Текст книги "Прощай, оружие!"

Глава сороковая

Жизнь шла своим чередом. Прошел январь, февраль, зима стояла отличная, и мы были счастливы. Случались короткие оттепели, когда задувал теплый ветер, снег делался рыхлым, и в воздухе пахло весной, но всякий раз зима возвращалась вместе с ясными морозными днями. В марте зима впервые отступила. Ночью пошел дождь и продолжался все утро, снег превратился в кашу, и горный склон представлял собой жалкое зрелище. Озеро и долину накрыли тучи. Высоко в горах зарядили дожди. Кэтрин надела массивные галоши, а я резиновые сапоги месье Гуттингена, и мы пошли на станцию под зонтом, через снеговую кашу и потоки воды, смывавшие ледовую корку с дороги. Мы заглянули в харчевню выпить вермута перед обедом. Было слышно, как за окнами льет дождь.

– Может, нам перебраться в город?

– А ты как думаешь? – спросила меня Кэтрин.

– Если зима закончилась и зарядят дожди, то здесь не будет ничего хорошего. Сколько еще ждать появления маленькой Кэтрин?

– Около месяца. Или чуть больше.

– Мы можем спуститься вниз и пожить в Монтрё.

– Почему бы не поехать в Лозанну? Там больница.

– Хорошо. Просто я подумал, не слишком ли большой город.

– Мы можем оставаться одни даже в большом городе. Мне кажется, в Лозанне мило.

– Когда поедем?

– Мне все равно. Когда пожелаешь, милый. Я отсюда не уеду, пока ты сам не захочешь.

– Посмотрим, как поведет себя погода.

Дождь шел три дня подряд. На горном склоне, пониже станции, снега совсем не осталось. Дорога превратилась в сплошной грязевой поток. О прогулках пришлось забыть. На третий день мы решили перебираться в город.

– Месье Генри, вам решать, – сказал Гуттинген. – Вы не обязаны предупреждать меня заранее. Я так и подумал, что вы не захотите остаться в такую скверную погоду.

– В любом случае мадам в ее состоянии следует быть поближе к больнице.

– Я понимаю, – сказал он. – Может, как-нибудь приедете сюда пожить с малышом?

– Если у вас будет свободная комната.

– Приезжайте весной, когда здесь будет хорошо. Няньке с малышом мы отведем большую комнату, которая сейчас закрыта, а вы с мадам можете жить в своей с видом на озеро.

– Я вам предварительно напишу, – сказал я.

Мы упаковали вещи и уехали послеобеденным поездом. Месье и мадам Гуттинген проводили нас на вокзал, наш багаж он вез по грязи на санках. Стоя на платформе под дождем, они помахали нам вслед.

– Они такие милые, – сказала Кэтрин.

– Нам с ними повезло.

Это был поезд из Монтрё в Лозанну. Тучи заволокли гору, и из окна было не разглядеть место, где мы жили. Поезд сделал остановку в Веве и снова поехал мимо озера с одной стороны и мокрых бурых полей, оголенных лесов и домов с другой. В Лозанне мы нашли небольшой отель. Пока мы туда ехали, дождь не утихал. Портье со связкой медных ключей на лацкане пиджака, лифт, ковры под ногами, белоснежный умывальник с сияющим краном, латунная кровать, большая комфортабельная спальня – после Гуттингенов мы окунулись в роскошь. Окна выходили на мокрый сад, обнесенный стеной с железной решеткой. На противоположной стороне покатой улицы располагался еще один отель с похожим садом, обнесенным такой же стеной с решеткой. Я смотрел, как дождь заливает фонтан в саду.

Кэтрин повсюду зажгла свет и начала распаковываться. Я заказал виски с содовой и улегся на кровать с газетами, купленными на станции. На дворе стоял март восемнадцатого года, и во Франции немцы перешли в наступление. Я пил виски с содовой и читал газеты, пока Кэтрин все разбирала и расхаживала по комнате.

– Знаешь, что я должна купить, милый? – сказала она.

– Что?

– Детские вещи. На моем сроке все уже давно обзавелись детскими вещами.

– Так покупай.

– Ну да. Завтра этим займусь. Выясню, что нужно.

– Ты должна знать. Ты же была медсестрой.

– Знаешь, солдаты в госпитале как-то не спешили обзаводиться детьми.

– Я обзавелся.

Она стукнула меня подушкой и расплескала виски с содовой.

– Извини, что пролила. Я тебе закажу новое.

