Текст книги "Прощай, оружие!"

Книга пятая

Глава тридцать восьмая

Первый снег выпал очень поздно. Мы жили в коричневом деревянном доме среди сосен на склоне горы. Ночью подмерзало, и стоявшие на комоде два кувшина с водой покрывались тонкой корочкой льда. Мадам Гуттинген приходила рано утром, чтобы затворить окна и разжечь огонь в высокой изразцовой печке. Сосновые ветки трещали и искрили, потом огонь разгорался, а в следующий раз мадам Гуттинген приходила с охапкой поленьев и кувшином горячей воды. Согрев комнату, она приносила завтрак. Мы съедали его в постели, любуясь в окно озером и горами на противоположном французском берегу. На вершинах лежал снег, а озеро было голубовато-стального оттенка.

Дорога перед нашим шале уходила вверх. Колеи и борозды промерзли до твердости железа. Дорога упрямо карабкалась вверх через лес, вилась вокруг горы, к альпийским лугам, амбарам и хижинам на лесной опушке, откуда открывался вид на глубокую лощину. По ее дну струилась речка, впадавшая в озеро, и когда над лощиной гулял ветер, слышен был рокот струящейся среди камней воды.

Порой, свернув с дороги, мы уходили по тропе в сосновый лес. Земля там была мягкой, не схваченной морозом, как главная дорога. Впрочем, твердое покрытие нас не пугало: железные шипы на подошвах и каблуках впивались в замерзшую колею, шагалось легко, и это придавало дополнительные силы. Но гулять по лесу было приятно.

Дом, в котором мы жили, стоял на склоне горы, которая круто спускалась к лощине, тянувшейся вдоль озера, и, сидя на крыльце под солнышком, мы видели вьющуюся по склону дорогу, и террасы виноградников под нами, такие мертвые зимой, и поля, разделенные каменными оградами, а еще ниже – домики в лощине. На островке посреди озера росли два дерева, похожие на паруса рыболовецкого судна. Горы по ту сторону озера были крутыми, с остроконечными вершинами, а совсем вдалеке, между двух горных цепей, раскинулась долина Роны, которую разрезала Дан-дю-Миди. Хотя эта высокая заснеженная гора доминировала над долиной, из-за большого расстояния казалось, что она не отбрасывает тени.

В солнечные дни мы проводили ленч на веранде, но в основном ели у себя наверху, в комнатке с простыми деревянными стенами и большой печкой в углу. Мы покупали в городе книги, журналы и газету «Хойл». А еще мы освоили разные карточные игры для двоих. Комнатка с печью служила нам гостиной. Там было два удобных кресла, журнальный столик и обеденный стол, где мы играли в карты, после того как уносили грязную посуду. Месье и мадам Гуттинген жили внизу, и вечерами мы иногда слышали их разговоры; они тоже были счастливы вдвоем. Когда-то он был старшим официантом в гостинице, а она там работала горничной, и они скопили достаточно денег, чтобы купить это шале. Теперь их сын учился на официанта, подрабатывая в цюрихском отеле. На первом этаже в зальчике продавались вино и пиво, и иногда по вечерам мы слышали, как возле дома останавливались подводы и мужчины поднимались по ступенькам, чтобы чего-нибудь выпить.

В коридоре стоял ящик с дровами, с их помощью я поддерживал огонь в печи. У нас была большая спальня, и ложились мы не поздно. Я раздевался в темноте, открывал окна, за которыми стояла ночь с холодными звездами и соснами внизу, после чего поскорее забирался в постель. Так хорошо было спрятаться от стылой прозрачной ночи. Спали мы крепко, и если я просыпался, то только по одной причине. Я осторожно переворачивался на перине, чтобы не разбудить Кэтрин, и снова засыпал под легким теплым одеялом. Война казалась такой же далекой, как футбольный матч в чужом колледже. Из газет я знал, что в горах до сих пор идут бои, поскольку нет снега.

