Текст книги "Я умру за вождя и отечество"

Я умру за вождя и отечество
Евгений Альтмайер

Дизайнер обложки Александр Елисеев

© Евгений Альтмайер, 2023

© Александр Елисеев, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-4589-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пробуждение

Мы добиваемся не правды, а эффекта.

Йозеф Геббельс

Глава 1

Настали поганые времена. Слова эти Пауль слышит с удручающим постоянством: взрослые обожают повторять их снова и снова. Ни порядка, ни жизни людской, что завтра будет – одному Богу ведомо. Иногда, глядя на самого Пауля или его друзей, добавляют совсем уж угрюмо-безнадежное: «докатились…»

Мальчишку подобные слова всегда раздражают – быть может, оттого, что говорящий обязательно должен посмотреть на аккуратную заплату на видавшей виды курточке. А что он, виноват, если из забора у старых сараев торчит несколько гвоздей? Или в те благословенные времена, об утрате которых так горюют окружающие, гвозди не имели обыкновения торчать, где ни попадя?

Словом, взрослым на глаза лучше лишний раз не попадаться. Не такое уж трудное занятие: дядя Вилли пропадает на работе, а тетушка Гретхен предпочитает сидеть дома. Полупустые берлинские дворы целиком во власти своих щеголяющих разноцветными заплатами хозяев.

Пауль облюбовал здоровенный кустарник в самом центре двора. Говорят, раньше на этом месте была большая клумба, и дворники исправно поливали тянущиеся к солнцу васильки. Теперь же, никем не прошенная и никем не званная, вымахала разлапившаяся во все стороны зеленая махина. Взрослые и этим недовольны, зато внутри можно спрятаться, словно за стенами древнего замка.

Громкий треск возвестил появление еще одного властителя зеленой цитадели. Фриц Морген – такой же худощавый, белобрысый и в такой же залатанной куртке. На расцарапанной физиономии – довольная улыбка.

– Гляди, чего я нашел!

На протянутой ладони – две целых сигареты. На белой бумаге под роскошным вензелем выведено каллиграфическое «Juno Josetti». Только и остается, что восхищенно вздохнуть. В кармане в спичечном коробке лежит несколько подобранных окурков, но найти целую сигарету, да еще недешевую – такое везение выпадает нечасто.

– Угощайся, – щедро предложил Фриц. Пауль не стал заставлять себя уговаривать и живо цапнул предложенный подарок. Вытащил из кармана второй коробок, со спичками. Чиркнул по ребристому краю, серная головка громко зашипела с первого раза. Сложил руки по-фронтовому, закрывая огонек от ветра. Сначала дать прикурить товарищу, затем – самому.

Черт его знает, чего в этом жесте фронтового, но если сказать именно так, все вокруг смотрят с малопонятным уважением. Или: «мой отец – фронтовик». Скажи такое, и сразу будто вырастаешь среди людей на голову. Во взглядах взрослых появляется что-то мрачное, угрюмое и одобрительное. Сам Пауль ни отца-фронтовика, ни матери не помнит – мать умерла от туберкулеза в двадцать третьем, когда ему едва исполнилось четыре года. А отец с фронта так и не вернулся. Так что кроме дяди Вилли и тетушки Гретхен других родителей он, считай, и не знает. А вот старший брат наверняка их помнит. Только Рудольф, хоть и живет неподалеку, сам уже успел обзавестись семьей. А потому не принимает в жизни Пауля никакого участия. А тот и не настаивает. У Фрица папаша тоже фронтовик. Не дурак выпить, а еще лупит его почем зря. Хотя за тетушкой Гретхен тоже ремнем по заднице вытянуть не заржавеет.

Какое-то время сидели и курили в тишине. Выкурить целую сигарету – настоящая история. Белая бумага потрескивает, огненная полоска с каждым вдохом медленно подбирается к пальцам. Не то что коротенький окурок, какого порой хватит всего на две-три затяжки.

Раздавшиеся неподалеку голоса заставили прильнуть к земле. Времена нынче и впрямь поганые, раз по двору запросто могут шататься те, кому лучше не попадаться на глаза. Удачно, что они в кустах – сюда за ними, случись чего, не полезут. Да и кому они нужны. Лишь разобрав знакомый фальцет, Пауль облегченно выдохнул.