– Там уже оставалось на донышке. Иди ко мне.

– Нет. Мне надо сделать комнату на что-то похожей.

– На что?

– На что-то домашнее.

– Развесь союзные флаги.

– Ой, ты бы помолчал.

– Скажи еще раз.

– Ты бы помолчал.

– Ты так деликатно это говоришь. Словно не хочешь никого обидеть.

– Я и не хочу.

– Тогда иди ко мне.

– Ладно. – Она подошла и села с краю. – Я знаю, милый, видок у меня тот еще. Я похожа на бочку с мукой.

– Ничего подобного. Ты красивая и такая милая.

– Ты женился на неповоротливой клуше.

– Неправда. Ты с каждым днем становишься все красивее.

– Но я снова похудею, милый.

– Ты и сейчас худая.

– Ты перебрал.

– Всего-то стакан виски с содовой.

– Тебя ждет еще один, – сказала она. – А потом закажем ужин в номер?

– Хорошая мысль.

– Не будем выходить, правда? Проведем весь вечер здесь.

– И поиграем, – уточнил я.

– Я выпью немного вина. Это мне не повредит. Может, у них найдется старый добрый капри.

– Наверняка. В таком отеле должны быть итальянские вина.

В дверь постучали. Официант принес на подносе стакан виски со льдом и отдельно бутылочку содовой.

– Благодарю, – сказал я. – Поставьте там. Пожалуйста, принесите нам ужин на двоих и пару бутылок сухого белого капри в ведерке со льдом.

– Вы предпочитаете начать ужин с супа?

– Ты хочешь суп, Кэт?

– Да, пожалуйста.

– Один суп.

– Да, сэр.

Он вышел и закрыл за собой дверь. Я снова погрузился в газеты и военные действия, потихоньку подливая содовую в стакан. Надо им сказать, чтобы не бросали в виски лед, а приносили его отдельно. Тогда хоть будет понятно, сколько виски налили, и оно не станет разбавленным так быстро. Закажу-ка я бутылочку виски, и пусть отдельно принесут лед и содовую. Разумное решение. Хорошее виски – это вещь. Одна из немногих радостей.

– О чем ты думаешь, милый?

– О виски.

– А именно?

– Какая это радость.

Кэтрин поморщилась.

– Ну, ладно.

Мы прожили в отеле три недели. Это было совсем неплохо. Днем в столовой обычно никого не было, а ужинали мы, как правило, у себя. Мы болтались по городу, съездили на трамвае в Уши и там погуляли по берегу озера. Погода стояла теплая, можно сказать, весенняя. Хоть возвращайся обратно в горы. Но такая погода продержалась всего несколько дней, а затем снова вернулась зима с холодной сыростью.

Кэтрин купила детские вещи. Я стал боксировать в гимнастическом зале в пассаже. Обычно я туда ходил по утрам, пока Кэтрин отсыпалась. В дни короткой обманчивой весны было особенно приятно после тренировки и душа пройтись по улицам, дыша весенним воздухом, а потом зайти в кафе и посидеть, наблюдая за людьми, или читать газету, попивая вермут. А потом я возвращался в отель, и мы обедали. Со мной боксировал усатый профессор. У него были точные и резкие выпады, однако стоило мне на него насесть, как он сразу сдувался. Гимнастический зал мне нравился. Свежий воздух, хорошее освещение. Я не давал себе поблажки: прыгал через скакалку, дрался с тенью, делал упражнения для живота, лежа на полу под солнечным лучом, проникавшим в распахнутое окно, и изредка пугал профессора во время спарринга. Поначалу мне трудно было боксировать с тенью перед длинным узким зеркалом, так как меня смущал бородатый соперник. А потом я стал находить его забавным. С первых же тренировок я хотел сбрить бороду, но Кэтрин воспротивилась.

Иногда мы с ней прогуливались в экипаже по окрестностям. В хорошие дни это было одно удовольствие, и мы нашли два отличных ресторанчика. Поскольку Кэтрин теперь не могла долго ходить пешком, мне нравилось возить ее по загородным дорогам. В солнечные дни мы всегда отлично проводили время и ни разу ни о чем не пожалели. Мы понимали, что скоро родится ребенок, и от этого было ощущение, что нас что-то подгоняет и нам нельзя терять время даром.

Глава сорок первая

Однажды я проснулся около трех часов ночи, услышав, как Кэтрин ворочается в постели.

– Ты в порядке, Кэт?

– Кажется, у меня начались схватки, милый.

– Регулярные?

