Текст книги "Пятая колонна. Рассказы"

Явление четвертое

Декорации те же, что в явлении третьем, но время – четыре тридцать утра. В обеих комнатах темно, Дороти Бриджес спит на своей кровати.

Макс и Филип шагают по коридору. Филип отпирает дверь сто десятого номера, зажигает свет. Мужчины смотрят друг на друга. Макс качает головой. Оба так покрыты грязью, что их почти не узнать.

Филип. Ничего, в другой раз.

Макс. Мне жаль.

Филип. Ты не виноват. Хочешь первым помыться?

Макс (обхватывает голову руками). Нет, иди. Я слишком устал.

Филип уходит в ванную комнату. Потом возвращается.

Филип. Горячей воды нет. Горячая вода – единственная причина торчать в этой гнилой дыре, и той теперь нет!

Макс (очень сонным голосом). Так обидно, что все сорвалось. Я был уверен: приедут. А они взяли и не приехали.

Филип. Разденься и поспи. Ты – замечательный, черт тебя побери, разведчик, не мне тебе об этом говорить. Никто бы не сделал того, что делаешь ты. Если они отменили обстрел – это не твоя вина.

Макс (истощенный донельзя). Спать хочу – не могу. Так хочу, даже голова кружится.

Филип. Давай, я тебя уложу. (Разувает его, помогает раздеться и дойти до кровати).

Макс. Постель – это хорошо. (Обхватывает подушку руками, раскидывает ноги.) Я сплю лицом в подушку, чтобы по утрам никого не пугать.

Филип (из ванной). Можешь спать на всей кровати. Я переночую в другом номере.

Филип идет в ванную, откуда доносится плеск воды. Выходит в халате поверх пижамы, открывает дверь между номерами, пролезает под плакатом и забирается в постель.

Дороти (в темноте). Дорогой, сейчас очень поздно?

Филип. Около пяти.

Дороти (сквозь сон). Где ты был?

Филип. В гостях.

Дороти (все еще сквозь сон.) А твоя встреча?

Филип (поворачивается на бок, так что они лежат спиной к спине). Он так и не появился.

Дороти (она по-прежнему сонная, но ей не терпится поделиться новостями). А бомбежки не было, дорогой.

Филип. Отлично!

Дороти. Спокойной ночи, дорогой.

Филип. Спокойной ночи!

За открытым окном, где-то далеко слышна автоматная очередь: поп-поп-поп-поп. Оба лежат очень тихо, потом раздается голос Филипа.

Бриджес, ты спишь?

Дороти (сквозь сон). Нет, дорогой. Если ты…

Филип. Я хочу тебе кое-что сказать.

Дороти (сонно). Да, мой любимый.

Филип. Хочу две вещи сказать. У меня опять кошмары, а еще я тебя люблю.

Дороти. Мой бедненький.

Филип. Я никому не рассказываю, когда у меня кошмары, и никому не признаюсь в любви. Но я тебя люблю, понимаешь? Ты меня слышишь? Чувствуешь, что я здесь? Это правда я говорю?

Дороти. Вот и я тебя люблю, с первого взгляда. С тобой так хорошо. Как будто в буран, только снежинки теплые и не тают.

Филип. Днем я тебя не люблю. Днем я никого, ничего не люблю. Постой, сейчас еще кое-что скажу. Хочешь выйти за меня замуж? Или просто всегда быть со мной, куда бы я ни поехал, и оставаться моей? Я это вслух сказал? Да, представляешь, сказал.

Дороти. Дорогой, лучше замуж.

Филип. Ага. Странные вещи я говорю по ночам, правда?

Дороти. Я бы хотела, чтобы мы поженились, много работали и вели достойную жизнь. Знаешь, я не такая глупая, как кажется, иначе меня бы здесь не было. И я работаю, когда тебя нет. Просто готовить не научилась. Но ведь в нормальных условиях для этого есть прислуга. О, милый! Я люблю твои большие плечи, твою походку, как у гориллы, и твое необычное лицо.

Филип. Оно станет еще необычнее, когда все это будет позади.

Дороти. А как твои кошмары, дорогой, отпускают? Хочешь, поговорим о них?

