Текст книги "Плавучий город"

Пристально вглядевшись в ирезуми, татуировку якудзы, Николас сказал:

– Этот человек принадлежит к Ямаути, клану Тати. Татуировка якудзы заменяет его подпись.

– Но снимки сделаны прошлой зимой, еще до того, как Тати стал оябуном клана Ямаути, – с сомнением проговорил Ван Кьет.

– Верно, но, по словам Сейко, Тати уже тогда был в Токио и вошел в доверие к Томоо Кодзо. В то время он представлял интересы Ямаути в Юго-Восточной Азии.

– Иными словами, его мог послать Тати. – Ван Кьет казался очень огорченным.

Николас кивнул.

– Вполне вероятно, что Тати знал этого человека, – сказал он, убирая снимки в папку, и подумал о том, что Сейко говорила про Тати правду. Но в то же время ему казалось, что, будь у Тати больше времени, он в конце концов признался бы, что причастен к заговору с целью убить его. Во всяком случае, Николасу очень хотелось верить, что их дружба одержала бы верх над прагматичностью Тати. Но, возможно, он лишь принимал желаемое за действительное. Николас взглянул на Ван Кьета.

– Вы готовы рассказать мне, кто убил Винсента Тиня?

Ван Кьет кивнул.

– Разумеется. Мне уже нечего терять. Я доверяю вам и знаю, что вы сохраните мое сообщение в тайне. Это был Рок. Тинь думал, что сможет проникнуть в Плавучий город и стать партнером Рока. Вот тот и наказал Тиня за излишнюю самонадеянность.

За окнами шумел Сайгон. Музыка и рев клаксонов, громкие голоса и выхлопы автомобильных двигателей, сливаясь в один концерт, непрерывно гремели в воздухе.

– Все, как раньше, – вздохнул Николас. – И днем и ночью, ничего не изменилось!

– Нет, – ответил Ван Кьет, – вы не правы, в городе все меняется с каждым днем. Здесь все больше японцев, американцев, корейцев, тайцев. Предприниматели и их посредники, агенты, юристы – они наводнили Сайгон и лезут из кожи вон, чтобы захватить наш рынок.

– В ваших словах звучит горечь.

– А чему мне радоваться? – Ван Кьет уставился в окно, засиженное мухами, потом продолжил: – Раньше нам приходилось бороться с энцефалитом, желтой лихорадкой и менингитом, теперь к этим болезням добавился спид и гепатит. Наша культура все время подвергается влиянию Запада, от нее уже почти ничего не осталось. В нашем доме снова хозяйничают чужаки. Они клянутся, будто лучше нас знают, в чем наше счастье. Партия, которая руководила нами, развалилась, а капиталисты насквозь коррумпированы. Не знаешь теперь, кому и верить. Прошу прощения, если я оскорбил ваш слух моими словами.

– Не надо извиняться. Пойдемте пообедаем и выпьем.

Они пришли в «Ми Кань», один из многочисленных плавучих ресторанов на реке Сайгон. Это был неудачный выбор: он напомнил Николасу его путешествие на лодке с Бэй, злополучную попытку прорваться в туннели Ку Чи.

Отражения городских огней плясали по воде, как корабли-призраки; время от времени их разрезали надвое их настоящие двойники. Весь этот мерцающий блеск представился, однако, Николасу довольно грустным зрелищем. Несмотря на прилив капитала в Сайгон, город по-прежнему представлял собой не более чем заштатный уголок третьего мира. Лихорадочное стремление стать центром всеобщего притяжения благодаря дешевизне рабочих рук и свободному рынку разбивалось о неумение наладить даже самый примитивный сервис, доступный в любом городе мира.

Николас вспомнил о покойной Бэй и о маленькой девочке-проститутке, предложившей себя ему и Тати в Храме Китов. Каким-то образом эти две женщины олицетворяли в его представлении несбывшиеся надежды здешнего народа, ошеломленного историческими предательствами и резкими переменами в идеологии и экономике. Сайгон сам был плавучим городом, отрезанным и от вьетнамской традиции и от коммунистической идеологии, которая многим здесь казалась лицемерной; зараженным чужеземной алчностью и похотью, разъедавшими его и без того неустойчивую инфраструктуру. Бизнес уцелеет и даже будет процветать – в этом он не сомневался. Но как быть с народом? Сохранит ли он свою самобытность, выживет ли вообще?

