Текст книги "Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир"

Виттенберг

В истории жизни Лютера немало важных персонажей; пожалуй, полноценным ее героем является и город Виттенберг. В сущности, невозможно отделить от Виттенберга некоторых героев этой истории, прежде всего Штаупица и Фридриха, герцога Саксонского. Фридрих известен также как курфюрст, впоследствии прозванный Фридрихом Мудрым: без него Виттенберг едва ли стал бы тем, чем стал. Еще одной важной виттенбергской фигурой, роль которой в жизни Лютера сложно переоценить, впоследствии станет великий живописец Лукас Кранах.

Современное наше представление о Виттенберге – одном из великих мест, где творилась история – резко отличается от того, что представлял он собой в те дни, когда туда переехал Лютер. В сущности, в сравнении со множеством крупных и славных немецких городов того времени Виттенберг выглядел попросту жалко. Множество городов в Германии – так называемых вольных имперских городов – были столь сильны, что могли пренебречь властью близлежащего князя и обрести подлинную независимость. К таким городам относились Аугсбург, Нюрнберг, Гамбург, Кельн, Страсбург и Базель. В 1512 году, когда сюда переехал Лютер, Виттенберг совсем на них не походил. Однако его ждала великая судьба – ему предстояло стать колыбелью Реформации; и произошло это, как ни странно, благодаря амбициям, выросшим из соперничества между братьями.

Все началось в 1485 году, когда земли бывшего Веттен-Саксонского герцогства оказались разделены между отцом Фридриха Эрнстом и дядей Альбертом. По саксонскому обычаю, младший, Альберт, мог выбирать, какая часть земель достанется ему – и, естественно, выбрал лучшую часть, вместе с главным городом Саксонии, Лейпцигом. Этот раздел Саксонии на так называемые «Саксонию Эрнестинскую» и «Саксонию Альбертинскую» положил начало соперничеству, которому в следующие десятилетия предстояло сыграть весьма важную роль в самых разных жизненных сферах.

Итак, лучшие земли достались брату – а Эрнсту остался жиденький, неприглядный огрызок, слишком длинный и узкий, без какого-либо ярко выраженного центра – и, что самое неприятное, без Лейпцига. В сущности, единственным городом здесь, о котором вообще стоило говорить, был Виттенберг – да и тот сущая глухомань. Однако вместе с этими скудными географическими дарами Эрнсту досталась ценность, из которой при желании можно было извлечь очень многое.

Священная Римская империя в то время представляла собой лоскутное одеяло из трехсот областей, семь из которых управлялись так называемыми курфюрстами. Одни лишь эти курфюрсты[60]60
  В 1356 году император создал «выборную коллегию», состоящую из семи князей; курфюрстами – слово, по-немецки означающее «князь-выборщик» – начали называть их впоследствии. Четверо из них были светскими правителями, трое – архиепископами. (См. Ozment, The Serpent and the Lamb.)


[Закрыть] обладали привилегией выбирать императора. Таким образом, семеро курфюрстов были сильнейшими фигурами в империи, не считая самого императора. И теперь, как бы в виде утешения за жалкий клочок территории, Эрнст стал одним из них. Политическая власть, связанная с этой ролью, открывала безбрежные возможности для приобретения еще большей власти. Кто знает, чего сможет добиться честолюбивый и деятельный человек на этом месте? Это истории предстояло скоро выяснить: однако этим честолюбивым и деятельным человеком оказался не сам Эрнст, а его сын Фридрих. В 1486 году, всего через год после утверждения на новом месте, Эрнст неудачно упал с коня и умер; было ему сорок пять лет. Новое и важное положение его, вместе со всеми его достоинствами и недостатками, перешло к сыну Фридриху.

Фридриху в то время было всего двадцать три – однако он, как видно, хорошо понимал, как делаются дела на этом свете, и к своей новой роли отнесся очень серьезно. Он исправно посещал все собрания властителей империи, так называемые имперские рейхстаги, и быстро разобрался во всех политических хитросплетениях. Эти усилия, как мы скоро увидим, окупились уже через несколько лет. Кроме того, он решил превратить заштатный Виттенберг в город, достойный гордого звания столицы курфюршества – и в этом тоже преуспел. Именно пламенное честолюбие Фридриха впоследствии сыграло большую роль в его историческом решении предоставить Лютеру защиту.