– Пока не очень.

– Если начнутся регулярные, поедем в больницу.

Я снова провалился в сон. Но через какое-то время опять проснулся.

– Наверно, тебе лучше позвонить врачу, – сказала Кэтрин. – Мне кажется, началось.

Я пошел к телефону и позвонил врачу.

– Как часто повторяются схватки? – спросил он.

– Как часто они повторяются, Кэт?

– Примерно каждые пятнадцать минут.

– Тогда вам нужно ехать в больницу, – сказал врач. – Я сейчас оденусь и тоже приеду.

Я набрал номер гаража возле железнодорожной станции, чтобы вызвать такси. Трубку долго не брали. Наконец мне ответил мужчина и пообещал незамедлительно прислать машину. Кэтрин одевалась. В ее сумке уже лежало все необходимое вместе с детскими вещами. В холле я позвонил лифтеру. Никто не ответил. Я спустился вниз. Кроме ночного дежурного, там никого не было. Я сам поднялся на лифте и внес сумку, потом зашла Кэтрин, и мы поехали. Дежурный открыл перед нами парадную дверь, мы вышли, сели на каменные тумбы возле лестницы и стали ждать такси. Ночь была ясная, звездная. Кэтрин находилась в сильном возбуждении.

– Я так рада, что у меня началось, – сказала она. – Значит, скоро все будет позади.

– Ты отважная девочка.

– Я не боюсь. Скорее бы пришло такси.

Сначала мы услышали звук мотора, а затем увидели включенные передние фары. Машина подъехала, я помог Кэтрин сесть, а водитель поставил сумку на переднее сиденье.

– В больницу, – сказал я ему.

Для начала мы поднялись на холм.

Я вошел в приемный покой следом за Кэт, неся ее сумку. Женщина, сидевшая за конторкой, записала в журнал ее имя, возраст, адрес и имена родственников. На вопрос о вероисповедании Кэтрин ответила отрицательно, и женщина поставила прочерк. А имя она назвала такое: Кэтрин Генри.

– Я провожу вас в палату, – сказала регистраторша.

Мы поднялись на лифте и последовали за женщиной по коридору. Кэтрин крепко держала меня за руку.

– Вот ваша палата, – показала женщина. – Пожалуйста, разденьтесь и ложитесь в кровать. Это ваша ночная рубашка.

– У меня своя, – сказала Кэтрин.

– Лучше наденьте эту.

Я вышел из палаты и сел на стул в коридоре.

– Уже можно, – пригласила меня женщина, стоя в дверях.

Кэтрин лежала на узкой кровати в простой сорочке с прямым разрезом, выглядевшей так, словно ее скроили из грубой простыни. Она встретила меня улыбкой.

– У меня отличные схватки, – сказала она. Женщина держала палец у нее на пульсе и по часам замеряла частоту схваток. – Ух ты, какая сильная. – Это можно было легко прочесть и по ее лицу.

– А где врач? – спросил я.

– Прилег поспать, – ответила женщина. – Как только он понадобится, его вызовут. А сейчас я должна кое-что сделать с мадам. Можно вас попросить еще раз выйти?

Я вышел в коридор, где взгляду открывалась анфилада закрытых дверей и два окна. Здесь стоял больничный запах. Сидя на стуле, я молился за Кэтрин, уставясь в пол.

– Можете войти, – пригласила меня сестра. Я вошел.

– Привет, милый, – встретила меня Кэтрин.

– Ну как?

– Довольно частые. – Она поморщилась, но потом выдавила из себя улыбку. – Сильная была схватка. Сестра, вы снова не подложите руку под спину?

– Если вам так легче.

– А ты, милый, иди. Иди что-нибудь поешь. Сестра говорит, что это может затянуться надолго.

– Первые роды обычно затяжные, – подтвердила сестра.

– Пожалуйста, сходи и поешь, – попросила Кэтрин. – У меня правда все хорошо.

– Я немного подожду, – сказал я.

Пока схватки были частыми, Кэтрин пребывала в возбуждении, а особенно сильные называла хорошими. Но стоило им замедлиться, как она испытала разочарование и даже стыд.

– Иди, милый, – сказала она. – Мне кажется, ты меня только смущаешь. – Лицо ее исказила гримаса. – Ну вот, уже лучше. Я так хочу быть хорошей женой и родить без всяких глупостей. Пожалуйста, милый, иди позавтракай, а потом возвращайся. Я не буду скучать. Я в прекрасных руках.

– Вы можете не торопиться, – сказала мне сестра.

