Текст книги "Плавучий город"

«Да, я еще многого не знаю об этой женщине», – подумал Николас и спросил:

– Вы близко знакомы с ее отцом?

– Боюсь, этим никто не может похвастаться, и я – не исключение, – хмыкнул Сидаре. – Очевидно, он сам стремится отгородиться от людей. Отец Сейко напоминает мне одного из бывших здешних средневековых царей – или, скорее, статую царя – так далек он от всего, что мы подразумеваем под человеческим бытием, что даже не знаешь, с какой стороны к нему подступиться.

Николас обернулся к Сейко и спросил:

– Почему он не помогает нам?

– Потому что между мною и отцом – огромная пропасть, – ответила Сейко. У нее было такое выражение лица, какого Николасу никогда не приходилось видеть. – Он не мог примириться с моей ... эмансипированностью. Если бы я поступала так, как он хотел, то давным-давно была бы замужем, имела бы двоих детей, а третьим была бы беременна. «Где мои внуки?» – кричал он мне. – «Ты лишила меня будущего!»

Девушка повернула лицо навстречу крепкому бризу, и ее волосы, отражая свет солнца, заблестели как лак.

– Конечно, все это происходило в те времена, когда мы разговаривали друг с другом. С тех пор он успел еще раз жениться. Двадцатилетняя супруга подарила ему двоих сыновей, и отец наверняка надеется, что в дальнейшем они будут так же исправно плодиться и размножаться. Как видите, его будущему теперь ничего не угрожает.

– Неужели он с тобой даже не разговаривает? – удивился Николас.

Сейко отрицательно покачала головой.

– Он считает, что я своим образом жизни наношу ему личное оскорбление, и заявил, что у него теперь нет дочери.

Николас вопросительно взглянул на Тати Сидаре, который прохаживался неподалеку. Тот пожал плечами, как бы говоря: «Да, все это печально, но такова ее карма, что поделаешь...»

– После третьего покушения на вашу жизнь Сейко обратилась ко мне за помощью... – проговорил Сидаре и сделал паузу, ожидая ответа.

Как и многие молодые японцы, он был не по-восточному свободен и раскован в общении. Его светские манеры были далеки от традиционных строгих правил поведения, делавших культуру страны уникальной.

«Этот человек – воплощение будущего, которое ждет весь его народ, – подумал Николас. – Но кто может сказать сейчас, пойдет ли такая открытость на пользу Японии? Ей самой и остальному человечеству...»

– В создавшейся ситуации я готов принять любую помощь, которую мне предложат, – сказал Николас. – И вот что хотел бы сообщить вам для начала: все следы, на которые мне удалось к сегодняшнему дню напасть, ведут в одну точку, которая называется Плавучий город.

– Я слышал о нем, – спокойно ответил Тати. – Но насколько я знаю – и Сейко это подтвердит – никто не возвращается оттуда живым. Даже люди горных племен содрогаются при одном упоминании об этом месте. Торговля же с Плавучим городом ведется через третьих лиц.

– Вроде таких, как Бэй, которую застрелил шеф полиции Ван Кьет, – заметил Николас.

– Да, по всему видно, она была одной из посредниц.

– Думаю, нужно договориться с Ван Кьетом, – Линнер отметил с удовольствием, что его голос приобретает все большую уверенность. Прохладные волны омывали босые ноги, наполняя приятной свежестью все его тело. – Сейко, ты имеешь на него влияние. Нельзя ли устроить нам эту встречу?

– Я могла бы попробовать, но... Ван Кьет меня скорее презирает, чем уважает – ведь я женщина, которая занимается тем, что он считает чисто мужской работой.

– Куда лучше будет, если об этой встрече договорюсь я, – сказал Тати, усмехнувшись. – Как только я свяжусь с инспектором по телефону, он тут же загорится желанием поговорить с вами – будьте уверены.

* * *

Это случилось глубокой ночью, когда даже торговцы рыбой, натянув свои резиновые сапоги, покинули привычные места на рынке в Цукийи. И Наохиро Усиба – который вследствие своей болезни стал еще большим скептиком, чем прежде – никак не мог ожидать, что полиция решится на дерзкий гамбит.

