Текст книги "Искусство воскрешения"

7

После победоносного входа на прииск – «Господь явился в Иерусалим, восседая на осле, я же в Вошку, оседлав дрезину», – говорил он, исполненный достоинства, – Христос из Эльки получил приглашение отобедать из общего котла. Обед устраивали супруги бастующих рабочих.

У беседки-эстрады на площади, напротив здания профсоюза, чернели три каменные жаровни, подпитываемые кусками шпал. Над ними возвышались огромные чугунные котлы. Зной облегчала только ранчера[14]14
  Ранчера – род мексиканской песни; исполняется, в частности, оркестрами марьячи.


[Закрыть], облачком рвущаяся из граммофона в зале профсоюза. В полном составе семьи бастующих толклись под солнцем в ожидании «военного пайка», то бишь порции пролетарской фасоли со шкварками.

Издалека могло показаться, что у котлов царит хаос, но на самом деле там соблюдался живой и кипучий порядок: пока дети по очереди отгоняли бродячих псов, привлеченных запахом съестного, а дюжие щебенщики, обливаясь потом, рубили шпалы на костер, раскрасневшиеся женщины с выпачканными углем щеками и в фартуках из мешковины половниками накладывали дымящееся варево в судки, которые протягивали им другие поселяне, выстроившиеся в плотную очередь и бросавшие долгие голодные взгляды. Скромное меню состояло из фасоли – либо с перловкой, либо со шкварками, через день – с душистой кляксой соуса из острого красного перца, который варили отдельно на закопченной сковороде для лепешек.

К тому времени Христос из Эльки уже понял, что Вошка – один из самых захудалых и нищих приисков, какие только доводилось видеть его пастырским глазам. А повидали они немало. За десять лет служения он больше двадцати раз приносил семя Евангелия в пампу и обошел не по одному прииску в каждом кантоне. Вошкинские ребятишки бегали босиком, цинковые хибары держались на честном слове, общественные уборные заросли грязью, а пустырь, почитавшийся за площадь, не имел ни единого чахлого деревца для защиты от страшного пустынного солнца.

Жертвенный народ в пампе, Святый Отче. С ним сравнится разве что избранный Иеговой, сорок лет бродивший по пустыне в поисках Земли обетованной. Да и то с натяжкой. Тем-то время от времени по великодушию Твоему перепадало манны небесной. А здесь, если что и посыплется с небес, так непременно пламень и горящие камни.

Прежде чем сесть за единственный детский дощатый столик, сделанный из яблочных ящиков, который женщины накрыли для него в тени эстрады для оркестра, Христос из Эльки воззвал к собравшимся, прося тишины и почтения. Воздав должное сеньорам поварихам – и сделайте милость, выключите граммофон хоть на минуту, – он приступил к благословению пищи в общем котле. Подняв руки к небу, он громко произнес:

– Как Ты, Отче Предвечный, Отче Небесный, Святый Боже Всемогущий, приумножил хлебá и рыб в землях галилейских и напитал ими алчущие множества, так, нижайше молит Тебя покорный агнец стада Твоего, благослови и приумножь пищу сию, дабы дети твои, самоотверженные трудящиеся селитряного промысла, мужи, жены и чада, познали бесконечную силу Твою, милосердную любовь и царствие небесное. Аминь.

– Аминь! – хором ответили все.

После он сгорбился за столиком, и услужливые женщины подали ему тарелку горячей фасоли, щедро приправленной острым перечным соусом. Он отдельно благословил тарелку – коротенько и почти шепотом – и взялся за еду. Сперва он старался не забывать о манерах, скупо орудовал ложкой и не проявлял восторга. Но голод его был так силен, а еда – так вкусна, что в конце концов он «с вашего позволеньица, возлюбленные сестры» опрокинул фасоль в рот через край тарелки и начисто подтер все черствой трехдневной дрожжевой булкой.