Мрачный, с покрасневшими от ненависти и усталости глазами, Ван Кьет не произнес ни слова, пока не выпил спиртного. Потом сплюнул за борт судна и проговорил:

– Сегодня ночью обязательно пристрелю какого-нибудь подонка, пусть валяется в крови и пыли... нет у меня теперь ни к кому никакой жалости, все время вижу Тати со стрелой, торчащей в спине...

Николас дал Ван Кьету выговориться, ибо именно в этом он сейчас больше всего нуждался. Ван Кьет был неистовый человек, подверженный необузданным вспышкам гнева, который сжигал его изнутри. Огонь ярости немного ослабевал, когда он нажимал на курок пистолета. Цивилизация почти не коснулась его, ибо Вьетнам всегда был и оставался страной воинов. Хотя внешне эта страна и стремилась к цивилизации, но так и не смогла ее достичь. Она возникла на крови покоренных туземцев, соседних камбоджийцев и лаосцев. Здесь привыкли воевать, и трудно было надеяться, что мир во Вьетнаме может воцариться надолго, а Ван Кьет был истинным вьетнамцем, всегда готовым к борьбе и мести.

Николас подождал, пока Ван Кьет выплеснет свою ярость, и сказал спокойно:

– Сейко была убеждена, что Тати рано или поздно убьет меня.

– Она лгала. – Ван Кьет стукнул по столу кулаком и вперил свой пьяный взгляд в собеседника. Казалось, глаза его выпрыгнут из орбит.

– Может быть, и нет, – возразил ему Николас. В последнее время положение Тати в клане Ямаути было шатким. Сейко считала, что, когда на клан постоянно давит полиция, если кто-то выпустил из рук власть, он уже ничто. И она была права. Если у вас нет власти, вы можете присоединиться к могущественному клану с тем же успехом, что и к уличной шайке.

– Я думаю, что невозможно проникнуть в сердце другого человека, – произнес Ван Кьет в мрачном раздумье.

– Я должен поговорить с отцом Сейко. Вам известно, где он сейчас?

Ван Кьет отхлебнул спиртного, снова наполнил свой стакан и сказал:

– У него в городе есть квартира, но он в ней не ночует, а использует только для деловых встреч. Постоянно живет в большом имении рядом с Ми Тхо, столицей провинции Тен Зянь. Великолепное место, при хорошей езде туда можно добраться за пятьдесят минут.

– Вы меня отвезете?

– Конечно, завтра же утром, – кивнул Ван Кьет.

Поместье Хюинь Ван Дика находилось на высоком берегу реки Тен. Его окружали выходящие к реке банановые плантации, которые принадлежали одной из компаний Дика. В свои семьдесят три года человек этот выглядел превосходно. Кожа у него была цвета красного дерева, волосы серебристые, взгляд ястребиный. Ни идеология, ни политика были не в силах изменить его. Оружием Дика была экономика, и он умел пользоваться им с безжалостностью и ловкостью. Он зарабатывал столько денег для своей страны, что ни один политик, военный или идеолог не смел перейти ему дорогу, так было еще и потому, что он всегда придерживался нейтралитета, старался не мешать политикам и военным и хотел только одного – лишь бы они держались в стороне от его бизнеса. Согласие между ними почти не нарушалось, и это сделало Дика состоятельным человеком, хотя он и не имел особого влияния на бесконечную череду администраторов, сменявших друг друга в Ханое и Сайгоне.

Ван Дик не очень обрадовался Ван Кьету, но с интересом отнесся к его спутнику. Он пригласил их к завтраку, состоявшему из жареных бананов и риса с рыбной лапшой. Гости расположились за длинным деревянным столом на террасе, откуда были видны кокосовые пальмы, росшие на крутом берегу реки. Солнце, пробиваясь сквозь серо-голубые облака, играло бликами на воде, они были похожи на золотой песок, разбросанный по отмели. Вокруг стояла тишина, слышны были только голоса птиц да шум ветра в пальмовых ветвях.

Гости и хозяин завтракали молча. Только после того как тарелки опустели и был подан кофе, Дик спросил:

– Что привело вас к нам, главный инспектор?

