Текст книги "Археология оружия. От бронзового века до эпохи Ренессанса"

Басцинет появился в первой половине XIV в.; его предшественницей можно считать железную «шапочку» XIII в. Ее, как вы помните, чаще всего носили под кольчужным чепцом и шлемом. В начале XIV в. эта шапочка приобрела форму, больше похожую на конус (как древненорвежский вариант). Верхняя часть «большого шлема» тоже стала выше, чтобы соответствовать тому, что надето под ним; впрочем, довольно рано он, по-видимому, стал почти исключительно принадлежностью турниров и редко использовался в настоящем бою. Таким образом, басцинет остался единственным защитным приспособлением для головы; по сторонам и сзади он сделался глубже, а вместо чепца, который раньше надевали сверху, к его нижней кромке стали прикреплять тяжелый занавес из превосходно соединенных колечек – «aventail», который закрывал шею и горло, ниспадая на плечи и верхнюю часть грудной клетки, где часто крепился завязками. В то же самое время к отверстию для лица начали прикреплять подвижное забрало. Оно принимало различные формы: к примеру, в Германии и Италии к «aventail» крепили носовую пластину (вроде детали со шлема из Саттон-Ху), закрывавшую этот орган, причем всю конструкцию можно было откинуть с лица и закрепить над бровями. Как защитное приспособление это мало полезно, но тем не менее такой вариант приобрел большую популярность. В Германии, по-видимому, разработали более удачную конструкцию. К петлям на надбровной кромке басцинета крепили цельное забрало, в передней части сходившееся к остроконечному «рыльцу» с двумя прорезями для глаз и одной – для рта (в целом все это напоминало гротескное лицо). Сейчас такой предмет чаще всего называют «клапвизор». Иногда всю деталь, включая забрало, прикрепляли таким образом, чтобы ее можно было отстегнуть, а надевать только перед началом сражения.

Приблизительно в то же время, что и клапвизор, появилась более совершенная форма шлема. Само по себе забрало в этом варианте имело форму, которую я только что описал, только стороны еще больше были отнесены назад, перекрывая передние края басцинета; сверху они заходили еще дальше назад и крепились петлей и булавкой к штырю на другой стороне головы. Превосходный экземпляр такого рода, датированный 1380 г., можно увидеть в лондонском Тауэре. Первоначальная авейнтайл здесь присутствует на своем месте, более того, сохранились декоративные бордюры из латуни.

«Gipoun» или «jupon» (юпон) ведет свое происхождение от свободной котты, которая в переходный период первой половины XIV в. стала короче. Приблизительно после 1355 г. она превратилась в простую гражданскую тунику и имела несколько вариаций: в некоторых случаях нижняя кромка была прямой, а в других более или менее причудливо вырезалась зубцами и крестиками; кроме того, иногда у котты были длинные, свободные рукава, доходящие до запястий, а иногда – короткие, до локтей. Однако гораздо чаще юпоны шили вовсе без рукавов. Иногда их закрепляли сбоку, когда-то застегивали на пуговицы спереди, а иной раз зашнуровывали сзади или спереди. Юпон, который раньше висел над гробницей Черного принца в Кентерберийском соборе, затягивался именно таким образом; на копии этого предмета одежды, которая сейчас находится там же, где когда-то был оригинал, ясно видны шнурки.

Набедренный пояс – изысканный и прекрасный предмет украшения, чаще всего состоял из серии бляшек, похожих на броши (обычно квадратные), скреплявшиеся между собой петлями. В центре каждой бляшки имелась приподнятая заклепка, квадратная или круглая, в которую вписывался гербовый щит, украшение или декоративный мотив, выложенный эмалью или выгравированный. В большинстве случаев эту центральную заклепку с каждого угла поддерживали лапки в виде обычного овального листка или листа клевера. Пояса застегивались на пряжку или крючок, прикрепленный позади самой большой бляшки, причем свободный конец пояса свисал вниз спереди. Меч висел либо на маленьких ремешках, прикрепленных за бляшками над левым бедром, закрепленный за заднюю часть медальона в верхней части ножен, либо с помощью крюка, продетого в подобным же образом расположенное кольцо. До недавнего времени в моей коллекции было одно из таких креплений. Крюк прикреплен к паре бляшек, идентичных основным элементам пояса во всем, кроме размера, и свисает вертикально вниз. Мой экземпляр сделан из позолоченной меди; на фотографии ясно виден и сам крюк, и метод крепления петлями, которые с каждой стороны скрепляют основную бляху с соседними. Чего здесь невозможно разглядеть – так это износа на изгибе крюка, который вызван трением кольца о крепление ножен.

