Текст книги "Боевые операции в Северной Африке и на Западном фронте в Европе. 1940–1944"

Вместе с капитаном Шреплером я на танке T-IV поехал по дороге на юг в долину Мааса посмотреть, как идут дела в 7-м стрелковом полку. По пути мы несколько раз попали под обстрел с западного берега, и Шреплера несколькими осколками ранило в руку. Одиночные французские пехотинцы сдались при нашем приближении.

К тому времени, как мы прибыли, 7-му стрелковому полку уже удалось переправить на западный берег роту, но огонь противника настолько усилился, что плавсредства разорвало на куски и переправу пришлось остановить. В доме рядом с разрушенным мостом оказывали медицинскую помощь большому количеству раненых. Как и на северной переправе, мешающего переправе противника видно не было. Поскольку без мощной артиллерийской и танковой поддержки для борьбы с вражескими огневыми точками никакой надежды переправить людей в этом месте не было, я поехал обратно в штаб дивизии, где встретился с командующим армией генерал-полковником фон Клюге и командующим корпусом генералом Готом.

Обсудив ситуацию с майором Хайдкемпером и приняв необходимые меры, я поехал обратно вдоль Мааса в Леффе [деревня на окраине Динана], чтобы организовать переправу там. Я уже отдал приказ нескольким танкам T-III и T-IV и артиллерийской батарее находиться в моем распоряжении на переправе. Мы на время оставили машину связи примерно в 450 метрах к востоку от реки и пошли пешком через заброшенные фермы к Маасу. На улице в Леффе мы нашли брошенные нашими солдатами резиновые лодки, все в большей или меньшей степени поврежденные вражеским огнем. В конце концов, попав по пути под бомбежку нашими самолетами, мы подошли к реке.

У плотины Леффе мы бросили быстрый взгляд на пешеходный мост, который противник перегородил стальной пластиной с шипами. Стрельба в долине Мааса прекратилась, мы свернули вправо и, миновав несколько домов, вышли к самой переправе. Переправа полностью остановилась, офицеры были сильно потрясены понесенными их людьми потерями. На противоположном берегу мы увидели несколько человек из уже переправившейся роты, среди них было много раненых.

Офицеры сообщили, что никто не осмелился выйти из укрытия, потому что противник сразу открывал огонь по всем, кого замечал.

Несколько наших танков и тяжелых орудий стояли на насыпи к востоку от домов, но, по-видимому, уже расстреляли почти весь боекомплект. Тем не менее вскоре прибыли танки, которым я приказал подъехать к переправе, а за ними две полевые гаубицы из дивизиона Граземана[4]4
  В немецкой армии части и соединения часто назывались по фамилиям их командиров.


[Закрыть].

Теперь были обстреляны все огневые точки на западном берегу, которые могли удерживать вражеские стрелки, и вскоре прицельный огонь всех орудий обрушился в скалы и дома. Лейтенант Ханке[5]5
  Ханке был видным членом нацистской партии и сотрудником геббельсовского министерства пропаганды. Похоже, он был очень непопулярен среди офицеров из-за своего самодурства, и Роммель окончательно убрал его из штаба после инцидента в офицерской столовой, когда тот возомнил, что у него есть полномочия отстранить от командования самого Роммеля. Впоследствии Роммель сделал длинный доклад адъютанту Гитлера. Позже во время войны Ханке стал гаулейтером Силезии и прославился своей обороной Бреслау [Вроцлава] до последней капли крови, оставив население на растерзание советским войскам. С тех пор о нем ничего не слышно. (Примеч. Манфреда Роммеля.)


[Закрыть] несколькими выстрелами поразил дот на аппарели моста. Танки с повернутыми влево башнями медленно двигались на север на дистанции 45 метров вдоль долины Мааса, внимательно следя за склонами противоположного берега.

Под прикрытием этого огня медленно возобновилась лодочная переправа и была запущена канатная переправа с использованием нескольких больших понтонов. Взад и вперед сновали резиновые лодки, доставляя с западного берега раненых. Один солдат, выпавший по пути из лодки, схватился за паромный канат, и его утянуло под воду. Его спас рядовой Хайденрайх, нырнувший и вытащивший его на берег.