Ван Кьет ничего не ответил.

– Чы Дик, – медленно произнес Николас, – с глубокой скорбью должен сообщить вам, что ваша дочь умерла.

Ни один мускул не дрогнул на лице Ван Дика, его взгляд остался таким же непроницаемым, как и прежде. Он только спросил:

– Где тело?

– Я распорядился, чтобы его доставили в Сайгон, – проговорил наконец Ван Кьет.

– Вам угодно знать обстоятельства ее смерти? – поинтересовался Николас.

– Я никогда не был знаком с обстоятельствами ее жизни, поэтому вряд ли смогу понять, как и почему она умерла, – с безжалостной логикой ответил Дик.

Пока они разговаривали, Ван Кьет разглядывал сквозь окна террасы ряд узких дамб. По навесному мостику передвигалась фигурка, сгорбившаяся под тяжестью ноши. Инспектор извинился и вышел из помещения.

Когда они остались одни, Николас сказал:

– Ваша дочь была близким для меня человеком. Я любил ее. Я хочу, чтобы вы об этом знали.

– Если вы любили Сейко, Чы Линнер, то, вероятно, пытались ее защитить?

– Думаю, в конечном счете, это она защищала меня.

Дик встал.

– Мне нужно обойти мое имение. Вы пойдете со мной?

Хозяин провел гостя в сад, потом к деревянным сараям, где стояли бамбуковые клетки всех размеров и форм. В них, то раскручиваясь, то свиваясь, корчились разные твари; некоторые из них спали мертвым сном.

– Эта змеиная ферма – мое хобби, – пояснил Дик. – Я прихожу сюда, чтобы расслабиться и отдохнуть.

Рассматривая змей, Николас узнавал среди них кобр, крайтов, африканских гадюк, но здесь были и такие пресмыкающиеся, о существовании которых он и не подозревал. В огромном аквариуме обитали, например, ядовитые морские змеи. То и дело они появлялись из-за скал и колыхались в гуще освещенных солнечными лучами водорослей, что производило на неподготовленного зрителя довольно отталкивающее впечатление.

– Мы здесь делаем все виды сывороток, – продолжил свой рассказ Дик. – А также лекарства от малярии, лихорадки, простуды, анестезирующие средства для хирургии. Используем не только яд пресмыкающихся, но и их желчь, мозг и мясо. Мясо превращаем в порошок, который способен стимулировать половую силу. Выслушав лекцию хозяина до конца, Николас снова заговорил о его дочери:

– Сейко просила меня навестить вас. Вы знаете, что она была связана с оябуном Ямаути по имени Тати Сидаре?

– Я знаю кое-что о Сидаре, – уклончиво отвечал Дик.

– Сейко считала, что Тати завязал отношения с другим, более могущественным оябуном, чтобы побыстрее приобрести влияние в Токио.

– Да. Как ни глупо, но Сидаре поступил именно так. Хозяин пожал плечами и повел гостя дальше по имению, где на темной плодородной земле высились ряды роскошных орхидей.

Николас, окруженный экзотическими цветами неземной красоты, почувствовал, как внутри его сжимается комок. Теперь, наконец, он получил подтверждение того, что Сейко говорила ему правду, подтверждение, которое он так долго искал. «Ты не можешь простить меня за то, что я спасла тебя от Тати». Ярость и разочарование наполняли его. Он хотел вернуть ее сюда живой, вновь соединить ее с отцом. Он видел теперь, что лишь этот единственный способ мог бы исцелить их обоих.

– Кто это был? – спросил Николас. – Тёса?

– Более опытный и хитрый. – Это был Тецуо Акинага, – ответил Дик.

Интуиция и раньше уже подсказывала Николасу, что его врагом был Акинага, а сейчас он в этом удостоверился. Брат друзей его детства, сын человека, ставшего его вторым отцом, благодаря которому он познакомился с Коуи. Теперь же Акинага хотел его смерти. Поистине самые близкие люди становятся самыми безжалостными врагами! Николас не мог этого ни понять, ни простить, поэтому и ненавидел якудзу.

– Вам известно, почему Тецуо Акинага хочет вашей смерти? – спросил его Дик.