Этот тип пояса использовали довольно долго в XV в., хотя, как правило, начиная приблизительно с 1410 г. мечи подвешивали на отдельный пояс, который носили на бедрах по диагонали, а великолепный драгоценный экземпляр использовали только в качестве украшения. Описанная подвеска однозначно относится к XIV в., но вкладки позолоченного серебра на центральных заклепках – это более поздние добавления XV в. Они выполнены в стиле, который очень часто использовали для украшения рукоятей кинжалов (в особенности типа под названием «Cinquedea», о котором я поговорю позднее); они имеют форму минутных циферблатов, копируя «готические» узоры.

Клинок подвешивали к поясу с помощью шнурка, завязанного петлей на рукояти таким же способом, какой использовали в начале столетия; его можно увидеть, взглянув на изображение в Эша-на-Сандвиче, статую лорда Кобхэма и бесчисленное множество других средневековых памятников.

Из простого «интернационального» стиля изготовления пластинчатых доспехов взяли свое начало последующие формы и модные варианты. В начале XV в. от ношения юпона отказались, и воин оказался в «белом доспехе» из сверкающего металла. В связи с этим необходимо отметить, что в XIV в. защитные приспособления нередко покрывали материей, а иногда их все вместе со шлемом красили в черный цвет, но приблизительно после 1410 г. в моду вошел вышеупомянутый вид доспехов. Совершенствование методов изготовления брони стало заметным после 1420-х гг., когда расширения в форме веера на poleyns и couters стали больше. Приблизительно после 1420 г. устаревший интернациональный стиль разделился на два отдельных типа, один по происхождению германский, а другой – итальянский. Оружейники Германии начали украшать свои изделия радиальными узорами из бороздок, вычеканенных на поверхности металла, однако сперва это делалось только с грудными и задними пластинами. Любопытной характеристикой этого ответвления во второй четверти столетия можно считать так называемый «Kastenbrust» – грудную пластину, нижняя часть которой искривлялась и образовывала нечто вроде треугольной коробки. Приблизительно после 1450 г. появились характерные длинные, тонкие линии «готического» стиля, и узоры из расходящихся линий распространились на все части доспехов.

Рис. 140. Схема шлема «armet». 1440 г. а – забрало и вид справа, b – вид сзади, одна из боковых пластин поднята

В Италии в течение всего столетия предпочтение отдавалось округлым формам; эти изделия сохранили нечто от стиля XIV в. и никогда не были чересчур усложненными, как это случалось с германскими образцами. Только очень большие веерообразные пластины «poleyns» и «couters», а также крупные «pauldrons», которые заменили более мелкие «spaudlers», выделялись на фоне общей простоты линий, почти такой же строгой, как и в более раннем общепринятом образце. Появились различные усиливающие элементы: дополнительная пластина в нижней части грудины («Plackart») и другие, очень крупных размеров, которые можно было прикрепить слева к «couter» и «pauldron». В начале XVI в. итальянский и германский стили смешались, причем мода на гофрированные изделия, бытовавшая в Италии, дополнила грубоватые круглые немецкие формы. То, что получилось в результате, известно под названием «максимилиановские» доспехи. Приблизительно после 1420 г. остроконечный басцинет уступил место другим типам шлемов. Это, например, очень аккуратный, тесно прилегающий к голове экземпляр, который теперь известен как «armet»; судя по всему, его изобрели в Италии. Пластины этого шлема полностью прикрывали голову и лицо, и, глядя вблизи, очень трудно понять, как же он надевался. На рис. 140 показано, каким образом это происходило: две боковые пластины, каждая из которых шла от середины подбородка, минуя щеки, и заканчивалась на задней части шеи, горизонтально свисала над ушами. После того как шлем оказывался на месте, пластины подтягивали и закрепляли в передней части подбородка булавкой: короткое забрало, похожее на клюв снегиря и закрепленное по бокам на шарнирах, как и древнее, прикрывало небольшое отверстие перед носом и глазами.

