Текст книги "Прощай, оружие!"

– Как вы думаете, эта дорога нас куда-нибудь выведет?

– Сто процентов.

– Хорошо. Давайте поедим.

Пиани и Бонелло скрылись в доме.

– Пошли. – Аймо протянул девушкам руку, чтобы помочь им сойти вниз. Старшая сестра помотала головой. Пустой дом – нет, это не для них. Они проводили нас взглядами.

– Упертые, – сказал Аймо.

Мы вместе вошли в дом. Огромное темное пространство вызывало чувство брошенности. Наши товарищи были на кухне.

– Жратвы-то нет, – сказал Пиани. – Все подчистили.

Бонелло строгал большую головку сыра на массивном кухонном столе.

– Где вы нашли сыр?

– В погребе. Еще там Пиани нашел вино и яблоки.

– Неплохой завтрак.

Пиани вытащил деревянную пробку из здоровенного кувшина в оплетке из лозы, наклонил его и наполнил вином целую медную кастрюлю.

– Славно пахнет, – сказал он. – Барто, поищи стаканы.

В кухню вошли два сержанта.

– Берите сыр, сержанты, – сказал им Бонелло.

– Надо бы ехать, – сказал один из них, запивая сыр вином.

– Поедем, не волнуйтесь, – заверил его Бонелло.

– Не подмажешь – не поедешь, – сказал я.

– Чего? – не понял сержант.

– Надо поесть.

– Так-то оно так, да время дорого.

– Сами-то, гады, наверняка уже набили животы, – сказал Пиани. Сержанты посмотрели на него исподлобья. Они нас ненавидели.

– Вы знаете эту дорогу? – спросил меня один из них.

– Нет, – признался я.

Они переглянулись.

– Лучше не откладывать, – сказал другой.

– Сейчас поедем.

Я осушил еще стакан красного вина. После сыра с яблоком это было в самый раз.

– Захватите сыр. – С этими словами я их оставил.

Через минуту вышел Бонелло с огромным кувшином.

– Не многовато ли будет? – спросил я. Он с сожалением поглядел на свою добычу.

– Пожалуй, – сказал он. – Дайте-ка мне солдатские фляги.

Пока он их заполнял, немного вина пролилось на каменную плитку, которой был вымощен двор. Потом он поставил кувшин за порогом.

– Австрийцы сразу его найдут, даже не придется дверь ломать, – сказал он.

– Поехали, – поторопил я его. – Держитесь за нами.

Оба сержанта уже сидели рядом с Бонелло. Девушки уплетали сыр и яблоки. Аймо курил. Мы поехали по узкой проселочной дороге. Я оглянулся на две другие машины и на фермерский дом – добротную, приземистую каменную постройку. Железная оградка вокруг колодца тоже была хороша. Впереди лежала узкая раскисшая дорога с высокими живыми изгородями по обе стороны. За нами, не отставая, следовали две «санитарки».

Глава двадцать девятая

В полдень мы увязли в грязи километрах в десяти от Удине, насколько можно было судить. Дождь утих еще утром, и мы трижды слышали моторы самолетов и видели, как они, пролетев над нами, уходили далеко влево и там бомбили главную трассу. Мы изъездили множество проселочных дорог, зачастую тупиковых, но, дав задний ход, всегда находили другой путь и оказывались ближе к Удине. Но однажды Аймо подал назад, желая выбраться из тупика, и угодил в придорожную грязь; задние колеса забуксовали, увязая все больше и больше, пока машина дифференциалом не уткнулась в землю. Теперь надо было ее подкопать под передними колесами, набросать хвороста для лучшего сцепления и толкать машину сзади, пока она не выберется на дорогу. Мы все столпились вокруг машины. Сержанты-инженеры обследовали колеса и, не говоря ни слова, стали уходить. Я пошел следом.

– Эй, – окликнул я их, – наломайте хвороста!

– Мы должны идти, – сказал один.

– А ну, – говорю, – собирайте хворост.

– Мы должны идти, – повторил сержант, не оборачиваясь. Второй помалкивал. Они торопились уйти и не смотрели на меня.

– Я приказываю вам вернуться к машине и собирать хворост, – сказал я. Сержант обернулся.

– Нам надо идти. Вы скоро будете отрезаны. И вы не можете нам приказывать. Мы не в вашем подчинении.

– Я вам приказываю.

Они уходили.

– Стойте.

Они уходили по раскисшей дороге, обсаженной с обеих сторон живой изгородью.