– Я любил Цунетомо, его отца. Он был для меня по-настоящему дорогим человеком. Сын же только делал вид, что хорошо относится к отцу, на самом же деле презирал его за отсутствие практичности и хватки, ждал, когда он умрет, чтобы взять дело в свои руки.

– Не кажется ли вам, что ваша любовь к Цунетомо – не единственная причина, которая побуждает Тецуо преследовать вас?

Николас не знал, что ответить.

Хозяин предложил гостю вернуться на веранду и выпить. Они уселись за круглым бамбуковым столом, прихлебывая холодное пиво.

– Жаль, Чы Линнер, что вас привел не коммерческий интерес, – проговорил, наконец, Дик. – После десятилетней жестокой междоусобицы у Вьетнама появился законный шанс стать местом, где процветает бизнес всех стран. Я смотрю в будущее с оптимизмом. Очень жаль, что не все здесь разделяют мой энтузиазм.

– Вы не думаете, что коммунисты снова попытаются овладеть югом Вьетнама?

– Убежден, этого не случится, – решительно ответил Дик. – Коммунисты оказались несостоятельными в экономическом и моральном плане. И люди это поняли. Нет, старые враги нам не страшны, а вот новые противники меня беспокоят...

Дик вынул еще две банки пива из холодильника, открыл их, пододвинул одну Николасу и сказал:

– Я всячески советовал Сейко не связываться с оябуном Тати, но, как вы уже знаете, она была своенравным ребенком и часто не слушала тех, кто желал ей добра.

Николас выпил пиво, и хозяин приступил к самому главному:

– Я знаю, кто вы, Чы Линнер, – проговорил он спокойно, – и у меня есть к вам поручение. От вашего друга Микио Оками.

– Оками-сан жив? – удивился Николас.

– Да. Но пока ему приходится скрываться, он еще находится в опасности. По правде говоря, в некоторых отношениях эта опасность даже возросла. Но сейчас я хочу говорить не об этом. Послушайте меня внимательно. Прежде чем Оками вернется, должны произойти некоторые события. Все было бы нормально, если бы Микио оставался на своем месте, на посту кайсё.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду? Дик наклонил голову.

– Я думаю, вы просто делаете вид, что плохо меня понимаете. Вы же знакомы с тем, как мыслит Оками.

Иначе и быть не может, ведь он научился этому у вашего отца.

Николас ничего не ответил, и Дик поспешил продолжить:

– Когда Оками оценил мощь заговора, направленного против него и его партнера Доминика Гольдони, он разработал свой, встречный план. Однако он не успел спасти Гольдони, что стало трагедией для всех нас.

Николас отметил слово «нас» и спросил:

– Вы третий партнер, не так ли? Оками, Гольдони и вы боролись с Годайсю?

Дик кивнул.

– Разумеется. Я связан с Оками уже много лет, но сейчас это не имеет значения. Микио замечал перемены, происходящие в Годайсю. В конце концов, Годайсю было его детищем, и он видел, как разложение уже захватило все тело этого детища. Внутренний совет подтачивал власть кайсё, но не было никакой возможности определить врага, не развязав гражданской войны внутри Годайсю и якудзы. Это было немыслимо для Оками, который согласился принять пост кайсё именно для того, чтобы сохранить мир между ссорящимися оябунами. Поэтому он исчез. Решил, что в изгнании сможет лучше управлять событиями, пока его враг не будет разоблачен. Горе-политики, внесшие заразу во внутренний совет, будут изгнаны, а пост кайсё восстановлен.

– Почему вы так в этом уверены? – спросил Николас, но Дик сделал вид, что не слышит его, и продолжал:

– Я знаю, что предназначено вам, и хочу сделать все от меня зависящее, чтобы подготовить вас.

– Подготовить меня? Каким образом? Я не понимаю.

– Ты пойдешь туда, где погибли все незваные гости. Но перед этим ты должен исцелиться.

Николас почувствовал, как электрический ток пробежал по его рукам и спине. Почему он не спросил Дика, что он имеет в виду? Не потому ли, что какой-то частью своего существа уже знал ответ?

Дик взглянул на часы.

– Мне нужно отлучиться на некоторое время в другой конец имения. Я заметил, что вам понравился мой змеиный питомник. Там вас ждет еще кое-что любопытное. Сходите туда, дорогу вы знаете.