Другой результат совершенствования басцинета теперь называют «barbuta». Этот термин использовали в XV в.; но нет никаких свидетельств того, что он относился к какому-либо конкретному виду шлема. В этом варианте забрало отсутствует, шлем просто со всех сторон плотно облегает лицо, оставляя Т-образное отверстие наподобие тех, что были в греческих шлемах коринфского образца. Многие из этих итальянских вариантов снабжены лицевым отверстием, форма их напоминает древние экземпляры, и, хотя современные ученые не могут в точности сказать, была ли какая-либо связь между их появлением в 1440-х гг. и внезапно возникшим огромным интересом к недавно обнаруженным греческим вазам с росписью и статуям, по моему мнению, такая связь существует.

Весьма примечательный тип шлема, который использовали по всей Европе, называется «sallet». Возможно, это была модификация древней котты (которую еще довольно часто можно было встретить) и при этом представляла собой довольно элегантный образчик с грациозными линиями, идущими вниз до самого хвоста. Его можно было носить просто как шляпу, причем кромка спускалась достаточно низко, чтобы предохранить лицо от удара, но гораздо чаще добавляли отдельную деталь, под названием «bevor», которая прикрывала подбородок и глотку. В Германии саллет приобрел очень длинный хвост, который иногда делали гибким, вставляя три-четыре узкие металлические пластинки, скрепленные заклепками по бокам и напоминающие суставы хвоста лобстера между основанием черепа и хвостом.

Рис. 141. Шлем «sallet», итальянский стиль

Итальянский вариант был сложнее, с более коротким хвостом и лицевым отверстием, сильно открытым сверху и с боков (рис. 141). Эта форма не сильно отличается от галльских шлемов латенского периода, которые находили там же. В Англии и Бургундском герцогстве использовался другой, весьма примечательный стиль, с заметно более высоким верхом, чем у итальянских и германских образцов, часто сходящимся в нечто вроде острия. Особенно хорошо сохранившийся экземпляр находится в зале Св. Марии в Ковентри; вполне возможно, что он был там начиная с конца XV в. (рис. 142).

Рис. 142. Шлем «sallet», 1460 г., английский или бургундский стиль. Ковентри

Эти шлемы часто обтягивали тканью или кожей, а иногда расписывали геральдическими знаками. На хорошо известном рисунке Альбрехта Дюрера (датированном 1498 г.) изображен рыцарь в длиннохвостом саллете (с забралом), который покрыт бледно-коричневой кожей с инициалами W.A.; при этом само забрало оставлено свободным. На многих экземплярах итальянских шлемов того же типа тканевое покрытие (чаще всего бархат) сохранилось, хотя в большинстве случаев оно сделано позже, чем сам шлем. Экземпляры, расписанные гербами, встречаются в коллекции Уоллеса в Лондоне и в Музее истории искусства в Вене. Они сидели на голове точно так же, как древние котты и современные каски, и тоже крепились к подбородку ремешком. Кроме того, голову по-прежнему защищали связанные в пучок волосы, прикрытые набивным подшлемником; иногда добавляли еще один кусок мягкой материи на подбородке, чтобы ремень не натирал его. Эти набивные изделия изображены на многих немецких рисунках; непосвященный наблюдатель, глядя на них, может заподозрить, что модели страдали от хронических зубных болей.

Мода на совершенно ничем не прикрытые доспехи продержалась совсем недолго, потому что постепенно в течение 1420-х гг. (особенно в Италии) популярность приобретал новый вариант одежды, расшитой гербами владельцев. Как и юпон, это было очень короткое одеяние наподобие пончо, которому обычно позволяли свободно ниспадать с плеч, хотя иногда переднюю часть заправляли под пояс на талии, оставляя заднюю висеть. Такой предмет называли «табард», и он дал имя единственной части рыцарских доспехов, которая сохранилась и по сей день, практически не изменив своей формы.