– Приказываю вам остановиться! – крикнул я им вслед. Но они только ускорили шаг.

Я открыл кобуру, вытащил пистолет, прицелился в разговорчивого и выстрелил. Я промахнулся, и они побежали. После еще двух выстрелов сержант упал. Второй нырнул сквозь изгородь и на мгновение пропал из виду. Я стрелял по нему, когда он уже бежал по полю. Патроны закончились, и я вставил новую обойму. Я понял, что его уже не достать. Он слишком далеко убежал, втянув голову в плечи. Пока я перезаряжал пистолет, ко мне подошел Бонелло.

– Дайте я его прикончу, – предложил он. Я отдал ему пистолет, он подошел к сержанту, лежащему ничком поперек дороги, склонился над ним, приставил дуло к затылку и нажал на курок. Пистолет дал осечку.

– Надо оттянуть затвор, – сказал я. Что он и сделал и выстрелил дважды. Потом взял сержанта за ноги и оттащил за изгородь. После чего вернул мне пистолет.

– Гаденыш, – сказал он, бросив взгляд в сторону лежащего. – Видели, лейтенант, как я его прикончил?

– Нам надо быстро собрать хворост, – сказал я. – А второго я хоть ранил?

– Не думаю, – ответил Аймо. – Слишком большое расстояние для пистолета.

– Грязная скотина. – Это уже был Пиани.

Мы все вместе наломали веток и прутьев. Из «санитарки» вытащили все, что было можно. Бонелло подкопал землю под передними колесами. После этого Аймо включил зажигание и перевел ручник. Закрутились колеса, разбрасывая ветки и грязь. Мы с Бонелло толкали сзади, так что хрустели суставы. Дохлый номер.

– Попробуйте ее раскачать, Барто, – сказал я.

Он подал назад, затем вперед. Колеса лишь еще больше увязали. А затем машина опять уткнулась дифференциалом, и передние колеса свободно крутились над вырытыми ямками. Я разогнул спину.

– Попробуем с тросом, – сказал я.

– Лейтенант, тянуть под углом – бесполезная затея.

– Хотя бы попытаемся. Иначе ее не вытащишь.

«Санитарки» Пиани и Бонелло могли тянуть только по направлению, заданному узкой дорогой. Мы соединили их тросом и поддали газу. Но колеса застрявшей машины крутились перпендикулярно колее.

– Бесполезно! – закричал я. – Бросайте это дело.

Пиани и Бонелло вернулись к нам. Аймо вылез из машины. Девушки сидели на каменной ограде метрах в сорока.

– Что будем делать, лейтенант? – спросил Бонелло.

– Еще раз подкопаем и подбросим хвороста. – Я окинул взглядом дорогу. Моя вина. Это я их сюда завез. Солнце почти выглянуло из-за туч. Тело сержанта лежало рядом с изгородью. – И подложим его китель и плащ с капюшоном.

Бонелло пошел за ними. Я набрал хвороста, а Аймо и Пиани подкопали спереди и между колес. Разорвав плащ надвое, я положил его в грязь под колеса, а сверху хворост для лучшего контакта. Аймо забрался на сиденье и запустил мотор. Колеса крутились, мы толкали и толкали. Но все напрасно.

– Дело – дрянь, – сказал я. – Барто, тебе в машине ничего не надо?

С помощью товарища Аймо забрал оттуда сыр, две бутылки вина и свой плащ. Сев за руль, Бонелло стал обшаривать карманы кителя убитого сержанта.

– Да выбросьте вы его, – посоветовал я. – А что будем делать с девственницами Барто?

– Пусть садятся сзади, – сказал Пиани. – Далеко мы все равно не уедем.

Я открыл заднюю дверцу.

– Садитесь, – позвал я их.

Девушки залезли в машину и забились в уголок. Кажется, на стрельбу они не обратили внимания. Я оглянулся. Сержант лежал в перепачканном исподнем с длинными рукавами. Я уселся рядом с Пиани, и мы поехали. Решили попробовать напрямки. Когда мы выехали в поле, я вылез из машины и пошел впереди. Если нам это удастся, то по ту сторону нас ждет дорога. Но нам не удалось. Почва оказалась слишком топкая для тяжелых автомобилей. И когда колеса увязли по ступицу, мы бросили машины посреди поля и пошли в Удине пешком.