Я принял личное командование батальоном 7-го стрелкового полка и какое-то время сам руководил переправой.

С лейтенантом Мостом я на одной из первых лодок форсировал Маас и сразу же присоединился к роте, переправившейся с раннего утра. С командного пункта роты мы видели, что роты Энкефорта и Лихтера быстро шли вперед.

Потом я по глубокому оврагу пошел на север к роте Энкефорта. Когда мы пришли, раздался крик: «Впереди танки противника!» Противотанковых средств у роты не было, и потому я приказал как можно скорее открыть огонь по танкам из стрелкового оружия, после чего мы увидели, как танки отступили в лощину примерно в девятистах метрах к северо-западу от Леффе. Множество отставших французов прошли через кусты и медленно сложили оружие.

Другие донесения показывают, что вмешательство Роммеля было еще значимее и решительнее, чем пишет он сам. Немецкие войска были сильно потрясены интенсивностью огня оборонявшихся, когда он прибыл на место переправы и организовал новую атаку, командование которой взял на себя. К счастью для него, французская 11-я пехотная дивизия, которой была поручена оборона Динана, только что заняла позицию после продолжительного пешего марша, и ей не хватало противотанковых орудий, а 1-я кавалерийская дивизия так и не оправилась от тяжелых потерь, нанесенных прорывом немецких танков в Арденнах. Таким образом, смелая атака смогла взломать оборону, как только удалось захватить достаточно обширный для маневрирования плацдарм на западном берегу.

Теперь мы с Мостом снова спустились к Маасу, и меня переправили обратно на другой берег, откуда я в сопровождении танка на машине связи поехал на север к переправе 6-го стрелкового полка. Тем временем здесь переправа на резиновых лодках возобновилась и шла полным ходом. Командир противотанкового дивизиона полковник Микль сказал мне, что у него на западном берегу уже двадцать противотанковых орудий. Рота саперного батальона усердно занималась сборкой 8-тонных понтонов, но я их остановил и приказал строить 16-тонные. Я стремился как можно быстрее переправить часть танкового полка. Как только первый понтон был готов, я переправил свою восьмиколесную машину связи. Тем временем противник начал мощную атаку, и был слышен его танковый огонь, приближающийся к берегу Мааса. Вокруг переправы падали вражеские тяжелые снаряды.

По прибытии в штаб бригады на западном берегу я обнаружил, что ситуация сложилась явно нездоровая. Командир 7-го мотоциклетного батальона ранен, его адъютант убит, а мощная контратака французов сильно потрепала наши войска в Гранже. Возникла опасность прорыва вражеских танков в саму долину Мааса.

Оставив свою машину связи на западном берегу, я снова переправился через реку и отдал приказ о ночной переправе сначала танковой роты, а затем и танкового полка. Однако переправлять танки ночью через реку стометровой ширины – дело небыстрое, и к утру на западном берегу оказалось всего 15 танков – тревожно малое количество.

На рассвете [14 мая] мы услышали, что полковник фон Бисмарк продолжил атаку, чтобы подойти к Оне [в 5 километрах к западу от Динана], где он теперь вступил в бой с превосходящими силами противника. Вскоре после этого пришла радиограмма о том, что его полк окружен, и поэтому я решил со всеми имеющимися танками немедленно отправиться ему на помощь.

Около 09:00 25-й танковый полк под командованием полковника Ротенбурга двинулся вдоль долины Мааса с 30 танками, которые к тому времени переправили на западный берег, и, не встречая сопротивления, проник в лощину в 450 метрах северо-восточнее Оне. Выяснилось, что фон Бисмарк на самом деле передал по рации «подошел», а не «окружен»[6]6
  «Eingetroffen» вместо «eingeschlossen». (Примеч. пер.)