Итак, в 1490 году молодой Фридрих принялся всерьез вести Виттенберг к тем высотам, каких, по его мнению, этот город заслуживал. Для начала снес старую крепость Асканиев и начал строить на ее месте прекрасный современный дворец о двух крыльях – хоть строительство и заняло почти двадцать лет. Рядом с дворцом Фридриха была воздвигнута Замковая церковь[61]61
  Замковая церковь по-немецки – Schlosskirche.


[Закрыть] – разумеется, также великолепная. Прежде всего, она должна была быть достаточно велика, чтобы вмещать – а при необходимости и выставлять напоказ – огромную коллекцию реликвий, которую Фридрих вскоре начал собирать. А еще – пусть тогда об этом никто и не знал – именно к массивным деревянным дверям этой церкви Лютеру предстояло прибить свои «Девяносто пять тезисов», воспламенившие Реформацию. Церковная колокольня возвышалась почти на триста футов и была видна за много миль.

На дворец и на церковь Фридрих денег не жалел. Чем роскошнее, понимал он, тем лучше – и приглашал к себе в княжество художников, среди которых мы встречаем великие имена Альбрехта Дюрера и Лукаса Кранаха. Должно быть, особенно гордился Фридрих тем, что Кранах согласился переехать в Виттенберг. Дом его стал самым благоустроенным в городе, и дело процветало. Фридрих даже сделал его официальным придворным художником с титулом Pictor ducalis (художник герцога).

Альбрехт Дюрер. Портрет Фридриха Мудрого, курфюрста Саксонского

Понимал Фридрих и то, что столице курфюршества не обойтись без университета. Владения его дядюшки Альберта включали в себя Лейпциг, с прославленным университетом, основанным в 1409 году. В 1502 году Фридрих начал наверстывать упущенное – основал Виттенбергский университет и немедленно пригласил своего старого друга Иоганна фон Штаупица преподавать там богословие. Фридрих и Штаупиц знали друг друга много лет – познакомились они, возможно, в Гримме, где Штаупиц посещал школу при августинском монастыре. Как подсказывает приставка «фон» перед фамилией, Штаупиц тоже происходил из знатного дворянского рода. Докторскую степень по богословию он получил два года назад в Тюбингене, а через год после переезда в Виттенберг стал деканом тамошнего богословского факультета. В мае 1507 года он был также избран генеральным викарием «канонической» ветви августинского ордена. Именно из-за обязанностей генерального викария, надзирающего над несколькими монастырями, ему понадобился в Виттенбергском университете заместитель – и эту роль он возложил на молодого, но талантливого Мартина Лютера. Знакомство Фридриха со Штаупицем позволило ему привлечь в университет не только Лютера – чьи блестящие лекции привлекали множество студентов, – но и ученого филолога, в совершенстве владевшего греческим, по имени Филипп Шварцердт, позднее ставшего известным под именем Меланхтон, ибо, по обыкновению гуманистов, он перевел на греческий свою фамилию, состоявшую из слов Schwarz («черный») и Erde («почва») – вышло «Меланхтон». Сам университет, тоже в соответствии с гуманистическими традициями, получил имя Левкорея – от греческих слов «белый» и «гора». В первый же год в университет поступили четыреста шестнадцать студентов, на следующий год – еще двести пятьдесят восемь. Для городка всего в две тысячи жителей это был огромный рост – и не просто рост населения; следуя честолюбивым замыслам Фридриха, Виттенберг стремительно превращался в интеллектуальную и культурную столицу[62]62
  Brecht, His Road to Reformation, 107.


[Закрыть].

Однако университет пока что оставался скорее побочным проектом; основной и неустанный интерес Фридриха состоял в собирании реликвий. Этому увлечению он отдал десятилетия, хорошо понимая, как поднимут реликвии вес виттенбергской Замковой церкви, а следовательно, и самого Виттенберга. Увлечение реликвиями впервые посетило Фридриха в 1493 году, когда он совершил паломничество в Святую Землю – и был поражен тамошним изобилием древних святынь. Путь из Саксонии в Иерусалим по тем временам был, разумеется, долог и труден – и свидетельствовал об искреннем благочестии Фридриха. В пути его корабль бросил якорь на греческом острове Родос – и там-то, сойдя на берег, Фридрих обнаружил и приобрел ценнейшую реликвию, положившую начало его коллекции: большой палец святой Анны, прославленной бабушки Иисуса. За несколько лет до того этот палец совершил путешествие из Иерусалима на Родос, а теперь ему пришлось проделать еще один долгий путь к месту своего конечного пребывания – в Schlosskirche в Виттенберге.