Он умял порцию добавки, с удовольствием облизал пальцы, осоловело и громко рыгнул, словно довольный извозчик, вытер рукавом туники грязную бороду, перекинулся парой слов с восторженно взиравшими на него местными, выразил чистосердечную благодарность любезным сеньорам – супругам бастующих, подбодрил трудящихся и советовал им не отказываться от требований, по его мнению, братья, справедливых и разумных, собственноручно вымыл тарелку в цинковом тазу, а потом учтиво извинился и изъявил желание вздремнуть. Не соблаговолит ли кто указать ему прохладное местечко для сиесты?

Пожалуй, на всем прииске нет места прохладнее эстрады, единодушно отвечали женщины.

Он подхватил полы назарейской туники и медлительно, как сытое жвачное животное, преодолел десяток ступеней эстрады. Наверху разулся, расстелил плащ на шершавых досках орегонской сосны, выложил бумажный пакет вместо подушки и с сухим скрипом в суставах и позвонках – непросто прожитые суетные сорок четыре года уже начинали давить на скелет – вытянулся во весь рост головой к северу, ногами к югу («Для лучшего сна, братья и сестры, следует соблюдать расположение осей Земли»). Долго и зычно пукнул – звук получился, будто в соборе играет фисгармония, – скрестил руки на груди, как покойник, и незамедлительно погрузился в священный экуменический сон.

Без задних ног, зато с пусканием слюней.

Меж тем внизу котлы опустели, и изумленные женщины с восторгом заговорили об истинном чуде, которое нынче явил проповедник. До сих пор еды из общего котла никогда не хватало, чтобы накормить всех бастующих до одного. Кое-кто изо дня в день ворчал, оставшись без порции, а иногда целые семьи уходили с пустыми судками несолоно хлебавши. Сегодня же, дорогая соседка, вы и сами видели, еды, получившей благословение Христа в бурых одеждах, хватило даже на добавку.

– Дворнягам и тем со дна вдоволь отшкрябали, Боже Праведный!

Мужчины же, помогавшие в готовке, потешались над дуростью кумушек и утверждали, что приумножение фасоли – следствие не какого-то там непонятного чуда, а того простого факта, что господа профсоюзные вожаки нынче рано утром отбыли в порт и на прииске не обедали.

– А уж эти бестии жрут почище чесотки, кума!

Даром что Христос из Эльки предписывал сиесту не длиннее пятнадцати минут, ибо телу только и надо, что забыться, а уж время тут роли не играет, сам он, вознесенный в беседку-эстраду, словно в царствие небесное, проспал больше двух часов. Он грубо храпел и оглушительно пускал газы, отчего сеньориты заливались краской, а рабочие и писари добродушно хохотали.

Дело шло к вечерне, когда над ухом у странствующего святого внезапно грянули, словно на Страшном суде, барабаны, тарелки и трубы, нарушив его глубокий сон. От испуга он подскочил чуть ли не до крыши.

– Лобок Иудин! – вскричал он, охваченный ледяным ужасом. Кругом прыснули.

Это музыканты местного оркестра, поднявшись на эстраду и обнаружив спящего проповедника, не смогли отказать себе в удовольствии напугать его до чертиков. Все участники литр-банда – так в пампе называли приисковые оркестры, – во главе с начальником, трубачом Элисео Трухильо, питали невероятную слабость к выпивке (тем самым не отличаясь от прочих оркестров). Отыграв на площади полагающиеся польки и вальсочки, они неизменно отправлялись в селение Пампа-Уньон и услаждали музыкой ночи в двадцати борделях, составлявших так называемую Блядскую улицу.

Христос из Эльки, как всегда по пробуждении, перекрестился, обул негнущиеся сандалии и насупленно встал. Сначала он собирался упрятать плащ в пакет, но потом передумал, тщательно отряхнул и надел (там, куда он направлялся, требовалось сразу произвести блестящее впечатление). Музыканты тем временем собирали пюпитры и выставляли у пюпитров литровые бутылочки винца, словом, готовились к воскресному концерту.

Закутанный в плащ и готовый отчалить, Христос из Эльки поочередно благословил их и отечески пожурил, мол, прерывать его послеобеденный сон, драгоценные служители муз, – едва ли не смертный грех.

– Все равно что у образа Святой Девы гипсовый палец отломать, – промолвил он.

И спустился вниз.

Пора заняться тем, ради чего он приехал.