Мы добрались-таки до той самой дороги, которая соединялась с главной трассой. Я показал на нее пальцем, обращаясь к девушкам:

– Идите в этом направлении, и вы обязательно встретите людей. – Они молча на меня смотрели. Я достал бумажник и дал каждой по десять лир. – Идите в этом направлении. – Я снова показал пальцем. – Друзья! Семья!

Они ничего не поняли, однако зажали бумажки в кулачках и зашагали по дороге. Они шли, закутавшись в платки, и настороженно озирались, словно боясь, что я отниму у них деньги. Это развеселило моих шоферов.

– Сколько вы мне дадите, лейтенант, чтобы я пошел в ту сторону? – спросил Бонелло.

– Если они на кого-то нарвутся, лучше им быть среди людей, чем одним, – сказал я.

– Дайте мне двести лир, и я пойду обратно до самой Австрии, – сказал Бонелло.

– У тебя их отберут, – сказал Пиани.

– Может, к тому времени война закончится, – предположил Аймо.

Мы быстро зашагали по дороге в противоположную сторону. Солнце пыталось пробиться сквозь тучи. Вдоль обочины росли шелковицы. А между ними просматривались наши санитарные машины, отсюда казавшиеся мебельными фургонами, застрявшими посреди поля. Пиани тоже обернулся.

– Чтобы их вытащить, придется построить новую дорогу, – сказал он.

– Эх, жаль, что у нас нет велосипедов, – посетовал Бонелло.

– А в Америке ездят на велосипедах? – спросил Аймо.

– Раньше ездили.

– Классная штука – велосипед, – сказал Аймо. – Просто отличная.

– Да, жаль, что у нас нет велосипедов, – повторил Бонелло. – Пешком ходить – это не для меня.

– Стреляют? – насторожился я. Мне показалось, что я услышал далекую стрельбу.

– Разве? – Аймо прислушался.

– Похоже, – сказал я.

– Скоро мы увидим кавалерию, – сказал Пиани.

– По-моему, у них нет кавалерии.

– Надеюсь, – сказал Бонелло. – Не хватало, чтобы меня насадили на копье.

– Здорово вы подстрелили этого сержанта, лейтенант, – сказал Пиани.

Мы шли в темпе.

– Я его застрелил, – пояснил Бонелло. – Всю жизнь мечтал застрелить сержанта. Он первый, кого я убил на этой войне.

– Ты убил его на месте, – сказал Пиани. – Вот если бы он бежал…

– Неважно. Это я точно не забуду. Я застрелил этого долбаного сержанта.

– Что ты скажешь на исповеди? – спросил его Аймо.

– Я скажу «Благословите меня, святой отец. Я застрелил сержанта».

Все засмеялись.

– Он анархист, – пояснил Пиани. – Он не ходит в церковь.

– Пиани тоже анархист, – сказал Бонелло.

– Вы правда анархисты? – спросил я.

– Нет, лейтенант. Мы социалисты. Мы из Имолы.

– Бывали там когда-нибудь?

– Нет.

– Красивое место, вот вам крест, лейтенант. Приезжайте после войны, и мы вам кое-что покажем.

– Вы там все социалисты?

– Все как один.

– Красивый город?

– Прекрасный. Вы такого еще не видели.

– А как вы стали социалистами?

– Мы там все социалисты. В кого ни ткни. Всегда такими были.

– Приезжайте, лейтенант. Мы из вас тоже сделаем социалиста.

Дорога сворачивала налево и поднималась на небольшой холм с яблоневым садом за каменной стеной. Во время подъема все умолкли. Мы бодро шли вперед, стараясь не сбавлять обороты.

Глава тридцатая

На дороге, что вела к мосту через реку, выстроилась длинная цепочка брошенных грузовиков и повозок. И ни одной живой души. Вода в реке поднялась. Мост был взорван посередине, каменная арка упала вниз, и теперь ее омывало буроватое течение. Мы подошли к реке и стали смотреть, где ее можно пересечь. Впереди, я помнил, есть железнодорожный мост, чем не переправа. Дорога превратилась в месиво. Ни одного солдата, только грузовики и разный скарб. И мокрые кусты вдоль илистого берега. Мы прошли еще немного и, наконец, увидели железнодорожный мост.

– Красавец! – воскликнул Аймо. Это был самый обычный металлический мост, а под ним чаще всего открывалось высохшее русло.

– Нам бы надо поторопиться, пока его не взорвали, – сказал я.

– Да кто его взорвет? – возразил Пиани. – Все разбежались.

– Возможно, он заминирован, – предположил Бонелло. – Вы пойдете первым, лейтенант.