Иногда это было простое одеяние с прямой нижней кромкой, хотя довольно часто по бокам и по кромке делали очень сложные вырезы или клинья. Превосходные экземпляры, относящиеся к первым появившимся в истории табардам, можно увидеть на изображениях св. Георгия и св. Антония, принадлежащих кисти Писанелло (Национальная галерея, Лондон); более поздние варианты встречаются на великих батальных полотнах Паоло Уцелло (одно также в Национальной галерее, два других – соответственно в Лувре и галерее Уффици, Флоренция).

Английский большой лук, который, вполне возможно, ускорил появление пластинчатых доспехов, не был чем-то новым к тому времени, как скотты почувствовали на себе его мощь; кроме того, первоначально появился он вовсе не в Англии. Тот тип оружия, который лучники использовали, к примеру, при Сенлаке, изобрели еще в доисторические времена: в датских болотных залежах встречаются экземпляры почти шести футов длиной. Однако оружие, тетива которого натягивалась к уху, а не к груди, в действительности нельзя называть термином «большой лук». В Англии, как и на континенте, «короткий лук» практически не принимали всерьез, в указе «О вооружении» Генриха И, изданной в 1181 г., о нем вообще не упоминается. Самым типичным метательным оружием в XII и XIII вв. был арбалет, переносной вариант древнеримской баллисты, точно так же, как ружье, а позднее аркебуза и мушкет были переносным вариантом пушки. Ричард I был большим поклонником этого оружия, и принц Джон среди наемников, бывших настоящим проклятием для Англии, содержал множество арбалетчиков, способных сражаться как верхом, так и пешими. Несчастливая память об этом времени увековечена в одном из разделов Великой хартии вольностей: «Чужеземные солдаты, арбалетчики и сержанты, верхом и с оружием явившиеся вредить королевству». Капитан арбалетчиков принца Джона сыграл одну из ведущих ролей в гражданской войне 1215–1217 гг.

Невозможно реально проследить происхождение большого лука, но есть достоверные свидетельства о том, что им очень часто пользовались в Южном Уэльсе во второй половине XII в. Геральд Камбренсий то и дело упоминает о том, что жители Гента и Морганга превосходили всех остальных в искусстве стрельбы из лука; кроме того, он рассказывает и о результатах их работы. При осаде Абергавенни в 1182 г. уэльские стрелы пробивали дубовую дверь четырех дюймов толщиной. Их так и оставили торчать там, как диковинку, и шестью годами позже, в 1188 г., Геральд видел эти стрелы своими собственными глазами, когда проезжал мимо замка. Железные наконечники частично высовывались с внутренней стороны двери. Рыцаря Уильяма де Браоса задела одна из этих стрел, причем она прошла сквозь рукав хауберка, рукав кольчуги, бедро, а затем, пробив кожу и дерево седла, ранила лошадь; когда воин повернулся, еще одна стрела тем же самым образом ударила его с другой стороны. «Неужели стрела, выпущенная из баллисты, могла бы сделать больше?» – спрашивает историк. Описывая луки из Гента, он говорит: «Их делают не из рога или тиса, а из древесины вяза; это уродливое, по виду незаконченное оружие, но при этом удивительно крепкое, большое и мощное, одинаково подходящее для стрельбы и на длинные, и на короткие расстояния».

В руках жителей Южного Уэльса были те же самые луки, которые использовали во время вторжения в Ирландию в 1171 г. норманны. Геральд рассказывает, как первая волна захватчиков отплыла в страну – 90 всадников в кольчугах и 300 пехотинцев-лучников «из цвета молодых людей Уэльса». В последнем отряде, под командованием Ричарда де Клера (по прозвищу Сильный Лук), было 200 верховых и тысяча пехотинцев, набранных во время марша по прибрежной дороге, начатого в Чепстоу. Этому сочетанию тяжеловооруженных всадников и лучников никто не мог противостоять. Геральд отмечает его эффективность; то же самое, только столетием позднее, сделал Эдуард I во время уэльских войн, поскольку копейщики Сноудонии дважды были побеждены конными лучниками (из Гента): в первый раз на мосту Оревин, во второй – близ Конвея, точно так же, как шотландские копейщики не смогли справиться с аналогичным противником при Фолкирке в 1298 г. Командиры Эдуарда II усовершенствовали технику боя, заставив тяжелых всадников спешиться и, соединившись с другими отрядами, держать хорошо выбранные позиции во время триумфальных шотландских кампаний 1332–1333 гг., при Дапплине и Халидон-Хилл.