Филип. К черту. Я свыкся и даже буду скучать, если они пропадут. Погоди, я еще кое-что скажу. (Говорит очень медленно.) Хотелось бы мне на тебе жениться, уехать и прекратить все это. Я что, сейчас вслух говорил? Ты слышала?

Дороти. Что ж, дорогой, так и сделаем.

Филип. Нет, не сделаем. Даже ночью ясно, что так не будет. Но мне нравится говорить об этом. Ох… Я люблю тебя. Черт, черт! Я люблю тебя. У тебя такое прекрасное тело, какого ни у кого больше в мире нет. И я тебя обожаю. Я это вслух сказал?

Дороти. Да, милый; правда, насчет моего тела – тут ты ошибаешься. Обычное здоровое тело. Хотя мне нравится, когда ты так говоришь. Но расскажи про кошмары, и, может быть, они тебя оставят.

Филип. Нет. У каждого кошмары свои, не стоит ими делиться.

Дороти. Тогда, может, поспим, мой красавец, мой великан? Буран мой снежный.

Филип. Скоро рассвет, и я прихожу в себя.

Дороти. Пожалуйста, постарайся уснуть.

Филип. Слушай, Бриджес, я еще кое-что скажу. Уже почти рассвело.

Дороти (с придыханием). Да, дорогой?

Филип. Если ты хочешь, чтобы я заснул, Бриджес, тресни меня по голове молотком.

ЗАНАВЕС

КОНЕЦ ВТОРОГО АКТА

Действие третье

Явление первое

ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ: Пять дней спустя. Вторая половина дня в тех же смежных номерах – сто девятом и сто десятом – отеля «Флорида». Декорации те же, что в третьем явлении второго действия, но дверь между комнатами открыта. Плакат надорван внизу. В номере Филипа на прикроватной тумбочке – ваза с хризантемами. У стены, справа от постели, стоит этажерка с книгами. На креслах – покрывала из кретона. На окнах – занавески из того же кретона. Кровать застелена покрывалом. Вся одежда аккуратно развешана на плечиках. Петра убирает в шкаф три пары ботинок Филипа, вычищенных до блеска. Дороти в соседнем, сто девятом, номере примеряет перед зеркалом накидку из черно-бурой лисы.

Дороти. Петра, пожалуйста, подойди!

Петра (убрав ботинки, распрямляется во весь свой малый старушечий рост). Да, сеньорита! (Направляется через коридор к настоящей двери в сто девятый номер и, постучавшись, входит.)

Петра (прижимает руки к груди). Ой, сеньорита, как же красиво!

Дороти (оборачивается через плечо, смотрится в зеркало). Что-то не то, Петра. Даже не знаю что, но что-то они не то сделали.

Петра. Очень красиво, сеньорита!

Дороти. Нет, что-то с верхней частью воротника. А я не так хорошо говорю по-испански, чтобы объясниться с этим бестолковым меховщиком. Вот бестолочь!

Из коридора доносятся шаги. Это Филип. Он открывает дверь сто десятого номера и озирается. Снимает кожанку и бросает ее на постель, потом снимает берет и швыряет его на вешалку в углу. Тот падает на пол. Филип садится в кресло, накрытое кретоновым покрывалом, снимает ботинки, с которых стекает грязь, и оставляет их посреди комнаты. Идет к кровати, берет свою кожанку и не глядя швыряет ее на кресло. Растягивается на постели, вытаскивает из-под покрывала подушки, кладет их горкой себе под голову и включает светильник. Наклонившись, открывает двойные дверцы тумбочки, достает бутылку виски, наливает немного в стакан, которым было аккуратно накрыто горло графина с водой, и добавляет воды. Взяв стакан в левую руку, тянется к этажерке за книгой. Откидывается обратно, потом пожимает плечами и неудобно ерзает. Наконец вытаскивает из кобуры, пристегнутой к поясу, пистолет и кладет его рядом с собой на покрывало. Сгибает ноги в коленях, делает первый глоток и погружается в чтение.

Дороти (из смежной комнаты). Филип, Филип, дорогой!

Филип. Да.

Дороти. Пожалуйста, подойди.

Филип. Нет, милая.

Дороти. Я хочу тебе кое-что показать.