* * *

– Я тебе говорил, сынок, будь поосторожнее. – Том Мэйджор, в твидовом пальто и шляпе с загнутыми полями, стоял посреди больничной палаты и смотрел на Кроукера, как нянюшка, чей воспитанник оказался чрезвычайно непослушным. Чувства тревоги и облегчения одновременно отражались на его лице.

– Говорил, папаша. – Кроукер сбросил с себя одеяло. – А почему бы тебе не употребить все свое влияние, чтобы вызволить меня отсюда? – Он чувствовал себя разбитым, как будто его на полном ходу выбросили из автомобиля, голова и ноги болели, но ребра были целы и общее состояние не внушало опасения.

– Все уже улажено. – Мэйджор взял из стенного шкафа одежду и отдал ее Кроукеру. – Поторопись, дружище! О твоем здоровье уже несколько раз наводили справки люди, с которыми тебе лучше сейчас не встречаться.

Кроукер, сидя на краю высокой кровати, застонал, пытаясь просунуть ноги в брюки.

– Нужна помощь, приятель? – бодро спросил Мэйджор.

– Не беспокойся. – Кроукер осторожно натянул рубашку, потом застегнул пояс. – Кто, говоришь, обо мне спрашивал?

Мэйджор переступил с ноги на ногу, то ли чувствую себя неловко при обсуждении этого предмета, то ли делая вид, что смущен. Наконец он спросил:

– Скажи-ка, Льюис, не связан ли ты с кем-нибудь из преступного мира Америки?

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что знаю одного из тех парней, которые так интересуются твоим здоровьем. – Мэйджор помог Кроукеру надеть пальто. – Он работает на Чезаре Леонфорте, то есть на человека, нанявшего того типа, с которым у тебя была стычка в Холланд-парке.

– И это ты называешь стычкой? Классическая британская сдержанность в высказываниях. – Я убил проклятого ублюдка.

– Да, это так. – Мэйджор прошел к двери и распахнул ее. – Но ты, похоже, стареешь, ведь этот ублюдок едва не сделал с тобой то же самое.

Они спустились в тихий холл. Все вокруг источало запах болезни вместе с тошнотворно-сладким запахом анестезирующих средств. Мэйджор нажал на кнопку лифта.

– Почему ты не отвечаешь, Льюис?

– Это может скомпрометировать тебя, – сказал Кроукер, входя в просторную кабину. В лифте на каталке лежал больной с капельницей; рядом стоял санитар.

Лифт остановился на этаже, где помещалась послеоперационная; санитар выкатил каталку. В кабину вошли двое парней. Дверь закрылась. Уголком глаза Кроукер заметил, что рука Мэйджора проскользнула в карман его твидового пальто, и он сосредоточил внимание на тех двоих. Оба были высокие, широкоплечие, в коричневых зимних пальто на шерстяной подкладке, которая была видна у воротника. Кроукер почувствовал, как напряглось тело Мэйджора, и молча обнажил ногти своих биомеханических пальцев. Однако ничего страшного не произошло, парни спокойно покинули лифт.

Выйдя на улицу, Мэйджор расслабился и дал сигнал нескольким агентам в штатском, с маленькими приемничками в ушах. Вскоре появился черный сверкающий даймлер, который сопровождали два автомобиля лондонской полиции.

Водитель в форме открыл заднюю дверь для Кроукера и Мэйджора. Двери захлопнулись, водитель повернулся и уселся за руль. Он сразу включил передачу, а водители двух прикрывающих автомобилей включили зажигание.

– Я хотел бы добраться до «Мэлори Энтерпрайзес», – сказал Кроукер.

– Это невозможно, сынок, – ответил Мэйджор, откидываясь на плюшевое сиденье. – Не знаю, в какие дела ты впутался, и не хочу знать. Но вот тебе мой совет: первым же рейсом отправляйся к себе домой.

Итак, Кроукер снова потерпел поражение. Он был так близок к тому, чтобы обнаружить Оками! Кайсё был здесь, в Лондоне, и именно в этом городе в назначенный день взорвется «Факел», если только Николас не сможет предотвратить его доставку в Лондон из Плавучего города.