Реликвии Фридриха Мудрого

Говоря о реликвиях – как мы уже отмечали, когда рассказывали о Риме, – необходимо понимать: далеко не все из них являлись тем, за что их принимали. Например, в гигантской коллекции, собранной Фридрихом, имелась, как говорят, еще одна веточка из Неопалимой Купины. А в центре собрания блистала редкость еще более сомнительная – шип из тернового венца, надетого на Иисуса; и не просто какой-то шип, а тот самый – это удостоверялось официальным документом с гербовой печатью, – что пронзил лоб Спасителя и окропился его кровью. Этот шип два века назад преподнес в дар саксонскому курфюрсту Рудольфу король Филипп VI Французский. Разумеется, почетное место среди этих сокровищ занимал и большой палец, принадлежавший той самой женщине, которой во время грозы в Штоттернхейме Лютер принес свой обет, – той, которую Спаситель называл бабушкой.

Благодаря амбициям Фридриха собрание реликвий в Виттенберге скоро начало соперничать по богатству и славе с самим Римом. Был здесь и зуб святого Иеронима, и части тел других святых: от блаженного Августина и Иоанна Златоуста по четыре части, от святого Бернарда целых шесть. Имелись экспонаты, якобы принадлежавшие самому Христу: обрывок Его младенческих пеленок, крупица того золота, что принесли Ему волхвы, и три драгоценных кусочка мирры, которой помазали Его тело при погребении. Были и тринадцать щепок от колыбели Иисуса, несомненно изготовленной руками святого Иосифа. А вот ни одной косточки самого Иосифа, увы, в Виттенберг не попало. Зато – смотрите-ка! – вот волосок из бороды Иисуса, а рядом четыре волоска с головы Его матери. Кроме этого, Деву Марию представляли здесь три лоскута от ее ризы и четыре – от пояса. Имелось и семь лоскутков покрывала, забрызганного кровью Иисуса. Помимо пищи духовной, воспламеняющей благочестивые аппетиты верующих, почетное место в коллекции занимала и пища самая что ни на есть физическая: кусочек того самого хлеба, что подавался полторы тысячи лет назад на Тайной Вечере, и сосуд с несколькими каплями грудного молока Девы Марии. О том, как и почему молоко это не попало по назначению и вместо желудка младенца Иисуса отправилось в сосуд – история умалчивает. Был здесь и лоскут от одеяний Иоанна Крестителя, и обломок того самого камня, на котором стоял Спаситель, когда оплакивал Иерусалим. Был целый скелет одного из младенцев, погубленных Иродом, и еще 204 разрозненные кости других безвинно пострадавших младенцев. И, наконец, венец коллекции – тридцать пять щепок от самого Животворящего Креста! Но нет, это еще не венец: вот поистине чудесный экспонат – перо ангела! Происхождение его осталось тайной.

С годами коллекция Фридриха росла и росла – и притягивала в Виттенберг бесчисленное множество паломников, а с ними и их деньги. Уже в 1509 году Лукас Кранах создал 124 гравюры, иллюстрирующие каталог реликвий, сверяясь с которым, пилигримы могли найти дорогу в этом бесконечном лабиринте сокровищ и диковинок. В Замковой церкви, где выставлялись все эти реликвии, постоянно служили мессы – тоже серьезный источник дохода. Церковные отчеты показывают, что во время этих месс было сожжено 40 932 свечи, то есть, в общей сложности, около 7 тысяч фунтов воска. К 1520 году в коллекции Фридриха находилось 19 013 экспонатов, и было подсчитано, что всякий, кто узрел эти святыни – и принес все сопутствующие пожертвования, – сокращает время мучений в чистилище для себя или для любого из своих близких почти на два миллиона лет. Точнее, на 1 902 202 года и 270 дней[63]63
  Bainton, Here I Stand, 57.


[Закрыть].