– Наши.

В их сторону идет кучка молодых парней. Вид у соседей неважный: многие украшены здоровенными синяками, кое-кто ощутимо хромает. Йохан, которого нетрудно опознать по визгливому голосу, мрачно глядит на мир одним глазом – второй, заплывший, теряется в жуткой темно-синей мешанине.

История эта началась пару дней назад. Квартал Леопольдкиц, сколько Пауль себя помнит, в лютой вражде с соседями. Разбитые носы, а то и сломанные ребра – не редкость. И, конечно, супостаты с Шпарплац выбитыми глазами и поломанными конечностями тоже обзаводятся с восхитительной регулярностью. Так и жили до недавнего времени.

Беда пришла, откуда не ждали: враги задружились с коммунистами из юнгштурма11
  Юнгштурм (Roter Jungsturm) – молодежная организация Рот Фронта – боевого крыла Коммунистической Партии Германии. В молодежную организацию вступали молодые люди в возрасте от 16 до 21 года. Создана в 1924 году.


[Закрыть]. Здоровенные битюги в куртках-штурмовках с красными нарукавными повязками здорово намяли товарищам бока, а затем еще и объявили, что избитые теперь записаны в буржуи. И коли не хотят ходить во врагах трудового народа, то должны сделать солидный взнос на дело мировой революции. Не приходится сомневаться: революцию устроят в ближайшей пивной. Хотя какая жертвам классовой борьбы разница, на что юнгштурмовцы спустят деньги? Все равно несправедливость! Вот только пойди им это скажи – живо отхватишь еще одну порцию.

– Что ты с друзьями перетрешь, это я верю. – Вожак-Андреас смерил мрачным взглядом Пауля и Фрица. Те как раз вылезли из кустов и присоединились к бредущей компании. – И что они от юнгштурмовцев нас спасут, я тоже верю. А от друзей твоих нас потом кто спасать будет?

– Мое дело предложить, – огрызнулся Юрген. Нос у парня ощутимо свернут в сторону, физиономия покрыта черной щетиной. – Только иначе придется раскошеливаться красным на застолье, не то они нам житья не дадут. Сильно охота этим уродам пиво из своего кармана оплачивать?

– Черт с тобой. Действуй. А вы, мелюзга, чего тут третесь?

Фриц потянул Пауля за рукав, да тот и сам не дурак. Обычно к их присутствию старшие относятся куда благосклоннее. Но колотушки от юнгштурмовцев настроения главаря-Андреаса не улучшили.

– Как думаешь, с кем они дружить собрались? – Спросил Фриц, когда мрачная компания осталась позади.

– Я слышал, Юрген с бандитами дружбу водит. – Предположил Пауль после недолгих размышлений. В глазах у приятеля зажглись восторженные огоньки. Как пить дать, собирается вызнать, где свершится месть. Полезет смотреть дармовое представление. Сам Пауль ни малейшего желания становиться свидетелем побоища не испытывает.

И уж тем более не подозревает, что окажется не только свидетелем, но и самым настоящим участником.

Друзьями Юргена оказались совсем не бандиты. Это Пауль выяснил, заметив на следующий день компанию в обществе двух высоченных парней в одинаковых коричневых рубашках. У каждого на левом рукаве ярко-красная повязка с белым кругом, с которого хищно скалится черная свастика.

Нацисты с коммунистами всю жизнь в контрах. Гитлерюгенд и юнгштурм только и ищут, как бы друг другу рожи разбить – равняются на старших товарищей из ротфронта и штурмовых отрядов. Эти тоже друг другу кровь пустить не дураки.

До недавнего времени весь Веддинг – и Леопольдкиц, и Шпарплац, и прочие кварталы – были целиком во власти коммунистов. Красные бахвалились, что так оно и будет всегда, и что весь Берлин останется красным. Потом нацисты взялись за город всерьез. В двадцать седьмом из Рура приехал новый руководитель, Геббельс. Нацисты его уважительно доктором называют. Доктор он или нет, но дело повел круто. Коммунисты теперь то и дело отхватывают колотушек на тех самых улицах, которые еще недавно считали своей вотчиной. В Веддинге дерутся как бы не чаще всего. Их район населен преимущественно рабочими, так что красным никак нельзя отдавать его нацистам: престиж пострадает.