Время от времени мы спускались в Монтрё. Вниз вела крутая тропа, поэтому обычно мы предпочитали широкую замерзшую дорогу, которая сначала петляла среди полей, затем между виноградников, разделенных каменными оградами, а еще ниже вела к деревенским домикам. Под нами было три деревни: Шерне, Фонтаниван и еще одна, название которой я забыл. Потом мы проходили мимо стоящего на уступе старого каменного шато с квадратным основанием и террас с виноградниками, где каждая лоза была подвязана к воткнутой в землю палке, и все они были высохшие, побуревшие, а земля ждала первого снега, и озеро сверху казалось совершенно гладким и серым, как сталь. После шато дорога спускалась еще на приличное расстояние, а затем сворачивала направо и уходила круто вниз, вымощенная булыжником, до самого Монтрё.

В Монтрё мы никого не знали. Мы брели вдоль озера с плавающими лебедями и стаями чаек и крачек, которые взлетали при нашем приближении и покрикивали, глядя на воду. Еще дальше от берега обосновались птицы-поганки, маленькие, сероватые, оставлявшие за собой длинный след на воде.

Дальше мы уже шли по главной улице, разглядывая витрины магазинов. Большие отели позакрывались, в отличие от магазинов, где нам были рады. Пожалуй, единственная, кого мы знали в Монтрё, была веселая женщина, владелица прекрасной парикмахерской, куда Кэтрин периодически захаживала. Пока она делала прическу, я в соседнем заведении пил баварское пиво и читал прессу: «Корьере делла сера», а также британские и американские газеты из Парижа. Все объявления были замазаны типографской краской – якобы через них могли сообщать шифрованную информацию противнику. Настроение от этого чтива не улучшалось. Повсюду дела шли хуже некуда. Я сидел в углу с тяжелой кружкой темного пива и открытой блестящей пачкой соленых претцелей, хорошо идущих под пиво, и читал про катастрофическое положение дел. Я ждал Кэтрин, но она все не появлялась, тогда я вернул газеты на стеллаж, расплатился и вышел на улицу. День был холодный, мрачный, ветреный, и даже от каменных стен веяло холодом. Кэтрин еще сидела в парикмахерской, ей завивали волосы. Я присел рядом в кабинке и стал смотреть. Это зрелище меня волновало. Кэтрин, улыбнувшись, заговорила со мной, а мой голос от возбуждения звучал глухо. Щипцы приятно пощелкивали, Кэтрин отражалась сразу в трех зеркалах, в кабинке было тепло и уютно. Женщина приподняла копну волос, и Кэтрин, поглядев на себя в зеркале, решила кое-что поправить: там заколку вынула, в другом месте заколола. Потом поднялась.

– Прости, что я так долго.

– Месье наблюдал с большим интересом. Да, месье? – Женщина мне улыбнулась.

– Да, – подтвердил я.

Мы вышли на улицу. Здесь было холодно, задувал ветер, и пахло зимой.

– Милая, как же я тебя люблю, – сказал я.

– Правда мы чудесно проводим время? Слушай, а давай выпьем пива вместо чая? Это полезно для маленькой Кэтрин. Чтобы она не слишком быстро росла.

– Маленькая Кэтрин. Эта бездельница.

– Она очень хорошо себя ведет, – сказала Кэтрин. – Почти совсем меня не беспокоит. Врач говорит, что мне полезно пиво, тогда она не будет слишком быстро расти.

– Если она окажется мальчиком и к тому же маленьким, он может потом стать жокеем.

– Если у нас действительно родится ребенок, наверное, нам следует пожениться, – сказала Кэтрин.

Мы сидели в пивной за угловым столиком. За окном смеркалось. Хотя еще был день, темнело рано.

– Давай прямо сейчас и поженимся, – предложил я.

– Нет, – не согласилась Кэтрин. – Сейчас как-то неловко. Слишком заметен мой живот. Я не хочу появляться на людях в таком положении.

– Я хочу, чтобы мы поженились.

– Хорошо бы, конечно. Но когда, милый?

– Не знаю.

– Я знаю только то, что не собираюсь выходить замуж, пока выгляжу как дородная матрона.

– Ты не матрона.