– Анархист во всей красе, – сказал Аймо. – Прикажите ему идти первым.

– Я пойду, – положил я конец спорам. – Если и заминирован, то от одного человека он не взорвется.

– Видишь? – обратился Пиани к товарищу. – Вот что такое мозги. А твои где, анархист?

– Если бы у меня были мозги, меня бы здесь не было, – ответил Бонелло.

– А что, лейтенант, хорошо сказал, – похвалил товарища Аймо.

– Да, – подтвердил я.

Мы приближались к мосту. Небо опять заволокли тучи, и заморосил дождик. Мост казался длинным и основательным. Мы поднялись по насыпи.

– Переходим по одному. – С этими словами я шагнул на мост. Я приглядывался к шпалам и рельсам, нет ли растяжек или мин, но ничего такого не увидел. В просветах между шпал видна была река, мутная и быстрая. Сквозь пелену дождя, за промозглой сельской местностью, просматривался Удине. Перейдя на другую сторону, я увидел вверх по реке еще один мост, на который въехал желтый, заляпанный грязью автомобиль. И тут же пропал из виду за высокой оградой. Я видел только головы шофера, мужчины рядом и еще двоих на заднем сиденье. Все в немецких касках. Но через мгновение автомобиль исчез за деревьями и брошенной на дороге техникой. Я зазывно помахал рукой Аймо, уже шедшему по мосту, и остальным. А сам спустился пониже и присел за железнодорожной насыпью. Ко мне присоединился Аймо.

– Автомобиль видели? – спросил я.

– Нет. Мы смотрели на вас.

– По другому мосту проехала немецкая штабная машина.

– Штабная машина?

– Да.

– Святая Мария!

Вскоре мы уже все сидели в грязи и поглядывали из-за насыпи на дальний мост, ряды деревьев, ров и дорогу.

– Лейтенант, вы думаете, что мы отрезаны от своих?

– Я знаю только то, что по этой дороге проехала немецкая штабная машина.

– Как общее самочувствие, лейтенант? Голова не плывет?

– Оставьте ваши шуточки, Бонелло.

– Как насчет винца? Раз уж мы отрезаны от своих, не грех и выпить. – Пиани отстегнул фляжку и отвинтил крышечку.

– Гляньте! Гляньте! – Аймо показывал пальцем.

По мосту, над каменным парапетом, проплывали немецкие каски. Склоненные вниз, они буквально летели каким-то непостижимым образом, словно сами по себе. Только когда они покинули мост, картина прояснилась. Это была велосипедная часть. Я разглядел первых двух. У них были румяные цветущие лица. Каски закрывали лоб. Карабины пристегнуты к велосипедной раме. На ремне, ручкой вниз, гранаты. Каски и серая форма намокли. Они непринужденно крутили педали, поглядывая по сторонам. Впереди ехали двое, за ними четверо, опять двое, дальше чуть ли не десяток, потом еще столько же, и замыкал колонну один велосипедист. Даже если бы они переговаривались, мы бы все равно ничего не услышали из-за речного потока. Наконец они скрылись из виду.

– Святая Мария! – воскликнул Аймо.

– Это немцы, – сказал Пиани. – Это не австрийцы.

– Почему их никто не остановит? – недоумевал я. – Почему не взорвали мост? Почему на этом берегу не установлены пулеметы?

– Вот вы нам и ответьте, лейтенант, – сказал Бонелло.

Я был вне себя.

– Черт знает что. Ниже по течению наши взорвали небольшой мост, а этот, соединенный с главной трассой, оставили нетронутым. Куда все подевались? Они что, даже не попытаются их остановить?

– Вот вы нам и ответьте, лейтенант, – повторил Бонелло.

И я заткнулся. Меня это не касается. Все, что я должен был сделать, это доставить в Порденоне три санитарные машины. Я свалял дурака. Теперь хоть самим бы добраться до Порденоне. Да хоть бы до Удине. И доберемся, черт побери. Главное, не терять голову и не дать себя застрелить или захватить в плен.

– Где там фляжка? – обратился я к Пиани. Он протянул ее мне. Я сделал затяжной глоток. – Пойдем, что ли. Хотя торопиться некуда. Хотите что-нибудь пожевать?

– Не самое подходящее место, – сказал Бонелло.

– Что ж, тогда пойдем.

– Будем держаться под насыпью?

– Лучше поверху. Вдруг еще кто-то переедет через мост? Будет скверно, если они окажутся над нами и застигнут нас врасплох.

