал детали не больше собственного ногтя, тогда как мой опыт общения с машинами измерялся по макрошкале – гусеницы, башенное орудие, десять тонн металла, ползущего по пескам пустыни. Работа автомеханика показалась мне слишком ювелирной.

Компании, имеющие дело с высокими технологиями, тоже не были во мне заинтересованы, и я их понимаю. За исключением складских подработок в старших классах, вождение танка явилось единственной профессией в моем куцем резюме, и это не способствовало быстрой карьере. И не особенно хотелось мне туда влезать. Да и вообще куда бы то ни было. Черт, я не знал, к чему стремиться.

Пока не встретил Джейка Фрейволда. Он прослужил на несколько месяцев дольше, заканчивая какие-то разведывательные дела и зачищая следы, чтобы не мешали заключению мира, и все это время у меня не было возможности с ним поговорить. Я случайно забрел в местный бар – одинокий, подавленный, согласный почти на любую компанию – и неожиданно узнал, что Джейк в городе.

Я зашел в кабак, присел у барной стойки, и музыкальный автомат тут же заиграл «Ты маленький кусок дерьма». За моей спиной, явно для меня. Я приготовился к драке. У меня в общем-то не было настроения махаться, но я обрадовался возможности в кои-то веки с толком использовать свое время. «Ты чертов-страшный-сраный-дремучий сукин сын не той мамаши».

Я обернулся, слегка сжав кулаки, но это оказался Джейк, старина Джейк, хохочущий во все горло с какой-то красоткой студенткой, виснувшей у него на плече. Вскоре он оставил девицу и пересел к лучшему другу.

Мы выпили, потом повторили и подробно поведали друг другу все, чем занимались в последние месяцы. Мой рассказ был простой, как тост; нудные дни слиплись в один большой ком. Джейк поучаствовал в какой-то акции на заключительной фазе операции по наведению порядка, но с тех пор, как вернулся в Штаты, ему все опротивело.

– Не пойми меня неправильно, – втолковывал он мне после четвертой или пятой кружки пива. – Я могу жить и на военную пенсию. Грех жаловаться на халявную тыщу, которая сама падает в руки раз в месяц.

– Грех, грех, это точно.

– Вот я и говорю – грех. – Джейк допил пиво и заказал еще. – Но ведь тогда не хватит на хобби.

– Легальные, – вставил я.

– И скучно до озверения. Вон, по тебе сразу видать. Ты ж усрешься от радости, если на улице кто-нибудь пальнет из пулемета!

Спорить я не стал.

– И какой выход?

– Выход… Не знаю. Ты сидишь, я сижу, потом находим какую-нибудь Богом проклятую канцелярскую работу и живем как все, – предложил Джейк, и в голосе его прозвучала неудовлетворенность собственной концепцией.

– Я не вижу тебя членом племени белых воротничков, – сказал я.

– Скорее уж царем-покорителем, – фыркнул Джейк. – На танке.

Он выставил большой палец, я прижал к нему свой. В тот момент в мире были только мы, два забытых солдата в поисках войны, на которую им не суждено больше вернуться.

– Мне не хватает атаки, – негромко признался Джейк.

– А мне строя, – отозвался я.

Допив свое пиво, Джейк отхлебнул из моей кружки.

– Мне не хватает убийств.

Объявления о вакансиях отчего-то всегда клеят в туалетах. Может, таким образом стараются завлечь пьяных, или страдающих недержанием, или обладателей целого букета проблем, но распространителей рекламы Кредитного союза всегда отличало отсутствие комплексов. Черт их знает, вероятно, так и надо.

Рекламщики всегда знали, чем зацепить нужного человечка в нужное время. Мы с Джейком и представить не могли, что в том сортире начнется новый этап нашей жизни.

Вшестером или всемером мы стояли, покачиваясь, словно простыни на ветру, с трудом сохраняя равновесие, на пределе возможностей стараясь уговорить мочевой пузырь очнуться к жизни, пока вместе с Джейком синхронно не посмотрели на стену над писсуарами.

«Освой профессию. Вступай в союз. Следуй своей фортуне».

Это была судьба. А кто мы такие, чтобы спорить с судьбой?