Филип (не отрываясь от книги). Неси сюда.

Дороти. Как скажешь, дорогой.

В последний раз осматривает себя в зеркале. Накидка ей очень к лицу, и с воротником, разумеется, все в порядке. Она входит в комнату с гордым видом и кружится в накидке – грациозно, плавно, как настоящая манекенщица.

Филип. Где взяла?

Дороти. Купила, дорогой.

Филип. На что?

Дороти. На песеты.

Филип (холодно). Очень мило.

Дороти. Тебе не нравится?

Филип (разглядывая накидку). Очень мило.

Дороти. Что-то не так, Филип?

Филип. Ничего.

Дороти. Разве тебе совсем не хочется, чтобы я наряжалась?

Филип. Это уж твое личное дело.

Дороти. Но, дорогой! Она обошлась очень дешево. Всего по тысяче двести песет за шкурку.

Филип. Столько платят в Интернациональной бригаде за сто двадцать дней службы. Давай посчитаем. Это целых четыре месяца. Не помню, чтобы кто-нибудь столько продержался и его бы не подстрелили… возможно, насмерть.

Дороти. Но, Филип, твоя бригада здесь ни при чем. Я купила песеты в Париже, по полсотни за доллар.

Филип (холодно). Что ты говоришь?

Дороти. Да, дорогой. И если мне захотелось мехов, почему я должна без них обходиться? Кто-то же должен покупать эти лисьи шкурки. Иначе зачем их вообще продают – тем более всего по двадцать два доллара за штуку?

Филип. Изумительно. И сколько здесь шкурок?

Дороти. Примерно дюжина. Ну перестань, Филип.

Филип. Надо же, как можно на войне-то нажиться. Как ты провезла свои песеты?

Дороти. В жестянке из-под крема «Мум».

Филип. «Мум»? А, ну да. «Мум». Подходящее слово. И что, этот «Мум» перебил их запах?

Дороти. Не строй из себя ходячую честность, ты меня пугаешь.

Филип. Может, я и есть ходячая честность – в том, что касается экономики. Не думаю, что твой «Мум», или чем вы, дамочки, мажетесь – «Амолин», что ли? – отбелит следы черной биржи.

Дороти. Если будешь продолжать в том же духе, я тебя брошу!

Филип. Отлично!

Дороти направляется к выходу, но в дверях оборачивается и умоляюще произносит:

Дороти. Ну прекрати, пожалуйста. Будь умницей и порадуйся, что у меня такая красивая накидка. А знаешь, о чем я думала, когда ты пришел? О том, чем бы с тобой сейчас занимались в Париже.

Филип. В Париже?

Дороти. Теперь как раз начинает смеркаться, мы встречаемся в баре «Ритц», и на моих плечах – эта накидка. Я жду тебя. И вот появляешься ты – в двубортной шинели гвардейца, сидящей в обтяжку, в котелке и с тросточкой.

Филип. Ты опять начиталась этих американских журналов, «Эсквайр». Знаешь, их ведь не читают, там нужно только картинки рассматривать.

Дороти. Ты заказываешь виски с «Перье», а я – коктейль с шампанским.

Филип. Противно.

Дороти. Что?

Филип. Твои россказни. Убереги меня впредь от своих галлюцинаций, пожалуйста.

Дороти. Это просто игра, дорогой.

Филип. Значит, я больше не играю.

Дороти. Тебе же нравилось, милый. Нам было весело.

Филип. Считай, что я выбыл из игры.

Дороти. Но мы же друзья!

Филип. Ну, да. На войне с кем только не сойдешься.

Дороти. Прошу тебя, милый, хватит! Мы ведь спим вместе?

Филип. Ах, это. Да, конечно. Само собой. Что здесь такого?

Дороти. Мы ведь собираемся быть всегда вместе, веселиться и счастливо жить? Ты каждую ночь говоришь об этом.

Филип. Нет. Даже если сто тысяч лет протянем. Черт, не верь тому, что я несу по ночам. Ночами я вру как сивый мерин.

Дороти. Отчего же все не может быть так, как ты говоришь по ночам?