Наверное, лучше всю эту компанию обойти стороной. Если дома прознают, что он водится с наци, тетушка опять достанет оставшийся от сына армейский ремень. Повторять уже состоявшееся знакомство с этим предметом гардероба – никакого желания.

Он как раз собирался юркнуть в ближайшую подворотню, когда разглядел рядом с молодым штурмовиком довольного Фрица. Приятель сияет, будто начищенная до блеска монета. Заметив друга, призывно замахал руками. Остальные тоже повернулись в его сторону. Андреас неожиданно поманил пальцем. Чего это он? Обычно местный заводила «мелюзгу» шугает. Пришлось подойти к внимательно разглядывающей его компании.

– Вот что, как там тебя… Завтра утром придешь к старой коптильне. К телеге.

– Это еще зачем? – Насторожился Пауль. Место ему знакомо – покосившаяся хибара потихоньку разваливается, никому не нужная. А рядом – сломанная повозка, под которой прячутся от дождя бездомные кошки.

– В разведку пойдешь. – Вместо вожака ответил рыжий парень в коричневой рубашке. – Что, шпингалет, не забоишься?

– Вот еще! – Оскорбленно задрал нос Пауль, только что ни в какую разведку не собиравшийся. И ему на самом деле страшно – аж в животе похолодело. Ясно, за кем заставят шпионить. Попадешься юнгштурмовцам – шкуру спустят. Но не признаваться же, что от такой перспективы все поджилки трясутся! Трусом засмеют.

Рыжий неожиданно наклонился, ухмылка с конопатой физиономии исчезла, уступив место внимательному прищуру.

– Ты, шпингалет, если боишься, лучше сразу признайся. Кого другого найдем. А вот если пообещаешь, а сам с перепугу у мамаши под подолом затихаришься – я тебя на половые тряпки пущу, так и знай.

– Ничего я не боюсь! – Пискнул Пауль. Хотя, по правде сказать, поверил конопатому сразу и накрепко. С него станется. И бодрости эта вера не добавила. Но куда деваться? Отказаться вроде бы означает миновать неприятностей, а все равно отказываться еще страшнее.

– Так держать, шпингалет! – Рыжий хлопнул его по плечу, будто равный равного.

– Конечно, в Германии будет бардак, если в Рейхстаге вместо приличных людей сидят едва одолевшие семь классов грузчики! Глянуть не успеем, а эти бандиты устроят у нас то же, что и Ленин в России!

Тетушка Гретхен с самого утра пребывает в ярости. Прямо напротив их окон кто-то во всю стену нарисовал красной краской серп и молот. Попытка задернуть шторы, дабы закрыться от проклятого клейма, погрузила небольшую комнату в угрюмую, давящую темноту. Так что пришлось завтракать, любуясь коммунистической агитацией. Вчерашние штурмовики от такого совсем озвереют, и юнгштурмовцев, должно быть, отделают не хуже, чем те – Андреаса с компанией.

Пауль торопливо жует намазанную повидлом булку. Тетушка Гретхен – истинная немецкая фрау, и гордость этим фактом распространяется от нее во все стороны. Каждое утро начинается с того, что приходится предъявлять ей старательно вымытые руки и уши. В воскресенье тетушка обязательно идет в церковь, где отсиживает службу в компании других таких же матрон, застывших в незыблемой идеальности и благочинии. Большая поборница чистоты во всех ее проявлениях, остаток времени она проводит за безустанным приведением в идеальный порядок всего, что ее окружает, начиная от кастрюлек и занавесок, и заканчивая домочадцами. И нет в глазах тетушки преступления страшнее, чем лезть не в свое дело. Да еще и изрисовывая при этом стены домов чем бы то ни было, тем паче – агитационной гадостью.

Дядюшка Вилли спрятался от гнева супруги за газетой и пытается делать вид, будто поглощен чтением. Но Пауль прекрасно видит, что тот даже не пытается уделить прессе хоть сколько-то внимания. Разошедшуюся тетушку отсутствие слушателей никоим образом не смущает.