[Закрыть] и что теперь он собирался послать штурмовую роту в обход Оне с севера, чтобы захватить западный выезд из деревни. Этот ход, как показали учения, проведенные ранее в Годесберге, имел огромное значение для следующих этапов операции. Соответственно, для этой цели под командование фон Бисмарка передали пять танков – не для проведения танковой атаки в обычном смысле, а для обеспечения мобильного прикрытия атаки пехоты на дефиле к западу от Оне. Я лично намеревался дислоцировать танковый полк в лесу метрах в девятистах севернее Оне, а потом подвести все остальные части к этому месту, откуда их в зависимости от развития ситуации можно было бы задействовать в северном, северо-западном или западном направлении.

Я приказал Ротенбургу с обеих сторон обойти лес в этом районе сосредоточения войск, а сам сел в танк T-III, который должен был следовать сразу за ним.

Теперь Ротенбург через лощину слева выехал с пятью танками, которые должны были прикрывать пехоту, выдвинув эти танки вперед на 130 метров. Огня противника не было слышно. За ними следовали от 20 до 30 танков. Когда командир пяти танков достиг стрелковой роты на южной опушке леса Оне, полковник Ротенбург двинулся со своими передовыми танками вдоль опушки леса на запад. Мы только что подошли к юго-западному углу леса и уже пересекали невысокие зеленые насаждения, откуда видели слева спереди под нами пять прикрывающих пехоту танков, как вдруг мы попали под обстрел тяжелой артиллерии и противотанковых орудий с западной стороны. Вокруг нас рвались снаряды, и мой танк получил одно за другим два попадания, первое в верхнюю кромку башни, второе в перископ.

Водитель быстро газанул и въехал прямо в ближайшие кусты. Однако он прошел всего несколько метров, и танк соскользнул с крутого склона на западной опушке леса и в конце концов остановился, накренившись на бок, в таком положении, что противник, чьи орудия находились на позиции примерно в 450 метрах на опушке соседнего леса, не мог его не заметить. Небольшим осколком снаряда, попавшим в перископ, меня ранило в правую щеку. Рана была несерьезная, хотя и сильно кровоточила.

Я попытался развернуть башню, чтобы навести нашу 37-миллиметровую пушку на противника в лесу напротив, но из-за сильного наклона танка башня не двигалась.

Теперь французская батарея открыла по нашему лесу беглый огонь, и мы в любой момент могли ожидать, что их огонь будет направлен на наш танк, бывший у них как на ладони. Поэтому я решил выбираться из него как можно быстрее, вместе с экипажем. В этот момент младший командир сопровождавших пехоту танков сообщил, что тяжело ранен: «Господин генерал, мне отстрелили левую руку». Прямо перед нами ехал танк Ротенбурга с вырывающимся сзади пламенем. Адъютант танкового полка тоже оставил свой танк. Я сначала подумал, что командирский танк загорелся от попадания в бензобак, и очень опасался за безопасность полковника Ротенбурга. Однако это оказались всего лишь загоревшиеся дымовые шашки, дым от которых теперь сослужил нам хорошую службу. Тем временем лейтенант Мост загнал мою бронемашину связи в лес, где она получила попадание в двигатель и теперь стояла неподвижно. Экипаж не пострадал.

Я отдал приказ танкам двигаться через лес в общем восточном направлении, что, конечно, не могли сделать бронемашины, находившиеся в моем распоряжении. Командирский танк Ротенбурга медленно продирался сквозь деревья, в основном высокие и хорошо сросшиеся. Лишь поставленная этим танком непреднамеренная дымовая завеса больше не позволила противнику подбить наши машины. Если бы во время наступления танки обстреляли предположительно удерживаемый противником лес огнем из пулеметов и 37-миллиметровых артиллерийских орудий, французы, скорее всего, немедленно бросили свои орудия, стоявшие на открытых позициях у опушки леса, и наши потери почти наверняка были бы меньше. Вечерняя атака, предпринятая 25-м танковым полком, увенчалась успехом, и мы смогли занять район сосредоточения.