– Еще какая, милый. Парикмахерша спросила: «Это ваш первый ребенок?» А я соврала: «Нет, у нас уже двое мальчиков и две девочки».

– Когда же мы поженимся?

– Как только я снова похудею. У нас будет великолепная свадьба, и все будут восхищаться, какая красивая молодая пара.

– Ты правда не переживаешь?

– Милый, почему я должна переживать? Я всего один раз была не в своей тарелке: в миланском отеле, когда чувствовала себя шлюхой, но это продолжалось всего семь минут, а все из-за шикарной обстановки. Я ведь хорошая жена?

– Ты чудесная жена.

– Тогда не будь таким педантом, милый. Мы поженимся, как только я похудею.

– Ладно.

– Как думаешь, я могу выпить еще пива? Врач сказал, что у меня узковатый таз и что младшей Кэтрин лучше быть поменьше.

– Что еще он сказал? – Я встревожился не на шутку.

– Ничего. У меня отличное кровяное давление, милый. Он просто в восторге от моего кровяного давления.

– Что именно он сказал по поводу того, что у тебя узковатый таз?

– Ничего. Ничего такого. Он сказал, что мне не стоит кататься на лыжах.

– Это точно.

– Он сказал, что если я раньше не каталась, то не стоит начинать. А если будете кататься, сказал он, то вам лучше не падать.

– Да он большой шутник.

– Он мне очень понравился. Он будет принимать у меня роды.

– Ты его спрашивала, стоит ли нам пожениться?

– Нет. Я ему сказала, что мы уже четыре года как женаты. Видишь ли, милый, если я выйду за тебя, то стану американкой, а по американским законам, когда бы мы ни поженились, ребенок будет считаться законным.

– Где ты это вычитала?

– В библиотеке. В нью-йоркском «Всемирном альманахе».

– Ты неподражаема.

– Я хочу стать американкой. Мы поедем в Америку, правда, милый? Я хочу увидеть Ниагарский водопад.

– Ты такая милая.

– Я что-то еще хотела увидеть, но не могу сейчас вспомнить.

– Чикагские бойни?

– Нет. Забыла.

– Небоскреб «Вулворт»?

– Нет.

– Большой каньон?

– Нет. Хотя его тоже.

– Тогда что?

– Золотые ворота! Вот что я хотела увидеть. Где они находятся?

– В Сан-Франциско.

– Давай туда поедем. Я хочу увидеть Сан-Франциско.

– Хорошо. Поедем.

– А пока поднимемся на нашу гору, да? Сядем на «МОБ»?[37]37
  «МОБ» – местный электропоезд Монтрё – Цвайзиммен.


[Закрыть]

– Следующий поезд в пять с чем-то.

– Вот и поедем.

– Хорошо. Я успею выпить еще кружку пива.

К тому моменту, когда мы вышли на улицу, сильно похолодало. В долине Роны гулял леденящий ветер. В витринах зажглись огни. По крутой каменной лестнице мы поднялись на параллельную улицу, а потом еще по одной лестнице к зданию вокзала. Электропоезд уже стоял на путях с зажженными огнями, и его циферблат показывал время отправления: 17.10. Я посмотрел на вокзальные часы. Оставалось пять минут. Когда мы садились в вагон, из буфета вышли машинист с кондуктором. Мы заняли свои места и открыли окно. В поезде с электроподогревом было душновато, а тут сразу хлынул свежий прохладный воздух.

– Устала, Кэт? – спросил я.

– Нет. Я чувствую себя превосходно.

– Ехать нам недолго.

– Я люблю поезд, – сказала она. – Ты за меня не волнуйся, милый. Я себя прекрасно чувствую.

Первый снег выпал за три дня до Рождества. Однажды мы проснулись и увидели, что идет снег. Мы лежали в постели и под треск поленьев в печи наблюдали за падающими хлопьями. Мадам Гуттинген унесла подносы с грязной посудой и подбросила дров в огонь. Метель разыгралась не на шутку. Все началось около полуночи, сказала хозяйка. Я выглянул в окно, но дальше дороги ничего не разглядел. Ветер кружил-вертел снежную заметь. Я вернулся в постель, и мы стали болтать о том о сем.