Адрес блудницы он вызнал у босоногих расхристанных пацанов – общим числом пятерых, – которые после проповеди, как водится, спутав его с Рождественским Дедом (хотя, сдается, больше издеваясь – не такие уж они были маленькие), остались просить у него игрушек на приближавшиеся праздники. Ранее днем они соревновались в старых селитряных отвалах, кто убьет камнями больше ящериц, и теперь каждый хвастался уловом, дюжинами дохлых пресмыкающихся, связанных за хвосты пеньковой веревкой. Он, желая постращать их, возвысил голос и выбранил, поучая, что эти зверушки – также создания Предвечного Отца, а посему им не должно вредить. По закону природы, всякое человеческое существо – тем более они, юные невинные отроки, – обязано уважать тварей бессловесных.

– Любая жизнь есть искра чудесного пламени Божия, – гремел он, воздевая карающий перст.

А потом смягчился и спросил, не известно ли им, как найти сеньору донью Магалену Меркадо. Мальцы перекинулись понимающими взглядами и уверенно указали в одну сторону: набожная шлюшка, сеньор, живет в последнем доме на последней улице поселка.

– Там еще Дурачок-с-Помелом обретается!

Христос из Эльки в благодарность осенил их крестным знамением, развернулся и пошел в направлении, указанном пострелятами. В спину ему дождем посыпались дохлые ящерки. Ангелочки бросились врассыпную и, вопя непристойности и пиная консервные банки, исчезли в переулках за мусорными баками.

По дороге к дому Магалены Меркадо Христос из Эльки убедился, что прииск вдоль и поперек запущен, заржавлен и замусорен. Вбитый в самую суровую часть пустыни Атакама, поселок Вошка весь выстроился из обломков и отходов остановивших добычу приисков, из краденого металлолома, из дырявых цинковых листов, источенных жучком балок, битых стекол, ржавых гвоздей, обызвествленных унитазов, из всего, что только можно было пустить на сооружение лагеря, – даже банки из-под смальца и ящики из-под цейлонского чая шли в ход. Сам селитряной завод собрали из подержанных моторов, бракованных станков и старых запчастей. Только дом управляющего и залы Клуба служащих удостоились чести быть выстроенными из новых материалов. За все вышеописанное мы в пампе и наделили этот прииск таким постыдным прозвищем.

В возведенном из мусора селении весь воздух (в том числе внутри наших домов) пропитался прогорклым запахом. Но даже не это прославило Вошку среди пришлых, а нечто более странное, имевшее человеческую природу: там обитали два самых диковинных и знаменитых существа во всем Центральном кантоне: полоумный, который всю жизнь клал на подметание протяженнейшей пустыни на свете, и проститутка, больше похожая на сестричку милосердия.

Причем жили они в одном доме.

Дон Анонимо, нечего и сомневаться, оказался в пампе вместе с гуртом умалишенных, а вот насчет Магалены Меркадо ничего точно утверждать нельзя. У нас ведь как: захотят кого-то опорочить, сразу пускают слух, мол, такой-то, вы не смотрите, что весь из себя опрятный и вежливый, – и, само собой, кума, никому ни-ни, между нами – приехал на поезде дураков.

И всю жизнь на такого-то косо смотрят.

Сумасшедшие в той партии были тихие и ехали вперемешку с нормальными людьми, так что с первого взгляда и не подумаешь дурного. Даже ответственные за наем неладного не учуяли. Потому как Панчо Карроса, не желая упустить комиссию, полагавшуюся за каждого привезенного, самолично позаботился, чтобы все они по прибытии в пампу говорили и делали что надо.

Некоторые, – правда, очень немногие – разбежались, едва сойдя с поезда, на свой страх и риск по ближайшим приискам, зато остальные оказались паиньками. Вели себя благоразумно, превосходно играли роль рабочих в поисках лучшей жизни, а потому после положенного пребывания в Санитарном доме, где их, как всех прибывающих с южных окраин родины или из соседних стран, вымыли, забрили от вшей и продезинфицировали – у некоторых сожгли старую одежду, – благополучно нанялись на разные должности на приисках заказавших их хозяев. Так что один только Панчо Карроса, лютый торговец людьми, мог бы поведать истину касаемо того, была Магалена Меркадо в той партии или нет.