Твердое боевое управление к западу от Мааса и гибкость при изменении обстановки были возможны только благодаря тому факту, что командир дивизии со своим отрядом связи оставался в движении и мог отдавать приказы командирам полков прямо на переднем крае. Одна лишь беспроводная связь – из-за необходимости шифрования – потребовала бы слишком много времени, чтобы сначала передать донесения о ситуации в дивизию, а потом дивизии отдать приказы. Поддерживалась непрерывная радиосвязь с оперативным отделом штаба дивизии, который оставался в тылу, а каждое утро и каждый день между командиром дивизии и командиром оперативного отдела штаба происходил подробный обмен мнениями. Этот метод командования оказался чрезвычайно эффективным.

Своим наступлением в тот день Роммель создал брешь, имевшую важные последствия, в частности, по влиянию на сознание генерала Корапа, командующего 9-й французской армией.

13-го числа форсировали Маас, Роммель был первым, во второй половине дня передовые части танкового корпуса Рейнгардта переправились у Монтерме, а Гудериана – у Седана. Но Рейнгардт захватил лишь узкий плацдарм и отчаянно бился за его сохранение. До утра 15 мая им удалось построить мост, по которому могли переправиться его танки, а выход из Монтерме проходил через крутое ущелье, которое было легко заблокировать. Войска Гудериана действовали успешнее, но только одна из трех его дивизий захватила достаточно обширный плацдарм, а на рассвете 14-го был построен только один мост. Мост удалось сохранить, хотя он неоднократно подвергался налетам авиации союзников. В этот второй, решающий день войска Гудериана не получили практически никакой поддержки люфтваффе, однако его зенитчики открыли такой смертоносный огонь, что сбили около 10 французских и британских самолетов и эффективно распылили бомбардировщики. К полудню все три дивизии Гудериана переправились через реку. Сдерживая контратаки с юга, он повернул на запад, к стыку 2-й и 9-й французских армий, которые начали рассыпаться под его ожесточенным и искусно управляемым давлением.

Той ночью командующий 9-й французской армией принял роковое решение под двойным воздействием растущей угрозы Гудериана его правому флангу и прорыва Роммеля в центре его фронта – в невероятных донесениях разведки сообщалось, что через брешь прорвались тысячи танков. Был отдан приказ об оставлении Мааса и общем отходе 9-й армии к укрепрайону западнее.

На фронте Роммеля этот предполагаемый укрепрайон проходил вдоль железной дороги к востоку от Филиппвиля и в непосредственной близости от Мааса. На следующее утро, 4-го числа, Роммель проник в него раньше французов, и под его мощной угрозой отход быстро перерос в расползающийся повсеместно коллапс. Его новый удар также предотвратил запланированную контратаку на Динан со стороны 1-й французской бронетанковой дивизии и 4-й североафриканской дивизии, которые только что прибыли на фронт. Первая появилась на правом фланге Роммеля, но в этот решающий момент у него кончилось топливо, и в бой пошла лишь небольшая часть ее танков. Наступление Роммеля пронеслось мимо ее фронта, пока она стояла в укрепрайоне, и впоследствии многие из ее танков захватили, прежде чем те смогли уйти. Тем временем Североафриканская дивизия была дезорганизована натиском танков и потоком отступающих.

Хуже того, приказ Корапа об общем отходе разблокировал ущелье в Монтерме, где правое крыло 9-й армии до сих пор сдерживало танковый корпус Рейнгардта. Как только здесь начался отход, он быстро превратился в безнадежно запутанное отступление, и авангард Рейнгардта смог обойти правый фланг 9-й армии – в тыл войскам, противостоящим Гудериану,  – а затем продвинуться на много километров на запад по открытой местности. К тому же вечеру Гудериан преодолел последний стоявший перед ним укрепрайон и вырывался на оперативный простор. Теперь брешь на французском фронте была шириной сто километров.

Значение рассказа Роммеля об ударе 11 мая становится еще яснее, если рассматривать его на более широком фоне событий того решающего дня.