Виттенбергский профессор

Итак, Лютер поселился в Виттенберге. В 1513 году это был город из 384 домов, в сравнении с предыдущими местами жительства Лютера – Айслебеном, Мансфельдом, Айзенахом и Эрфуртом – очень скромный и малолюдный. Несмотря на амбициозные планы курфюрста, пока что он оставался «точкой на карте» посреди саксонской глухомани. Однако невзрачность Виттенберга и малочисленность его жителей в какой-то мере послужила Лютеру на пользу: впоследствии виттенбергские жители ассоциировали себя с ним и защищали его с такой готовностью, какой, быть может, не проявили бы жители более крупного и развитого города.

Итак, здесь, на задворках Саксонии, Лютер начал преподавать в университете – и скоро оказался занят по горло. Некоторые полагают даже, что Штаупиц специально загрузил его обязанностями, желая отвлечь таким способом от мучительных Anfechtungen. Высокообразованный, талантливый и яркий, Лютер был здесь нарасхват: обязанности его все росли. В 1514 году он сделался проповедником в городской церкви Виттенберга. Викарием Виттенбергского монастыря он уже был, но в 1515 году Штаупиц назначил его викарием еще одиннадцати монастырей, которые Лютеру следовало теперь регулярно посещать и надзирать за ними. В письме к другу Лангу осенью 1516 года Лютер так описывал свои труды:

Право, мне не помешал бы писец или секретарь, да не один, а двое. С утра до вечера я только и делаю, что пишу письма… Я проповедую в монастыре, читаю во время трапез, каждый день просят меня проповедовать в городской церкви, а еще я должен следить за учебной программой, а еще я викарий, то есть приор одиннадцати монастырей. И этого мало: я – смотритель рыбных прудов в Лайтцкау и в Торгау. Еще я вовлечен в диспут с жителями Херцберга… Читаю лекции о Павле, собираю материал для лекций о Псалтири… Едва остается время на ежедневные [монашеские] молитвы или на то, чтобы отслужить мессу. А кроме всего этого, есть ведь у меня и собственные борения с плотью, с миром сим, с дьяволом. Суди теперь, что я за бездельник![64]64
  LW, 48:27–28.


[Закрыть]

Быть может, самым важным прозрением Лютера в эти два года, когда он читал лекции о Псалтири (1513–1515), стало то, что единственный способ читать слово Божье – смотреть на то, что скрывается за словами. Читая Писание поверхностно, формально, мы упускаем самое главное – Бога. Прочесть слова на странице – на это способен и дьявол; но лишь жаждущим истины Бог открывает то, что видит Сам – ту истину, что таится в этих словах и вокруг них. Именно этот сверхрациональный элемент придает словам их контекст и глубинный смысл. Фарисеи и прочие законники держались за букву закона; однако, чтобы читать не просто слова, сказанные Богом, а слово Божье, необходимо получить от Бога откровение – а это, в свою очередь, требует глубокого почтения, неослабного внимания и молитвы. Читая слово Божье любым иным способом, мы упускаем скрытую в нем духовную истину – а значит, чтение становится бессмысленным.

Делая эти наблюдения, Лютер, несомненно, задумывался о бесчисленных часах, что сам он и другие монахи проводили за ежедневным чтением и пением псалмов, иной раз повторяя их с чувством и осмысленностью канарейки или попугая. Лютер чувствовал: это не просто неверно – это ожесточает сердце и мешает ему воспринять глубинный смысл. В каком-то смысле это кощунство – так бездумно читать слово Божье. Его нужно воспринимать сердцем, всем своим существом. Даже сатана в пустыне безошибочно цитировал слова Бога, обращенные к Иисусу, – но что это было, если не изощренное богохульство? Читать Писание, не вступив в присутствие Бога, не испросив у Бога понимания этих слов, – значит поступать не лучше дьявола.

В это же время Лютер размышлял о том, что пребывание в Церкви Христовой неизбежно требует от верующего вступления в духовную битву. Он хорошо помнил: до IV века, когда император Константин официально объявил Римскую империю христианской, множество мужчин и женщин страдали и умирали за веру – и верил, что эти страдания и битвы продолжаются и теперь, и будут продолжаться до самого Христова пришествия. Сейчас, говорил он, борьба идет в стенах самой Церкви – борьба с теми, кто искажает учение о Боге и глубинный смысл слова Божьего. Прежде враги обитали вне Церкви, но теперь пробрались в Церковь, даже заняли высокие посты. Позднее Лютер называл таких «нечестивыми прелатами»[65]65
  Цит. по: Oberman, Luther, 252.


