Текст книги "Прощай, оружие!"

– Вы что? – Я ударил его по лицу, успев разглядеть шляпу и загнутые кверху усы. По щеке потекла кровь. В толпу нырнул еще один карабинер. – Вы что? – повторил я. Он не ответил, примериваясь, как бы меня схватить. Я завел руку за спину, чтобы вытащить пистолет. – Вы что, не знаете, что офицера нельзя тронуть пальцем?

Второй карабинер сзади заломил мне руку так, что она хрустнула в суставе. Я вынужденно развернулся, и первый обхватил меня за шею. Я ударил его по лодыжке и заехал левым коленом в пах.

– В случае сопротивления стреляйте, – сказал кто-то рядом.

– Что все это значит? – Я пытался крикнуть, но потерял голос. Меня оттащили на обочину.

– В случае сопротивления стреляйте, – повторил офицер. – Отведите его подальше.

– Кто вы такие?

– Скоро узнаете?

– Кто вы такие?

– Военная полиция, – ответил мне другой офицер.

– Почему нельзя было просто попросить меня отойти, вместо того чтобы напускать на меня «аэропланы»?

Ответа я не получил. Да и зачем им отвечать? Они же военная полиция.

– Отведите его к той компании, – приказал первый офицер. – Слышали? Он говорит по-итальянски с акцентом.

– Как и ты, сучья морда, – сказал я.

– Отведите его к той компании, – повторил офицер.

Меня повели к группе задержанных на открытом месте, неподалеку от реки. Оттуда донеслись ружейные выстрелы. Я видел яркие вспышки. Мы подошли к группе. Перед четырьмя офицерами стоял мужчина и карабинеры по бокам. Саму группу тоже охраняли карабинеры. Еще четверо, в широкополых шляпах, опираясь на карабины, стояли рядом с офицерами, ведущими допрос. Двое сопровождающих запихнули меня в группу, которая дожидалась своего часа. Я всмотрелся в допрашиваемого. Это был тот самый подполковник-коротышка, которого выдернули из колонны. Офицеры вели допрос деловито, с холодной уверенностью итальянцев, которые расстреливают других, при этом сами ничем не рискуя.

– Ваша бригада?

Он назвал.

– Полк?

Он назвал.

– Почему вы не со своим полком?

Он объяснил.

– Вы что, не знаете, что офицер должен находиться со своей частью?

Он знал.

На этом допрос закончился. К нему обратился другой офицер:

– Такие, как вы, пустили варваров на нашу священную землю.

– Простите? – удивился подполковник.

– Из-за предательства таких, как вы, мы потеряли все плоды наших побед.

– Вы когда-нибудь отступали? – спросил его подполковник.

– Италия никогда не должна отступать.

Мы слушали это, стоя под дождем. Мы стояли напротив офицеров, а задержанный непосредственно перед ними и чуть в стороне от нашей шеренги.

– Если вы собираетесь меня расстрелять, – сказал подполковник, – пожалуйста, расстреливайте поскорее, без этого дурацкого допроса. – Он перекрестился.

Офицеры коротко переговорили. Один что-то написал на листке бумаги.

– Оставил свою часть, приговорен к расстрелу, – сказал он.

Два карабинера повели подполковника к реке. Старик шел под дождем с непокрытой головой и карабинеры по бокам. Я не стал смотреть, как его расстреливают, но я слышал выстрелы. А тем временем пришла очередь следующего офицера, отставшего от своих. Ему не позволили ничего сказать в свое оправдание. Просто зачитали приговор, и он заплакал. Пока его расстреливали, шел уже настоящий допрос следующего. Стало ясно, что никому из нас не отвертеться. Ждать ли допроса или бежать сию минуту? Для них я был немцем в итальянской военной форме. Я понимал, как работают их мозги. Если, конечно, у них есть мозги и они работают. Вторую армию под Тальяменто формируют заново. А они молодые и спасают страну. Они расстреливают офицеров, от майора и выше, потерявших связь со своими частями. А еще они расправляются с немецкими агитаторами в итальянской форме и в стальных касках. Из всех задержанных только двое были в таких касках. Как и отдельные карабинеры, большинство же было в широкополых шляпах, которые в армии окрестили «аэропланами». Мы стояли под дождем, пока нас по одному допрашивали и расстреливали. На эту минуту живым не ушел никто. Дознаватели демонстрировали замечательную отрешенность и преданность суровому правосудию, это были люди, отправляющие других на смерть и знающие, что им самим она не грозит. Дошла очередь до полковника, командира пехотного полка. А к нашей группе добавились еще три офицера.