Мой план на 15 мая состоял в том, чтобы одним махом прорваться к нашей цели, во главе с 25-м танковым полком и при поддержке артиллерии и, если возможно, пикирующей бомбардировочной авиации. Танковую атаку должна была поддержать пехота, отчасти в пешем строю, частью на грузовиках. Существенным, на мой взгляд, было то, чтобы артиллерия прикрывала оба фланга атаки, поскольку соседние наши дивизии все еще находились далеко позади нас. Проложенный на карте маршрут 25-го танкового полка вел к окраинам Филиппвиля [в 30 километрах к западу от Динана] в обход всех деревень и к нашей цели – району у Серфонтена [в 13 километрах к западу от Филиппвиля]. Я намеревался выступить с 25-м танковым полком, чтобы в решающий момент направить атаку вперед и ввести артиллерию и пикирующие бомбардировщики. Для того чтобы упростить беспроводную связь – часто пересылаемые по ней очень важные сообщения приходили с опозданием из-за необходимости шифрования,  – я согласовал «направление удара» с начальником оперативного отдела штаба дивизии и артиллерией. Начальной точкой для этого направления была взята церковь Розе, а конечной точкой – церковь Фруашапель. Все офицеры отметили отрезок на своих картах. Теперь, если я хотел направить артиллерийский огонь, например, по Филиппвилю, я просто говорил по рации: «Тяжелая артиллерия немедленно стреляет залпом в одиннадцатый квадрат». Командующий артиллерией был в восторге от новой системы.

Около 09:00 я встретил майора люфтваффе, который сообщил, что в тот же день для моей дивизии могут быть выделены пикирующие бомбардировщики. Поскольку танковая колонна уже тронулась, я немедленно вызвал их, чтобы они вступили в бой перед атакой. Затем я перешел к танку Ротенбурга и дал указание моему мобильному полевому штабу[7]7
  Во время своих кампаний Роммель употребляет слово Gefechts-staffel, называя им маленькую штабную группу, состоящую из связистов и небольшой боевой группы вместе с соответствующими транспортными средствами (включая грузовик с радиостанцией), которые всегда сопровождали его в бою.


[Закрыть] следить за танковой атакой, передвигаясь на броневике и машине связи от укрытия до укрытия.

После непродолжительного боя с вражескими танками у Флавьона танковый полк двинулся колонной через лес к Филиппвилю, обходя по пути многочисленные орудия и автомашины французской части, бойцы которой при приближении наших танков бросились в лес, скорее всего уже понеся большие потери от наших пикирующих бомбардировщиков. Огромные воронки заставили нас сделать несколько крюков через лес. Примерно в 3 милях к северо-западу от Филиппвиля произошла короткая перестрелка с французскими войсками, занимавшими холмы и леса к югу от Филиппвиля. Наши танки вели бой на ходу, повернув башни влево, и вскоре им удалось заставить врага замолчать. Время от времени мы подбивали вражеские противотанковые орудия, танки и бронемашины. Также огонь велся по лесу на наших флангах, когда мы проезжали мимо. Штаб и артиллерию скрупулезно информировали о ходе атаки короткими нешифрованными радиосообщениями, в результате чего артиллерийская завеса функционировала отлично. Вскоре цель дня была достигнута.

С одной из танковых рот Ротенбурга, переданной под мое командование, я поехал назад по следам наступления, чтобы установить контакт с пехотой в тылу. На возвышенности в 900 метрах к западу от Филиппвиля мы обнаружили два наших танка, вышедшие из строя из-за механической неисправности. Их экипажи принялись собирать пленных, и несколько человек, уже подошедших, стояли вокруг. Из кустов выходили сотни французских мотоциклистов и вместе со своими офицерами медленно складывали оружие. Другие попытались быстро уйти по дороге на юг.

Я ненадолго занялся пленными. Среди них было несколько офицеров, попросивших у меня, среди прочего, разрешения оставить им денщиков и забрать свои вещевые мешки из Филиппвиля, где они их оставили. В моих интересах было, чтобы гарнизон Филиппвиля сдался быстро и без боя, поэтому я удовлетворил требования.