Торгового центра тогда еще не было. Кредитный союз и фирмы-производители работали автономно, радуясь отвоеванной территории на медленно растущем рынке искорганов. Арнольду Курцману еще только предстояло открыть свой демонстрационный зал, а бизнес, хотя и вполне законный, все еще привычно воспринимался как теневой врачами, работавшими в условиях, когда медицинская этика отставала от технического прогресса. То, что казалось сомнительным, по умолчанию становилось предосудительным – без суда и вердикта присяжных.

Главный офис Кредитного союза размещался, как считалось, в плохом районе, который сегодня являет блестящий пример облагораживания и возвращения в городское лоно, то есть кишит сетевыми универсамами, ресторанами и семьями с орущими детьми.

А когда-то там теснились сплошные автомастерские, винные магазины и ломбарды – больше никому ничего не требовалось. Если забыть о собачьем дерьме на улицах, там было приятно гулять – лишь бы не ночью.

Мы с Джейком направились в офис союза – большой склад, стиснутый двумя пустовавшими базами. На лестнице у входа курила группа парней; некоторых я узнал – мы жили рядом, других нет, но на всех лицах читалась привычная скука, которую я тоже старательно культивировал после возвращения из Африки. В первый раз я почувствовал себя как дома.

Джейк высмотрел знакомого, жившего по соседству несколько лет назад, и представил мне его как Большого Дэна. Верзила был на полголовы и шестьдесят фунтов больше меня, поэтому прозвище не показалось ироничным. Сбоку на шее у Большого Дэна змеились шрамы в ореоле красочно переливающихся лучей. Так я впервые увидел вблизи татуировку союза и не мог отвести от нее взгляд.

– Эти пусть ждут, – сказал Большой Дэн, ведя нас мимо очереди. – А вас я проведу лично.

Оказалось, он узнал о Кредитном союзе три недели назад и уже стал слушателем их учебной программы; проводив нас мимо охраны прямо в кабинет начальника, он потребовал, чтобы нам дали работу.

– У них есть какие-нибудь особые навыки? – спросил супервайзер, погибший четыре года спустя в авиакатастрофе, когда «Призрак» пилота дал сбой во время приземления.

– Водили танки на войне и служили в разведке, – ответил Джейк, не дав мне открыть рта. – Но об этом мы не имеем права рассказывать, стало быть, давайте сразу договоримся – квалификация у нас есть. Так что отставить вопросы и предложить работу!

Работу нам дали. Я не помнил себя от радости, когда мне вручили тазер, скальпель и пустую канистру для эфира, не в силах поверить, что благодаря наглости Джейка нас взяли в обход целой очереди квалифицированных кандидатов.

Позже я узнал, что в тот день работу получили все. В союзе не хватало рук – органы продавались как горячие пирожки.

С самого начала Кредитный союз имел неплохую прибыль. С первого года работы, несмотря на неизбежное снижение ликвидности, они ни разу не вышли в минус в квартальных прибылях. Люди покупали и будут покупать искорганы, а при сегодняшнем снижении кредитных ставок не видно конца и края очереди желающих. Другое дело восемь лет назад, когда кредиты в среднем давали под сорок, а то и пятьдесят процентов и многие предпочитали лечиться консервативно, обходясь без чудес техники. Если человек брал больше одного искоргана, выплаты по кредитам попросту складывались. Но Кредитный союз, в совершенстве постигнув искусство хрупкого равновесия, превратившееся сейчас в целую науку, снижал процентную ставку до тех пор, пока клиенты не начали осаждать его офисы.

– Во мне техники на несколько миллионов долларов, – сказала Бонни, когда наше подземное путешествие подошло к концу. Мы ступили на платформу и направились к выходу. Снаружи шел дождь – входящие в метро люди отряхивали зонты и ворчали на погоду.

– Ты выплачивала кредиты?

– Какое-то время. Муж был очень богат – мы были очень богаты – и правильно вкладывал средства. – Она покачала головой: – Вернее, это я грамотно инвестировала его деньги. Он ничего не понимал в рыночной стратегии, а я успевала оказаться в нужном месте в нужное время. Заработала большую сумму на акциях союза и компаний-производителей. Нам везло, очень везло – регулярной выплаты одних процентов было достаточно, чтобы остаться у кредиторов на хорошем счету.