Однако еще до того, как все это случилось, в истории стрельбы из лука произошел переворот благодаря указу «О вооружении», изданном Генрихом III. Там говорилось, что богатые йомены, владеющие землей ценою в тысячу шиллингов, должны являться на службу в шлеме и гамбезоне, с копьем и мечом, и далее, что «те, у кого есть земли стоимостью более сорока и менее ста шиллингов, обязаны принести меч, лук со стрелами и кинжал». Точно так же горожане, чье имущество стоило более девяти, но менее двадцати марок, обязаны были вооружиться луком со стрелами и мечом. В конце параграфа есть особое предложение, в котором говорится, что даже бедняки, которые имели менее сорока шиллингов или имущество ценою менее девяти марок, должны были, если есть, принести лук и стрелы вместо «falces, gisarmas et alia arma minuta», которые считались их обычным оружием.

Несмотря на это, нужно обратить внимание, что во время баронских войн 1264–1265 гг. арбалету все еще отдавалось преимущество. Единственное упоминание о лучниках встречается в описании нападения уэльских запасных подразделений де Монфора на марширующие колонны воинов короля Генриха в Уилде, но есть еще один случай (о котором не говорится ни в одной хронике), который показывает, что вполне реально было очень быстро собрать много лучников довольно далеко от уэльской границы.

После победы сторонников короля при Ившеме в 1265 г. рассеянные баронские войска в некоторых местах продолжали выступать против своего законного повелителя. Среди этих проблемных участков был Эссекс и район Пяти Портов[38]38
  Пять Портов – группа портовых городов (первоначально Дувр, Гастингс, Сандвич, Ромни и Хайт), пользовавшихся особыми привилегиями.


[Закрыть]; против них были отправлены войска под командованием де Лейбюрна. В мае 1266 г. он получил приказ собрать для подкрепления в Уилде 500 лучников. В списках казначейства они фигурировали как уэльсцы, лесовики и другие, что подтверждает довольно-таки очевидную теорию, предполагающую, что все обитатели лесистой местности умели пользоваться луками.

Дополнительные доказательства этому предположению можно найти в других списках казначейства, относящихся уже к 1266–1267 гг.; у Ноттингемского замка Реджинальд де Грей командовал объединенными силами из двух рыцарей с их пехотинцами, двадцати конных арбалетчиков и их капитана, десяти пеших арбалетчиков и двадцати лучников; рыцари пребывали на службе 263 дня, остальные – 436 дней, а их противником были объявленные вне закона члены баронской партии, скрывавшиеся в лесах. При этом произошло два сравнительно крупных сражения, одно из них – в самом сердце Шервудского леса. В одном-двух серьезных рассказах о Робин Гуде его называют сторонником Монфора, так что очень интересно при этом обнаружить рассказы о войске, включавшем в себя королевских лучников и расположившемся в Ноттингеме, т. е. на его территории, – они тоже несли потери от рук людей, оказавшихся вне закона.

Шестьюдесятью годами позже произошел еще один переворот в истории большого лука: браконьерам и изгоям Шервудского леса предложили полное прощение при условии, что они пойдут на службу в королевскую армию в качестве стрелков. Это было не просто всеобщее или бессмысленное помилование; здесь поименно перечислялись все люди и их преступления; факт, который ясно показывает, насколько их ценили. Преступники, как и их последователи, солдаты армии Веллингтона во время войны на полуострове[39]39
  1808–1814 гг., Испания. (Примеч. пер.)


[Закрыть], доказали боевую мощь английской армии; они помогли одержать знаменательную победу при Халидон-Хилл.

Эдуарду III выпало счастье полностью «собрать урожай» английских лучников, но посадил и вырастил семена его дед. Еще до первой уэльской войны (она началась в 1277 г.) он обнаруживал интерес к луку, который был очень распространен в этой стране; в 1277 г. в королевских землях существовал специальный отряд из 100 жителей Макклсфилда, исключительно лучников, сражавшихся отдельно от копейщиков. Они служили с самого первого дня войны и до самого последнего, в то время как остальные пехотинцы набирались только на короткий промежуток времени и получали практически невероятную для солдат плату в 3 пенни в день. Другие отряды, участвовавшие в этой войне и состоявшие исключительно из лучников, пришли из Гента и Крикховелла; они тоже служили дольше, чем обычно.

