Текст книги "Дело порченого. Психологический триллер"

Глава 4
Ирина

1

Лейла пухленькими ручонками сжимала своего любимого медвежонка. Она безумно ждала встречи с отцом. Сидя на руках у няни, пятилетняя девочка то и дело поправляла лиловые бантики на манжетах очаровательного платья, задавала один и тот же вопрос няне: «А я красивая?». Няня девочки принимала этот вопрос за детскую игру и на повторяющийся вопрос Лейлы старалась находить все больше прилагательных: «…ты – очаровательна, …ты – блистательна, … ты – самая красивая девочка на свете, …посмотри, как все оборачиваются и восхищенно смотрят на тебя…»

Лейле не было дело до всех. Она ждала встречу лишь с тем, кого любила больше всех в этой жизни, – своим отцом!

Отец Лейлы был военным. Так сложилось, что Лейла со своей матерью жили отдельно в небольшом провинциальном городке. Их дом был небольшим, но роскошно обставленным. Отец Лейлы навещал их очень редко, привозя каждый раз с собой безумное количество подарков не только для дочери, но и для ее матери. Девочка с ранних лет привыкла к роскоши и удовлетворению своих желаний. Ее няня, Полина, начала заботиться о девочке, когда той было не больше полутора лет, и была ближе к Лейле, чем родная мать. Лейла очень любила свою няню и всегда ее слушалась. Ей очень нравилось, как готовила Полина. Еду, приготовленную матерью, она есть не могла. Лейла любила, как Полина одевала ее, как будто предугадывала желания маленькой красотки, и ей всегда было очень интересно проводить время с няней: она много читала девочке сказок, гуляла с ней в березовой роще, рядом с домом, была внимательным собеседником. А самое главное, что Полина никогда не жаловалась на проделки Лейлы матери. Слово Полины было для Лейлы законом.

Однажды зимним вечером в доме маленькой Лейлы раздался телефонный звонок. Она слышала, как мать разговаривает по телефону с отцом. Сперва их разговор был самым обычным для девочки, про то, что Лейла здорова и ни в чем не нуждается. Потом спокойный диалог по телефону начал медленно переходить в крик и истерику матери. Она кричала, что не отдаст ему Лейлу, потом было упоминание о каком-то «роковом стечении обстоятельств», и уже в слезах и полной истерике мать Лейлы умоляла простить ее. С того момента, когда Лейла, из подслушанного ею разговора, поняла, что едет к папе, она больше не вслушивалась. Через приоткрытую дверь девочка лишь тихо наблюдала за поведением своей матери во время этого разговора, понимая, как та омерзительна в своей женской истерике.

И вот она вместе со своей любимой Полиной едет в гости к тому, кого любила больше всех. Дорога в столицу заняла пару часов, но не оставила впечатлений у Лейлы. Девочке казалось, что время тянется слишком долго. Ее любимая книжка сказок, так заботливо взятая в дорогу няней, уже закончилась, а они до сих пор еще не приехали. Лейла настолько волновалась от предстоящей встречи, что стала заваливать няню вопросами, так как ей очень нужно было убедиться, что она выглядит идеально!

Вот Лейла уже идет за ручку по длинному коридору вместе с няней. Ее лаковые сапожки утопают в пушистом красном ковре. Длинный коридор с многочисленными дубовыми дверями, из которых иногда выходят мужчины в форме. Ей казалось это игрой: надо отгадать, за какой дверью прячется ее любимый папочка? Но варианты Лейлы заканчивались, как и двери. Наконец, Полина остановилась у последней двери и легким нажимом открыла ее. Перед Лейлой предстало небольшое помещение, за огромным столом которого сидела очень красивая женщина с телефонной трубкой в руках. Она ни капельки не напоминала Лейле ее мать. Дама с очень красивой прической и ой какими красивенькими туфельками, встала из-за стола и приблизилась к ним.

– Вас давно ждут, все уже в сборе. Пройдите, пожалуйста, за мной.