Кроукеру мало было знать, что Оками в столице Британии; он стремился установить, где именно скрывается кайсё. В этом ему могла помочь только Веспер. Снова он попытался проникнуть в мысли этой загадочной женщины и почувствовал, что его неудержимо влечет к ней. Он знал, что она жестока, неразборчива в своих связях, бессердечна, и в то же время ему казалось, что она опекает Маргариту и Челесту, хотя и пытается манипулировать ими. И, помимо всего прочего, эта ее связь с Оками! На кого Веспер работает? На Оками или против него? Быть может, она агент Дедалуса; внедренный в сеть нишики? Так или иначе, но у Веспер есть прямой доступ к кайсё, и ему нужно выйти на эту женщину любой ценой! Но как это сделать, когда именно в этот момент она направляется в Вашингтон, чтобы проинспектировать Сермана?

Мэйджор положил ладонь на его руку.

– Льюис, у тебя по пятам идут опасные парни. У меня нет ни времени, ни средств, чтобы прикрывать тебя, пока ты здесь.

«Если бы Мэйджор знал, какую угрозу Бэд Клэмс представлял для Маргариты!» – подумал Кроукер. Хотелось ему рассказать Мэйджору и о «Факеле», но какую это могло принести пользу? Если бы даже Том сумел убедить свое начальство, что городу грозит катастрофа, и они мобилизовали бы все свои силы, все равно не смогли бы предотвратить взрыв. Тем временем сведения о смертоносном снаряде неизбежно попали бы в газеты, и в городе началась бы страшная паника. Поэтому Кроукер решил промолчать и спокойно ответил:

– Вероятно, ты прав.

– Умница! Тогда на всех парах отправляемся в Хитроу.

В этот момент Кроукер увидел машину скорой помощи. Она направлялась к запасному входу, и полицейские автомобили подались назад, чтобы пропустить ее. Водитель даймлера уже выруливал на проезжую часть дороги и теперь нажал на тормоза, чтобы избежать столкновения.

Возможно, визг резины по гудрону заглушил звуки выстрелов из автоматов, но Кроукер определил по вспышкам, что стреляют из открытого заднего окна «скорой помощи». Водителя даймлера бросило к дверце, сгустки его крови разлетелись по внутренней поверхности машины. Кроукер распахнул дверцу и вывалился на землю, пытаясь вытащить за собой и Мэйджора.

Нога убитого водителя соскользнула с тормоза, и автомобиль двинулся вперед, но Кроукер цепко ухватился за отвороты пальто Мэйджора своей биомеханической рукой. Если бы его рука была из плоти и крови, то давно бы сломалась, но титан и поликарбонат, оба гибкие и прочные, сделали свое дело, и Кроукеру удалось вытащить из машины своего друга в тот самый момент, когда даймлер, тронувшись, пересек улицу и с почти человеческим криком врезался в стоявшие на другой стороне дороги автомобили.

Машина скорой помощи с визгом, завернув за угол, скрылась. Одна из полицейских машин рванулась за ней в погоню, вторая не смогла этого сделать, так как ей преградил путь разбитый даймлер.

Кроукер слышал крики полисменов и топот бегущих ног. Струи холодного дождя поливали его, стекали под воротник и рубашку. Но он ничего не замечал. Перевернув Мэйджора, он увидел, что Том весь в крови, и позвал на помощь:

– Доктора, скорее доктора!

Багровая полоса протянулась через всю грудь и правое плечо его друга. Но Мэйджор был еще жив. Его взгляд остановился на Кроукере, губы шевельнулись:

– Предупреждал я тебя, сынок...

– Замолчи! – приказал Кроукер. – Тебе нельзя разговаривать. Сейчас будет доктор, ведь мы рядом с больницей.

Грудь Мэйджора заколыхалась, и он прохрипел:

– Делай, как я сказал, сынок. Убирайся из Англии, а то и тебя... – Его стала бить дрожь, потом глаза Тома закрылись, из груди вырвался стон.

Кроукер прижимал к себе тело друга что есть силы и звал доктора. В воздухе пахло порохом, жженой резиной и смертью. Завыли сирены, затрещали рации. Из больницы выбежали люди и бросились к Кроукеру.

– Ну ладно, ладно, – сказал кто-то, мягко пытаясь оторвать его от Тома. – Дайте теперь его нам...