– Это большой плюс, – заметил я, когда мы вышли на улицу. Дождь усилился, барабаня по асфальту большими тяжелыми каплями. Я поднял спортивную сумку над головой Бонни – с оружием и прочим, защищая ее от непогоды.

– Плюс-то плюс, – согласилась Бонни. – Но этого мало. Когда я пришла в себя после всех имплантаций, дело зашло слишком далеко, чтобы заводить ребенка. Мы пробовали ЭКО,[21]21
  Экстракорпоральное оплодотворение.


[Закрыть] гаметы,[22]22
  Гаплоидные женские (яйцеклетки) и мужские (сперматозоиды, спермии) половые клетки животных и растений.


[Закрыть] разве что в чашке Петри младенца не выращивали. Конечно, врачи могли имплантировать зародыш в искусственную матку, но какой ребенок родится у металлической мамаши? Ничего не получилось, чему я вовсе не удивляюсь.

Именно тогда Кен начал ко мне охладевать. Муж любил меня, я знаю, но в его жизни образовалась пустота, которую он не мог заполнить. Кен хотел ребенка, а я была препятствием. Мы говорили об усыновлении, но он, мне кажется, не рассматривал такую возможность всерьез: я видела отсутствующее выражение в его глазах. Он грезил о платьицах, футболе и выпускном вечере своего дитяти. Я мечтала жить для мужа, дать ему все, что он хотел, но вот не судьба. И каким-то образом это оказалась моя вина.

Через два месяца он от меня ушел.

Вот бы свести бывшего мужа Бонни с Бет, Мэри-Эллен или Кэрол. Сожрали бы друг друга за милую душу.

Мы почти пришли к дому, где жил ее друг, но Бонни продолжала рассказывать:

– Исчез однажды ночью, когда я ушла спать, оставив записку – двадцать печатных листов. Значит, это у него не внезапный порыв, давно обдумывал. Приложил пятьдесят тысяч наличными, но я не хотела его денег. Мне требовалось другое.

Наверное, легче всего было просто сдаться, но победившего рак уже ничем не испугаешь. Я позволила напичкать себя металлом – для Кена, для ребенка, которого мы хотели. Ну что ж, может, оно и к лучшему. Я знала, что Кен будет выплачивать долг и проценты, но когда мы расстались, мне захотелось справедливости. Зачем Кену признаваться новой жене, что им придется отстегивать восемьдесят девять тысяч в месяц за бывшую супругу? Раком я заболела сама, стало быть, и последствия расхлебывать мне. Поэтому я перевела автоматические платежи на свой личный счет, зная, что, когда деньги кончатся, за мной придут.

– А давно это случилось? – спросил я, изумляясь, что на свете существуют такие великодушные, добрые, чудесные и больные на всю голову женщины.

– Три года назад, – отозвалась Бонни, глядя на высотку на другой стороне улицы. – Приблизительно. Пошли в подъезд.

* * *

Мэри-Эллен тоже бросила меня, правда, руководствуясь более приземленными мотивами. Наш брак продлился восемь месяцев и три дня, считая период, когда я спал один на полу в нашем супружеском гнездышке до официального развода. Кризис жилья, знаете ли.

Я пришел домой в четыре утра, отработав две смены, прикрывая Джейка, смывшегося на лисью травлю какого-то хмыря из большой сотни. Время от времени Кредитному союзу надоедает очередной гранд-пасьянс, и команды спецов-биокредитчиков выходят на отлов самых злостных неплательщиков. В тот год нам удалось вернуть девяносто пять процентов кредитов большой сотни, прежде чем освободившиеся места заняли новые нарушители. Комиссионные были хороши, но времени катастрофически не хватало.

Я провел пять изъятий за двадцать четыре часа, несколько раз возвращаясь в офис за эфиром и материалами. Домой дотащился еле живой и не заметил, что большая часть мебели из гостиной исчезла. Телевизор тоже. Ноги сами понесли меня в кровать. Вернее, на то место, где она была. Только улегшись на холодный жесткий пол, я спохватился – чего-то не хватает.