Усиба был знаком с Ёсинори почти всю свою сознательную жизнь. Окрещённый «Мечом для министров», Ёсинори, так или иначе, приложил руку к назначению последних японских премьеров – иной раз лишь затем, чтобы той же рукой изгнать их с поста.

Факт, что он находился под прицелом следователей и в конце концов был арестован, красноречивее любых слов говорил о том, что в последнее время в стране произошли разительные перемены. Теперь даже наиболее влиятельное лицо в правящей Либерально-демократической партии перестало быть недосягаемым для столичной прокуратуры.

Усибе позвонил Танака Джин, прокурор города Токио, с которым они в свое время занимались расследованием преступлений в сфере бизнеса и инвестиций.

– Мы задержали Ёсинори, – с привычной краткостью сообщил Танака.

Сердце Усибы учащенно забилось. Для ЛДП и всей японской политики это событие будет иметь эффект разорвавшейся бомбы.

– В чем он обвиняется? – спросил Наохиро.

– Уклонение от налогов, финансовые вложения в секторы бизнеса, которые, как предполагают, находятся под контролем якудзы. Вполне возможно, он делал это в обмен на какие-то услуги.

Усиба был так потрясен, что лишился дара речи. Его потряс не сам факт разоблачения, а то, в чем обвиняют Ёсинори.

– Дело весьма серьезное, – продолжал Танака. – Мы имеем неопровержимые улики. Вы понимаете, что это означает – в результате дальнейшего расследования будут всплывать все новые и новые лица и факты. Представляете, какой это вызовет переполох в правом крыле ЛДП – каждая фракция будет стремиться отмежеваться от Ёсинори. Кто знает, к чему приведет это расследование? Сколько бы эти люди ни провозглашали себя единственным гарантом демократии и свободного рынка, сегодня это их уже не спасет. Такой скандал, в отличие, скажем, от того, что был связан с компанией «Локхид», замять не удастся. Вы ведь и сами некоторое время занимались расследованием дела Ёсинори, – эти слова прозвучали не как обвинение, а как констатация факта.

– В моем послужном списке много расследований, и вы об этом знаете, – тихо проговорил Наохиро. Его мысль работала с лихорадочной быстротой. Танака Джин был не из тех, кто мог бесцеремонно нарушать правила, установленные среди работников прокуратуры. Он держал в секрете все, что ему удалось выведать о Ёсинори до тех пор, пока не подготовился к решительным действиям. Но Танака все же рассказывал Усибе гораздо больше, чем тому можно было знать. Значит, он готовил почву для еще более серьезного сообщения.

Какого же именно?

– Как вы, наверное, догадываетесь, я решил позвонить вам не просто из вежливости, – сказал Танака Джин, словно отвечая на его мысли. – Ёсинори просит встречи с вами. Вы давние друзья, не так ли?

Усиба, оправившись от первого потрясения, не мог не заметить, что в голосе Танаки прозвучала угроза. За последние несколько месяцев он достаточно много общался с прокурором, чтобы убедиться: Танака Джин был умным, но несколько догматичным человеком, и самое главное – абсолютно неподкупным.

– Да, – подтвердил Усиба. – Ёсинори учился в одном классе с моим старшим братом и был для меня чем-то вроде дяди. Какие-то родственные чувства я испытываю к нему до сих пор.

– В свое время, если не ошибаюсь, он дал вашему брату в долг довольно большую сумму?

– Да, это так. Он не мог оставить моего брата в беде, когда его дело лопнуло. У него было много долгов, а Ёсинори помог ему вновь встать на ноги. Брат в течение двух лет выплачивал ему эту сумму, но взять проценты Ёсинори отказался. Тогда брат подарил ему автомобиль.

– Да, я это знаю, – произнес Танака без тени иронии. – Я заеду за вами минут через двадцать. Вас это устроит?

– Да, конечно.

Наступила долгая пауза. Усиба уже был готов положить трубку, но Танака продолжил:

– Учтите, Ёсинори обвиняется в тяжелейшем преступлении. Совсем недавно во время обыска в его доме были найдены золотые слитки и алмазы на сумму более ста миллионов долларов.