– Вот бы встать на лыжи, – сказала Кэтрин. – Почему я не умею кататься на лыжах?

– Мы купим бобслейные сани и съедем вниз по дороге. Для тебя это не опаснее, чем прокатиться в автомобиле.

– А меня не растрясет на кочках?

– Поглядим.

– Надеюсь, что не растрясет.

– Надо будет нам прогуляться по снегу.

– Перед обедом, – сказала Кэтрин. – Для поднятия аппетита.

– Я всегда голодный.

– Я тоже.

Мы вышли на прогулку, но снегу намело столько, что очень скоро мы увязли. Я протоптал дорожку до станции, но пока мы туда дошли, из-за усилившейся метели за три метра ничего не было видно. Мы заглянули в харчевню возле станции и, стряхнув друг друга платяной щеткой, сели на скамью и заказали вермут.

– Серьезная метель, – сказала барменша.

– Да.

– В этом году снег выпал поздно.

– Да.

– Я могу себе позволить шоколадку? – спросила Кэтрин. – Или скоро уже обед? Я голодная.

– Съешь шоколадку, – разрешил я.

– Я возьму с фундуком.

– Они самые вкусные, – заметила барменша. – Мои любимые.

– А мне еще вермута, – попросил я.

Нашу тропку совсем замело. От глубоких следов остались едва заметные очертания. Снег залеплял глаза, и почти ничего не было видно. Отряхнувшись от снега, мы вошли в столовую. Обед подавал месье Гуттинген.

– Завтра начнется лыжный сезон, – сказал он. – Вы на лыжах катаетесь, мистер Генри?

– Нет, но я не прочь научиться.

– Это очень легко. Мой сын приезжает на Рождество, и он вас научит.

– Отлично. Когда он приедет?

– Завтра вечером.

После обеда мы сидели у печки в своей комнатке и смотрели в окно на падающий снег, когда Кэтрин вдруг спросила:

– Милый, ты не хочешь покататься на лыжах в мужской компании?

– Нет. А зачем?

– Иногда я думаю, что тебе хотелось бы пообщаться не только со мной, но и с другими людьми.

– Тебе не хочется общаться с другими людьми?

– Нет.

– Вот и мне не хочется.

– Ты – другое дело. Я жду ребенка, и мне больше ничего не надо. Знаю, я много болтаю и говорю всякие глупости, но мне кажется, что тебе хорошо бы куда-то прошвырнуться, чтобы от меня отдохнуть.

– Ты хочешь, чтобы я куда-то прошвырнулся?

– Нет. Я хочу, чтобы ты был рядом.

– Тогда я буду рядом.

– Иди ко мне, – сказала она. – Захотелось потрогать шишку у тебя на голове. Какая большая. – Она погладила ее пальцем. – Милый, ты не хочешь отпустить бороду?

– А ты этого хочешь?

– А что, забавно. Я бы посмотрела на тебя с бородой.

– Хорошо. Я отпущу. Начинаю прямо с этой минуты. Отличная идея. Будет чем заняться.

– Ты переживаешь, что тебе нечем заняться?

– Да нет. Мне это нравится. У меня чудесная жизнь. А у тебя?

– У меня прекрасная жизнь. Меня только беспокоит, что тебе со мной, такой толстой теткой, скучно.

– Ах, Кэт. Ты не понимаешь, что я от тебя без ума.

– Такой, как сейчас?

– И такой. Я всем доволен. У нас славная жизнь, разве нет?

– У меня-то да. А вот ты, я подумала, тревожишься.

– Ничего подобного. Иногда я думаю о фронте и о тех, кого я знал. Но тревоги я не испытываю. Я вообще не слишком задумываюсь.

– А о ком ты думаешь?

– О Ринальди, священнике и многих других, кого я знал. Но я не так часто о них думаю. Не хочу думать о войне. С войной покончено.

– А сейчас ты о чем думал?