– В России тоже все началось с полупьяного чернорабочего, полезшего со своим скудным умишком в политику!

– Гретхен, Ленин был из дворянского рода и учился в университете. – Зачем-то возразил Вилли, со вздохом отложив газету в сторону. Солидное образование и немалый опыт сохранили господину Майеру место в редакции «Берлинер моргенпост», а вместе с ним – стабильную зарплату и какую-никакую уверенность в завтрашнем дне.

Пауль недоверчиво покосился на дядюшку. Слабо верится, что аристократ, да еще из университетских, пойдет в коммунисты. У такого, небось, нет нужды выколачивать деньги на пиво из ни в чем не повинных работяг.

– Коль скоро он подался в красные, образование ему впрок не пошло! – Не осталась в долгу тетушка. – И с каких это пор в России университеты? Чему там учат – водку на морозе пить? Ты что-то хотел, Пауль?

– Я, тетушка, если вы не против, пойду на улицу.

– Ты доел? Ну, иди.

Последнее, что услышал, выбегая на улицу, скорбное:

– При кайзере дети были к делу пристроены, а сейчас что? Докатилась Германия…

На этот счет Пауль мог бы поспорить. Шататься по двору, докуривая выброшенные окурки и пиная мяч будет поинтереснее тех дел, к которым его обычно пытаются пристроить взрослые. Счастье еще, что тетушка не сильно-то и досаждает со всякими глупостями. Своих детей у приютившего его семейства больше нет. Единственный сын, Герхард, не вернулся с войны: сгинул на Восточном фронте. Фотография улыбчивого молодого человека стоит в прихожей на комоде. Тетушке куда интереснее каждый день вытирать вокруг нее пыль и чему-то вздыхать, чем возиться с осиротевшим сыном племянника. Из этого оцепенения она выпадает лишь когда из школы в очередной раз приходит учитель с жалобами на неподобающее поведение Пауля. Тогда наступает время старого солдатского ремня, а следующие пару недель приходится старательно делать уроки. Но если немного перетерпеть, тетушка вскоре вернется к вытиранию пыли вокруг фотографии на комоде.

Мальчишка, припустивший было в сторону старой коптильни, припомнил собиравшегося отправить его в разведку рыжего. А, может, ну его к черту? Придумать, например, что тетушка не отпустила. Но тогда все скажут, что он испугался. Никакими отмазками не спасешься. А то и прозвище какое придумают. И рыжего такое объяснение вряд ли устроит!

Горько вздохнув, побежал дальше, раздираемый на части любопытством и страхом.

– Здорово, шпингалет!

Во дворе у коптильни – десяток крепких парней в одинаковых коричневых рубашках. У двоих Пауль разглядел короткие толстые дубинки. Ох и будет делов…

– Слушай сюда. – Рыжий присел, глядя Паулю прямо в глаза. Взгляд у конопатого внимательный и сосредоточенный. – Ты сейчас иди к проулку, и сиди там. Так, будто тебе скучно и делать нечего, усек? Если появятся красные, тикай сюда. Да не вздумай ничего кричать! Чтоб смотрелось так, будто ты их толпы испугался и решил держаться подальше. А нас с товарищами здесь как будто бы и вовсе нет, ясно?

Куда уж яснее.

– Вопросы есть? Нет? Тогда пошел!

Узкий проулок встретил равнодушной тишиной. Славно, что в разведке страшного гораздо меньше, чем думалось. Вот только теперь придется целый день торчать в одиночестве, дожидаясь появления юнгштурмовцев. А ну как они и вовсе не придут?

Меж двумя кварталами раскинулся окруженный покосившимися развалюхами пустырь, все обустройство которого состоит из нескольких скособочившихся скамеек. Считается, что место это принадлежит обитателям Леопольдкиц. Они тут играют в карты на деньги да потребляют шнапс. В прошлый раз именно здесь юнгштурмовцы и застукали Андреаса с компанией. А теперь, выходит, гитлерюгенд решил устроить полноценную засаду – дождаться, покуда коммунисты зайдут на вражескую территорию, перекрыть несколько узких проулков – вот тебе и готовая мышеловка. Хитро придумано. Со стороны пустыря раздались знакомые голоса: не иначе, Андреас с компанией играют роль приманки. Делают вид, будто не нашли более удачного места и времени для партии в карты. Ну и хитрюги.