...Они молча ехали по улицам Токио. Шел проливной дождь. Огни рекламы, сиявшие на небоскребах, отражались в лужах. Реклама работала впустую, так как улицы были абсолютно безлюдны.

Усиба сидел съежившись. Его бил мелкий озноб, под ложечкой жгло так, будто он только что хлебнул серной кислоты. Перед поездкой он выпил две таблетки болеутоляющего, но это не принесло ему облегчения, "Да, власть и могущество недолговечны, – подумал он, искоса поглядывая на суровый профиль Танаки. Было время, когда люди, занимавшие положение Ёсинори, могли отмести любые обвинения одним движением руки. Теперь эти времена прошли. Однако алчность лишает людей бдительности, даже самые влиятельные политики забывают об осторожности. Поэтому то и дело происходят скандалы, разоблачения, шумные судебные процессы. Все это мгновенно, благодаря газетам, радио и телевидению, становится достоянием широкой публики. Люди возмущаются, требуют навсегда покончить с коррупцией в высших эшелонах власти. Население поддерживает полицию и прокуратуру. Так что времена изменились и приходится постоянно быть начеку. И для него сейчас главное – не выдать прокурору тайну Годайсю.

Танака Джин направил машину на дорогу, ведущую к офису, и затормозил. Вокруг не было ни души. Какое-то время оба сидели молча. Тишину нарушали только мерно постукивающие дворники.

Наконец, откашлявшись, Танака Джин заговорил:

– Я хотел бы обратиться к вам с просьбой, хотя понимаю, что прошу о невозможном. – Их глаза встретились. – Мне необходима ваша помощь в расследовании дела Ёсинори. Я могу на вас рассчитывать?

Усиба был настолько ошеломлен, что мысли его спутались, поэтому он ничего не ответил.

– Я знаю, какие ценности имеют для вас самое большое значение: свет, форма, поэзия... честь. – В голосе Танаки неожиданно прозвучали мягкие нотки. – В жизни каждого человека наступает момент, когда эти ценности надо ставить выше всех остальных.

У Усибы замерло сердце.

– Это правда, – выдохнул он, – особенно, когда к человеку незаметно подбирается старость...

– Старость и болезни сокрушают даже самые крепкие деревья в лесу. Но перед этим у них меняется восприятие мира. – Танака повернулся к нему. – Вы сейчас спросите, откуда все это известно такому молодому человеку, как я. Мой отец умер от рака легких. Возможно, его убил воздух пригорода Нагасаки, ядовитые вещества, которых сегодня так много в окружающей среде. Так или иначе, я был с ним до самого конца и видел, как он менялся под действием болезни. Его дух постепенно освобождался от сиюминутной суеты, он стал, по крайней мере для меня, совершенно другим человеком – прекрасным и чистым.

Чем дольше слушал Усиба Танаку, тем ему становилось яснее, что все эти разговоры о душе и бренности всего земного он завел неспроста. Ведь Танака прекрасно знал, что у Наохиро не прободение язвы, а рак желудка. Черт подери, а что, если прокурору известно, что в действительности связывает его с Ёсинори? Усиба содрогнулся от такой мысли.

Танака посмотрел на него пристально и сказал:

– Я уже говорил, что в этом деле особенно важно для вас. И я об этом знаю, – голос прокурора звучал довольно жестко. Его крепкие жилистые руки уверенно держали руль, машину он вел прекрасно. – Так вот, для вас особенно важно, что Ёсинори предал тех, кто верил ему больше всего... И думаю, вам нужно помочь нам. Вы это сделаете?

Усиба взглянул в глаза прокурору и прочел в них то, чего не видел прежде. Он хотел сразу же ответить ему, а потом подумал – зачем? Ведь оба они знают, что должен сказать Наохиро.