Моя танковая рота поддержки пехоты двинулась в Нувиль [5 километра к югу от Филиппвиля] с целью отрезать путь отступления французов из Филиппвиля на юг. Прибыв с Мостом в роту, я обнаружил, что она ведет бой под Нувилем, причем бой движется на юг и грозит перерасти в погоню. У меня не было намерения продвигаться дальше на юг, и поэтому я приказал прекратить бой, а роте двигаться на восток от Нувиля. Примерно в 400 метрах к югу от Вокеди мы наткнулись на часть танковой роты Хюттемана, которая к нам присоединилась. На южной окраине Вокеди у нас был короткий бой со значительными силами французских танков, который вскоре решился в нашу пользу. Французы прекратили огонь, и наши одного за другим вытащили их из танков. К нам в руки попало около пятнадцати французских танков, некоторые из них были повреждены, другие совершенно целые. Поскольку оставить охрану было невозможно, неповрежденные танки мы взяли в свою колонну, да еще и с французскими водителями. Примерно через четверть часа мы достигли главной дороги Динан – Филиппвиль, где я встретил авангард бригады Рилле, под началом 8-го пулеметного батальона следивший за танковой атакой. Я взял в свой броневик нескольких офицеров, и вся колонна вслед за мной на большой скорости поехала по пыльной дороге через северную окраину Филиппвиля. [Роммель развернулся и снова направился на запад.]

В пути я описал обстановку командирам и проинструктировал их по новым задачам. При той скорости, с которой мы ехали (в среднем около 60 километров в час), облако пыли позади нас было огромным. Недалеко от Сензея [в 6 километрах к западу от Филиппвиля] мы встретили отряд французских мотоциклистов при полном вооружении, двигавшихся в противоположном направлении, и подбирали их по мере прохождения колонны. Большинство из них были настолько потрясены, внезапно оказавшись в немецкой колонне, что загнали машины в кювет и были не в состоянии дать бой. Не медля, мы на большой скорости поехали к холмам западнее Серфонтена, где стоял Ротенбург с передовыми частями танкового полка. По прибытии колонна была максимально быстро и без промедлений развернута на окружающей местности. Оглянувшись на восток с вершины холма после наступления ночи, можно было увидеть бесконечные столбы пыли, поднимающиеся настолько далеко, насколько доставал взгляд,  – утешительные признаки того, что 7-я танковая дивизия начала продвижение на завоеванную территорию.

Тот факт, что во второй половине дня противнику удалось вклиниться между танковым полком и стрелковой бригадой, был связан исключительно с задержкой движения последней. Офицеры танковой дивизии должны научиться мыслить и действовать самостоятельно в рамках генерального плана и не ждать, пока они получат приказы. Все подразделения и время начала атаки были известны, и к этому моменту они должны были произвести сосредоточение.

На следующий день, 16 мая 1940 года, я получил приказ из корпуса остаться в штабе дивизии. Причина была мне неизвестна, примерно в 09:30 я наконец получил разрешение корпуса двигаться вперед к новому штабу. Вскоре после моего прибытия дивизия получила приказ прорываться у Сиври через линию Мажино и в ту ночь к холмам вокруг Авена.

Это была не собственно линия Мажино, заканчивавшаяся около Лонгюйона, а ее позднейшее продолжение в западном направлении, где укрепления были гораздо слабее. Однако в немецких сводках часто не проводят различия между первоначальной линией и ее продолжением.

Корпуса Гудериана и Рейнгардта нанесли удар и прорвались через продолжение линии Мажино вскоре после форсирования Мааса и уже устремились дальше в западном направлении. Но корпусу Гота, форсировавшему Маас севернее, на бельгийской территории, все же пришлось пробиваться через нее в своем продвижении на юго-запад. Сиври находится в 19 километрах к западу от Серфонтена, а Авен – в 19 километрах от Сиври.