Лейла с няней проследовали за красивой женщиной за еще одну дубовую дверь. За ней Лейла уже не видела никого и, с криком «папочка», бежала к отцу. Полина поймала ее на бегу и, крепко прижав к себе, вернулась к дверям. Отец Лейлы сидел в высоком кожаном кресле за огромным столом, покрытым изумрудным бархатом. На столе стояло несколько телефонных аппаратов. Перед ним была открыта толстая папка. Взгляд отца был строгим и до того незнакомым Лейле, что показался злым. Он не всматривался в девочку, взглядом всего лишь удостоверился в ее присутствии и снова вернулся к лежавшим в папке документам. Оглянувшись, Лейла заметила на себе взгляд троих людей. Это были мужчина с женщиной возраста ее родителей и очень взрослая ухоженная женщина. То, как смотрели на Лейлу мужчина с женщиной, ей не понравилось, они словно прожигали насквозь безопасное пространство вокруг Лейлы своей ненавистью. Лейла еще сильнее впилась в Полину и расплакалась.

Совсем рядом, над ухом Лейлы, раздался знакомый голос. Голос ее отца. Он скомандовал Лейле: «Прекрати!», и Лейла замерла от неожиданности. Она развернулась на руках у няни и встретилась с глазами отца. Голос отца зазвучал безэмоционально и властно: «Лейла, я больше не смогу видеться с тобой, но я хочу быть уверен, что о тебе позаботятся. Эти люди – твои новые мама и папа. Слушайся их. Никогда не произноси моего имени и имени твоей матери. Тебе никто не поверит! И самое главное, тебя теперь зовут не Лейла, твое новое имя – Ирина. Попрощайся с Полиной, больше ты с ней не увидишься. Прощай!»

Лейла смотрела в стеклянные глаза своего отца, не находя больше в них знакомых ей задорных искорок. Она искала улыбку на его лице, но оно было каменным и совсем не знакомым ей. Каждое слово, сказанное им, впивалось в память девочки и вызывало в ней жар, но она просто воспринимала сказанное как звуки. Ей непонятно было значение того послания, которое папа хотел до нее донести. Слишком много впечатлений, чтобы сейчас понять сказанное тем, кого она любила больше всех. Лицо отца не было лицом ее любимого папочки, поэтому какая разница, что от нее хочет этот незнакомый мужчина.

Что-то живое оборвалось внутри маленькой Лейлы. Полина поставила ее на пол, вытирая слезы на щеках. Из глаз ее дорогой Полины лились слезы. Она что-то говорила Лейле, то и дело ежеминутно обнимая девочку, но Лейла уже не слушала ее. Взгляд Лейлы замер в одной точке, превращаясь из живого любознательного взгляда ребенка во взгляд холодного наблюдателя. Все произошло в доли секунды. К Лейле подошли мужчина с женщиной, и она молча с ними покинула кабинет отца.

В приемной мужчина с женщиной остановились у стола секретаря. Им было необходимо поставить подписи на документах. Лейла замерла в нескольких шагах от двери отца. Двери. Огромные, массивные, страшные двери оставались немного приоткрытыми. И, хотя Лейла уже не видела своего папочку, она отчетливо слышала состоявшийся разговор между ним и взрослой дамой.

Вера Федоровна была ухоженной женщиной, немного за пятьдесят. Она в свое время сделала карьеру в неожиданной для женщины сфере. Она имела звание и вес среди военных. Своего любимого единственного сына Вера Федоровна обожала до беспамятства, но была очень скупа на эмоции. Поставив в свое время перед собой задачу: карьера сына, она безжалостно проложила ему дорогу к тому кабинету, в котором они находились в данный момент. В достаточно молодом возрасте сын дослужился до высокого звания, и она, любуясь сейчас им и одновременно восхищаясь плодами собственных трудов, очень внимательно смотрела в его глаза. Военный, решающий, суровый начальник из его тела куда-то испарился вместе со всеми вышедшими из кабинета людьми. Перед Верой Федоровной стоял гора-мужчина с бегающими мальчишескими глазами и растерянным видом, тянущий с началом разговора, как нашкодивший школьник. Он знал свою мать так, как не знал никто другой, и боялся ее больше всего на свете. А оснований к этому было предостаточно. Пытаясь собрать все свое мужество в кулак, он втянул в свои легкие побольше воздуха и медленно начал разговор, пытаясь очень тщательно и аккуратно подбирать свои слова и интонацию:

– Мам, прости, что не рассказал тебе о Лейле. Ее мать ты не очень одобряла. Наша интрижка с ней затянулась, родилась девочка. Я поселил их в нескольких часах езды отсюда. Ездил к ним крайне редко. О том, что у меня есть дочь, не знает никто. Полгода назад, когда я встретил Светлану, единственную дочь генерала, я понял, что она может стать мне не только достойным спутником жизни, которую ты оценишь по достоинству, но и тем последним звеном к вершине моей карьеры. Ее отец, как тебе уже известно, несколько недель назад подписал приказ о моем новом звании и назначении, которое ты оценила весьма высоко. Мне только оставалось решить вопрос с девочкой и ее матерью. Я не мог позволить, чтобы эта информация где-то всплыла. Мне показался идеальным вариант найти для Лейлы родителей, которых будет возможность контролировать. Ее родная мать настолько эмоциональная и импульсивная, что речь о договоренности с ней мирно решить вопрос не шла. А еще, примерно месяц назад, ко мне попала информация о том, что ее мать позволяет себе «лишнего». Уровень ее предпочтений оказался… ниже ожидаемого. Галя, моя троюродная бездетная сестра и тобою ненавистная племянница, и ее муж, как ты только что убедилась, «употребляющий», согласились пойти мне навстречу в обмен на то, что предпочли свободу заточению. Они согласились удочерить девочку. Мам, они слишком никчемны и ничтожны, чтобы попытаться когда-нибудь встать на моем пути. Я собрал весь необходимый на них компромат. В случае их попытки мне чем-то навредить, одна поедет в психушку, а другой вернется на нары. Все записи и свидетельства о рождении Лейлы уничтожены. Теперь она усыновленный ребенок из детского приюта.

За все время монолога сына на лице Веры Федоровны не промелькнуло ни единой эмоции. Лицо было идеально накрашено, на губах блестела ее любимая малиновая помада. Сын замолчал, ожидая ее ответа, как самого страшного приговора суда. Вера Федоровна открыла свою небольшую модную сумочку с яркой бляшкой, достала пачку сигарет, не спеша закурила. Дым клубами обволакивал ее идеальную высокую укладку на голове, и тем самым зрительно делая ее как бы еще выше. Казалось, что вся фигура женщины в этой комнате была подобна фигуре Бога. Она продолжала смотреть на сына, но глаза ее не выдавали ни злости, ни радости, ни огорчения… ничего. Короткие пальцы с накрашенными в стальной цвет ноготками затушили в пепельнице сигарету. Она подняла глаза на сына и задала ему вопрос:

– Что с ее матерью?

– Уже мертва.

Он встал с небольшого диванчика, на котором они сидели, подошел к огромному витражному окну. За белоснежными занавесями валил огромными хлопьями снег. Он собрался с духом для последней просьбы к матери. Голос его предательски дрогнул, но он все же произнес:

– Я очень тебя прошу, если что-то пойдет не так или ты посчитаешь нужным вмешаться, позаботься, пожалуйста, о девочке. Детей я больше иметь не собираюсь. Слишком безоружными и легкодоступными мишенями делают они нас. Мы с тобой прошли невозможное, и терять из-за ребенка даже малую долю принадлежащего мне успеха я не готов. Я так решил.

Вера Федоровна поднялась с дивана, подошла к сыну:

– Ты все правильно сделал, сынок. Оставь заботу об этой девочке мне. Подумай о предстоящей свадьбе, о своем новом статусе. И о том, что целью создания твоей новой семьи являются шикарные отношения с тестем.