Они вошли в здание, и Танака Джин повел его по длинному сумеречному коридору, в начале которого стояли два охранника в штатском. Без сомнения, охранники знали прокурора в лицо, и все же потребовали предъявить им удостоверение. На шестом этаже у Танаки снова проверили документы. Однако никто даже не поинтересовался именем его спутника. Танака и Усиба прошли еще один коридор и остановились перед деревянной дверью, выкрашенной в ядовито-зеленый цвет.

– В вашем распоряжении сорок пять минут, – сказал прокурор Наохиро и исчез за поворотом коридора.

Усиба воровато огляделся, словно кто-то мог за ним тайком подсматривать. Затем, глубоко вздохнув, повернул дверную ручку и вошел в комнату.

Ёсинори сидел за полированным деревянным столом. Когда Усиба появился на пороге, он встал, и на его морщинистом лице появилась слабая улыбка.

«Меч для министров» выглядел на все свои семьдесят восемь лет. У него было мертвенно-бледное лицо, костюм в полном беспорядке, как будто ему пришлось одеваться в страшной спешке. Маленькая комната была наполнена табачным дымом. На столе стояла большая медная пепельница, полная смятых окурков, рядом валялась пачка сигарет и массивная золотая зажигалка.

Помещение больше напоминало кабинет для совещаний, чем камеру предварительного заключения. Вокруг стола стояли двенадцать одинаковых стульев. У стен – два маленьких столика, а на них – подносы с чаем, талым льдом, стаканами и чашками. В комнате не было окон и, наверное, поэтому было довольно прохладно.

– Мой друг... – чуть слышно произнес арестованный.

– Мне сказали, что вы хотите меня видеть...

– Случилось самое страшное, Усиба-сан...

Есинори тяжело опустился на стул и закурил, хотя воздух в комнате от сигаретного дыма был уже синим.

Наохиро подошел к маленькому столику и плеснул в стакан немного холодной воды.

– Я использовал все связи и возможности, которые у меня остались, – сказал Ёсинори, но теперь другие времена, ЛДП больше не является бастионом здравого смысла на пути коммунистов и социалистов. Мне кажется, в этой стране все перемешалось. Когда-то избиратели знали; если ты за экономику свободного рынка, твой единственный выбор – ЛДП, Тридцать лет назад мы создали партию, хотели работать на благо страны, дать народу свободу и процветание. А сейчас от партии почти ничего не осталось – избиратель может выбирать любое направление в политике, да есть ли в этом толк? Япония сейчас вполне может пойти по стопам Италии, где разные мелкие партии постоянно стремятся слепить коалицию и добиваются мажоритарной системы правления. – Он затряс седой головой, словно раненый зверь. – Вокруг меня злоба и черная животная зависть. Боюсь, на сей раз мне не уйти от железной хватки Танаки Джина.

– Не стоит сразу впадать в отчаяние.

Ёсинори криво усмехнулся:

– Если мне суждено броситься на меч, я хочу, чтобы душа моя была чиста.

Усиба взял со стола стакан и подсел к Ёсинори. Водянистые глаза старика все еще вспыхивали огнем былой энергии; когда он проводил рукой по своим спутанным волосам, сквозь облик тигра, вступившего в глубокую осень своей жизни, пробивалось некое подобие того человека, каким Наохиро знал его лет десять тому назад.

– Теперь, когда ЛДП утратила поддержку большинства, народ ждет, что грянет настоящая политическая революция. Но я-то знаю истинное положение дел, – сказал старик. – Эти реформаторы – наши бывшие соратники – вскормлены большими деньгами, они входили в систему правления, которая основана на взятках. И, кроме того, они ничего не умеют. Я не настолько наивен, чтобы верить, будто люди – а особенно политики – могут измениться в мгновение ока.

Ёсинори отвернулся и некоторое время молчал. Потом тяжело вздохнул.

– Разумеется, я тоже совершал некоторые поступки, – произнес он почти шепотом, – которые в глазах других могут показаться греховными. Один из них – разрыв с вами. – Арестованный глубоко затянулся, со свистом выпустил сквозь зубы струйку дыма и продолжал: – Когда в конце долгой, насыщенной событиями жизни оказываешься в камере-одиночке, это невольно наводит на разные размышления. Например, о любви. Такое сложное чувство, сплетенное из горячей привязанности, глубокой вины и необузданной страсти. Но какова обратная, темная сторона любви? Что происходит, когда любовь отравлена, публично оскорблена? Теперь я начинаю понимать – чем сильнее человек любит, тем сильнее потом может возненавидеть. Не это ли произошло с нами?