Восторги в адрес коварного плана длились ровно до тех пор, пока вдали не послышался гомон приближающейся толпы. Юнгштурм и шпарплацовцы идут, не таясь. Несколько человек переругиваются, стучат по разбитой мостовой каблуки ботинок. Пауль перепуганным зайцем метнулся в сторону. Встречаться с обитателями соседнего квартала – никакого желания. Черт знает, что у них на уме. Хотел было живее бежать к засевшим в засаде штурмовикам, но неожиданная мысль заставила застыть на месте: если получится поглядеть на идущих недругов, да еще и пересчитать их – вот остальные удивятся!

Вплотную к одному из зданий примыкает покосившийся сарай, в котором досок едва ли не меньше, чем дыр. Вот в него-то Пауль и юркнул. Внутри противно воняет гнилью, запах мешается с мерзким привкусом прогорклого масла, а о том, как он будет выглядеть, когда вылезет, лучше и не думать. По колену и спине противно разлился липкий холодок: кажется, он ухитрился испачкаться обо что-то мокрое. Ой-ей – куртку и штаны, небось, придется теперь стирать, и тетушка Гретхен совсем не обрадуется такому повороту. А уж если выяснится, что неведомая грязь еще и не отстирывается – страшно представить, что тогда будет.

Беспокойство о предстоящей взбучке вскоре испарилось: из-за поворота появилась гомонящая толпа. Первыми идут парни в одинаковых штурмовках и кепи. Маршируют в ногу, точно солдаты на параде. Пауль застыл, опасаясь выдать свое местонахождение случайным движением. Вот уж ничего хорошего не выйдет, если его застукают… И какого черта он вообще залег здесь? Сейчас бы уже, небось, докладывал рыжему про появление неприятеля. Тот бы и так остался доволен.

От вида массивных дубинок, из которых торчат ржавые гвозди, перехватило дыхание. Сердце грохочет в груди, словно сумасшедшее. А ну как засекут? Жуть как страшно, но ухитрился, подглядывая краем глаза, считать проходящих мимо юнгштурмовцев. Успел насчитать больше десятка, а за ними еще десяток парней из Шпарплац. Эти, по сравнению с коммунистами с их форменными штурмовками, смотрятся разномастной толпой.

Он как раз насчитал последнего, семнадцатого, когда один из тройки замыкающих обратил внимание на укрывшую Пауля покосившуюся хибару. Безразличный рыбий взгляд скользнул по ссохшимся доскам – и уперся прямиком в мальчишку, застывшего, будто кроль перед удавом.

Несколько томительных мгновений они играли в растерянные гляделки.

– Э!

Хрипловатый возглас подействовал не хуже пинка. Пауль выгнулся всем телом и бросился на карачках прочь, не сразу исхитрившись встать на ноги. Вслед летит грубая ругань. Добежал, не чувствуя ног, до казавшегося только что таким далеким поворота, юркнул за выступающий угол старого дома. Позади – равнодушная тишина, только в отдалении слышна брань и пререкания.

Набравшись смелости, выглянул из-за потрескавшейся кирпичной стены. Обитатели Шпарплац как раз двинулись дальше. Конечно, с чего бы им гоняться за одиноким мальчишкой. Пауль выдохнул. А ну как поймали бы? Что тогда? Отбрехался бы, наверное.

Засада у старой телеги никуда не делась. Пятеро, приспособив вместо стола выломанную из повозки доску, режутся в карты. Остальные вяло переругиваются вполголоса.

– Ну чего, шпингалет? – Первым заметил разведчика рыжий.

– Прошли. Семнадцать человек. У семерых дубинки. – Отрапортовал Пауль.

Рыжий в ответ одобрительно цокнул языком.

– Попомни мои слова, в армию попадешь – в разведку просись.

Пауль как раз успел подумать, что у коричневорубашечников дубинками вооружены только двое, и вообще вся эта история перестает казаться такой уж восхитительной. Они, конечно, хитро все придумали, но мало ли… Не сразу обратил внимание, что нацисты вытащили длинные ножи. Тут и там мелькают тяжелые кастеты, а еще у одного – мрачного здоровяка с длинным шрамом через щеку – в мощной лапище красуется настоящий мясницкий тесак.