По его мнению, самый страшный вопрос был закрыт. Он получил одобрение и поддержку матери.

Взяв телефонную трубку и попросив секретаря подать им в кабинет две чашки чая, он пригласил мать снова сесть на диванчик. Ему очень нужно было внимательно выслушать советы матери в отношении того, как лучше себя вести. Вера Федоровна никогда не ошибалась. А ошибку сейчас себе он позволить не мог.

2

Выйдя из здания военного ведомства, молодая пара вместе с ребенком направилась домой.

Новых родителей Ирины звали Галина и Николай. Галина была троюродной сестрой отца Ирины, и для девочки это была действительно ее родная тетя.

Женщина без особого рода занятий, весьма эмоциональная, капризная, взбалмошная. По жизни она попадала все в более нелепые истории, скатываясь по социальной лестнице вниз с каждым новым ухажером. Вот и новый ее выбор, в лице Николая Владимировича, в прошлом успешного перспективного художника, правда, в небольшом городке под Тулой, уже более пяти лет стал для нее постоянным пропуском в дежурные части столичной милиции.

Так случилось и несколько недель назад, когда запыхавшаяся Галина примчалась в отделение милиции по звонку сотрудника правопорядка. Ей сообщили, что Николай Владимирович был задержан на улице за дебош и причинение вреда городскому имуществу и доставлен в отделение. В отделение милиции она предоставила свой паспорт дежурному, но вместо того, чтобы внести паспортные данные в журнал и пропустить ее, дежурный встал, вышел из своей кабинки и сухо произнес: «Следуйте за мной, вас ожидают».

Растерянная и еще более подавленная от происходящего, Галина поплелась за ним по коридору. Тревога от молчания дежурного и игнорирования всех ее вопросов, обращенных к нему, сменилась в ней безумной паникой. К тому моменту, когда они подошли к двери, по ее щекам уже ручьем текли слезы. У Галины была истерика. Дежурный постучал в дверь, и, приоткрыв ее немного, задал вопрос: «Разрешите?» Кто был за дверью? Почему ей не отдают ее паспорт? Почему ей не ответили ни на один из ее вопросов? И самое главное: «Что сейчас с ее Коленькой?» За высокой фигурой дежурного она не видела, кто находился в кабинете, не узнала голоса, прозвучавшего в ответ. Неожиданно сотрудник резко вошел в кабинет. Яркий свет, вырвавшийся из дверного проема в коридор, почти ослепил Галину, лишив ее последних сил обуздать свою истерику, и, последовав за сотрудником, она переступила порог кабинета.

Кабинет был на редкость большим, с несколькими окнами, через которые в помещение лился солнечный свет. Повернувшись к ней спиной, у самого дальнего окна, стояла фигура огромного мужчины в форме. Сотрудник усадил Галину за стол, паспорт ее он положил на другой стол и молча вышел.

Когда за дежурным закрылась дверь, мужчина развернулся лицом к Галине. Она сразу узнала в нем своего троюродного брата. Это понимание окончательно лишило ее дара речи. Дело в том, что она знала чин своего брата, знала, как жестко он относился ко всем членам семьи… говоря проще, он всех в своей родне, вне зависимости от того, близкие они или дальние, вообще за людей не считал. С момента его обучения и продвижения по службе он пресекал любые обращения родственников о помощи, а также разговоры, если кто-то хвастался знакомством с ним. Поэтому все его боялись, как огня, наученные живыми примерами того, что на пути этого человека лучше не становиться.

Непонимание Галины в том, что происходит, и где связь между нею, Коленькой, ее паспортом и братом, просто пригвоздило женщину к стулу. Она поймала себя на мысли, что дышит через раз.

– Добрый день, Галя.

– Здравствуй.

– У меня для тебя есть хорошие новости и плохие, с каких начать? – он взял паспорт сестры и сел напротив того стола, за который ее усадил дежурный.

– Что с Коленькой?

– Значит, начнем с самых плохих новостей!