Ёсинори сделал еще одну жадную затяжку – огонек сигареты полыхнул, потом потускнел. Старик стряхнул пепел и заговорил вновь.

– Вопрос не в том, существует ли между нами ненависть, не так ли, Усиба-сан? Вопрос в том, насколько она глубока, – он нервно смял окурок и быстро закурил следующую сигарету. – Печальный финал в истории дяди и племянника, согласитесь. Я не смог простить вам то, что вы меня не поддержали, не внесли свой вклад в мою казну. А вы? – он пожал худыми плечами. – Я могу только догадываться, но, зная вас достаточно хорошо, рискну предположить, что вы не одобряли мой метод ведения дел. Несомненно, вы считали все это типичным примером коррупции, как и Танака Джин, – он беззлобно усмехнулся. – Вы с ним во многом схожи. Как это, однако, странно... Когда он арестовал меня, я сразу же подумал о вас и понял, как мне поступить дальше.

Несколько минут он курил молча, собираясь с мыслями. Усиба поднялся, чтобы подлить себе воды. Не замечая, что собеседник стоит к нему спиной, старик продолжал говорить:

– Из всех недостойных деяний, которые я якобы совершил, раскаиваюсь только в одном. Я сделал это всего несколько дней назад, против собственной воли – исключительно из ненависти к вам.

Усиба поставил стакан и обернулся.

– Как я уже говорил, я хочу встретить свой конец с чистым сердцем, Я должен излечиться от ненависти, которая меня отравляет. Но этого мало. Я должен рассказать тебе о том самом поступке, который я совершил.

– Вы хотите, чтобы я вас простил?

Эти слова вызвали у Ёсинори искреннюю усмешку.

– Тебе не понадобится меня прощать. Я только хочу, чтобы ты меня выслушал. На днях ко мне приезжал Акира Тёса. В течении нескольких лет я вел с ним кое-какие совместные дела. Вы даже не подозревали об этом, ведь верно, дайдзин? Ну, впрочем, это неважно. Мы были партнерами в биржевой игре, вместе владели страховыми и строительными компаниями. Без этого сотрудничества, боюсь, мне не удалось бы нажить своего нынешнего состояния. И потому, когда он попросил об одной услуге, я не стал отказывать. Он, конечно, знал о нашей вражде и сыграл на этом. Хотел с помощью одного человека нанести удар по самому уязвимому месту своего врага. Ты догадываешься, о ком речь?

– Да, – кивнул Усиба, вспоминая клятву Тёсы во что бы то ни стало уничтожить Николаса Линнера.

– Он сказал, что ты был против его плана. Это правда?

– Да, это правда.

Глаза Ёсинори начали слезиться – возможно, от едкого дыма.

– Я оказал ему услугу, о которой он просил, – позволил воспользоваться моим влиянием, чтобы убедить нового оябуна клана Ямаути Тати Сидаре стать тем самым смертоносным оружием.

Ванг Тау – Вашингтон

Скелет, лежавший перед Николасом, был огромен. Не меньше тринадцати футов в длину. Отблески пламени плясали на стеклянном ящике, в который он был заключен, рождая таинственные тени; неровный свет своими длинными пальцами играл на массивных полированных ребрах.

– Этот был пойман в 1868 году, – сказал Тати. – У каждого из китов Ланг Ка Онга – особая роль.

Ланг Ка Онг – Храм Китов – был построен в 1911 году. Вид большого зала, наполненного скелетами огромных животных, разительно отличался от интерьеров буддистских святилищ, которых Николас повидал немало, Культ кита вьетнамцы заимствовали у народа чампа, одного из множества аборигенов, покоренных вьетнамским царством.