Таково было начало взлета английской пехоты, благодаря которому она стала могучей военной силой. Эдуард I во время своих более поздних кампаний, а также и его внук Эдуард III старались с помощью каждодневных занятий превратить англичан в настоящих специалистов по стрельбе из лука и научить действовать как регулярные войска; однако даже после победы при Дапплине и Халидон-Хилл их воинская репутация оставалась крайне низкой. Жеан ле Вель очень ясно демонстрирует, что триумф при Креси стал полнейшей неожиданностью не только для французов, но и для всей Европы.

Само по себе оружие было простым, т. е. идеально подходило для крестьянской армии (не отличалось сложностями в механизме, как арбалет, и не требовало профессиональной подготовки). Возможно, английский лучник XIV в. занимался так же мало (если, конечно, не считать стрельбы по мишеням), как и бурский фермер 1899 г., но справлялся со своим оружием так же легко и естественно, как этот самый фермер – с винтовкой.

Основная сила лука зависела от того, действительно ли его натягивали правильно, держа у уха. В этом случае стрелок стоит к врагу боком и целится и спускает стрелу с тетивы практически одним движением. Максимальный результат получается в том случае, если он при этом не только включает в игру верную руку и острый глаз, но и натягивает тетиву таким образом, чтобы достичь максимального расстояния между вытянутой левой рукой и правой, находящейся чуть ниже правого уха. Таким образом сразу используются мышцы спины, плеч и рук, а натянутому луку передается и вес, и сила.

Эффективность выстрела зависела от расстояния, точности прицела, быстроты, с которой стрела слетала с тетивы, силы, с которой она ударялась в мишень, и, конечно, от слаженности действий тренированных людей, стреляющих одновременно. Что касается до дальности, можно вспомнить, что один из героев Шекспира умел стрелять в цель с 240 ярдов, а на дальность – на 280–290 ярдов, но хороший профессиональный лучник времен Эдуарда III побил бы этот рекорд и выстрелил на традиционные 400 ярдов; Шекспир основывался на современных ему фактах, а тогда искусство стрельбы из лука было в упадке. Широко известно, что Генрих VIII не позволял своим солдатам стрелять по мишени, которая находилась ближе чем в 220 ярдах. Если говорить о быстроте, то здесь большой лук, как и современную винтовку, можно сравнить с мушкетом: лучник мог выпустить в цель пять стрел в минуту, тогда как арбалетчик – всего одну. О пробивной силе выстрела мы уже кое-что слышали, причем это касалось периода, далеко предшествовавшего полному расцвету большого лука.

Стрелы, которые использовали в это время, заканчивались маленькими стальными «булавочками», не шире древка, на которое были посажены. Это были маленькие наконечники приблизительно в 1 дюйм длиной, квадратного сечения приблизительно ⅜ дюйма в диаметре на самом широком конце, короткой муфтой соединенные с древком. От этого крошечного наконечника стрелы, летящей с невероятной быстротой, кольчуга, по понятным причинам, ни капли не защищала. С другой стороны, пластинчатый доспех мог это сделать; очень вероятно, что поэтому он так быстро и вошел во всеобщее употребление после того, как победа при Креси наконец убедила всю Европу в том, что английский лучник – это новая сила, с которой нужно считаться. В хрониках французских войн найдено множество доказательств того, что, если полностью закованные в доспехи рыцари пытались выстоять против такого противника, оставив в тылу своих чересчур уж уязвимых лошадей, у них появлялся хотя бы некоторый шанс дожить до рукопашной. Если представить отряд воинов, вооруженных так, как лорд Кобхэм на известном изображении, и со склоненной головой пробивающихся под ливнем стрел, то легко увидим, что, как бы сильно эти стрелы ни ударялись в жесткую, скользкую и изогнутую поверхность доспехов, они неминуемо соскользнут, если не найдут щель между прилегающими друг к другу пластинами; единственным уязвимым местом был участок, где «крылышки» встречались с прорезями в нагруднике, предназначенными для рук.