Галине показалось, что она в этот момент дышать перестала совсем. Слезы застыли в ее глазах, и она впилась взглядом в брата. На его каменном лице не было ни единой эмоции, которая могла бы дать подсказку на ее вопрос.

– Обрати свое внимание на другой стол. Там лежат две папки. Та, которая потолще, – это собранный материал по твоему Коленьке. За то время, которое он находится в столице, а особенно за последние несколько лет, в этой папке собралось достаточно материала, чтобы его посадить.

Галина непонимающе посмотрела на брата, но все же осмелилась спросить:

– Посадить за мелкое хулиганство?

– Галя, я последние полтора года не давал его делам ход. Это ты думаешь, что мелкое хулиганство, а ведь там есть даже убийство. Вижу, не дурак, раз ничего тебе не рассказывал. Вот эта вся папка, начиная с момента его рождения и по сегодняшний день, говорит, что дело твоего Коленьки характеризует его как рецидивиста. С одним лишь «но», что я его делам пока не дал ход.

– И какие новости на фоне того, что ты мне только что сообщил, могут нести оттенок «хорошего»? – от всего услышанного у Галины не только почва ушла из-под ног, у нее все поплыло перед глазами. Она начала глотать ртом воздух. Мозг требовал наличие хоть какой-нибудь спасательной соломинки из того, что она сейчас услышала.

Он встал, взял граненый стакан, налил в него воды из графина и подал его Галине. Она залпом выпила его, но жажда от этого не исчезла. Она снова встретилась глазами с братом, и тот спокойно ответил:

– Хорошие новости – это соседняя папка, которая лежит рядом с талмудом твоего Коленьки.

Он выждал паузу, когда дыхание сестры придет в норму и ее взгляд остановится на нем. Она вопрошающе, умоляюще уставилась на брата. Он начал не спеша, убедившись в том, что его слова до нее доходят, и ему не придется ничего повторять дважды.

– У меня есть предложение к тебе. Удочерить ребенка. Девочку. По документам она будет значиться как воспитанница приюта. Вам будет предоставлена квартира в центре города и небольшая денежная сумма в качестве ежемесячного содержания девочки. Вам придется очень постараться, чтобы делать вид интеллигентной семьи, относящейся к классу людей искусства. Должен предупредить тебя сразу – за девочкой будет установлено круглосуточное наблюдение. Если мне что-то не понравится, я не только ликвидирую то предложение, которое сейчас тебе озвучил, но и внесу в него значительные корректировки, так как расценю, «то, что мне не понравится», как неблагодарность!

Галина смотрела на брата, понимая, что он не только не изменился за время, он стал еще более омерзительным. Так было всегда. Этот человек никогда не интересовался окружающими. Понятие «родных людей» для него было либо неведомо, либо ему больше подходило слово «удобных вещей для осуществления его планов». Она не видела до конца общей картины происходящего, но даже на физическом уровне ощущала, как внутри зарождалось чувство ненависти к нему. Это был шантаж и игра на ее самом слабом месте, ее Коленьке. Все, что она сейчас могла для него сделать, – это согласиться на предложение мерзавца брата, на пожизненную обузу в лице непонятного ребенка, за волос которого готовы сослать в Сибирь.

Галина вдохнула побольше воздуха в легкие и прошептала волнующий ее вопрос:

– Что ты имеешь в виду под «внесу значительные корректировки»?

– Я засажу твоего ненаглядного за решетку, пожизненно, и срок он будет отбывать на самом крайнем горизонте нашей родины. А ты, моя дорогая, пожизненно ляжешь на лечение, – говоря это, он своим металлическим взглядом настолько прожег Галину, что она сконфуженно поспешила опустить глаза, спрятаться куда-то внутрь себя. Галина пыталась осознать то, что брат ей сейчас предлагал, а он, тем временем, как будто впитал в себя весь ее страх и остался безумно доволен результатом. Тишина в комнате, пока она принимала решение, биением сердца застучала в висках.