– Где ваш полк?

Я бросил взгляд на карабинеров. Одни смотрели на новеньких, другие на полковника. Я нырнул между двумя товарищами по несчастью и, пригнувшись, помчался к реке. В последний момент я споткнулся и плюхнулся в воду. Она оказалась ледяной, но я продержался под водой, сколько мог. Меня подхватило течение, и я держался до упора. Вынырнул только для того, чтобы набрать в легкие воздуха, и снова нырнул. Держаться под водой в полном обмундировании и тяжелых ботинках было совсем не просто. Вынырнув во второй раз, я увидел перед собой деревянную строительную балку и ухватился за нее одной рукой. Голову я не поднимал, пряча ее за балкой. Мне не надо было смотреть на берег. В меня стреляли, пока я бежал и когда я первый раз выныривал. А потом выстрелы прекратились. Балка разворачивалась по течению, и я продолжал за нее держаться одной рукой. Наконец я посмотрел на берег. Казалось, он уносится с большой скоростью. В ледяной воде было много всякого дерева. Мимо проплыл островок с низким кустарником. Я вцепился в балку обеими руками и отдался на волю случая. Берега уже не было видно.

Глава тридцать первая

При быстром течении реки теряется ощущение времени. Кажется, что ты уже давно в ледяной воде, а на самом деле нет. Вода поднялась, и с берегов чего только не посмывало. Со строительной балкой мне повезло: я свободно держался за нее обеими руками, положив сверху подбородок. Я опасался судорог, и оставалось надеяться, что меня скоро прибьет к берегу. Река делала длинный изгиб. Уже чуть-чуть развиднелось, и я мог разглядеть прибрежные кусты. Впереди показался островок, поросший кустарником. Течение стало сносить меня к берегу, и я подумал, не скинуть ли мне ботинки и одежду и не попытаться ли доплыть, но отказался от этой мысли. Я рассчитывал так или иначе оказаться на берегу, и лучше не босиком, иначе как я доберусь до Местре?

Берег приближался, потом удалялся и снова приближался. Течение замедлилось. Берег был уже совсем рядом. Я мог разглядеть веточки на плакучей иве. Но тут балка развернулась, берег оказался за моей спиной, и я понял, что мы угодили в водоворот. Мы медленно крутились. Я снова увидел берег, на этот раз совсем близко, и, держась одной рукой за балку, принялся загребать другой и подрабатывать ногами, но результат был нулевой. Боясь, как бы течение не унесло меня прочь, я подтянул ноги и резко оттолкнулся от балки. До кустов, казалось, было рукой подать, однако несмотря на все мои усилия, меня относило течением. Я подумал, что намокшие башмаки сейчас потянут меня на дно, и замолотил руками по воде. Когда я в очередной раз поднял глаза и увидел, что берег приближается, то еще наддал в панике отяжелевшими ногами и, в конце концов, доплыл. Я повис на плакучей иве, не имея сил подтянуться, но по крайней мере знал, что уже не утону. Все это время, пока держался за балку, я не верил, что утону. Опустошенный, с ноющими от усилий животом и грудью, я вцепился в ветки и затаился. Когда неприятные ощущения прошли, я подтянулся и снова взял паузу, хватаясь за какой-то кустарник. После чего, продравшись сквозь ветки ивы, я все-таки выполз на берег. Еще не совсем рассвело. Вокруг не было ни души. Я растянулся на земле, вслушиваясь в шум реки и дождя.

Отдышавшись, я встал и пошел по берегу. Я знал, что моста через реку не будет до самой Латизаны. Сейчас я находился примерно напротив Сан-Вито. Встал вопрос о дальнейших действиях. Я направился к оврагу, спускавшемуся к реке. Хотя место было безлюдное, я спустился в овраг и, прикрытый какими-то кустами, стащил ботинки и вылил из них воду. Потом снял китель и, вынув из внутреннего кармана бумажник с насквозь промокшими документами и деньгами, хорошенько его отжал. Снял штаны, рубашку, нижнее белье и тоже отжал. Всего себя обшлепал и растер, после чего снова оделся. Пилотку я где-то посеял.