– Тогда я пойду. Пока, милая.

– Пока. Позавтракай за нас двоих.

– Где можно поесть? – спросил я у сестры.

– Неподалеку, на площади, есть кафе, – сказала она. – Оно скорее всего уже открылось.

Начинало светать. Я прошел по пустынной улице до площади. В кафе горел свет. Я подошел к оцинкованной барной стойке, и пожилой бармен подал мне стакан белого вина с бриошью. Бриошь была вчерашней, так что я макал ее в вино. А потом еще выпил чашку кофе.

– Что это вы в такую рань? – спросил меня бармен.

– Моя жена рожает в больнице.

– Вот оно что. Желаю удачи.

– Можно еще стаканчик вина?

Наливая, он немного промахнулся, и вино пролилось на оцинкованную поверхность. Выпив еще стакан, я вышел из кафе. Вдоль улицы стояли полные бачки в ожидании мусорной машины. В один такой бачок носом тыкался пес.

– Чего ты хочешь? – спросил я его и заглянул в бачок, нет ли там для него чего-то подходящего. Но сверху были только покрытые пылью кофейная гуща да мертвые цветы. – Для тебя, псина, тут ничего нет.

Пес поплелся прочь. Я дошел до больницы, поднялся по лестнице на нужный этаж и, дойдя до палаты, постучал в дверь. Мне никто не ответил. Я приоткрыл дверь. Комната была пуста, если не считать сумки Кэтрин на стуле и ее ночной рубашки, висящей на крючке. Я прошел дальше по коридору и наткнулся на сестру.

– А где мадам Генри?

– Мадам только что отправили в родильную.

– Где это?

– Я вас провожу.

Мы дошли до конца коридора. Сквозь приотворенную дверь я увидел Кэтрин; она лежала на столе под простыней. По одну сторону располагалась сестра, а по другую доктор, и рядом с ним стояли какие-то цилиндры. Доктор держал в руке резиновую маску, соединенную с трубкой.

– Я вам дам больничный халат, чтобы вы могли войти, – сказала сестра. – Пожалуйста, пройдите сюда.

Она облачила меня в белый халат и сзади на шее прихватила английской булавкой.

– Теперь можете идти, – сказала она. Я вошел в родильный бокс.

– Привет, милый. – В голосе Кэтрин чувствовалось напряжение. – У меня все по-прежнему.

– Вы месье Генри? – спросил меня врач.

– Да. Как идут дела, доктор?

– Очень хорошо. Мы перешли сюда, так как здесь ей можно давать наркозную маску, чтобы уменьшить боль.

– Я хочу маску, – попросила Кэтрин.

Доктор положил ей на лицо маску, повернул диск, и я увидел, как Кэтрин судорожно и глубоко втягивает в легкие воздух. Но как только она сбросила маску, доктор выключил аппарат.

– Сейчас была не очень сильная схватка. Не то что недавно. Я чуть не отключилась, правда, доктор? – Это прозвучало странно, с нажимом на слове «доктор».

Он улыбнулся.

– Дайте еще, – попросила Кэтрин. Она прижала маску к носу и быстро задышала, чуть-чуть постанывая. Отняв маску от лица, она улыбнулась.

– Сейчас была сильная, – сказала она. – Еще какая. Милый, ты не волнуйся. Ты иди. Можешь еще раз позавтракать.

– Я останусь, – сказал я.

Мы приехали в госпиталь около трех часов утра. В полдень Кэтрин по-прежнему находилась в родилке. Схватки снова ослабли. Вид у нее был уставший и замученный, но она стойко держалась.

– Какая же я неумеха, милый, – сказала она. – Уж прости. Я думала, у меня все очень легко получится. Ой… вот еще…

Она схватила маску и прижала к лицу. Доктор повернул диск и наблюдал за ней. Вскоре схватки закончились.

– Ничего особенного, – призналась Кэтрин. Она улыбнулась. – Я без ума от этого наркоза. Так здорово.

– Надо будет купить такую в дом, – сказал я.

– Вот очередная, – успела сказать Кэтрин. Доктор снова повернул диск и засек время.

– Какой интервал? – поинтересовался я.

– Около минуты.

– Вы не хотите пообедать? – спросила его Кэтрин.

– Что-нибудь перехвачу, – пообещал он.

– Доктор, вы должны поесть, – сказала Кэтрин. – Вы уж простите, что со мной такая морока. А мой муж может мне давать наркоз?