Галине не делали «предложения», как бы высокопарно он это ей не преподнес. Ее уведомляли о том, что «Бог снизошел» до того, чтобы дать ей небольшую роль. Пожизненную роль. Роль интеллигентной мамаши неизвестного ребенка, за которого готовы заживо закопать, о чем только что и сообщили. Вся ее дальнейшая, оставшаяся жизнь будет проходить под круглосуточным наблюдением, и любой их с Коленькой шаг больше не будет им принадлежать – все будет происходить согласно правилам «Бога», который сейчас сидел напротив нее. Цена свободы Николая – пожизненное рабство. Что будет, если она не согласится? Ее засунут в психушку. Ей уже сообщили то, чего она знать не должна, хоть до конца она и не понимала, в чем подвох. Что произойдет, если она согласится? Ее все равно засунут в психушку, если братцу что-нибудь не понравится. Так между какими вариантами она выбирала? Итог один. Галина подняла полные слез и болезненного отчаяния глаза на брата.

– Забирай своего благоверного. У вас несколько дней на сборы. На днях вы переедете в новый дом и будете обживать его. Наладь хорошие отношения с соседями. О передаче девочки и полного пакета документов на нее сообщу позже.

Галина, как ошпаренная, выскочила из кабинета, пытаясь набрать в легкие как можно больше воздуха и понимая, что ей не хватает ни его, ни времени… ее жизнь с этих секунд была предрешена.

Спустя несколько недель, в кабинете брата, увидев очаровательную девочку, все стало на свои места. Не было сомнений, что этот ребенок являлся дочерью брата. Вот откуда такие высокие требования и контроль их с Коленькой жизней. Вот за раскрытие какой правды назначена цена размером в собственную жизнь. Она смотрела на эту пухленькую пятилетнюю красотку, ядовито прожигая ее взглядом, понимая, что за хорошее отношение к этому ребенку могут одарить проживанием в центре столицы, а могут и жизнь забрать, если господину режиссеру что-то не понравится в собственной постановке. Как относиться к этому крохотному комочку так, чтобы брат остался доволен? Ведь она уже до встречи с этим ребенком возненавидела ее!

3

Замок в двери звучно щелкнул. Ирина оказалась в парадной своего нового дома. Всю дорогу она молча шла, куда вели. Галина и Николай бросали на нее по дороге косые взгляды, и оба про себя отмечали одну и ту же мысль – «генеральская дочь». Ира всю дорогу видела перед собой лишь последний взгляд любимого отца. Она не слышала шума города, разговоров перешептывающихся над ней взрослых, обращений к ней ее новоиспеченных родителей. Еще час назад постоянный вопрос к Полине: «Как я выгляжу?» сменился на фразу «Тебе никто не поверит». Маленькие ножки в лаковых сапожках шли по широкой столичной улице. Мороз рисовал на щечках Иринки красивый румянец. Фраза «Тебе никто не поверит», уличный холод и ее уверенная поступь отдавались сталью в сердце ребенка. Или в детском теле ребенка уже не было?

Ира отметила про себя, что квартира была не такая красивая, как их с матерью дом, но в ней было много красивых вещей, много света и блеска от люстр, бра и стеклянных предметов. В этом доме было много красного цвета и пушистых ковров.

Галина проводила девочку в детскую. Ира отказалась от помощи снять свое красивое пальто и сапожки. Ей не хотелось, чтобы эта тетя к ней прикасалась. Как только Галина закрыла за собой дверь, Ира попыталась разуться, обнаружив, что до сих пор крепко сжимает в своих маленьких ручках любимого медвежонка. Положив аккуратно медвежонка на край кровати, она сняла свои сапожки и поставила их под стул. Свое пальтишко она аккуратно повесила на спинку стула. Ира помнила, что Полина всегда приучала ее к аккуратности, и сейчас ей хотелось быть такой же взрослой, как любимая няня.

Подойдя к своему небольшому столу, она увидела, что на нем лежали тетрадки, альбомы и какая-то коробочка. Открыв ее, она увидела: мелки, ручки, карандаши, ластики, линейки и ножницы. Жаль, то, что ей было нужно, находилось лишь в количестве одной штуки.