Но Панчо Карроса приказал долго жить. Зарезали его в одном борделе в селении Пампа-Уньон. В ту ночь он кутил: надрался и хвастался многочисленным слушателям, будто пригнал людей в пампу больше, чем все остальные наниматели вместе взятые. «На Тихоокеанскую кампанию[15]15
  Тихоокеанская кампания (1879–1883) – война Чили против союза Перу и Боливии за богатые селитрой территории пустыни Атакама. Селитряные месторождения и выход к Тихому океану по Анконскому мирному договору отошли к Чили.


[Закрыть] в 79-м и то меньше солдат набрали», – любил он заметить по пьяной лавочке. По полицейским отчетам, убийцей оказался один из сотен крестьян, которых Карроса обманом привез с юга. Он приехал работать в этом дьявольском пекле со всем семейством, вскоре у него умерло двое детей, взрывом ему оторвало три пальца и в довершение несчастий жена сбежала обратно на юг с вольнонаемным помоложе его.

Так или иначе, никто не взялся бы отрицать, что Магалена Меркадо – «двоедушная шалава», по словам благопристойных сеньор прииска, – всем своим поведением напоминает настоящую сумасшедшую. Ибо нигде и никогда, кореш, говорили местные холостяки, не видали мы бляди такой блядовитой и одновременно такой искушенной в делах божеских.

8

Смуглая, светло-каштановые волосы, будто чуть прикрытые глаза, глубокие зрачки – такова была Магалена Меркадо. Мягкие изгибы и томные движения ее тела оставляли в воздухе чувственный след словно бы больной голубки. Голубиная природа проскальзывала и во всей ее повадке, и в негромком переливчатом голосе.

Кое-кто утверждал, будто такие голоса созданы для спальни.

Возраста, как, впрочем, и всего остального о ней, никто не знал. Мужчины насчитывали от двадцати пяти, может, чуть больше, до тридцати пяти, может, чуть меньше. Она не только веровала в Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святаго, но и истово поклонялась Богоматери Кармельской[16]16
  Богоматерь Кармельская (Virgen del Carmen) – образ Пресвятой Девы Марии, покровительницы кармелитов, возникший после явления Богоматери 16 июля 1251 г. святому Симону Стоку, генеральному приору ордена. Почитается во всем испаноязычном мире прежде всего как заступница моряков и военных. Считается Царицей и Покровительницей Чили. Магалена Меркадо называет свой образ Богоматери «Индианочка», поскольку поклоняется, скорее всего, Святой Деве Кармельской из Ла-Тираны. Культ последней во многом основан на легенде об инкской принцессе Ньюсте Уильяк, которая в XVI в. правила на севере Чили железной рукой, пока не влюбилась в португальского пленника-конкистадора Васко де Альмейду. Приняла мученическую смерть: в момент, когда возлюбленный крестил ее в христианскую веру, оскорбленные подданные застрелили обоих из лука.


[Закрыть]. В спальне у нее стоял образ Святой Девы почти в натуральную величину, выточенный из дерева и всегда окруженный свечами и бумажными цветами.

Те, кто склонялся к мысли, что она прибыла вместе с малахольными, рассказывали в подтверждение своей правоты, будто Святую Деву заодно с бронзовыми канделябрами Магалена Меркадо добыла в опустелой церкви очередного заброшенного прииска, благо в пампе таких хоть отбавляй. Их противники в споре утверждали обратное: блудница явилась с юга по собственной воле – хоть и почти в одно время с чеканутыми, вскоре после приезда приходского священника, – и они собственными глазами видели, что, когда она сходила с поезда, при ней уже был скрепленный железными скобами огромный, словно гроб, сосновый ящик, где и хранились канделябры и Святая Дева.