Я как раз обсуждал план нашего наступления на линию Мажино с моим начальником оперативного отдела, когда вошел командующий армией генерал-полковник фон Клюге. Он был удивлен, что моя дивизия еще не двинулась. Я описал ему наш план. План состоял в том, чтобы сначала выйти на границу у Сиври, одновременно разведывательный батальон проводит разведку на широком фронте линии Мажино, а артиллерийские массы выдвигаются на позиции вокруг Сиври. Затем танковый полк под мощным артиллерийским прикрытием в боевом порядке подходит к линии укреплений французов. Наконец, стрелковая бригада под прикрытием танков берет французские укрепления и снимает дорожные заграждения. Только после этого можно совершить прорыв к Авену на бронетехнике и следующей прямо за ней массой дивизии. Генерал фон Клюге полностью одобрил наш план.

Вскоре передовой батальон стремительно подошел к деревне Сиври, которая была взята без боя. Артиллерия и зенитная артиллерия вышли на позиции и получили указание немедленно открыть огонь по определенным районам по ту сторону границы, чтобы посмотреть, ответит ли противник. Тем временем 251-й танковый полк прибыл в Сиври и получил приказ перейти границу и занять Клерфеи [в 5 километрах далее]. Ни одна батарея противника не ответила на огонь нашей артиллерии по их укрепрайону.

Ехал, как и накануне, в полковом командирском танке. Вскоре мы пересекли французскую границу, а затем танки колонной медленно покатили в сторону Клерфеи, до которого теперь оставалось всего пара километров или около того. Когда от разведывательного отряда пришло донесение о том, что дорога через Клерфеи заминирована, мы повернули на юг и двинулись боевым порядком через поля и живые изгороди, обходя деревню полукругом. Со стороны противника не раздавалось ни звука, хотя наша артиллерия с перерывами вела огонь вглубь его территории. Вскоре мы оказались среди фруктовых садов и высоких изгородей, что замедлило продвижение. Танк Ротенбурга был среди ведущих машин, а Ханке, мой адъютант, следовал за ним на T-IV. Его приказ состоял в том, чтобы быстро открыть огонь по моему знаку и, таким образом, действовать как ведущее орудие для остальных. В боях предыдущих дней было совершенно очевидно, что часто проходило слишком много времени, прежде чем экипажи танков открывали огонь по появляющимся на короткое время целям.

Внезапно метрах в ста перед собой мы увидели угловатые очертания французского укрепления. Рядом с ним стояло несколько французских солдат при полном вооружении, которые, едва заметив танки, сразу же показали, что сдаются. Мы только подумали, что сможем взять деревню без боя, как один из наших танков открыл огонь по противнику в другом месте, в результате чего вражеский гарнизон быстро скрылся в бетонном доте. Через несколько мгновений передовые танки попали под сильный противотанковый огонь слева, а пулеметный огонь французы открыли по всему участку. У нас были потери, два наших танка были подбиты. Когда огонь противника снова стих, разведка установила наличие очень глубокого противотанкового рва вплотную к вражескому укреплению, по которому до сих пор огонь не открывали. В тылу врага были еще оборонительные сооружения, а дорога от Клерфеи к Авену была заблокирована высокими стальными ежами (противотанковыми заграждениями).

Тем временем части 25-го танкового полка вступили в бой с противником западнее и в 1800 метрах южнее Клерфеи, по моему приказу артиллерия также открыла шквальный огонь и подожгла различные участки линии Мажино. Французская артиллерия начала обстреливать Клерфеи и Сиври. Вскоре прибыли мотоциклисты с саперным взводом 37-го танкового разведывательного батальона. Под прикрытием огня танков и артиллерии пехота и саперы продвинулись в зону укрепрайона. Саперный взвод начал подготовку к сносу стального ежа, преградившего дорогу нашему продвижению.

Тем временем штурмовой отряд саперов танковой роты взял бетонный дот. Бойцы подползли к амбразуре и бросили через бойницу трехкилограммовый подрывной заряд. Когда после неоднократных призывов сдаться сильный вражеский гарнизон так и не вышел, была предпринята новая атака. Затем один офицер и 35 солдат были взяты в плен, но вскоре после этого они одолели слабый штурмовой отряд и бежали под прикрытием французского пулеметного огня из другого дота.