– Ганс, ты в резерве.

Вертлявый паренек в коричневой рубашке кивнул. Пауль при виде вытащенного на свет черного револьвера почувствовал, как в коленках разлилась противная слабость. Оружие – это всегда жуть как интересно. Ему как-то раз отец Фрица дал подержать настоящий маузер… Но от понимания, что сейчас из вороненой железки натурально будут стрелять по людям, стало страшно.

Двинулись строем по двое, словно настоящие солдаты на марше. Даже в ногу шагают, вот разве что носок не тянут. Пауль пристроился позади. Страх и любопытство разрывают надвое: жуть как интересно посмотреть, как коричневорубашечники разделаются с агрессорами. Но в глубине души возится что-то беспокойное. Раньше потасовки с соседями за пределы зуботычин не выходили. Кому-то зуб выбьют, иной раз руку сломают. Но ножи обитатели разных кварталов друг в друга не совали. Не дать ли, пока не поздно, деру?

Хитроумный план сработал как по нотам: юнгштурмовцы как раз оказались в самой середине пустыря, уверенные в полном превосходстве над «застигнутыми врасплох» местными, когда из трех проулков на площадку вывалились штурмовики в коричневых рубашках. Ножи, кастеты, дубинки, железные прутья, на лицах кривые ухмылки. А вот у попавшихся в западню все самодовольное веселье с лиц враз исчезло.

Пауль ожидал взаимных оскорблений, выяснений, кто прав, а кто нет – обычно склоки между Леопольдкиц и Шпарплац начинаются именно так. Но рыжий вместо этого гаркнул:

– Бей красных!

И коричневорубашечники бросились вперед. Пауль, даже не пытаясь пристроиться в рванувшуюся вперед толпу, прыснул в сторону, укрылся за подвернувшимися остатками забора. Удивительно, что покосившееся недоразумение до сих пор ухитряется стоять, но сейчас хлипкие доски показались настоящей крепостной стеной, отделившей от развернувшегося в десятке шагов побоища.

Юнгтштурмовцы и гитлерюгенд сошлись в самом центре пустыря. Крики и гвалт то и дело перекрываются хлесткими, сочными звуками ударов. Кулаком или даже кастетом – почти не слышно, а вот если приложить железной трубой…

Драка очень быстро превратилась в избиение. Парни в коричневых рубашках остервенело месят упавших ногами. Тех юнгштурмовцев, что пытаются отбиваться, бьют дубинами и кастетами. Давешний здоровяк с тесаком полоснул жутким оружием по лицу одного из коммунистов. Тот упал на колени, кровь так и брызжет на пожухлую траву. Визги, хрипы, отчаянные крики – и все те же хлесткие, страшные удары. Пауль, не выдержав, зажмурился, хотя из-за забора и так почти ничего не видно. Дал бы деру, да единственный путь в родной Леопольдкиц – как раз на другой стороне пустыря. Коленки становятся совершенно ватными от одной мысли о том, чтобы вылезти из кажущегося таким надежным убежища.

Минула вечность, прежде чем звуки ударов и истошные вопли сменились зыбкой тишиной. Безмолвие нарушают лишь стоны, кашель и непонятное, а оттого еще более страшное хлюпанье. Пауль, набравшись смелости, выглянул из-за приютившего его забора. Центр пустыря больше напоминает бойню – все вокруг забрызгано красным. Посреди кровавой мешанины медленно и слабо барахтаются изломанные человеческие тела. Раскрасневшиеся и взъерошенные гитлерюгендовцы обступили избитых. Главарь тяжело дышит, грудь вздымается вверх-вниз.