Пометавшись по дому в тщетных поисках ответа на маленькую загадку, я почти смирился, что мой второй брак подошел к концу, но, хоть убей, не мог поверить, что Мэри-Эллен оказалась настолько жестокосердной, чтобы уйти, не оставив даже записки.

Наконец я плюнул на рефлексии, поплелся в ванную плеснуть воды в лицо и увидел кровь на зеркале. Первая мысль была о самоубийстве, о мертвой жене в ванне и перерезанных запястьях. От крепкой смеси вины и раскаяния голова пошла кругом. Но это оказалась всего лишь яркая помада, алевшая на кафеле в лучших традициях фильмов ужасов.

«Гудбай, козлина, – размашисто значилось от стены до стены. – Мясо в холодильнике».

Моими пятью разводами занимались пять адвокатских контор. Некоторые, как, например, нанятые Венди, проявили великодушие, дав мне время и место разобраться самому. Другие, в частности, представлявшие интересы Мэри-Эллен, заслуживают быть разодранными на части голодными гиенами. Если на гиен не сезон, сойдут и тигры.

Но они являлись всего лишь солдатами, а Мэри-Эллен – боевым генералом, и адвокаты обобрали мои банковские счета, портфолио акций союза и будущие заработки. Для женщины, заявлявшей, что не желает иметь ничего общего с биокредитами, Мэри-Эллен слишком цепко схватила свой кусок пирога.

Я не препятствовал. После Бет я вообще ни одной жене не мешал. Если у них пропало желание быть со мной, кто я такой, чтобы спорить? Однажды я найду свою половинку, которая мне идеально подойдет. Большое дело, что этого до сих пор не произошло! Какие мои годы…

Аутсайдер жил в четырехкомнатной квартире на пятнадцатом этаже вполне целого и ничуть не разрушенного здания. Текущей из крана воде я обрадовался, как старому другу. Квартира, хотя и просторная, была разгорожена вереницей китайских бумажных ширм, превративших гостиную и столовую в путаный лабиринт. Я кое-как протискивался в этом деревянно-бумажном лесу, грудью и спиной задевая о выступы.

Аутсайдер оказался широкоплечим, но жилистым и подтянутым. Выпуклые мышцы рук резко контрастировали с остальным телом, словно он большую часть времени перебрасывал уголь лопатой или ощипывал кур. Красная бандана, низко повязанная на лбу, впитывала пот, не давая ему стекать в глаза, и стягивала тугие брейды.

– Это Эсбери, – представила Бонни.

Я пожал руку хозяину квартиры, влажную и скользкую.

– Извините, – сказал он, вытирая ладонь о засаленный фартук и протянув ее снова. – Клиент пошел хлипкий, сразу сок пустил.

В дальнем углу я заметил блеск искусственного позвоночника, лежавшего на карточном столе; спинномозговая жидкость капала на пол.

– Цапнул, хапнул и слинял, – перешел я на когда-то модный профессиональный сленг биокредитчиков, который так нравился этому парню. Выраженьице было бородатым, но я не запнулся.

Хозяин улыбнулся Бонни и похлопал ее по спине:

– Ты привела мне лесную нимфу, спасибо.

– Нет, – отозвалась Бонни, – он не аутсайдер. – Она оттянула высокий воротник, скрывавший татуировку, и показала Эсбери мою шею: – Он работал в союзе.

Аутсайдер немедленно ощетинился и отступил на шаг, настороженно глядя на меня.

– Зачем ты притащила биокредитчика, бэби?

Я рассудил, что пора показать ладони.

– Я там уже не работаю. Песня спета.

– Сам ушел или тебя ушли?

– Уволили, – признался я. – Шесть месяцев назад.

Он кивнул, пристально глядя мне в глаза. Наверное, пытался разглядеть, правду я говорю или лгу, но, вполне возможно, соображал, какие во мне искорганы и не могу ли я быть ему финансово полезен по ходу дела. Наконец он вроде смягчился и пропустил меня в квартиру:

– Mi casa, carbon.[23]23
  Мой дом, козлина (исп.).


[Закрыть]

Мы поели в маленькой кухне, стоя у стола и задевая друг друга плечами, разговаривая о современном мире, Кредитном союзе, спецах-биокредитчиках и черном рынке. Ломтики свежепорезанного мясного рулета сворачивались фунтиками, сминались нашими пальцами, заедались лимонами и орошались сельтерской. Такого пира я не видывал несколько недель.