Прежде чем натянуть китель, я срезал с рукавов суконные звездочки и спрятал их во внутренний карман вместе с намокшими, но вполне пригодными купюрами, предварительно их пересчитав. Три тысячи лир с мелочью. Влажная одежда липла к телу, и я похлопал себя по предплечьям, чтобы разогнать кровь. Я решил, что в трикотажном белье не простужусь – главное, двигаться. Пистолет у меня отобрали, и пустую кобуру я спрятал под китель. Оставшись без плаща с капюшоном, я мерз под дождем. Я пошел по берегу канала. При дневном освещении местность выглядела промозглой, болотистой и унылой. Голые вымокшие поля. Вдалеке торчала колокольня. Я выбрался на дорогу. Увидев приближающийся отряд, я захромал по обочине; они прошли мимо, меня проигнорировав. Это был отряд пулеметчиков, который направлялся в сторону реки. Я пошел дальше по дороге.

За день я пересек Паданскую равнину. Под дождем эта низменность кажется совсем плоской. Еще до моря тебя ждут соленые топи. Дорог там совсем мало, и все они ведут вдоль устья реки к морю, а чтобы пересечь местность, надо идти по тропам вблизи каналов. Идя на юг, я пересек две железнодорожные ветки и множество троп, и, наконец, дорога вывела меня к полотну, огибавшему очередную топь. Это была главная ветка, соединявшая Венецию и Триест, с высокой мощной насыпью, основательным земляным полотном и двухколейкой. В отдалении, на остановке по требованию, я заметил караульных. Еще дальше был мост через речку, впадавшую в заболоченный водоем. У моста также стоял караульный. Идя через поля на север, я видел, как по этой ветке прошел поезд, долго находившийся в поле зрения на открытой плоской равнине, и я предположил, что он идет из Портогруаро. Я залег за насыпью, отслеживая движение поездов в обе стороны и посматривая на охранников. Солдат, стоявший у моста, прогулялся вдоль путей в мою сторону, развернулся и пошел обратно. Я лежал, голодный, и ждал поезда. Тот, который я видел ранее, был такой длинный, что паровоз с трудом его волочил, и я подумал, что наверняка смог бы запрыгнуть на ходу. Я уже почти отчаялся дождаться проходящего, когда он вдруг показался. Паровоз медленно надвигался на меня, увеличиваясь в размерах. Я бросил взгляд на караульного. Он шагал по мосту в мою сторону, но по противоположной стороне колеи. Значит, поезд скроет меня из виду. Паровоз приближался, с натугой таща длинный состав. Я знал, что вагоны должны охраняться, но пока никого не заметил – впрочем, я старался особенно не высовываться. Паровоз со мной поравнялся, пыхтя нешуточно, я увидел машиниста и, выждав немного, поднялся во весь рост. Если охранники поглядывают из вагонов, то лучше мне открыто стоять на насыпи, не так подозрительно. Мимо проплыло несколько закрытых товарных вагонов. За ними я увидел низкостенный открытый вагон, так называемую гондолу, сверху покрытую брезентом. Пропустив его мимо себя, я запрыгнул на ступеньку, подтянулся за поручни и угнездился на буфере между «гондолой» и прикрывающим меня сзади товарным вагоном. Вряд ли меня кто-то успел заметить. Держась за поручни, я сел пониже и опустил ноги на сцепку. Мы подъезжали к мосту, и я вспомнил про караульного. Он оказался совсем мальчишкой в сползающей на глаза каске. Наши взгляды встретились. Я окатил его волной превосходства, и он отвернулся. Видимо, подумал, что я в составе поездной бригады.

Я посмотрел ему вслед. Пока он с озабоченным видом присматривался к следующим вагонам, я решил проверить, как крепится брезент. Через веревочные кольца был пропущен шнур. Я достал нож, перерезал шнур и пошарил под натянувшимся мокрым брезентом. Рука нащупала жесткие округлые выступы. Я бросил взгляд вперед. Из товарного вагона высунулся охранник, но смотрел он перед собой. Я выпустил поручни и нырнул под брезент. Я обо что-то ударился лбом, набив огромную шишку, и лицо стала заливать кровь, но я все равно пробрался внутрь, лег на пол, потом развернулся и снова закрепил веревочное кольцо.