– Если вам так хочется. – Он обратился ко мне: – Ставьте на двойку.

– Понятно, – сказал я. Диск был маркирован и поворачивался с помощью рычажка.

– Мне нужна маска! – Кэтрин прижала ее к лицу, я поставил диск на двойку, а когда Кэтрин отложила маску, я выключил аппарат. Хорошо, что доктор смог меня чем-то занять.

– У тебя получилось, милый? – Кэтрин погладила мою кисть.

– А то нет.

– Ты умница. – Она слегка опьянела от наркоза.

– Я перекушу в соседней комнате, – сказал доктор. – Зовите меня, если что.

Я видел, как он поел, а спустя какое-то время прилег на кушетку и выкурил сигарету. Кэтрин совсем обессилела.

– Как ты думаешь, я когда-нибудь рожу? – спросила она.

– Родишь, как же иначе.

– Я стараюсь вовсю. Тужусь, тужусь а он ни в какую. Вот опять. Дай мне ее.

В два часа я вышел на ленч. В кафе сидели несколько мужчин – кто с кофе, кто с киршем. Я сел за столик.

– У вас поесть можно? – спросил я официанта.

– Время ленча закончилось.

– А что вы предлагаете?

– Есть кислая капуста.

– Тогда принесите кислую капусту с пивом.

– Французское или немецкое темное?

– Французское светлое.

Официант принес тарелку с сосиской, похороненной под слоем горячей, пропитанной вином кислой капусты, и ломтиком ветчины сверху. Я ел, пил пиво и разглядывал посетителей. Я здорово проголодался. За одним столом играли в карты. За соседним двое мужчин курили, болтая о чем-то. В кафе дым стоял коромыслом. У оцинкованной барной стойки, где я позавтракал, сейчас находились трое: старик, полная женщина в черном платье, которая сидела за кассой и внимательно следила за тем, что кому приносят, и юноша в переднике. Интересно, подумал я, сколько у этой женщины детей и как она их рожала.

Разделавшись с кислой капустой, я покинул кафе. Улицу успели почистить. Мусорных бачков не осталось. Сквозь тучи начинало пробиваться солнышко.

Я поднялся на лифте и зашел в комнату Кэтрин, где оставил белый халат. Я влез в него и прихватил сзади на шее английской булавкой. Из зеркала на меня смотрел лжедоктор с бородой. Потом я направился в родилку. Дверь была закрыта, и я постучал, но мне не ответили. Тогда я повернул ручку и вошел. Врач сидел рядом с Кэтрин. Сестра что-то делала в другом конце комнаты.

– А вот и ваш муж, – сказал врач.

– Ах, милый, у меня такой чудесный доктор. – Голос Кэтрин звучал довольно странно. – Он мне рассказывал чудесные истории, а когда становилось совсем больно, он меня просто выключал. Он чудесный. Вы чудесный, доктор.

– Ты пьяная, – сказал я.

– Я знаю. Но ты не должен так говорить. Дайте мне ее, дайте! – Она вцепилась в маску и стала вдыхать, коротко и судорожно, так что респиратор даже похрустывал. Потом глубоко вздохнула, и врач левой рукой снял с ее лица маску.

– Сейчас была сильная, – сказала она своим странным голосом. – Я не умру, милый. Худшее уже позади. Ты доволен?

– Ты, главное, туда не возвращайся.

– Не буду. Хотя смерти я не боюсь. Но я не умру, милый.

– С вашей стороны это была бы большая глупость, – сказал доктор. – Умереть и оставить мужа одного.

– Нет, нет. Я не умру. Я не умру. Глупо умирать. Вот опять… дайте мне маску.

Спустя какое-то время доктор обратился ко мне:

– Мистер Генри, я попрошу вас выйти ненадолго, мне надо осмотреть вашу жену.

– Надо проверить, как идут дела, – пояснила Кэтрин. – Он ведь сможет потом вернуться, доктор?

– Да, – ответил тот. – Я ему дам знать.

Я вышел из бокса и отправился в послеродовую палату. Из кармана у меня торчала газета, которую я купил перед ленчем. За окном начало темнеть. Я зажег свет, сел на стул и углубился в газету. В какой-то момент я это дело бросил и стал смотреть, как смеркается. Я не понимал, почему доктор за мной не присылает. Может, без меня лучше. Наверно, решил: пусть побудет один. Я посмотрел на часы. Подожду еще десять минут и сам пойду.