– Я могу тиснуть с полки сердечко и сбросить его за четверть цены, – хвастался Эсбери, пытаясь меня убедить, что оказывает миру услугу. – Вставить его клиенту вполовину дешевле и все равно остаться в плюсе.

– Или клиент может сделать это легально. – Рот сам выговорил слова, которые я произносил тысячи раз. – И получить гарантию и сервисное обслуживание.

– И с чем vato[24]24
  Парень, чувак (исп.).


[Закрыть] из гетто нарисуется в союзе? – ехидничал хозяин. – Там всем подавай обеспечение. А по мне, единственный капитал, которым стоит дорожить, – тот, что под твоей кожей.

– Эсбери прав, – вмешалась Бонни. – Во-первых, товар не пропадает, во-вторых, клиент получает искорган дешевле. Всем выгодно.

– Кроме производителей, – не удержался я. – В конце концов, это их собственность.

Я ожидал возражений, но аутсайдер лишь рассмеялся и повернулся к Бонни:

– Слишком мягко его уволили. Нужно было жестче.

На голове у него были бугры – имплантированные розетки. Значит, в свободное время наш Эсбери всерьез занимается «Призраками». Большая часть «касперов» довольствуется наушниками, и лишь ушибленные на всю голову достают себе искорган и подключаются напрямую. Когда мы доели рулет, я не удержался от вопроса:

– А у вас есть лицензия на подключение «Призрака»?

– Лицензия? – засмеялся он. – Нет, татуированный ты наш, я не лицензированный, я на «Призрака» подсевший. Имплантаты с полным спектром ощущений, пользуюсь при каждой возможности. Берешь систему и подключаешься. А ты?

– Нет, – признал я. – Изымал, но никогда не пробовал.

Оживившись, Эсбери потянул меня из кухни в комнату, где предполагалась столовая. На другом шатком ломберном столике лежала тонкая прямоугольная коробочка с торчащими плоскими проводами, напоминавшими узкую лапшу. Процессор «Призрака». Эсбери кружил вокруг него, как ребенок вокруг горы еще не остывшего печенья, нежно касаясь металла кончиками пальцев.

– На, стань свидетелем событий.

Я попятился, когда он наставил на меня провода.

– Я не «каспер». Во мне и розеток-то нет.

Эсбери это не остановило. Он полез куда-то под стол и из большой картонной коробки, набитой шнурами и штекерами, выудил пару самых маленьких очков, которые я видел в жизни. На семинарах мне доводилось слышать о подобных устройствах, но сам я никогда не подключал визуальную систему. Да и не особенно хотелось.

Но мы пришли сюда просить помощи, и я вовсе не собирался обижать хозяина. Я рассудил, что вреда не будет посмотреть, из-за чего все сходят с ума. Даже в Кредитном союзе кое-кто плотно подсел на «Призрак», всего однажды опробовав действие системы. Должно быть, интересный опыт.

– Это надевают как контактные линзы, – объясняла Бонни, придерживая мне веки, пока я пытался попасть сенсорами на глазные яблоки. Тонкие металлические проводки выходили из нижней части каждой линзы и висели вдоль щек, заканчиваясь разлохмаченными голыми концами. Эсбери пальцами прикрутил эти провода к торчащим жилам «Призрака». Для меня ничего не изменилось.

– Бывший хозяин был гонщиком, – говорил Эсбери, сжимая пульт управления. – Передоз «кью». В его «Призраке» – шестнадцать визуальных и сорок два аудиочаса. Будешь смотреть без звука – лексика там мама не горюй.

Я хотел задать вопрос, но он что-то повернул в коробочке, и неожиданно для себя я подключился к «Призраку».

Женщина на полу извивалась, уползая от меня. Не устояв, она тяжело упала навзничь, ударившись затылком о стул. Ее живот был огромным. Беременная. Лужи таинственной жидкости впитывались в вытертые половицы, и кошка металась по комнате, вздыбив шерсть. Все это время – полная тишина. Ни звука падения, ни вскрика, ни мяуканья, только тихое жужжание системы «Призрак» и напряженное дыхание Бонни и Эсбери.