Филип. Видишь ли, я ввязался в такое, что уже никогда не смогу быть с кем-то вместе, веселиться и счастливо жить.

Дороти. Но почему?

Филип. Во-первых, насколько я разобрался, на это просто не остается времени. Во-вторых, это кажется мелочью по сравнению с множеством более важных дел.

Дороти. Но ты же ничем не занят!

Филип (чувствует, что говорит лишнее, тем не менее продолжает). Нет. Но когда все закончится, мне пропишут дисциплинарный курс для избавления от усвоенных здесь анархических привычек. Наверное, меня снова пошлют работать с пионерами или еще куда.

Дороти. Ничего не понимаю.

Филип. Не понимаешь и никогда не поймешь. Вот именно поэтому мы не сможем всегда быть вместе, веселиться и тому подобное.

Дороти. Ой, это даже хуже, чем «Череп и кости».

Филип. Что еще за «Череп и кости»?

Дороти. Тайное общество; к нему принадлежал один человек, за которого мне хватило ума не выйти замуж. Все у них там на высшем уровне, они такие правильные и до ужаса благородные; людей туда посвящают перед самой свадьбой, и когда мне обо всем рассказали, я ее отменила.

Филип. Замечательный прецедент.

Дороти. Но разве нельзя быть вместе, пока мы рядом, то есть, даже если это не навсегда – радоваться тому, что мы имеем, любить и не огорчать друг друга?

Филип. Как пожелаешь.

Дороти. И пожелаю.

Она прошла от двери и стоит перед самой кроватью. Филип поднимает глаза, встает, обнимает Дороти и сажает рядом с собой на постель – в мехах и прочем.

Филип. Какая же она нежная, мягкая.

Дороти. И не пахнет ничем таким?

Филип (зарывается лицом в лисий мех на ее плече). Нет, не пахнет. И ты в ней – прелесть. Я люблю тебя, и плевать на все. Люблю. И теперь только половина шестого.

Дороти. Будем наслаждаться тем, что есть, да?

Филип (теряя рассудок). На ощупь – просто чудо. Молодец, что купила. (Крепко прижимает ее к себе.)

Дороти. Можем же мы хоть немножечко порадоваться тому, что есть?

Филип. Да. Можем.

В дверь стучат, ручка поворачивается, и в комнату входит Макс. Филип встает с кровати. Дороти остается сидеть.

Макс. Помешал? Да?

Филип. Нет. Ничего подобного. Макс, это товарищ Бриджес, она из Америки. А это – товарищ Макс.

Макс. Салют, camarada. (Подходит к постели, протягивает сидящей Дороти руку. Та пожимает ее и отворачивается.)

Макс. Вы были заняты? Да?

Филип. Нет. Ничего подобного. Хочешь выпить, Макс?

Макс. Нет, спасибо.

Филип (говорит по-испански). Hay novedades[33]33
  Есть новости?


[Закрыть].

Макс (говорит по-испански). Algunas[34]34
  Да, есть кое-что.


[Закрыть].

Филип. Может, все-таки выпьешь?

Макс. Нет. Большое спасибо.

Дороти. Я пойду. Не хочу вам мешать.

Филип. Это необязательно.

Дороти. Заглянешь ко мне потом?

Филип. Договорились.

Макс (как можно вежливее, обращаясь к уходящей Дороти). Салют, camarada.

Дороти. Салют. (Захлопнув дверь между номерами, выходит в коридор.)

Макс (оставшись наедине с Филипом). Она – точно товарищ?

Филип. Нет.

Макс. Но ты ее так представил.

Филип. Это просто привычка, фигура речи. В Мадриде всех называют товарищами. Предполагается, что все служат общему делу.

Макс. Не очень-то правильная привычка.

Филип. Да. Согласен. Кажется, я однажды так и сказал.

Макс. Эта девушка, как ее – Бричес?

Филип. Бриджес.

Макс. У тебя с ней серьезно?

Филип. То есть?

Макс. Ты понимаешь, о чем я.

Филип. Да нет, я бы не сказал. Скорее, забавно. В некотором смысле.

Макс. Вы много времени проводите вместе?

Филип. Ну, так… Проводим.

Макс. А чье это время?

Филип. Мое. Личное.