Бедная, бедная Кэт. Вот какую цену приходится платить за то, что спишь с мужчиной. Такая вот отложенная ловушка. Вот какая ожидает расплата за любовь. Спасибо хоть за наркоз. А каково было до появления анестезии? Беременность – это лотерея. У Кэтрин она протекала легко. Никаких проблем. Ее практически не тошнило. Она до самого конца не испытывала особого дискомфорта. И вот возмездие ее настигло. От беды не убежишь. Черта с два! Хоть пятьдесят раз женись, кончится одним и тем же. А что, если она умрет? Нет. В наши дни женщины от этого не умирают. Так рассуждают все мужья. Ну а если? Она не умрет. Просто у нее это тяжело протекает. Первые роды обычно затяжные. Тяжело протекает, вот и все. Потом я вспомню, как тяжело это было, а Кэтрин скажет: да нет, не так чтобы очень. Ну а если она умрет? Это невозможно. Да, и все-таки? Говорю тебе, это невозможно. Не будь идиотом. Просто так складывается. Природа устроила ей ад. Это же первые роды, а они почти всегда затяжные. А если она все-таки умрет? Это невозможно. Почему она должна умереть? Какой в этом резон? Просто на свет должен появиться ребенок, побочный продукт счастливых ночей в Милане. Он создает неприятности, потом он рождается, и ты начинаешь о нем заботиться и, может быть, к нему привяжешься. Но что, если она умрет? Нет, невозможно. А если все-таки? Не умрет. Она в порядке. Ну а если? Никогда. И все-таки, вдруг она умрет? А, что скажешь? Что будет, если она умрет?

В комнату вошел врач.

– Доктор, как дела?

– Никак.

– В каком смысле?

– В прямом. Я ее обследовал… – Он уточнил результаты обследования. – С тех пор я жду развития, но ничего не происходит.

– Что вы советуете?

– Есть два варианта. Либо высокое наложение щипцов, которое может привести к разрывам и достаточно опасно, не говоря уже о возможном причинении вреда младенцу, либо кесарево.

– А какова опасность кесарева? Вдруг она умрет?

– Не опаснее обычных родов.

– Вы все сделаете сами?

– Да. Мне понадобится около часа, чтобы все подготовить и собрать ассистентов. Может, меньше.

– Сами-то вы что думаете?

– Я рекомендую кесарево. Если бы это была моя жена, я бы сделал кесарево.

– А какие возможны последствия?

– Никаких. Только шрам.

– А занесение инфекции?

– При наложении щипцов она гораздо выше.

– А если ничего не делать?

– Рано или поздно придется. Мадам Генри уже потеряла много сил. Чем скорее мы ее прооперируем, тем для нее безопаснее.

– Тогда не откладывайте.

– Я сейчас же распоряжусь.

Я пришел в родильную комнату. Там находилась сестра. Кэтрин лежала на столе, очень бледная и измученная. Огромный живот оттопыривал простыню.

– Ты дал ему свое согласие? – спросила она.

– Да.

– Славно, правда? Через час все будет кончено. Я выдохлась, милый. От меня остались одни ошметки. Пожалуйста, дай мне маску. Она уже не помогает. Совсем не помогает!

– Дыши глубже.

– Я дышу. Но она уже не помогает. Совсем не помогает!

– Дайте другой цилиндр, – обратился я к сестре.

– Это совсем новый.

– Я такая дурочка, милый, – сказала Кэтрин. – Но уже ничего не помогает. – Она заплакала. – Я так хотела ребенка, без всяких сложностей, но я выдохлась, от меня остались одни ошметки, и ничего не помогает. Нет, милый, не помогает. Лучше пусть я умру, только бы это прекратилось. Милый, пожалуйста, прошу тебя, сделай что-нибудь, чтобы это прекратилось. Вот опять. О, о, о!

Она дышала через маску сквозь рыдания.

– Не помогает. Не помогает. Не помогает. Милый, не обращай на меня внимания. Пожалуйста, не плачь. Не обращай внимания. От меня остались одни ошметки. Бедный ты, бедный. Я так тебя люблю. Я снова буду здоровой. Обязательно. Неужели они не могут ничего сделать? Сделайте уже что-нибудь.

– Я сделаю. На полный оборот.

– Сделай скорее.

Я повернул диск до конца, она глубоко подышала, и ее рука, лежащая на маске, обмякла. Я отключил наркоз и снял маску. Она вернулась из глубокого забытья.

– Это было хорошо, милый. Ты мне так помогаешь.

– Потерпи, ты ведь храбрая девочка. Я не могу давать тебе столько наркоза. Это тебя убьет.