Большая часть обитателей Вошки – за исключением разве что самых сведущих, то есть тех, кто поближе к начальству, – не могли взять в толк: каким боком проститутка, которая поначалу работала прямо в комнатушках холостяков, за несколько недель добилась от компании, чтобы ей выделили дом? И каким еще боком после массовой уличной драки, затеянной голыми и пьяными, будто пьяные вишни, шлюхами в День святого Лаврентия, покровителя шахтеров, – одни бились перочинными ножиками, другие тыкали во врагинь ножницами, третьи приспособили для защиты и нападения булавки и вязальные спицы, – и последующего их выдворения из лагеря ей единственной, «богородицыной потаскухе», удалось остаться и по-прежнему заниматься своим ремеслом? Спору нет – она одна не участвовала в стычке, но все равно поползли слухи, будто гринго-управляющий сделал ее своей официальной любовницей.

Сперва клиенты конфузились и мялись при виде алтаря в углу комнаты, предназначенной для утех, а некоторые особо богобоязненные даже бывали не в силах осуществить то, за чем пожаловали. Образ Святой Девы, – метр двадцать в высоту, ручная резьба, – поражал нездешней красотой. И Магалена Меркадо нашла разумный выход: каждый вечер, перед началом приема «прихожан» – как сами себя окрестили ее завсегдатаи, – она преклоняла колени, горячо крестилась и укрывала Деву с головой синим бархатным платом.

– Я тут скоренько, Индианочка, – шептала она.

Магалена Меркадо не скрывала неприязни к священникам, в первую очередь к вошкинскому пад-ре, которого, если ей верить, знавала еще в родном селении, но посещала все мессы до единой. Несколько секунд спустя после начала на цыпочках, бесшумно, словно призрак, вплывала в церковь и садилась в последнем ряду слева.

Толстый, пунцовощекий, страдающий тиком падре с бегающими глазками заходился в приступе яростного кашля, и на уголках губ у него выступала пена, когда ему намекали на возможное прежнее знакомство с блаженной проституткой. Чаще всего, завидев ее в храме, он делал вид, будто ничего не замечает, и вел службу, как обычно. И все же иногда, особенно по воскресеньям, когда народу собиралось больше всего, он в сбившейся набекрень столе вдруг принимался потрясать Библией и проклинать блудницу с амвона словами 16-й главы Книги пророка Иезекииля, откуда старался выбрать самые хлесткие стихи. А если уж на душе у него было совсем гадко, он с отвращением обрушивал на нее всю библейскую артиллерию: Посему выслушай, блудница, слово Господне!.. Я буду судить тебя судом прелюбодейц… за то вот, Я соберу всех любовников твоих, которыми ты услаждалась… предам тебя в руки их, и они раскидают возвышения твои, и сорвут с тебя одежды твои, и возьмут наряды твои, и оставят тебя нагою и непокрытою. И созовут на тебя собрание, и побьют тебя камнями, и разрубят тебя мечами своими. Сожгут домы твои огнем и совершат над тобою суд перед глазами многих жен; и положу конец блуду твоему, и не будешь уже давать подарков.

И все же любой из нас, вошкинцев, мог засвидетельствовать, что Магалена Меркадо куда благочестивее любой ханжи из худосочной католической общины. Она прибегала к покаянию и постилась дважды в неделю, ежеутренне и ежевечерне преклоняла колени в молитве Святой Деве и обладала таким безграничным великодушием и любовью к ближнему, что единственная из всего поселка приютила несчастного безумца дона Анонимо, когда компания вышвырнула его на улицу без выходного пособия.

Она выделила ему место в том уголке дома, где его не беспокоили ежедневные хождения клиентов туда-сюда, ухаживала за ним, когда он простужался, лечила раны на голове, причиненные камнями из мальчишеских рогаток, и укусы бродячих псов, которые иногда нападали на него в пампе. По выходным подравнивала ему бороду и стирала запыленные обноски, достойные робинзона пустыни. Накануне праздников – особенно церковных – ставила его в цинковый ушат, хорошенько терла импортным мылом, окатывала из ведра, вычесывала вшей (пока он не стал брить голову наголо) тем же костяным гребешком, которым каждый вечер пользовалась для этой цели сама, делала пробор и умащала бриллиантином – хоть сейчас отправляй на танцы в Клуб служащих. Юродивый без единого слова – меланхоличный мотивчик захлебывался под струйкой воды из ведра – покорно и тихо, словно беспризорная зверушка, ждал, пока его приведут в порядок.