[Закрыть]. В борьбе с ними тоже приходится страдать, но это страдание за правое дело. Всякий, кто желает следовать за Христом, не должен страшиться страданий во имя Его – в чем бы они ни состояли. Мысль, что можно стать добрым христианином, просто набив себе голову, как сундук, знаниями, не просто неверна – это дьявольский соблазн. Именно за это Христос клеймил фарисеев: они знали Тору вдоль и поперек, но не жили так, как сами учили. Христианская вера – дело не ума, но сердца и всего человека. Отводить ей лишь чердак учебы и знаний – значит ничего в ней не понимать. Сам Лютер ясно это понимал – и подчеркивал в своих лекциях.

Уже в 1513 году Лютер был убежден, что Церковь Христова испытывает предсказанный в Библии упадок, – процесс, который закончится явлением антихриста и битвой его со святыми Божьими. В этом вопросе на Лютера влиял в основном блаженный Августин, однако чувствовалось и влияние святого Бернарда Клервоского. Бернард, причисленный к лику святых всего через двадцать лет после своей смерти, в 1153 году, учил, что в истории Церкви сменят друг друга «три века». Первый – эпоха мучеников, когда христиан гнали и убивали за веру; второй – эпоха еретиков, когда сами христиане исказят церковное учение; а третья и самая ужасная эпоха начнется в последние дни, когда Церковь настолько падет и развратится, что из нее восстанет антихрист. Лютер считал, что сейчас Церковь входит в эту третью, последнюю стадию. Торговля индульгенциями глубоко его возмущала; не раз он говорил об этом своим студентам. Он был убежден, что такое злоупотребление церковной властью – ясный признак последних времен, о которых говорил Христос. «На мой взгляд, – говорил он, – продажа индульгенций – это одно из тех безумий и извращений, которые Евангелие от Матфея называет в числе признаков последних дней»[66]66
  Цит. по: там же, 71.


[Закрыть].

Начиная с 1513 года, в своих библейских лекциях Лютер нередко критиковал принятые способы чтения Библии или деяния Церкви, не согласные с библейским учением; однако он не стремился привести свою критику в систему и вступить с Церковью в бой. Подобно Эразму и другим критикам Церкви, он высказывал свое мнение смиренно, в надежде помочь и другим увидеть то, что видит сам. Быть может, еще одна причина того, что огонь речей Лютера не разгорался до 1517 года, – в том, что до этого года у него, так сказать, не было богословского пороха для стрельбы. Порох этот нашелся в мистическом прозрении, которое сам Лютер позже назвал «опытом клоаки». Лишь тогда свет с небес озарил его и помог увидеть то, что прежде скрывалось во тьме.

Спалатин

В 1512 году в Виттенберг переехал еще один важный герой нашей истории. Это был Георг Буркхардт, более известный как Спалатин – один из кружка гуманистов Эрфуртского университета, оказавших на молодого Лютера большое влияние.

Спалатин отличался таким талантом и личным обаянием, что в 1509 году его рекомендовали Фридриху Мудрому в качестве наставника для его племянника. Брат Фридриха герцог Иоганн (известный также как Иоганн Твердый) много лет спустя, после смерти Фридриха, унаследовал его курфюршество, а за ним, после его смерти в 1532 году, стал править сын его Иоганн Фридрих I (он же Иоганн Великодушный); все три курфюрста сыграли важную роль в жизни Лютера. Что же касается Спалатина, он быстро завоевал и глубокое уважение, и высочайшее доверие Фридриха. В 1512 году Фридрих назначил его своим библиотекарем и поручил ему важнейшую задачу – создание библиотеки нового университета. Со временем Спалатин сделался личным капелланом и секретарем Фридриха, так что в конце концов все дела Фридриха начали проходить через его руки.

Быстро укрепилась и дружба Спалатина с Лютером. Лютер был всего на год или на два его старше, однако, как видно из их обширной переписки, Спалатин вполне доверял ему как своему духовному и богословскому руководителю. Спалатин сделался посредником между Лютером и Фридрихом – а без Фридриха история Лютера была бы совсем иной. Любопытно и даже странно, что Фридрих и Лютер так ни разу и не встретились лично; общались они всегда через посредство Спалатина.