– Многие столетия в здешнем фольклоре Спаситель воплощался в образе кита, – продолжал рассказывать Тати, положив свою плоскую жесткую ладонь на стекло, – что вполне естественно для нации рыболовов.

Небо было усыпано звездами; луна цвета банановой кожуры величественно плыла в вышине, словно боевой корабль, поднимающий паруса перед тем, как атаковать гигантских загадочных тварей.

– На какое время Ван Кьет назначил встречу? – спросил Николас.

– Мы пришли гораздо раньше – я хотел, чтобы вы до этой встречи увидели кое-что любопытное. Ручаюсь, нигде во Вьетнаме вы не увидите ничего подобного. И еще я считал необходимым, чтобы вы на всякий случай внимательно осмотрели место, где будет происходить встреча – мало ли что... И дело не в том, что я не доверяю старшему инспектору; просто я не доверяю вьетнамцам вообще. По-моему, они привыкли лгать всем – даже самим себе.

И глядя на останки удивительных животных, Николас с внезапной остротой ощутил вселенскую гармонию жизни; ему показалось, что самые далекие звезды стали ближе, а луна спустилась к самой земле. Но заговорил он совсем о другом:

– Насколько я знаю, у якудзы редко случается, чтобы такой молодой человек, как вы, стали оябуном целого клана.

Тати усмехнулся:

– Да, вы, конечно, знаете о жизни якудзы куда больше, чем члены этой организации.

Николас остановился. На лице его застыли тени, отбрасываемые скелетом морского исполина.

Линнера совсем не устраивало, что разговор по инициативе Сидаре принимает шутливый оборот.

– Если не ошибаюсь, вы теперь входите в тайный совет Годайсю?

– Да, это так. А если я получил верную информацию, то вы, в свою очередь, поклялись защищать безопасность Микио Оками. Но весьма вероятно, что кайсё Оками уже мертв. И кое-кто из его приближенных будет рад об этом узнать – потому что именно один из них – организатор этого убийства. В лучшем случае бывший кайсё сейчас где-нибудь скрывается.

– Его уже успели лишить сана?

– По крайней мере, те сведения о деятельности совета, которыми я располагаю, – а их у меня не так много, – говорят об этом.

Последние слова Николас выслушал с еще большим интересом.

– Вы говорите так, словно не входите в тайный совет Годайсю.

– А почему вы решили, что я член этого совета? Да, я занял пост Томоо Кодзо, но это еще не значит, что меня ввели в совет. Вероятно, для этого у меня нет еще достаточного авторитета. – Тати бросил выразительный взгляд на звезды, сияющие в безоблачном небе. – Знаете, что я думаю обо всем происходящем? По-видимому, меня избрали преемником Кодзо как раз потому, что я еще молод и не имею такого мощного влияния на дела клана, как Акира Тёса. Лучшую кандидатуру и придумать трудно. Я нуждаюсь в поддержке, и они с радостью окажут мне любую услугу, зная, что благодаря этому я стану их вечным должником. Больше того, они надеются, что могуществу клана Ямаути придет конец.

– Но, насколько я понимаю, Вы с ними не очень-то согласны...

– Разумеется.

У небольшого сада камней они уселись на перила веранды, свесив ноги, словно двое уставших от шумных игр мальчишек. Тати достал из походной сумки холодное жареное мясо и рыбу, запеченную целиком. Окружающая обстановка мало подходила для трапезы, но они поели с аппетитом. Аккуратно убирая в сумку остатки пищи, Тати сказал:

– Мой план рассчитан на то, чтобы и вы кое в чем приняли участие – если, разумеется, мне удастся вас заинтересовать.

– Все, что связано с якудзой, меня мало интересует.

– Разве? – удивленно поднял брови Сидаре, – А по-моему, как раз наоборот. Ваш отец был лучшим другом Микио Оками. Через него он пользовался услугами якудзы для достижения определенных целей.

– Вы же знаете, что творилось в Японии после войны – полный хаос. Для того, чтобы восстановить порядок в стране, возродить ее экономику, приходилось использовать любые средства. Оккупационная администрация в некоторых случаях допускала сотрудничество и с якудзой. Все это попросту входило в работу моего отца.