Мы пошли по железнодорожному полотну. По обе стороны раскинулась мокрая равнина, за которой на холме располагался Удине. От крепости на самом верху уходили вниз крыши домов. Виднелись колокольня и башенные часы. В поле росли шелковицы. Впереди кто-то разобрал рельсы. Шпалы вырыли и скинули с насыпи.

– Вниз! Вниз! – скомандовал Аймо.

Мы скатились с насыпи. Появилась новая группа велосипедистов. Выглянув из-за края, я увидел, что они проехали мимо.

– Они нас заметили и не остановились, – удивился Аймо.

– Лейтенант, они нас всех перестреляют, – сказал Бонелло.

– Сдались мы им, – отмахнулся я. – У них другие интересы. Мы рискуем больше, если нас застигнут врасплох.

– Я бы предпочел идти так, чтобы нас не видели, – сказал Бонелло.

– Хорошо. Пойдем по железнодорожным путям.

– Думаете, проскочим? – спросил Аймо.

– Конечно. Их пока не так много. В темноте проскочим.

– А куда ехала эта штабная машина?

– Бог ее знает, – сказал я.

Мы шли по полотну. Бонелло, устав топать по грязи, поднялся к нам по насыпи. Железка уходила на юг, все дальше от дороги, поэтому мы не могли видеть, что там происходит. Небольшой мост через канал был взорван, но мы решили перебраться по сваям. Впереди послышались выстрелы.

За каналом мы снова выбрались на железнодорожное полотно. Оно вело через поля прямиком к городу. По курсу обнаружилась еще одна железка. Главная дорога, по которой проехали велосипедисты, была на севере, а к югу от нас, опять же через поля, шла узкая боковая дорога, обсаженная деревьями с обеих сторон. Я решил, что нам лучше двинуть на юг, в обход Удине, по сельской местности в сторону Кампо-Формио и главной трассы, что ведет к Тальяменто. Мы могли держаться подальше от основного пути к отступлению, выбирая после Удине проселочные дороги. Я знал, что равнину пересекает множество разных троп, и стал спускаться с насыпи.

– Давайте, – сказал я остальным. Почему бы нам проселочной дорогой не обогнуть город с южной стороны? Все последовали за мной. И тут со стороны проселочной дороги раздался выстрел. Пуля угодила в размокшую насыпь.

– Назад! – закричал я и полез наверх, скользя по грязи.

Водители меня опередили, хотя я карабкался изо всех сил. Из зарослей раздались еще два выстрела, и Аймо, уже пересекавший железнодорожное полотно, пошатнулся, потом споткнулся и упал лицом вниз. Мы перетащили его на противоположный склон и перевернули.

– Надо его развернуть головой вверх, – сказал я.

Пиани так и сделал.

Аймо лежал на грязной насыпи, ногами вниз, дыша судорожно, с кровью. Мы втроем сидели вокруг него на корточках под дождем. Пуля попала сзади в шею и вышла пониже правого глаза. Он умер, пока я затыкал эти два отверстия. Пиани опустил его голову на землю, протер лицо бинтом из перевязочного пакета и оставил в покое.

– Так-перетак! – выругался он.

– Это не немцы, – сказал я. – Там не может быть никаких немцев.

– Итальянцы! – Пиани произнес это слово так, как если бы это был ругательный эпитет. – Italiani!

Бонелло молчал, глядя в сторону. Пиани подобрал скатившуюся с насыпи пилотку Аймо и накрыл ему лицо. Потом достал фляжку.

– Выпьешь? – Он протянул ее Бонелло.

– Нет, – ответил тот и повернулся ко мне. – Вот так бы случилось и с нами, если бы мы пошли по железнодорожным путям.

– Это случилось, потому что мы вышли на поле, – сказал я.

Бонелло покачал головой:

– Аймо покойник. Кто следующий, лейтенант? Куда мы теперь?

– Его застрелили итальянцы, а не немцы.

– Если бы это были немцы, они скорее всего нас бы всех прикончили, – сказал Бонелло.

– Итальянцев нам следует опасаться больше, чем немцев, – сказал я. – Немцы знают, на кого охотятся, а вот арьергард всего боится.

– Это разумно, лейтенант, – согласился Бонелло.

– И куда мы теперь? – спросил Пиани.

– До темноты нам лучше где-нибудь отлежаться. Если получится пробиться на юг, считайте, что мы в безопасности.

– Теперь они нас всех перебьют, чтобы доказать, что это не было ошибкой, – сказал Бонелло. – Лучше не испытывать судьбу.