Взяв ножницы в руки, Ира вернулась к кровати. Ей в глаза бросились оборки и рюши покрывала, нелепая цветная вышивка, но схватила она своего медвежонка. Ирина отрезала голову медвежонка от его туловища. По щекам крупными алмазами текли слезы. При этом она постаралась не издать ни звука. Наконец, голова отлетела в сторону, пух полез из мягкой игрушки, и Ира вместе с ней опустилась на пол. «Любимого» больше не было! Она больше не маленькая! Она больше не играет в игрушки! Она больше не плачет! Никогда!

Затолкав все, что осталось от медвежонка, под кровать, глухо прижатую к стене, Ира взяла ножницы и вернулась к столу. Положив их обратно в коробочку, она закрыла ее. Забравшись на стул, приставленный к столу, Иринка посмотрела в окно. Был ослепительно-яркий морозный день, но взгляд, холодный взгляд наблюдателя, пусть и ребенка, теперь зиму понимал по-своему…

4

Первая жертва

Дни Иринки, полные ярких ежедневных впечатлений, неслись очень быстро. Она, как и полагается, сразу пошла в садик. Из подслушанного разговора в кабинете отца она четко поняла, что ее новые мама и папа не больше, чем исполнители ее желаний. А ей, как самой лучшей девочке на свете, полагается все самое лучшее. И пусть это лучшее подносят ей лакеи. Она не разрешала им лишний раз к себе прикасаться, старалась самостоятельно одеваться и даже заплетать себе косички. Ирина считала своих новых родителей недостойными для подобной привилегии.

Плюшевый мишка, до последней найденной под кроватью ниточки, был аккуратно собран в коробку из-под печенья и очень тщательно спрятан от всех посторонних глаз. Закрывшись в комнате на ключ, Ирина часто открывала эту тайную коробочку, поглаживала детскими пальчиками мягкий плюш, пробегалась взглядом по разорванным ниточкам, оставалась в своем собственном мире. Мире, наполненном ею и всякими неодушевленными предметами, вроде людишек. Мир, в котором она пообещала, что будет достойной своего родного отца и никогда его не забудет!

Встречи с бабушкой у нее проходили один раз в месяц. Иногда чаще. И всегда Ира их ждала с нетерпением. Первый раз бабушка забрала ее из детского садика и привела к себе домой. Ее бабушка – Вера Федоровна – и дедушка – Александр Сократович – встретили ее с подарками и сладостями. Бабушкин дом был совсем другим. Ире было здесь легко и комфортно. Вера Федоровна вела себя с девочкой по-взрослому, и Иринке это нравилось. От бабушки веяло такой необычной силой, что Ира, в ее присутствии, словно растворялась в ней. Она честно рассказывала бабушке о поведении родителей, об их отношении к ней, с кем она дружит и как учится.

Ира никогда не пыталась что-то приукрасить или соврать. Ей казалось, что бабушка видит ее насквозь и лучше не фантазировать лишнего. Вера Федоровна лишь наблюдала.

Вере Федоровне нравилась эта девочка, но что-то мешало ей окончательно понять: бежит ли в этом ребенке их с сыном родовая кровь? Она знала, что ответ на этот вопрос даст лишь время. Время раскроет этого ребенка, и тогда она примет для себя окончательное решение: будет ли она покровительствовать этому ребенку или нет?

Как человек образованный, она помнила высказывание великого человека: «время подобно ребенку, ведомому за руку…». Эту маленькую ручку она старалась держать очень крепко. Ведя, наблюдая, планируя, делая выводы.

Ребенок раскрыл свое истинное нутро в подростковом возрасте…

Школа Ирине давалась легко. У нее была прекрасная зрительная и слуховая память. Она опережала своих сверстников в логическом мышлении. Можно было даже смело сказать, что она являлась серым кардиналом своего класса. Мощным лидером подполья, которое, создав, самодержавно возглавила.