Постепенно небо потемнело, и наступила ночь. В нескольких местах в Клерфеи и дальше на запад горели фермы. Я отдал приказ о немедленном проникновении в укрепленную полосу и прорыве, насколько это возможно, к Авену. Штаб и артиллерию быстро проинформировали по радио, и нам пришло время залезть в командирский танк и трогаться. Заняв место сразу за передовой танковой ротой, мы вскоре покатили через разрушенный блокпост навстречу противнику.

Пока саперы 37-го разведывательного батальона уничтожали стальные ежи, разгорелись более ожесточенные бои с противотанковыми орудиями и несколькими полевыми орудиями, расположенными возле группы домов в 900 метрах к западу от Клерфеи. Артиллерия прямой наводкой била по нашим танкам и пехоте, стоявшим у Клерфеи. В конце концов вражеские орудия были подавлены несколькими выстрелами T-IV.

Путь на запад был открыт. Взошла луна, и настоящей темноты нам пока ждать не приходилось. В плане я уже отдал приказ о прорыве, передовые танки и противотанковые орудия во время движения к Авену должны были вести беспокоящий огонь по дороге и ее обочинам, что, как я надеялся, помешает противнику заложить мины. Остальные части танкового полка должны были идти за ведущими танками и всегда быть готовыми открыть залповый огонь по любому флангу. Массе дивизии было приказано следовать за танковым полком на грузовиках.

Теперь танки катились длинной колонной через мелкие укрепления к первым подожженным артиллерийским огнем домам. В лунном свете мы могли видеть бойцов 7-го мотоциклетного батальона, которые шли пешком рядом с нами. Время от времени стрелял вражеский пулемет или противотанковое орудие, но ни один из их выстрелов не прошелся рядом с нами. Наша артиллерия вела сильный беспокоящий огонь по деревням и дороге далеко впереди полка. Постепенно скорость увеличивалась. Вскоре мы на 500 – 1000–2000 – 3000 метров углубились в укрепрайон. Ревели моторы, лязгали и скрежетали гусеницы танков. В оглушительном шуме не было слышно, стрелял ли противник. Примерно в полутора километрах к юго-западу от Сольр-ле-Шато мы пересекли железную дорогу, а затем повернули на север, к главной дороге, до которой вскоре добрались. Потом двинулись по дороге и мимо первых домов.

Сон людей в домах грубо нарушил грохот наших танков, лязг и скрежет гусениц и моторов. Пехотинцы разбили биваки у дороги, военные машины стояли во дворах, а кое-где и на самой дороге. Французские гражданские и солдаты с искаженными ужасом лицами прятались во рвах, у живых изгородей и во всех лощинах вдоль дороги. Мы прошли мимо колонны беженцев, повозок, брошенных хозяевами, которые в панике бежали в поля. Мы с постоянной скоростью шли к своей цели. Время от времени быстрый взгляд на карту при тусклом свете и короткая радиограмма в штаб дивизии, чтобы сообщить о позиции и, таким образом, об успехе 25-го танкового полка. Время от времени я выглядывал из люка, чтобы убедиться, что сопротивления все еще нет и поддерживается контакт с тылом. Вокруг нас в холодном свете луны раскинулась равнина. Мы прошли линию Мажино! Это было трудно представить. Двадцать два года тому назад мы четыре с половиной долгих года стояли перед тем же противником и одерживали победу за победой и все-таки проиграли войну. И вот мы прорвали знаменитую линию Мажино и продвинулись вглубь вражеской территории. Это был не просто красивый сон. Это была реальность.

Внезапно на кургане примерно в 270 метрах справа от дороги полыхнула вспышка. В том, что это было, не могло быть никаких сомнений: хорошо замаскированное в бетонном доте вражеское орудие вело огонь по 25-му танковому полку с фланга. В других местах полыхнули новые вспышки. Разрывов снарядов видно не было. Быстро сообщив об опасности Ротенбургу – он стоял рядом со мной,  – я через него приказал полку увеличить скорость и прорвать эту вторую линию укреплений залпами справа и слева.