– Да, конечно. Он сыграл выдающуюся роль в становлении новой Японии. Если бы не его усилия, кто знает, смогли бы мы с вами вот так здесь беседовать...

«Чистейшее лицемерие!» – подумал Николас и только сейчас осознал, что родство их с Тати духовных начал, появившееся благодаря владению тау-тау, могло сослужить дурную службу, невольно обнажая то, что человек хотел бы сохранить в тайне.

Внезапно оба они одновременно уловили едва заметное движение. Медленно, словно нехотя, маленькая человеческая фигурка возникла из тени храмовых колонн и двинулась к ним. Это была девочка, тонкая и гибкая, как тростинка. Она покачивала узкими бедрами в такт старому как мир ритму, который казался здесь неуместным до нелепости.

Девочке было лет девять, не больше. Под ее тонкими одеждами не было заметно даже намека на грудь. Но она виляла бедрами не хуже самой отпетой проститутки в любом уголке земного шара.

– Дай-ка свою руку, – сказал ей Сидаре, и девочка протянула ему свою грязную ладошку. Ее руки, лицо и плечи были в синяках. Изобразив улыбку на смазливом личике, девочка пролепетала по-вьетнамски:

– Хотите здесь? Прямо сейчас. Всего за пять американских долларов.

Николас не поверил своим ушам – то, что он услышал, было чудовищно! До этого Линнер ни разу еще не сталкивался с детской проституцией.

Тати поднялся, сунул девочке в кулачок несколько мятых банкнот, набросил на ее худенькие плечи свой пиджак и тихо сказал что-то на том же диалекте. Тревожно-подозрительное выражение исчезло с лица девочки и она позволила подвести себя к Николасу.

Несчастное чумазое дитя уселось на перила рядом с ним и принялось жадно, словно дикий зверек, поглощать остатки еды, которые дал ей Тати.

Девочка была действительно красива – черные блестящие глаза, кожа цвета полированной бронзы. И особенно ужасно на этом неоформившемся детском тельце выглядели кровоподтеки. Не переставая жевать, девочка успевала отвечать на вопросы Сидаре, а тот переводил ее рассказ с вьетнамского для Николаса.

– Она говорит, что отец научил ее, как доставлять удовольствие мужчинам, – мягко сказал Тати. – Ее семья настолько бедна, что если бы не деньги, которые она приносит, они оказались бы без крыши над головой. Ее маленький брат серьезно болен, и весь заработок отца уходит на лекарства и пропитание.

Тати вытер рыбий жир с губ девочки и что-то быстро сказал ей. В ответ она одарила его улыбкой, вскочила на ноги и, придерживая на плечах огромный пиджак Сидаре, вприпрыжку убежала туда, откуда появилась несколько минут назад, – теперь такая же веселая и беззаботная, как и любая ее ровесница.

– Сегодня мы немного облегчили ее участь, – печально проговорил Тати, – а завтра она снова вернется к своему ремеслу, будет прикидываться девственницей, чтобы заезжие бизнесмены не побоялись заразиться от нее СПИДом. Но все равно, рано или поздно, она обязательно подхватит эту болезнь.

Луна начала клониться к горизонту и контуры ее заколебались в восходящих потоках грязного воздуха – знамение недалекого индустриального будущего Вьетнама. Скоро толстый слой сажи навсегда покроет эти деревья и камни.

Теперь, когда Тати остался без пиджака, Николас впервые увидел его руки. Они были очень странные – без единого волоска, с бледной глянцевой кожей, словно отлитые из жидкого воска. Но главное – по всей правой руке, опоясывая ее кольцами, спускались старые, необычного вида шрамы.

Тати по-прежнему копался в сумке, поэтому не сразу заметил удивленный взгляд Николаса.

– Вас заинтересовали мои шрамы? – спросил он. – Понимаю, на вашем месте я бы тоже сгорал от любопытства...

Николас ничего не ответил. Он вспомнил о биомеханической руке Кроукера и подумал: «Интересно, тосковал ли когда-нибудь его друг о своей собственной руке?» И тут же почувствовал, что сейчас ему очень недостает Лью. Обычно они регулярно, по ими же самими заведенному распорядку, созванивались и держали друг друга в курсе своих дел...