Я оказался в компании с орудиями. Они приятно пахли свежей смазкой. Я лежал, слушая дробь дождя по брезенту и стук колес. Пробившийся луч света дал мне возможность разглядеть орудия. Они были в холщовых чехлах. Наверно, из Третьей армии, подумал я. Шишка на лбу вздулась. Я лежал неподвижно, пока не остановилось кровотечение, и снял сухую корку, не трогая саму ранку. Ничего серьезного. Носового платка у меня не было, поэтому я смыл остатки запекшийся крови кончиками пальцев, намочив их под каплями дождя, что стекали с брезента, а потом протер лицо рукавом. Я не хотел вызывать подозрение своим видом и понимал, что должен покинуть поезд до его прихода в Местре, где будут сгружать эти орудия. Каждое на счету, так что про них не забудут. Я умирал с голоду.

Глава тридцать вторая

Я лежал под брезентом на полу «гондолы» рядом с орудиями, мокрый, замерзший и жутко голодный. В какой-то момент я перевернулся на живот и положил лицо на руки. Больное колено одеревенело, но в остальном я был им очень доволен. Валентини отлично потрудился. С его коленом я половину отступления прошагал да еще поплавал в Тальяменто. Да, это его колено. А второе мое. После того, что с тобой проделали доктора, твое тело тебе больше не принадлежит. Еще мои голова и внутренности, которые урчали и переворачивались от голода. Голова, хотя и моя, была не способна мыслить, только помнить, да и то крохи.

Я мог вспоминать Кэтрин, но понимал, что сойду с ума, если начну о ней думать, даже не зная, увижу ли ее когда-нибудь, поэтому я о ней не думал, так, самую малость, пока вагон медленно ехал, позвякивая на стыках, и кое-где пробивался свет, а я лежал на полу вместе с Кэтрин. Хотя жестковато было лежать на полу, ни о чем не думая, а только чувствуя, после такой долгой разлуки, в мокрой одежде, на поерзывающим под тобой полом, один-одинешенек, мокрый насквозь, на жестком полу, заменяющем тебе жену.

То еще удовольствие лежать на голом полу «гондолы» в компании с орудиями в холщовых чехлах и вдыхать запахи металла и смазки и видеть над собой протекающий брезент, хотя в принципе очень даже и неплохо под брезентом вместе с пушками. Только к чему притворяться, что рядом та, которую ты любишь, ты же все видишь ясным и холодным взглядом – не столько холодным, сколько ясным и пустым. Ты все видишь пустым взглядом, лежа ничком, недавний свидетель того, как одна армия отступала, а другая наступала. Ты потерял свои «санитарки» и своих людей, как администратор универсального магазина теряет весь товар во время пожара. Правда, в моем случае нет страховки. Теперь ты вышел из игры. У тебя больше нет обязательств. Если бы администраторов после пожара расстреливали только потому, что они говорят с акцентом, а это бывает сплошь и рядом, то некому было бы вернуться в магазины после ремонта. А выжившие администраторы искали бы другое место работы – если, конечно, позвали бы и если бы их сразу не замела полиция.

Мой гнев вместе с моими обязательствами смыла река. Хотя он весь вышел в тот момент, когда карабинер схватил меня за шкирку. Я был бы не прочь снять с себя военную форму, при том что не придавал особого значения внешним признакам. Звездочки я спорол, просто так было удобнее. Это не было вопросом чести. Не то что я был против. Просто мы расстались, и я им пожелал удачи. Люди приличные и отважные, выдержанные и благоразумные их вполне заслуживают. Но это уже не мое шоу, и я мечтал только о том, чтобы этот чертов поезд довез меня до Местре, где я поем и перестану думать. Пора уже перестать.

Пиани скажет, что меня расстреляли. Они обыскивали и забирали документы у всех, кого расстреливали. Мои документы им не достались. Меня могут объявить утонувшим. Интересно, что они сообщат в Штаты. Умер от ран и других причин. Господи, как же я хочу есть. Я подумал о нашем священнике. И о Ринальди. Возможно, он сейчас в Порденоне. Если не отступили еще дальше. Теперь уж я его не увижу. Я никого из них не увижу. Та жизнь закончилась. Не думаю, что у него сифилис. Говорят, не такая уж это страшная болезнь, если за нее вовремя взяться. Но он, конечно, озабочен. Я бы тоже был озабочен. Да кто угодно.

Я был не готов думать. Я был готов только есть. Да, черт возьми. Есть, и пить, и спать с Кэтрин. Сегодня ночью. Нет, это нереально. Завтра. Хорошая еда, чистое постельное белье и, если куда-то уезжать, то только вдвоем. Вероятно, придется сразу свалить. Она со мной поедет. Знаю, что поедет. И куда же мы поедем? Есть над чем подумать. Смеркалось. Я лежал и думал, куда мы с ней поедем. Выбор большой.