– Ни о чем.

– Неправда. Скажи мне.

– Я думал, правда ли, что у Ринальди сифилис.

– И все?

– Да.

– А у него сифилис?

– Не знаю.

– Я рада, что у тебя его нет. А у тебя было что-нибудь такое?

– У меня был триппер.

– Я не хочу про это слышать. Было больно, милый?

– Очень.

– Я хочу, чтобы у меня он тоже был.

– Не сочиняй.

– Я хочу. Чтобы быть, как ты. Я бы хотела знать всех твоих девиц, чтобы выставлять их перед тобой на посмешище.

– Красивая картинка.

– То, что ты подцепил от них триппер, красивой картинкой не назовешь.

– Знаю. Гляди, какой снегопад.

– Я предпочитаю глядеть на тебя. Милый, почему бы тебе не отрастить волосы?

– Как отрастить?

– Чуть подлиннее.

– Они и так достаточно длинные.

– Нет, отрасти подлиннее, а я свои обрежу, и мы будем как близняшки, только один брюнет, а вторая блондинка.

– Я тебе не позволю остричься.

– А что, даже интересно. Они мне надоели. Знаешь, как они мне ночью мешают?

– Мне нравится.

– Тебе не понравятся короткие?

– Кто знает. Мне нравятся такие.

– Мне пойдет короткая стрижка. Мы будем близняшками. Ах, милый, я хочу тебя, я хочу быть тобой!

– Ты и так я. Мы с тобой неразделимы.

– Да. Ночью.

– Ночи у нас классные.

– Нам надо слиться воедино. Я не хочу, чтобы ты прошвырнулся. У меня это вырвалось. Нет, если ты хочешь, то конечно. Только сразу возвращайся. Милый, когда ты не со мной, я просто не живу.

– Я никогда не уеду. Я ничто, когда тебя нет рядом. У меня больше нет своей жизни.

– Я хочу, чтобы она у тебя была. Хорошая жизнь. Но пусть будет одна на двоих, правда?

– Так мне отращивать бороду или не надо?

– Отращивай. Это будет здорово. Может, до Нового года отрастет?

– В шахматы поиграем?

– Я лучше поиграю с тобой.

– Нет. Давай в шахматы.

– А потом в другую игру?

– Да.

– Ну хорошо.

Я достал доску и расставил фигуры. Снегопад не утихал.

Как-то ночью я проснулся и понял, что Кэтрин тоже не спит. В окно светила луна, бросая на постель тени от оконного переплета.

– Ты не спишь, родной?

– Нет. А ты почему не спишь?

– Я проснулась с мыслью о том, как сошла с ума, увидев тебя впервые. Ты это помнишь?

– Если ты и сошла с ума, то совсем чуть-чуть.

– Теперь все не так. Теперь все классно. Ты так мило произносишь это слово. Скажи «классно».

– Классно.

– Какой же ты милый. Я больше не схожу с ума. Просто я очень, очень, очень счастлива.

– Спи, – сказал я.

– Ладно. Давай уснем одновременно.

– Договорились.

Но так не получилось. Я еще долго лежал без сна, думая о разном и глядя на спящую Кэтрин в лунном свете. А потом тоже уснул.

Глава тридцать девятая

К середине января я отрастил бороду, и установились ясные холодные дни и очень холодные ночи. Дороги снова стали проходимыми. Снег утрамбовали и отутюжили сани с сеном и дровами, а также бревна, которые волочили вниз с горы. Снег покрыл все окрестности практически до Монтрё. Горы на противоположном берегу озера стояли белые, и даже долина Роны побелела. Мы прогуливались по дальнему склону аж до самой Бэн-де-л’Альяз. Кэтрин надевала ботинки с шипами на подошвах, теплую накидку и брала в руки палку с заостренным стальным наконечником. В накидке ее полнота не бросалась в глаза. Мы шли не торопясь, а когда она уставала, делали остановку и присаживались на бревна у обочины.