Макс. А не время партии?

Филип. Все мое время принадлежит партии.

Макс. Вот и я о том же. Рад, что ты быстро схватываешь.

Филип. Да, на лету.

Макс. Не злись, есть кое-что выше нас с тобой.

Филип. Я не злюсь. Но и в чертовы монахи вроде бы не записывался.

Макс. Филип, camarada. Ты не похож на чертова монаха.

Филип. Правда?

Макс. И никто от тебя этого не требует.

Филип. Ну вот.

Макс. Вопрос в том, мешает ли это твоей работе. Эта девушка – откуда она взялась? Тебе известно ее прошлое?

Филип. Сам спроси.

Макс. Возможно, придется.

Филип. Я что, плохо выполняю свою работу? Кто-нибудь жаловался?

Макс. До сих пор – нет.

Филип. А теперь кто жалуется?

Макс. Я теперь жалуюсь.

Филип. Что?

Макс. Да. Мы должны были встретиться в «Чикоте». Раз ты ушел – мог бы оставить для меня сообщение. Я прихожу на место вовремя – тебя нет. Сообщений ты тоже не оставлял. Иду сюда и застаю тебя mit einer ganzen Menagerie[35]35
  С целым зверинцем (нем.).


[Закрыть] чернобурок в объятиях.

Филип. А тебе никогда не хотелось того же?

Макс. Еще бы. Все время хочется.

Филип. И как ты поступаешь?

Макс. Иногда, если выдается свободное время и я не слишком устану, то нахожу себе такую, чтобы согласилась на кое-что, отвернувшись в сторонку.

Филип. Но тебе постоянно хочется?

Макс. Очень приятные ощущения. Я же не святой.

Филип. Бывают же и святые.

Макс. Да. И не святые. Правда, я вечно занят… Давай сменим тему. Сегодня вечером еще раз пойдем.

Филип. Хорошо.

Макс. Ты готов?

Филип. Слушай, насчет девушки я еще могу с тобой согласиться, как скажешь. А вот оскорблять не надо: в работе я ничем не хуже тебя.

Макс. Но эта девушка – точно вне подозрений?

Филип. А как же! Может, она и вправду на меня плохо влияет; может, я действительно зря трачу время и все в таком духе, однако ей можно верить.

Макс. Точно? Знаешь, я в жизни не видел столько лисиц.

Филип. Ну, дура, конечно, набитая. Но я доверяю ей, как себе!

Макс. А тебе-то доверять можно?

Филип. Надеюсь. А это заметно, если нельзя?

Макс. Пожалуй.

Филип. И как я выгляжу? (Встает перед зеркалом и с презрением глядит на свое отражение.)

Макс, наблюдая за ним, медленно растягивает губы в улыбке, потом кивает.

Макс. По-моему, на тебя вполне можно положиться.

Филип. Если хочешь – иди, расспроси ее, как она прежде жила и так далее.

Макс. Нет.

Филип. Все американки, приезжающие в Европу с деньгами, одинаковы. Ничем не отличаются. Никакой разницы. Колледжи, летние лагеря, более или менее обеспеченная семья, в наше время обычно менее, нежели более, мужчины, интрижки, аборты, высокие запросы… в конце концов она обзаводится семьей и остепеняется – или же остепеняется, не обзаведшись семьей. Кто-то открывает магазин, а кто-то работает в нем, другие пишут или играют на инструментах, третьи идут на сцену или в синематограф. Еще у них есть какая-то «Молодежная лига»[36]36
  Образовательная и благотворительная женская организация.


[Закрыть] – там, по-моему, работают одни девственницы. Все на благо общего дела. Эта – пишет. И даже недурно, когда не ленится. Расспроси ее, если хочешь. Но должен предупредить, это очень скучно.

Макс. Мне неинтересно.

Филип. А мне так не показалось.

Макс. Да нет. Я передумал, ты сам разберешься.

Филип. С чем именно?

Макс. С этой девушкой. Ты сам примешь правильное решение.

Филип. Ты слишком веришь в меня.

Макс. Да, я в тебя верю.

Филип (с нажимом). А по-моему, слишком. Иногда меня все это бесит. Чертова работа. Ненавижу.