– Мы найдем местечко, чтобы отлежаться, поближе к Удине, а ночью проберемся.

– Тогда вперед, – сказал Бонелло.

Мы спустились по северному откосу. Я оглянулся. Аймо лежал под дождем в грязи, на склоне. Маленькое тельце, руки по швам, ноги в обмотках и заляпанных ботинках сведены вместе, лицо скрыто пилоткой. Мертвее не бывает. Я мало кого так любил. У меня в кармане лежали его документы, и мне предстояло написать его семье. Впереди, в окружении деревьев, показались фермерский дом и разные постройки. Балкон на втором этаже поддерживали колонны.

– Нам лучше держаться врозь, – сказал я. – Я пойду первым.

К ферме вела тропинка. Идя через поле, я мог только гадать, не начнут ли по мне стрелять из-за деревьев или из самого дома. Я ясно видел господский дом. Балкон одним концом соединялся с сеновалом, и между колонн валялись клочки сена. Двор был вымощен каменной плиткой. Во дворе стояла большая двухколесная тележка с задранными в небо оглоблями. С деревьев капала вода. Я пересек двор и остановился под балконом. Дверь была открыта, и я вошел в дом. Следом за мной вошли Бонелло и Пиани. Внутри было темно. Я заглянул в кухню. В открытом очаге лежала остывшая зола. Над ним висели горшки, но все пустые. Я пошарил вокруг и не нашел ничего съестного.

– Мы ляжем на сеновале, – сказал я. – Если найдете какую-нибудь еду, Пиани, принесете ее туда?

– Я поищу.

– Я тоже, – сказал Бонелло.

– Ладно, – согласился я. – А я пока осмотрю сеновал.

Из конюшни наверх вели каменные ступени. Сухой запах в конюшне особенно радовал после этой слякоти. Всю скотину хозяева, надо полагать, забрали с собой. Сена наверху хватало. Здесь было два окна: одно заколоченное досками и слуховое окно, выходящее на северную сторону. Сено сбрасывалось лошадям по покатому настилу. Деревянные стропила уходили в проем на первый этаж, куда вкатывали тележки с сеном, которое потом забрасывали вилами наверх. Я слышал, как дождь барабанит по крыше, и вдыхал запахи сена, а когда улегся, к ним добавился запах сухого навоза из конюшни. Мы могли оторвать одну доску от южного окна и увидеть, что происходит во дворе. Из слухового окошка открывался вид на поля. В случае чего можно было выбраться на крышу через любое окно или съехать вниз по покатому настилу, если нельзя будет воспользоваться лестницей. Здесь было где спрятаться, если бы раздались шаги непрошеных гостей. Неплохое место. Я был уверен в том, что мы бы пробрались на юг, если бы по нам не открыли стрельбу. Вряд ли там находятся немцы. Они шли с севера по дороге из Чивидале. Прорваться с юга они никак не могли. Но еще бо́льшая опасность исходила от итальянцев. У страха глаза велики, и они стреляли по всем без разбору. Вчера ночью в автоколонне мы слышали разговоры о том, что многие немцы переодеваются в итальянскую форму и смешиваются с нашими отступающими частями. Я в это не верил. В военное время такие разговоры обычное дело. Как же, коварный противник. Никто не слышал про наших, переодетых в немецкую форму, чтобы застать неприятеля врасплох. Может, такое и бывало, но верилось в это с трудом. Вот и в переодетых немцев я не верил.

Зачем им это? Зачем осложнять наше отступление, если за них это делают неповоротливость армии и нехватка дорог? Не надо даже отдавать приказы, тем более немцам. В нас стреляют свои, как в переодетых немцев. Аймо же застрелили. Приятно пахло сено, и пролетевших лет словно и не бывало. Мы вот так же лежали на сене и из воздушки постреливали в воробьев, стоило им только усесться в треугольном окошке, прорезанном под крышей сеновала. Теперь этого сеновала уже нет, а однажды повырубали все хвойные деревья, и на месте леса остались одни пни да сухие макушки да иван-чай. Путь назад отрезан. А если не идти вперед? Тогда ты не вернешься в Милан. А что тебя ждет, если ты туда вернешься? Я вслушивался в стрельбу на севере ближе к Удине. Строчили пулеметы. До тяжелых орудий пока дело не дошло. Это уже было что-то. Никак подтянули войска. Глянув вниз, я увидел в сумеречном свете Пиани. Он стоял на трелевочном полу, держа под мышками длинную палку колбасы, кувшин с чем-то и две бутылки вина.