Магалена Меркадо так пеклась о бедолаге, что кумушки в очередях в пульперию стали судачить, мол, «богородицына потаскуха», добрая душа, не только привечает и кормит Дурачка-с-Помелом, но и, не поверите, кума, Господи, помилуй нас, грешных, раз в месяц дает ему «вставить свечку в подсвечник».

– Нет, вы только представьте.

– Это ж какой сердобольной надо быть.

– А я о чем, дорогуша.

Под вечер Магалена Меркадо покрывала голову черной шелковой мантильей и, покачивая бедрами, словно киноартистка, отправлялась за покупками. Поселок только и ждал этого зрелища: неугомонные матери семейств возмущенно высовывались из окон и долго шушукались, мол, хватает же не-которым наглости расхаживать тут в разгар дня, будто так и надо, ишь ты, а с виду и мухи не обидит; ребятишки, раскрыв рты, в восторге бежали за нею следом – красавица всегда дарила им сласти и картинки со святыми, которые можно сменять у друга на те, что раздает священник, а все мужчины, рабочие и служащие, холостые и женатые, здоровались с ней и учтиво снимали шляпы, галантно уступали дорогу на перекрестках, открывали двери магазинов и пропускали без очереди в кино или в пульперию.

Обитатели холостяцкого барака, самые верные прихожане Магалены Меркадо, обожали ее, будто святую покровительницу. Мало того что в деле ей не было равных, – когда у кого-то не хватало на кружку пива, на курево или мексиканскую картину с песнями и сценами крестьянской жизни, она одалживала сколько надо, и не переживайте, милый станочник, вот получку получите и вернете. А если в день получки у рабочего с компанией не сходились счета, она запросто обслуживала его в долг, тщательно записывая каждый раз в «мою большую тетрадь», бухгалтерскую книгу от щедрот дона Тавито, престарелого писаря.

Полное имя последнего было Густаво Колодро. Он степенно носил пастеровскую бородку и шляпу с большими полями. На спине топорщился маленький горб, делавший его похожим на грустного шута. В минуты досуга он либо сидел на площади – всегда на одной и той же скамейке и в одной позе: нога на ногу, руки сложены на коленях, туловище чуть вывернуто, чтобы горб не мешал откинуться на спинку, – либо сочинял стихи в духе Беккера[17]17
  Густаво Адольфо Беккер (1836–1870) – испанский поэт и прозаик, представитель романтизма.


[Закрыть], буколические опусы, которые с чахоточной меланхолией декламировал на каждом артистическом вечере в поселке. Разумеется, как и большинство мужчин в Вошке, дон Тавито был без памяти влюблен в Магалену Меркадо. Злые языки утверждали, что всю жизнь злополучный приказчик только и любил, что продажных девиц, ибо никто больше не соглашался обнимать и ласкать его безобразное тело, и всем им читал любовные стихи и рассказывал вечную историю про веточки шалфея.

Магалена Меркадо не стала исключением.

И ей однажды вечером – «полным белых тучек, словно алюминиевых рыбок», по образному выражению поэта, – после того как «возлечь» с нею («Я пришел возлечь с вами», – всякий раз молвил он, входя в дом), дон Тавито поведал, почему блудниц называют шалавами. История так понравилась Магалене Меркадо, что она тоже стала пересказывать ее каждому встречному и поперечному:

– В стародавние времена, сударь, на двери домов терпимости вешали веточку шалфея – от слова «шалфей» слово «шалава» и происходит. Считалось, что шалфей приносит удачу, привлекает людей состоятельных и отпугивает нежеланных гостей.

Позже Магалена Меркадо выяснила из брошюр Христа из Эльки, что листочки шалфея, если их приложить к вискам, превосходно помогают от головной боли.