Книга четвертая

Глава тридцать третья

Я спрыгнул с поезда, когда он подходил к станции в Милане рано утром, еще до рассвета. Пересек железнодорожные пути, прошел между какими-то строениями и оказался на улице. Увидев открытый бар, я зашел выпить кофе. Там пахло ранним утром и сметенной пылью, а на столиках можно было увидеть кофейные чашки с ложечками и мокрые круги, оставленные стаканами с вином. За стойкой стоял хозяин. За столиком сидели двое солдат. Я выпил у стойки чашку кофе и съел кусок хлеба. Кофе был сероватый, и я корочкой снял с него молочную пенку. Хозяин посмотрел на меня.

– Хотите граппы?

– Нет, спасибо.

– За мой счет. – Он налил стаканчик и пододвинул ко мне. – Что происходит на фронте?

– Я ничего не знаю.

– Они пьяные. – Он махнул рукой в сторону солдат. Похоже, он был прав. Они казались подвыпившими. – Расскажите, что происходит на фронте?

– Я про это ничего не знаю.

– Я видел, как вы шли по путям. Вы спрыгнули с поезда.

– Идет большое отступление.

– Я читаю газеты. А конкретнее? Все закончилось?

– Не думаю.

Он снова наполнил стаканчик граппой из пузатой бутылки.

– Если у вас есть проблемы, я могу вас пристроить у себя.

– У меня нет проблем.

– Если что, вы можете остаться у меня.

– Это где же?

– В моем доме. Здесь все останавливаются. Все, у кого есть проблемы.

– И много таких?

– Это зависит от проблемы. Вы из Южной Америки?

– Нет.

– По-испански говорите?

– Немного.

Он протер стойку.

– Сейчас трудно уехать из страны, но нет ничего невозможного.

– Я не собираюсь уезжать.

– Вы можете здесь пожить, сколько вам надо. Сами увидите, с кем имеете дело.

– Сегодня у меня дела, но я запомню адрес и вернусь.

Он покачал головой:

– Тот, кто так говорит, не возвращается. Я подумал, что у вас серьезные проблемы.

– У меня нет проблем. Но адрес друга для меня много значит. – Я положил на стойку купюру в десять лир за кофе. – Выпейте со мной граппы.

– Это необязательно.

– Выпейте.

Он налил два стаканчика.

– Запомните этот адрес, – сказал он, – и приходите. Не доверяйтесь никому. А здесь вы в безопасности.

– Я верю вам.

– Верите?

– Да.

Вид у него был серьезный.

– Тогда вот что я вам скажу. Не расхаживайте в этом.

– Почему?

– На рукаве слишком хорошо видно, где были срезаны звездочки. Цвет другой.

Я промолчал.

– Если у вас нет документов, я могу вам сделать.

– Что именно?

– Отпускной билет.

– Мне не надо. У меня есть документы.

– Хорошо, – сказал он. – Но если понадобятся, дайте мне знать.

– Сколько стоят документы?

– Смотря какие. По сходной цене.

– Сейчас мне не надо.

Он пожал плечами.

– У меня с этим в порядке, – заверил я его.

Когда я уходил, он сказал:

– Не забудьте, что я ваш друг.

– Не забуду.

– Увидимся.

– Обязательно, – ответил я.

Держась подальше от вокзала, который патрулировала военная полиция, я дошел до небольшого парка и там взял экипаж. Я дал кучеру адрес госпиталя, где сразу зашел в сторожку привратника. Его жена меня обняла, а он пожал мне руку.

– Вернулись. Живой.

– Живой.

– Вы уже завтракали?

– Да.

– Как у вас дела, лейтенант? – спросила жена.

– Отлично.

– Вы с нами не позавтракаете?

– Нет, спасибо. Скажите, мисс Баркли сейчас в госпитале?

– Мисс Баркли?

– Английская медсестра.

– Его пассия, – объяснила она мужу и с улыбкой похлопала меня по плечу.

– Нет, – ответил он. – Она уехала.

Сердце мое упало.

– Вы уверены? Такая высокая блондинка.

– Уверен. Она уехала в Стрезу.

– Когда?

– Два дня назад, вместе с другой англичанкой.