В Бэн-де-л’Альяз среди деревьев стояла харчевня, куда захаживали дровосеки пропустить стаканчик, и там мы отогревались у печки и пили горячее красное вино с пряностями и лимоном под названием глинтвейн. Хорошая штука для согрева и праздников. В харчевне было полутемно и накурено, и когда ты потом выходил, морозный воздух резко врывался в легкие и кончик носа немел при каждом вдохе. Мы оглядывались на освещенные окна, а рядом рабочие лошадки топтались и крутили головами, чтобы согреться. Морды у них были в инее, а изо ртов шел пар. Обратный подъем в гору поначалу был слишком гладким и скользким, пока не заканчивалась залитая оранжевой конской мочой дорога, по которой возили дрова. Зато дальше через лес вела тропа с хорошо утоптанным снегом, и пару раз, возвращаясь под вечер домой, мы видели лисиц.

Нам нравились окрестности, и мы получали удовольствие от наших прогулок.

– У тебя великолепная борода, – сказала Кэтрин. – Не хуже, чем у дровосеков. Ты видел мужчину с золотыми сережками?

– Это охотник на серн, – сказал я. – Они носят сережки, утверждая, что от этого обостряется слух.

– Правда? Не верю. Я думаю, чтобы показать: вот кто охотится на серн. А здесь вообще есть серны?

– Да, за Ден-де-Жаман.

– Здорово, что мы видели лисицу.

– Во сне она заворачивается в свой хвост, чтобы было теплее.

– Должно быть, приятное ощущение.

– Я всегда хотел иметь такой хвост. Разве плохо иметь такие лисьи опахала?

– Было бы трудно одеваться.

– Мы бы шили одежду на заказ или жили бы в стране, где это не имеет значения.

– Мы и так живем в стране, где ничего не имеет значения. Правда классно, что мы никого не видим? Ты ведь не хочешь никого видеть, да, милый?

– Да.

– Давай на минутку присядем? Я немного устала.

Мы сели рядышком на бревно. Впереди дорога шла через лес под горку.

– Она ведь нас не рассорит, эта егоза?

– Нет. Мы ей не позволим.

– Как у нас с деньгами?

– Лучше не бывает. Последний чек на предъявителя приняли без вопросов.

– А твоя семья не попытается с тобой связаться? Они ведь теперь знают, что ты в Швейцарии.

– Возможно. Надо будет им написать.

– Ты еще не написал?

– Нет. Пока дело ограничилось чеком на предъявителя.

– Слава Богу, я не член твоей семьи.

– Я им пошлю телеграмму.

– Неужели ты за них совсем не переживаешь?

– Когда-то переживал, но мы столько ссорились, что все чувства куда-то испарились.

– Мне кажется, они мне понравятся. Может, даже очень понравятся.

– Давай не будем о них, а то я начну переживать. – Мы еще немного посидели. – Ну что, пойдем дальше, если ты отдохнула? – предложил я.

– Я отдохнула.

Мы шли по дороге. Уже стемнело, снег скрипел у нас под ботинками. Вечер выдался сухой, морозный и очень ясный.

– Мне нравится твоя борода, – сказала Кэтрин. – Это настоящая удача. Она с виду такая густая и устрашающая, но при этом такая мягкая и приятная на ощупь.

– Мне лучше с бородой?

– По-моему, да. Знаешь, милый, я не буду стричь волосы, пока не родится маленькая Кэтрин. Для этого я сейчас слишком дородная матрона. Но после родов, когда снова похудею, я постригусь коротко, и ты увидишь новую, совсем другую девушку. Мы пойдем вместе в парикмахерскую, или я пойду одна и сделаю тебе сюрприз.

Я на это ничего не ответил.

– Ты ведь не скажешь «нет»?

– Не скажу. Даже интересно будет посмотреть.

– Ах, ты такой милый. Может, мне это пойдет, мой дорогой, и я стану такой худенькой и хорошенькой, что ты снова в меня влюбишься.

– Можно подумать, я тебя сейчас не люблю, – сказал я. – Ты что, хочешь меня погубить?

– Да. Я хочу тебя погубить.

– Отлично. Я тоже этого хочу.