Ее беспримерное человеколюбие достигло вовсе уж недосягаемых вершин через несколько дней после объявления забастовки. Она явилась в волнующееся профсоюзное собрание и попросила слова. Слово ей дали, и с умопомрачительными интонациями томной наложницы (дону Тавито в ее голосе слышалось пение скрипок) она заявила, что желает поддержать трудящихся товарищей в нелегком деле стачки и, по образу достопочтенных сеньор, устроивших общий котел, чтобы никто в лагере не голодал, намерена организовать своего рода «общий котел любви» на все время противостояния с властями. Посему холостые трудящиеся товарищи, буде пожелают, могут всегда заглянуть к ней и спокойно отвести душу в долг, правда, обязуясь, сразу же по удовлетворении приисковым начальством их требований, выплатить ей с учетом повышения жалованья.

Предложение было встречено единодушным восторгом. Собрание разразилось оглушительными восхищенными овациями, криками и свистом. Холостые рабочие пришли в такое возбуждение, что позабыли об остальных делах на повестке дня, и, ликуя: «Ура Магите! Да здравствует Магита!» – вынесли ее на улицу на руках.

– Да ее, шлюшку нашу родимую, только к святым причислить! Скажи, браток?

Вот поэтому-то, дружище, все мы, узнав, что Магалену Меркадо разыскивает Христос из Эльки, встревожились. У каждого душа заболела за судьбу нашей давалочки, щедрее и честнее которой не сыщешь во всей пампе, как ни ищи. Чего доброго, сказали мы друг дружке, нависая над раскачивающимися, будто палуба, столами в кабаках, утаптывая пыль на городошной площадке, сдавая колоду за игральными столами в профсоюзе, чего доброго, растерянно сказали мы, этот сраный проповедник, который невесть откуда свалился на наши головы, удумает отвратить ее от мирской жизни, а представь, кореш, убедит он ее, и Мага наша подастся в монашки и запрется на всю оставшуюся жизнь молитвы читать.

– Что-то не улыбается, а?

Вот поэтому-то, едва стемнело, мы пробрались в переулок, где жила Магалена Меркадо, посмотреть, что у них, чертей, там творится. Расшугали котов, заткнули пасти псам, пинками разогнали свиней и коз, бродивших где им вздумается. Первые из нас, кто приник к дырам в цинковых стенках магалениного домишки, с беспокойством узрели нечто, с первого взгляда очень похожее на церемонию обращения: в полумраке кухни – из угла наблюдала привязанная за лапку рыжая курочка – Магалена Меркадо, преклонив колени перед Христом из Эльки, казалось, горячо молит об отпущении грехов. Но тут же нам и полегчало: к счастью, то, что мы было приняли за покаяние, оказалось, землячок, неистовым отсосом у страждущего.

Картина открывалась благостная: в неверном желтом отблеске свечей Магалена Меркадо стояла на коленях на земляном полу и порывисто – движения отдавали скорее сокрушением, чем сладострастием, – утоляла жар чресл святого. Он сидел на деревянной скамье, откинувшись спиной на стол – руки разведены в стороны, как на кресте, туника задрана до пояса, траурные трусы холмиком улеглись вокруг пыльных сандалий, и – тяжелотяжело и часто-часто дышал, уставив лицо вверх. Робинзоновская борода и предсмертная маска вожделения на лице в дрожащей игре света и тени рисовались уродливыми и нелепыми.

В углу кухни тлела жаровня. Рядом еще не остыл до половины налитый знаменитый фаянсовый таз в цветочек, которым Магалена Меркадо воспользовалась вовсе не для омовения ног Учителя, а для обязательного подмывания гениталий, от которого не смел уклониться ни один из ее прихожан, будь он хоть сто раз святой и премудрый и как ни торопись он вновь отправиться в странствие по пустыне – такие планы проповедника рисовались воображению Магалены Меркадо.

Она понятия не имела, зачем на самом деле к ней пожаловал Христос из Эльки. Он же и подавно не подозревал, чем намеревалась заниматься Магалена Меркадо в ближайшие дни. Ясно одно: эта загадочная распутница в точности обладает качествами, необходимыми его провожатой. Именно такую он искал с первых дней служения, точнее, с того самого дня, когда после вмешательства сил правопорядка – никогда ему не забыть тех горьких событий – и трехдневной отсидки в карабинерской темнице у него отобрали Марию Энкарнасьон.