Макс. Понимаю.

Филип. Да. А ты мне тут зубы пытаешься заговаривать. Проклятье, на днях я убил мальчишку по имени Уилкинсон. Просто по неосторожности. И не говори, что это не так.

Макс. Вот сейчас ты несешь чепуху. Впрочем, мог бы быть и поосторожнее.

Филип. Я виноват, что парня убили. Оставил его в своем номере, сидящим возле открытой двери. Я же совсем не для этого его вызвал.

Макс. Ты не нарочно. Не стоит об этом думать, дела уже не исправишь.

Филип. Нет, я просто по недомыслию загнал человека в ловушку.

Макс. Рано или поздно его все равно убили бы.

Филип. А, ну да. Конечно. Если так рассуждать, то все чудесно. Прямо изумительно. А то я не знал.

Макс. Я уже видел тебя в таком состоянии. Ты придешь в себя.

Филип. Приду. Но знаешь, каким? Дюжина бокалов внутри, под руку с какой-нибудь проституткой. Это ты называешь «прийти в себя»?

Макс. Нет.

Филип. Спасибо, сыт по уши. Сказать тебе, где я сейчас хочу оказаться? Где-нибудь в Сен-Тропе на Ривьере, прогуливаться с утра, знать не зная ни о какой треклятой войне, и чтобы подали на подносе кофе с настоящим молоком, и бриоши со свежим клубничным джемом, яичницу с ветчиной…

Макс. И чтобы девушка рядом?

Филип. Да, и девушка тоже. Черт, ты прав. Девушка. В чернобурках и прочем таком.

Макс. Я же говорил, она на тебя плохо влияет.

Филип. Или наоборот, хорошо. Я так давно этим занимаюсь, что мне все опротивело. Вообще все.

Макс. Ты работаешь для того, чтобы каждый мог так хорошо позавтракать. Чтобы никто больше не голодал. Чтобы люди не боялись болезней, старости, чтобы они могли жить и трудиться с достоинством, а не как рабы.

Филип. Да. Конечно. Я знаю.

Макс. Ты же знаешь, зачем все это. У тебя просто расшатались нервишки.

Филип. Расшатались нервишки? Уже не то слово, причем давно. С тех пор, как я повстречал ее. Ты даже не представляешь, что они могут сделать с мужчиной.

Раздается приближающийся визг снаряда и взрыв на улице. Где-то кричит ребенок – сначала пронзительно, потом тонко, со всхлипами. Слышен топот бегущих ног. Еще снаряд. Филип распахивает окна. После взрыва опять слышно, как по улице разбегаются люди.

Макс. Ты работаешь для того, чтобы это все прекратилось.

Филип. Свиньи! Специально подгадали к концу сеанса в кинотеатре!

Снова свист снаряда, еще один взрыв. По улице с визгом пробегает собака.

Макс. Слышишь? Твоя работа нужна им всем. Она нужна детям. И даже, бывает, собакам. Иди, побудь немножко со своей девушкой. Ты сейчас ей нужен.

Филип. Нет. Пусть сама разбирается. У нее чернобурки есть. К черту все.

Макс. Нет, пойди. Ты ей нужен.

Еще один снаряд прилетает с протяжным шипением и разрывается где-то близко. На этот раз уже не слышно ни криков, ни топота.

Макс. А я тут пока прилягу. Сходи к ней.

Филип. Ладно. А что? Как скажешь. Все, как ты скажешь.

Подходит к двери, открывает ее. В это время слышно, как летит, падает, шипит и взрывается новый снаряд. Теперь – за отелем.

Макс. Это легкий обстрел. Настоящий начнется вечером.

Филип открывает дверь смежного номера. Оттуда слышится его ровный, невозмутимый голос.

Филип. Привет, Бриджес. Как дела?