Согласно статусу ее родителей, Ира училась в частной школе с гуманитарным уклоном. Детей богатых родителей в их классе было не более пяти человек. Вся остальная масса, включая несколько деток из семей обанкротившихся бизнесменов, приходилась на средний класс.

Уверенность в своем превосходстве над всеми остальными детьми в ее классе опьяняла фантазию Ирины нарциссической важностью. Все лучшее создано в этом мире для нее. Поэтому она решила, что власть над всем классом безоговорочно должна принадлежать только ей, а ее одноклассники будут ей «служить». Растущая без запретов и незнающая авторитетов в лице своих родителей, Ирина очень нуждалась во внимании и признании к собственной персоне. Выплескивая агрессию на своих одноклассников и в каждом найдя для себя подходящую мишень, она за очень короткий период взяла власть над всем классом в свой маленький кулачок. Ирина знала слабости каждого ребенка в ее классе, манипулируя каждым в отдельности и всеми одновременно. То сводя одноклассников друг с другом, то настраивая группу против группы, Ира с упоением играла ими каждый день, доказывая всем и себе, в частности, свое безусловное превосходство над «людишками».

Родители гордились школьными успехами Ирины и поверить в жалобы других родителей на их дочь просто отказывались. Ее мать, Галина, чтобы остановить жалующихся родителей других детей, каждый раз театрально закатывала глаза, чуть ли не теряя сознание, и начинала громко декларировать: «Вы завидуете целеустремленности и упорству моей дочери, вместо того чтобы ровняться на мою девочку и ставить ее в пример своему ребенку, вы поливаете ее грязью…». Обычно после этих слов Галину было уже не унять. В такие минуты она максимально старалась привлечь внимание учителей и даже доходила до кабинета директора, не оставляя даже небольшого шанса жалующейся стороне. Призывая в своих ярких монологах оставить в стороне любые притеснения ее любимой дочери, Галина каждый раз громко заявляла, что это честь для детей учиться с ее Ириной в одном классе, а школе – принимать в стенах такую образцовую ученицу. И что говорить, Ирина, в часы подобных разборок, парила в поднебесной, слыша, как ангелы громко шепчут ее имя. Нарциссизм Ирины в эти минуты триумфа расцветал и благоухал в каждом уголке ее «любимой» школы.

Это был восьмой класс: подростковые изменения тела, проявление психологических типажей и темпераментов детей.

Одного из одноклассников Ирины звали Аркаша. Он был сыном разорившихся предпринимателей. Молчаливый и почти отличник, Аркаша держался в тени всех классовых групп и терпел периодические побои одноклассников.

Ира исподтишка натравливала на Аркашу своих одноклассников. Его физическая хрупкость и интеллигентная внешность будили в ней одно животное желание – забить его окончательно. Позже выяснилось несколько обстоятельств, которые заставили Ирину чуть внимательнее присмотреться к этому мальчику. В классе он никогда не пиарил свои знания перед учителями и одноклассниками. Его несколько раз избивали, но ни разу в школу по этому поводу не приходили его родители. Ирина стала понимать, что у него не только хватает мужества скрывать перед родителями истинные отношения с одноклассниками, но и мозгов на учебу без репетиторов в элитной столичной школе. Да, он не был красавцем в ее понимании, но что-то магнетическое в нем все же было.

Заканчивалась очередная четверть. В малом кругу лидеров класса решался вопрос, как отметить каникулы? Ирина сидела и молчала за своей партой. Она не значилась явным лидером класса, только формальным его правителем. Ирина уже знала: где и когда они будут собираться. Вся суета происходила театрализованно среди элиты класса, которая определялась благосостоянием родителей. Наконец прозвучало громкое и единодушно принятое решение: «собираемся на даче у Моськиных в понедельник, в четыре часа. Музыка, алкоголь, диско-танцпол. И кто захочет, может остаться с ночевкой». Ночевка Ирину интересовала мало, а вот возможность среди подвыпивших одноклассников приблизиться к Аркаше – очень.