– Я больше не храбрая девочка, милый. Я выдохлась. Они меня сломали. Теперь уж точно.

– Такой у них порядок.

– Но это ужасно. Мучают, пока не сломают.

– Через час все закончится.

– Как хорошо. Милый, я ведь не умру?

– Нет. Я тебе обещаю.

– Я не хочу умереть и оставить тебя одного. Но я так устала, и мне кажется, что я умру.

– Глупости. Всем так кажется.

– Я знаю, что умру.

– Нет. Это невозможно.

– Ну а вдруг?

– Я этого не допущу.

– Дай мне наркоз. Скорее! – И, подышав: – Я не умру. Я не дам себе умереть.

– Конечно, не дашь.

– Ты со мной останешься?

– Наблюдать за родами я не буду.

– Нет, просто будь рядом.

– А как же. Я все время буду рядом.

– Ты такой милый. Дай мне наркоз. Побольше. Он ничего не дает!

Я повернул диск до тройки, потом до четверки. Хоть бы уже вернулся врач. Я боялся ставить выше двойки. В конце концов пришел другой врач с двумя сестрами, они вместе перенесли Кэтрин на каталку, и мы быстро зашагали по коридору. В лифте всем пришлось прижаться к стенкам, чтобы освободить место. Мы поднялись выше, а затем каталку на резиновых колесиках покатили в операционную. Я не узнал прежнего врача – он был в шапочке и в маске. К нему добавился новый и разные сестры.

– Дайте мне подышать, – умоляла их Кэтрин. – Пожалуйста, доктор. Дайте мне подышать!

Один из врачей положил ей на лицо маску. Из коридора я мог разглядеть ярко освещенный амфитеатрик операционной.

– Вы можете зайти через другую дверь и сесть там, – сказала мне сестра.

Из-за перегородки, сидя на одной из скамеек, можно было видеть внизу белый операционный стол и горящие лампы. Лицо Кэтрин закрывала маска, сама она лежала неподвижно. Каталку подкатили к столу. Я отвернулся и вышел в коридор. Ко входу в амфитеатр спешили две сестры.

– Кесарево, – сказала первая. – Они будут делать кесарево.

Вторая радостно засмеялась:

– Как мы вовремя. Повезло, да?

Они прошли на галерку. Тут появилась еще одна сестричка. Она тоже спешила.

– Заходите, – обратилась она ко мне. – Что же вы не заходите?

– Я постою тут.

Она быстро прошла на галерку. Я бродил туда-сюда по коридору. Я боялся заходить внутрь. Потом выглянул в окно. Хотя на улице было темно, я понял, что идет дождь. В конце коридора я заглянул в пустую комнату и стал разглядывать ярлычки на медицинских пузырьках в стеклянном шкафу. Потом я стоял в коридоре, уставясь на дверь в операционную.

Оттуда вышел доктор, а за ним сестра. Держа в руках что-то похожее на освежеванного кролика, он поспешно прошел в другую комнату. Я приблизился к открытой двери и увидел, что они проделывают какие-то манипуляции с новорожденным. Доктор поднял его так, чтобы я видел. Держа его за ножки, головой вниз, он шлепнул младенца по попке.

– Он в порядке?

– Еще каком. Добрых пять кило.

Я к нему ничего не испытывал. Никаких отцовских чувств. Как если бы он не имел ко мне никакого отношения.

– Вы гордитесь тем, что у вас родился сын? – спросила сестра.

Они его обмыли и завернули во что-то. Я видел смуглое личико и смуглую ручку, но не видел, чтобы он шевелился, и не слышал, чтобы он издавал какие-то звуки. Доктор опять что-то с ним делал. Вид у него был удрученный.

– Нет, – ответил я ей. – Он чуть не убил свою мать.

– Малыш в этом не виноват. Разве вы не хотели мальчика?

– Нет, – ответил я.

Врач снова принялся за свое. Он шлепнул младенца, держа того за ножки. Я не стал ждать окончания и вышел в коридор. Теперь я мог пройти на галерку. Оттуда я спустился пониже. Сестры, сидевшие у загородки, пригласили меня жестами сесть рядом с ними, но я помотал головой. Мне и отсюда было видно.