– Полезайте сюда! – крикнул я ему. – Там есть лестница.

С опозданием сообразив, что без моей помощи ему все это не доставить, я сам к нему спустился. От лежания в сене голова у меня поплыла. Я чуть не уснул.

– А где Бонелло? – спросил я.

– Сейчас все расскажу.

Мы поднялись на сеновал и поставили все на пол. Пиани достал нож со штопором и вытащил пробку из бутылки.

– Воском запечатано, – сказал он. – Значит, хорошее. – Он улыбнулся.

– Где Бонелло? – повторил я свой вопрос.

Пиани посмотрел на меня.

– Он ушел, лейтенант. Решил сдаться в плен.

Я молчал.

– Он опасался за свою жизнь.

Я молчал, держа в руке бутылку.

– Поймите, лейтенант, мы вообще против войны.

– А вы почему не ушли?

– Не хотел вас бросать.

– Куда он ушел?

– Я не знаю, лейтенант. Ушел, и всё.

– Ладно, – сказал я. – Колбасу порежете?

В полутьме он с удивлением на меня посмотрел.

– Я ее уже порезал, пока мы разговаривали, – сказал он.

Мы сидели на сене, ели колбасу и пили вино. Возможно, это вино держали для будущей свадьбы. От старости оно начало терять цвет.

– Выгляните из этого окна, Луиджи, – попросил я. – А я посмотрю из того.

Мы пили каждый из своей бутылки. Прихватив свою, я улегся на сене и выглянул в узкое оконце. Уж не знаю, что я рассчитывал увидеть, но не увидел ничего, кроме полей, голых шелковиц и дождя. Я пил вино, но толку от него было мало. Его передержали и испортили, оно потеряло цвет и вкусовые качества. За окном быстро смеркалось. Ночь с поправкой на дождь обещала быть непроглядной. Когда совсем стемнело, дальнейшее наблюдение потеряло всякий смысл, и я вернулся к Пиани. Он спал, и я не стал его будить, а просто посидел рядом. Он был крупным мужчиной и спал крепко. В какой-то момент я его все-таки разбудил, и мы отправились в путь.

Это была очень странная ночь. Не знаю, чего я ожидал, возможно, стрельбы в темноте, смертей и панического бегства, но ничего такого не произошло. Мы залегли в канаве и, подождав, пока мимо пройдет немецкий батальон, пересекли дорогу и двинули на север. Дважды мы оказались в непосредственной близости от немцев, но они нас не заметили. Мы обошли город, продолжая идти на север, и не встретили ни одного итальянца, и через какое-то время вышли к главной трассе, по которой проходило отступление, и вместе со всеми прошагали всю ночь в сторону Тальяменто. Я себе не представлял масштабы отступления. Вся страна и вся армия оказались на ногах. Мы, пешие, обгоняли автотранспорт. У меня болела нога, я устал, но мы продолжали идти в хорошем темпе. Так глупо, что Бонелло решил сдаться в плен. Нет же никакой опасности. Мы без проблем прошли по территории и той, и этой армии. Если бы не гибель Аймо, ни о какой опасности можно было бы не говорить. Никто нас не тронул, когда мы шагали по железнодорожному полотну у всех на виду. Его же застрелили с бухты-барахты и безо всякой причины. Интересно, где теперь Бонелло.

– Как вы, лейтенант? – спросил Пиани. Мы шли по обочине дороги, запруженной транспортом и войсками.

– Я в порядке.

– Устал я от этой ходьбы.

– Ничего другого нам теперь не остается. Зато не о чем беспокоиться.

– Бонелло свалял дурака.

– Да уж.

– Что вы собираетесь делать насчет него?

– Пока не знаю.

– Может, запишете как захваченного в плен?

– Не знаю.

– Если война продолжится, у его семьи могут быть большие неприятности.

– Не продолжится, – вмешался в разговор солдат. – Мы расходимся по домам. Войне конец.

– Всех распустят по домам.

– Мы разойдемся по домам.

– Идемте, tenente, – сказал Пиани, желая поскорей обойти солдат.

– Tenente? Это кто здесь лейтенант? A basso gli ufficiali! Долой офицеров!

Пиани взял меня за руку.

– Лучше я вас по имени, – сказал он. – От этих можно ждать всего. Они расстреливали офицеров.

Мы их обогнали.

– Я не напишу рапорт, из-за которого у его семьи могут быть большие неприятности, – продолжил я наш разговор.