ЗАНАВЕС

Явление второе

Артиллерийский пост наблюдения в полуразбомбленном доме на Эстремадурской дороге. Он находится внутри башенки, некогда украшавшей это весьма вычурное здание. Железная спиральная лестница, по которой сюда поднимались, измята взрывом, оторвана и висит в воздухе, а вместо нее приставлена деревянная. Мы видим эту лестницу и заднюю стену наблюдательного поста, выходящую окнами на Мадрид. На улице ночь, и мешки с песком, затыкавшие окна днем, сейчас убраны. В проемах – кромешная темнота: все огни в Мадриде погашены. По стенам развешаны крупномасштабные военные карты, на которых при помощи разноцветных кнопок и веревочек отмечено расположение позиций. На простом столе – полевой телефонный аппарат. Справа от него, точно напротив узкого отверстия в стене, установлен огромный монокулярный телеметр[37]37
  Устройство дистанционного измерения.


[Закрыть] немецкого образца. Еще один, среднего размера бинокулярный телеметр находится возле другого отверстия. Рядом с приборами стоят стулья. В правой части комнаты расположен еще один простой стол с телефоном. У подножия деревянной лестницы, как и у верхнего ее конца, выставлено по Часовому, у каждого – винтовка с примкнутым штыком. Верхнему Часовому едва хватает места, чтобы выпрямиться. Занавес поднимается. На сцене, кроме уже упомянутых Часовых, находится двое Связистов, склонившихся над столом побольше. Как только занавес поднимается до конца, в основание лестницы бьют огни фар. Они становятся все ярче, почти ослепляя Часового.

Часовой. Фары потушите!

Фары продолжают бить ему в глаза ярким светом.

Часовой (выставляет вперед винтовку, щелкнув затвором). Фары потушите!

Он произносит это очень медленно, отчетливо, с угрозой в голосе, так что сразу ясно: может выстрелить. Огни тотчас гаснут, и на сцену с левой стороны, оставив «автомобиль» за сценой, выходят трое Мужчин. Двое из них – в офицерских мундирах. Один – высокий, тучный, второй – худоват и щеголеват, его сапоги поблескивают при свете фонарика в руке толстяка. Третий Мужчина – в штатском. Они приближаются к лестнице.

Часовой (произносит начало пароля). Победа достанется…

Худой офицер (резко, свысока). …тем, кто ее заслужит.

Часовой. Проходите.

Худой офицер (обращается к Штатскому). Забирайтесь по лестнице.

Штатский. Я здесь не в первый раз.

Все трое лезут вверх по лестнице. При виде знаков отличия у Толстого офицера Часовой вытягивается по струнке. Связисты не поднимаются с мест. Толстый офицер подходит к столу, за ним следуют Штатский и другой Офицер в сияющих сапогах – судя по всему, его Адъютант.

Толстый офицер. Что это они?

Адъютант (связистам). Ну-ка, встать! Смирно! Вы это что?

Связисты поднимаются с утомленным видом.

Вольно!

Связисты садятся. Толстый офицер изучает карту. Штатский заглядывает в окуляр телеметра, но в темноте ничего не видно.

Штатский. Обстрел начнется в полночь?

Адъютант (обращаясь к Толстому офицеру). В котором часу откроют огонь, сэр?

Толстый офицер (с немецким акцентом). Разгофорчики!

Адъютант. Виноват, сэр. Не угодно ли посмотреть? (Протягивает ему стопку отпечатанных на машинке приказов.)

Толстый офицер берет их и, мельком взглянув, отдает обратно.

Толстый офицер (строго). Зачем это? Я их сам писал.

Адъютант. Так точно, сэр. Я думал: может, вы захотите их проверить.

Толстый офицер. Я их уже проферял!

Звонит телефон. Связист берет трубку и слушает.

Связист. Да. Нет. Да. Хорошо. (Кивает Толстому офицеру.) Это вас, сэр.

Толстый офицер берет трубку.

Толстый офицер. Слушаю. Да. Правильно. Вы что, болван? Нет? Согласно приказу. Залпами – значит «залпами». (Вешает трубку, глядит на свои часы, обращается к Адъютанту.) Сколько на ваших?

Адъютант. Без одной минуты двенадцать, сэр.

Толстый офицер. Учить и учить болванов. О каком командовании можно говорить, если дисциплина ни к черту? Генерал зашел – связисты сидят. Командирам батарей непонятны приказы. Который, вы говорите, час?

Связист. Из бригады звонили шесть раз, сэр!

Толстый офицер (закуривая). Который час?

Адъютант. Без пятнадцати, сэр.