Мне показалось, что Кэтрин умерла. Вид как у покойницы. Лицо – по крайней мере то, что я мог разглядеть, – совершенно серое. Под яркой лампой врач зашивал длинный широкий разрез. Второй врач делал анестезию. Две сестры подавали инструменты. Все были в марлевых повязках. Все это походило на картинку времен инквизиции. Я бы выдержал всю операцию, но, к счастью, не стал этого делать. Мне было бы трудно наблюдать за тем, как ее разрезают, – другое дело видеть, как рана превращается в шов с грубоватыми рубцами после ловких стежков, что напоминало работу сапожника. Когда рана окончательно закрылась, я вышел в коридор и снова стал расхаживать взад-вперед. Через какое-то время появился врач.

– Как она?

– Она в порядке. Вы смотрели?

Он выглядел уставшим.

– Только как зашивали. Такой большой разрез.

– Вам так показалось?

– Да. Этот шрам разгладится?

– А как же.

Позже каталку очень быстро покатили к лифту. Я шагал рядом. Кэтрин стонала. Ее привезли в послеродовую палату. Я сел на стул у нее в ногах. С нами осталась сестра. В комнате было темно. Я встал и подошел ближе. Кэтрин протянула руку.

– Привет, милый. – У нее был очень слабый и усталый голос.

– Привет, милая.

– Расскажи, какой ребенок.

– Ш-ш-ш, не разговаривайте, – попросила сестра.

– Мальчик. Большой и смуглый.

– С ним все хорошо?

– Да. Он в порядке.

Я перехватил странный взгляд сестры.

– Я ужасно устала, – сказала Кэтрин. – И боль невыносимая. Ты-то как, милый?

– Нормально. Не разговаривай.

– Ты такой хороший. Как же мне больно, милый. На кого он похож?

– Он похож на освежеванного кролика со сморщенным старческим личиком.

– Вам лучше уйти, – сказала мне сестра. – Мадам Генри нельзя разговаривать.

– Я побуду в коридоре.

– Пойди что-нибудь поешь.

– Нет. Я побуду в коридоре. – Я поцеловал Кэтрин. Она была совершенно серая, слабая и уставшая.

– У меня к вам вопрос, – обратился я к сестре, которая вышла вместе со мной. Мы отошли подальше от палаты. – Что с ребенком?

– Разве вы не знаете?

– Нет.

– Он родился мертвым.

– Мертвым?

– Легкие так и не заработали. Пуповина обвилась вокруг шеи или что-то в этом роде.

– Значит, мертвый.

– Да. Мне очень жаль. Такой крупный чудный мальчик. Я думала, вы знаете.

– Нет. Вам лучше вернуться к мадам.

Я сел за стол, где сбоку лежали пришпиленные отчеты дежурных сестер, и уставился в окно. Ничего, кроме ночной темени и дождя, подсвеченного из окна. Вот, значит, как. Мертворожденный. Так вот почему у врача был удрученный вид. Тогда к чему все эти манипуляции? Наверное, надеялись, что он все-таки задышит. Хотя я и не был верующим, но понимал, что его следовало бы окрестить. Но если он даже не задышал? А он не задышал. Он не жил. Только в животе у матери. Я часто слышал, как он там лягался. Не считая последней недели. Возможно, он уже тогда задохнулся. Бедняжка. Почему, черт возьми, я вот так же в свое время не задохнулся! Нет, на самом деле я этого не желал. Хотя тогда бы я избежал всех этих смертей. А сейчас к ним добавится Кэтрин. Это на твоей совести. А если б ты умер сразу, то не знал бы, что это такое. Так и не узнал бы. Тебя вбрасывают в этот мир и сообщают правила игры, но стоит один раз ошибиться, как тебя убивают. Или даже без всяких причин, как Аймо. Или награждают сифилисом, как Ринальди. Но рано или поздно тебя убивают. В этом можешь быть уверен. Поживи, и ты в этом убедишься.

Однажды в палаточном лагере я подбросил полено в костер, а оно оказалось в муравьях. Когда полено занялось, муравьи сначала бросились к горящей середине, потом развернулись и побежали к концу. Вскоре там их скопилось столько, что они стали падать в огонь. Некоторые сумели выбраться, обгоревшие и сплющенные, не понимая, куда они бегут. Но большинство продолжало метаться между двумя точками и, сбившись в кучу на прохладном конце, сваливались в огонь. Помнится, я тогда подумал, что это конец света и что мне предоставлен великолепный шанс выступить мессией: вытащить полено из костра и отбросить подальше, чтобы муравьи оказались на земле. Но вместо этого я плеснул на полено воду из жестяной кружки, чтобы налить туда виски, а уж потом его разбавить. Думаю, эта вода сварила их заживо.