– Если войне конец, то это не имеет значения, – сказал Пиани. – Но я не верю, что ей конец. Слишком красивая сказка.

– Скоро мы узнаем.

– Нет, не верю. Все считают, что ей конец, а я не верю.

– Viva la Pace![25]25
  Да здравствует мир! (итал.)


[Закрыть] – закричал солдат. – Пошли по домам!

– Хорошо бы, – сказал Пиани. – Вам хочется домой?

– Да.

– Этому не бывать. Я не верю, что войне конец.

– Andiamo a casa![26]26
  Пошли домой! (итал.)


[Закрыть] – закричал солдат.

– Они бросают винтовки, – сказал Пиани. – Прямо на марше. И вот так кричат.

– Винтовки – это они зря.

– Они думают, что, если избавились от винтовок, их уже не заставят воевать.

Идя под дождем по обочине, я видел, что многие солдаты были с винтовками. Их дула торчали над капюшонами.

– Вы из какой бригады? – поинтересовался офицер у солдата.

– Brigata di Pace! – с вызовом выкрикнул кто-то. – Бригада мира!

Офицер промолчал.

– Что он там вякает, этот офицеришка?

– Долой офицера. Viva la Pace!

– Идемте, – заторопил меня Пиани. Мы миновали две английские «санитарки», брошенные вместе с другими транспортными средствами. – Это машины из Гориции. Я их узнал.

– Они продвинулись дальше, чем мы.

– Они раньше выехали.

– Интересно, где водители.

– Ушли вперед, скорее всего.

– Немцы остановились под Удине, – сказал я. – Так что все смогут перейти через реку.

– Да. Поэтому, я думаю, война продолжится.

– А если нагрянут немцы? Почему они до сих пор не нагрянули?

– Не понимаю. Я уже ничего не понимаю в этой войне.

– Наверно, ждут транспортного подкрепления.

– Я не знаю, – сказал Пиани. Оставшись один, он стал гораздо тише. В компании он был языкастый.

– Вы женаты, Луиджи?

– Женат, сами знаете.

– Вы поэтому не хотели сдаться в плен?

– Одна из причин. А вы, лейтенант, женаты?

– Нет.

– Как и Бонелло.

– Брак еще ни о чем не говорит. Хотя женатый, я думаю, был бы не прочь вернуться в семью, – сказал я. Мне хотелось поговорить о женах.

– Да.

– Как ноги?

– Натер прилично.

Еще до рассвета мы добрались до Тальяменто и направились вдоль разлившейся реки к мосту, по которому шла переправа.

– Они должны ее удержать, – сказал Пиани.

В темноте река казалась вздувшейся, бурливой. Обычно под этим деревянным мостом почти три четверти мили длиной струились недосягаемые ручейки по широкому каменистому руслу, но сейчас от настила до воды было рукой подать. Мы прошли по берегу, а затем встроились в толпу и вышли на мост. Медленно продвигаясь под дождем, зажатый с двух сторон и чуть не утыкаясь носом в зарядный ящик, я поглядывал на вздувшуюся реку. Мы уже не могли идти быстрым шагом, и я вдруг почувствовал жуткую усталость. Я не испытывал никакой радости от того, что скоро окажусь на другой стороне. Интересно, подумал я, если среди дня самолет начнет бомбить мост, на что это будет похоже.

– Пиани? – окликнул я товарища.

– Я тут, лейтенант.

Он оказался впереди в этой давке. Люди не разговаривали. Каждый мечтал поскорее перейти мост и не думал ни о чем другом. Нам оставалось уже немного. На выходе, справа и слева, стояли офицеры и карабинеры, высвечивая лица фонариками. Их силуэты отчетливо смотрелись на фоне светлеющего горизонта. Когда мы приблизились, один из офицеров ткнул пальцем в мужчину. Карабинер вытащил его за руку из колонны и отвел в сторону. Мы были уже совсем близко. Офицеры сверлили всех взглядами, иногда о чем-то переговариваясь, потом к кому-то подходили и светили ему в лицо. Они выдернули из толпы еще одного мужчину. Это был подполковник. Я разглядел звездочки у него на рукаве, когда его осветили фонариком. Седой, толстый коротышка. Карабинеры увели его за цепочку офицеров. Когда мы совсем сблизились, я поймал на себе внимательные взгляды. Один офицер указал на меня и что-то сказал карабинеру. Тот вклинился в колонну, и я почувствовал, как меня взяли за шкирку.