"Два дня пытался выйти на связь, – сказал Кроукер недавно. – Ждал ответного звонка – и ничего! Что случилось, черт возьми! У тебя все в порядке? "

«Не то чтобы совсем. Ты помнишь Тимоти Делакруа?»

«Того, что занимается торговлей оружием? Помню, конечно».

«Он в Сайгоне. Я попытался выйти на него. Мерзавец хотел разнести меня в клочья прямо на улице».

«Господи! Ты уверен, что тебе больше ничего не грозит? Может, мне подъехать?»

«Спасибо, не волнуйся. Ничего страшного со мной не случилось. К тому же, мне кажется, ты больше нужен там, где сейчас».

«Не убежден...»

Кроукер рассказал ему о краже со взломом у Моникера.

"Я разузнал кое-какие детали о том, что такое «Факел» – это похуже, чем мы могли предположить. Действительно новое оружие, и притом большой разрушительной силы. Взрыв запланирован на пятнадцатое марта, но я не знаю, в каком месте. Единственное, что мне известно, точка выбрана по принципу – я цитирую:

«близости цели и плотности населения, максимальное воздействие гарантируется».

«Значит, в центре крупного города», – произнес Николас, холодея.

«Точно. Вот только какого именно? Это может быть любой большой город в любом уголке земного шара».

«Надо действовать быстрее – у нас в запасе всего три недели. Ты должен полностью на этом сосредоточиться».

Услышав от Кроукера о Домино, Николас сказал:

«Думаю, чем больше ты о ней узнаешь и чем скорее это произойдет, тем лучше».

«Согласен. Меня удивляет, откуда у клерка из „Зеркала“ такая ценная информация».

«Вот именно. И еще: если Веспер Архам входит в сеть Оками нишики, то факт, что она работала и на покойного босса „Зеркала“ Леона Ваксмана, очень меня тревожит».

«Ну да, ведь Ваксман был не кто иной, как Джонни Леонфорте, отец Чезаре Леонфорте, или, как его называют иначе, Бэда Клэмса».

«Чем больше я думаю о Веспер, тем тревожнее мне представляется ситуация. Что, если она шпион Годайсю в разведсети нишики?»

«И я об этом думал. Нишики – это нечто вроде сети, по которой Оками снабжает Гольдони – Доминика, а теперь Маргариту – сведениями о некоторых пикантных подробностях жизни правящей элиты. Если Веспер уже проникла в нишики, то она без особых хлопот, следуя вдоль сети, может снова выйти на Оками».

Оба разведчика вздрогнули при мысли, что враги Оками могут найти его, даже если он находится в надежном месте.

«В таком случае твоя задача становится еще более важной. И справиться с ней надо срочно! – воскликнул Николас. – Ты должен найти Оками прежде, чем это сделает Веспер...»

* * *

Погруженный в свои мысли, Николас не сразу ответил Сидаре.

– Меня больше интересует судьба этой несчастной девчушки и других таких же детей, выброшенных на панель. Скоро в собственной стране они станут изгоями, – наконец произнес он.

– Именно – изгоями, – кивнул Тати, подставляя правую руку лунному свету, – Я знаю, что это такое, Линнер-сан. Это когда другие дети постоянно травят тебя за то, что ты не такой, как все... Но для этого не обязательно быть бедным. Я вырос в семье, которая всегда отличалась от окружавших. Мы жили в районе, где послевоенная разруха была особенно сильной. Переехали туда, когда мне было шесть лет. Отец верил, что именно здесь, снизив накладные расходы, удастся добиться более высокой прибыли.

Все мои одноклассники жили в маленьких уродливых железобетонных домиках, а мы – в просторном двухэтажном особняке. И дом наш был по-настоящему красив. Мать была художницей, она создавала необыкновенные произведения. Я так хотел пойти по ее стопам, но, увы, природа не наделила меня талантом. Чувство формы и перспективы было мне так же чуждо, как моей матери – законы квантовой физики.