Толстый офицер. Что – без пятнадцати?

Адъютант. Без пятнадцати секунд двенадцать часов, сэр.

И тут начинают работать орудия. Отсюда обстрел звучит совсем иначе. Сперва резкий грохот: «бум-бум-бум», точно бьют перед микрофоном в литавры; дальше свист: «уиу-уиу-уиу-уиу, чу-чу-чу-чу-чу… чу» – это улетают снаряды, а потом раздаются далекие взрывы. Вступает еще одна батарея, она стреляет ближе и громче, и вот уже по всей линии грохочут один за другим тяжелые удары, и воздух содрогается от гула улетающих вдаль снарядов. За окном вырисовываются очертания Мадрида, озаренного вспышками. Толстый офицер стоит перед большим телеметром, Штатский – перед другим, а через его плечо смотрит Адъютант.

Штатский. Любо-дорого поглядеть!

Адъютант. Много их сегодня поляжет. Марксистская мразь. Прямо в норах прикончим.

Штатский. Смотришь – и сердце радуется.

Генерал (не отрываясь от окуляра). Ну как, вы довольны?

Штатский. Великолепно! Сколько это продлится?

Генерал. Мы даем им час. Потом десять минут тишины. А потом – еще пятнадцать минут.

Штатский. Но в квартал Саламанка снаряды не залетают, правда? Там почти все – из наших.

Генерал. Пара-тройка залетит.

Штатский. Как же так?

Генерал. Испанские батареи порой промахиваются.

Штатский. Почему именно испанские?

Генерал. Потому что они целятся хуже наших.

Штатский не отвечает, а между тем обстрел продолжается, хотя и не так беспрерывно. Слышатся свист приближающегося снаряда и грохот – это снаряд разорвался вблизи от наблюдательного поста.

Генерал. Начинают отвечать понемногу.

На сцене темнеет; теперь ее озаряют лишь вспышки орудий за окнами да огонек сигареты, которую закурил Часовой у подножия лестницы. Внезапно зрители видят, как этот огонек медленно описывает дугу, и явственно слышат стук упавшего тела. За окном раздаются еще два залпа. Новый снаряд прилетает все с тем же нарастающим визгом, и взрыв освещает двух человек, взбирающихся по деревянной лестнице.

Генерал (не отрываясь от телеметра). Соедините меня с Габаритас.

Связист набирает номер. Потом еще раз.

Связист. Виноват, сэр. Связь прервана.

Генерал (обращаясь к другому Связисту). Дайте мне штаб дивизии.

Связист. У меня тоже нет связи, сэр.

Генерал. Пошлите кого-нибудь, пусть восстановит линию!

Связист. Есть, сэр. (Встает в темноте.)

Генерал. А этот зачем тут курит? У вас не армия, а хор из «Кармен» какой-то!

Видно, как зажженная сигарета второго Часового описывает параболу и летит вниз, словно он ее выбросил. Следом внятно слышится грохот упавшего тела. Вспышка фонарика освещает троих мужчин у телеметров и обоих связистов.

Филип (с вершины лестницы, глухим, очень тихим голосом). Руки вверх. И не вздумайте корчить из себя героев – головы всем снесу!

У него в руках – короткий автомат, который висел за спиной, пока Филип забирался по лестнице.

Я ко всем обращаюсь! РУКИ, жирная сволочь!

Макс держит в правой руке гранату, а в левой – карманный фонарик.

Макс. Один звук, одно движение – и вы все покойники. Ясно?

Филип. Кто из них тебе нужен?

Макс. Только жирдяй и мадридец. Остальных просто свяжи. Клейкая лента есть?

Филип (говорит по-русски). Da.

Макс. Слышите? Мы – русские. В Мадриде все становятся русскими! Скорее, Towaritch, заклеивай рты, потому что перед уходом я эту штуку брошу. Видишь, чека уже сорвана!

Пока занавес опускается, Филип надвигается на пленников с автоматом наперевес, освещая фонариком их побледневшие лица. Орудия продолжают грохотать. Снизу, из-за дома, доносится голос: «Свет потушите!»

Макс. Минутку, сейчас потушим!

ЗАНАВЕС