Однако даже в том случае, если стрелы не пронзали свою жертву, эффект был примерно таким же, как если бы это произошло: присутствие на поле боя лучников заставляло противника спешиться. Хотя пластинчатые доспехи ненамного тяжелее кольчуг и собраны на очень гибких шарнирах, они вовсе не предназначались для ходьбы. Необходимость протащиться с милю или около того, часто в гору по вспаханному полю (как при Азенкуре в 1415 г.) или через высокую траву и кустарник (Марон, 1352 г., Потье, 1356 г.), а затем сражаться практически так же истощала французских рыцарей, как и в том случае, если бы их лошадей застрелили. Примечательно, что во всех случаях, когда во время Столетней войны побеждали англичане, именно французы атаковали первыми и вынуждены были лезть в гору в своих тяжелых доспехах; их противники просто занимали сильную позицию и со свежими силами спокойно ждали, пока уже уставшие воины вступят в рукопашное сражение.

Вдобавок к этим неблагоприятным условиям тот, кто вынужден был стоять лицом к лицу с лучниками, постоянно слышал приводящий в замешательство, действующий на нервы свист и гул смертоносных предметов, ударяющихся о доспехи и отскакивающих от них. Немногие солдаты вынуждены были одновременно сталкиваться со стрелами и мушкетными зарядами, но по свидетельству тех, кому это случалось делать (в Индии), первые куда больше деморализуются, чем вторые.

Рис. 143. Арбалеты: а – заряженный, готовый к выстрелу, b – крючок, конец XIV в., с – блок, d – часть тетивы, зажатая в блоке, e – ворот «козлиная голова». Франция, прибл. 1480 г., f – ворот. Германия. Прибл. 1450 г^.

В то время как длинный лук представляет собой самый простой механизм, какой только можно себе представить (всего лишь дуга и тетива), арбалет более сложен, и для того, чтобы натянуть его, нужно было преодолеть множество сложностей. Это маленькая переносная версия баллисты, которую римляне в основном использовали как легкое полевое орудие; она состоит из самого лука, сделанного из рога (множества крохотных полосок, склеенных вместе) или, в более позднем варианте XV в., из стали. Тетива представляла собой плетеную веревку из множества прядей, скрученных или сложенных вдвое; лук прикрепляли к концу ложа, обычно вырезанного из дерева, а оттянутую тетиву зацеплял и придерживал цилиндрический блок с выемкой для тетивы. Блок вращался в прорези в самом ложе; для того чтобы отпустить тетиву, нужно было нажать на спусковой крючок, отпускавший блок, в результате чего она высвобождалась из выемки (рис. 143). Ранние арбалеты «заряжал» либо стрелок, который обеими руками держал тетиву, продевая ногу в железную петлю наподобие стремени, которая располагалась на конце ложа, и оттягивая лук вниз (рис. 144), либо тетиву придерживал крепкий крюк, закрепленный в передней части рукояти. Луки более позднего времени, которые обычно были тяжелее и мощнее, требовали механизма, который мог бы их натягивать. Одно из устройств создали по принципу трещотки с длинной ручкой, другое – наподобие брашпиля с двумя изогнутыми рукоятками, с помощью которых вращался двойной крючок, который, в свою очередь, приводил в движение тетиву, прикрепленную к двум веревкам, работавшим как сложные блоки. Более простой вариант представлял собой рычаг и ось (его называли «козлиной головой»), который играл ту же роль, что и трещотка или брашпиль, только быстрее и проще, но, возможно, не подходил для использования на таких мощных арбалетах.

Рис. 144. Простой способ зарядки легкого арбалета. С манускрипта Джорджи де Топуско. XV в. Кафедральная сокровищница, Загреб

Со всеми этими принадлежностями, которые нужно было прикрепить к оружию, а потом еще заводить перед каждым выстрелом, нетрудно догадаться, почему лучник мог сделать пять выстрелов за то время, которое требовалось арбалетчику, чтобы сделать хоть один; кроме того, опять же вполне понятно, что для достижения максимальной эффективности отряды последних необходимо было долго тренировать в выполнении сложных действий, необходимых для выпуска стрелы.