– Так. У меня к вам будет просьба. Никому не говорите о том, что вы меня видели. Это очень важно.

– Никому не скажу, – заверил меня привратник.

Я протянул ему десять лир, но он оттолкнул мою руку.

– Я же вам пообещал, что никому не скажу. Мне не нужны ваши деньги.

– Что мы можем для вас сделать, синьор лейтенант? – спросила его жена.

– Больше ничего.

– Мы люди глупые, – сказал он. – Вы мне объясните, если вам что-то понадобится?

– Да, – ответил я. – Счастливо. Еще увидимся.

Они стояли в дверях, провожая меня взглядами.

Я сел в экипаж и дал адрес Симмонса, того, который учился оперному пению. Он жил в другом конце города, неподалеку от Порта-Маджента. Я его разбудил. Он встретил меня словами:

– Вы, Генри, ранняя пташка.

– Я приехал ранним поездом.

– Что с отступлением? Вы были на фронте? Как насчет сигаретки? Они там в коробке на столе.

В большой комнате у стены стояла кровать, напротив нее пианино, и еще там были комод и стол. Я уселся на стул возле кровати. Симмонс закурил, откинувшись на подушки.

– Сим, я в пиковой ситуации, – начал я.

– Я тоже. Я всегда в пиковой ситуации. Закурите?

– Нет, – сказал я. – Какова процедура для въезжающих в Швейцарию?

– Для вас лично? Итальянцы вас не выпустят.

– Это я знаю. Но я о швейцарцах. Что сделают они?

– Они вас задержат.

– Я догадываюсь. А дальше?

– Дальше все очень просто. Вы можете ехать куда угодно, только надо поставить их в известность. А что? Вы в бегах?

– Пока ничего не ясно.

– Не хотите говорить – не надо. Хотя интересно было бы послушать. Здесь ведь ничего не происходит. Я провалился в Пьяченце.

– Мне очень жаль.

– Еще как провалился. А пел я хорошо. Собираюсь еще раз попробовать уже в «Лирико»[27]27
  «Лирико» – миланский театр. После реконструкции в 2009 г. получил название «Оперный театр Джорджио Габера».


[Закрыть].

– Хотел бы я послушать.

– Вы сама любезность. Вы правда в пиковой ситуации?

– Сам не знаю.

– Не хотите говорить – не надо. Как вам удалось свалить с этого дурацкого фронта?

– Я решил, что с меня хватит.

– Молодец. Я всегда знал, что у вас есть голова на плечах. Я могу вам чем-то помочь?

– Вы так заняты.

– Ничего подобного, мой дорогой Генри. Ничего подобного. Я буду счастлив что-то для вас сделать.

– У нас с вами похожие размеры. Вы не могли бы купить мне в магазине гражданскую одежду? Моя осталась в Риме.

– Вы ведь там жили? Мерзкий город. Как вы там оказались?

– Хотел стать архитектором.

– Только не в Риме. Не надо покупать одежду. Я вам дам все, что нужно. Одену вас так, что вы будете иметь успех. Идите в мою гардеробную, там есть стенной шкаф. Берите что хотите. Голубчик, вам не нужно ничего покупать.

– Я бы лучше купил, Сим.

– Голубчик, мне проще вам что-то отдать, чем выходить в магазин. У вас есть паспорт? Без паспорта вы далеко не уедете.

– Да. Паспорт у меня пока есть.

– Тогда, голубчик, переодевайтесь и вперед, в старую добрую Гельвецию.

– Не так все просто. Сначала я должен заехать в Стрезу.

– Идеальный вариант. А оттуда на лодке. Если бы не мое пение, я бы поехал с вами. Еще съезжу.

– Вы могли бы петь йодлем.

– И запою, голубчик. У меня есть голос, вот что самое удивительное.

– Готов поклясться, что есть.

Он подымил, откинувшись на подушки.

– Не клянитесь попусту. Но у меня правда есть голос. Вы будете смеяться, но есть. Я люблю петь. Вот послушайте. – Он протрубил что-то африканоподобное, шея вздулась, вены набухли. – Нравится им это или нет, но у меня есть голос.

Я выглянул в окно.

– Отпущу-ка я экипаж.

– Возвращайтесь, голубчик, и мы позавтракаем.

Он слез с кровати, встал прямо, сделал глубокий вдох и принялся делать наклоны. Я спустился вниз и расплатился с кучером.