Ножи и кастеты исчезли в карманах. Штурмовики направились прочь, следом потянулись парни с Леопольдкиц. Андреас и прочие выглядят раздавленными и потерянными. Они, конечно, сами недавно отхватили немалых колотушек, но там дело закончилось синяками, ушибами да парой переломов у особо невезучих, а тут…

Пауль не сразу сообразил, что парни уходят в сторону Леопольдкиц, а он остается здесь, по-прежнему отделенный от своих местом побоища. От перспективы остаться в страшном месте в одиночестве – а, вернее, в компании тихо поскуливающих юнгштурмовцев – былые страхи как ветром сдуло. Мальчишка выскочил из убежища и прытью припустил следом за гитлерюгендовцами. Повертел головой, выискивая Фрица, но друга и след простыл. Он был на побегушках у другой засады нацистов, да только когда началась драка, Морген оказался как раз у ведущего в Леопольдкиц проулка и дожидаться развязки не стал. А вот Паулю осталось жаться за заборчиком да завидовать сделавшему ноги товарищу.

Парни Андреаса идут в мрачном молчании, гитлерюгендовцы же, отдышавшись, принялись весело посмеиваться, обсуждая случившееся. Судя по разговорам, беды Шпарплац на этом только начинаются: нацисты собираются через пару дней наведаться туда еще раз. На мальчишку никто не обращает внимания, а он это самое внимание привлечь и не пытается. Не гонят прочь – и на том спасибо.

Откуда-то появился молчаливый Фриц. Физиономия у друга задумчивая и не слишком веселая, да и сам Пауль не сказать, что чувствует себя на седьмом небе от счастья. Конечно, супостаты с Шпарплац сегодня получили так, что ни в жизнь к ним больше не полезут. Но как-то оно…

– Как-то оно перебор, – угрюмо пробормотал Андреас, словно повторив мысли мальчика. – Уж больно круто вы их. Не по-людски.

– А с красными по-другому нельзя! – жестко отрезал Рыжий. – С ними церемониться – самое поганое дело. Вешать их надо, понял?!

Ответом яростной тираде стало настороженное молчание. По вытянувшимся лицам обитателей Леопольдкиц видно, что такой ход мыслей они совсем не разделяют. Но спорить не собираются: как бы такие споры себе дороже не вышли.

– Из-за них все беды! Почему, по-твоему, вся страна в такой жопе живет, а?!

– Батя говорит, потому что войну проиграли, – неожиданно пискнул Фриц. Обычно за подобные выступления старшие запросто могут угостить зуботычиной – чтоб не лез во взрослые разговоры. Но на этот раз остальные не обратили на мальчугана никакого внимания.

– А войну почему проиграли? – Спросил Рыжий, не удовлетворившись ответом. – С чего это вдруг? Русских же мы победили? Победили! Та же самая красная сволочь им в спину нож и воткнула. А армия наша что, под Берлином фронт держала? Какой там! Лягушатники от нас под Парижем отбивались. И вдруг – на тебе! Перемирие да разоружение! Да выводите, боши22
  «Боши» – презрительное прозвище немцев, принятое во Франции. Может быть примерно переведено как «дуболомы».


[Закрыть], свою армию из Бельгии, а не то мы с вами и говорить ни о чем не будем! Не, ты мне объясни!

Рыжий раскраснелся, физиономия перекосилась в злобной гримасе. Андреас под яростным напором моментально потух.

– С чего это мы войну проиграли? Побеждали – и вдруг проиграли? Как так?!

– Батя говорит, буржуи страну продали! – Снова подал голос Фриц. Судя по довольной ухмылке, ему понравилось, как шпынявший «мелкоту» главарь сдался перед парнем из гитлерюгенд.

– Дурак твой батя! – Отрезал Рыжий. – Буржуи тоже разные бывают. Бывает наш буржуй, немецкий. Ему дай волю – тоже работягу до нитки оберет, но и он за страну, сечешь? Ему все это…

Штурмовик сделал неопределенный жест рукой, будто тщась охватить всю пострадавшую от такой несправедливости Германию.

– Ему все это тоже беда. Завод стоит – у буржуя карман пустеет. Не, не буржуи Германию продали.

– А кто?

– Жиды! – Сказал, словно выплюнул. – От них все зло. Вот этим гнидам каждый немец – враг. Потому что немец – он за правое дело стоит, сечешь? А жид – только паразитировать умеет. Честный народ обирать. Продали Германию, обобрали, денежки вывезли во Францию да Америку – и жируют на наворованном, вот это они умеют. И красные у жидов – первые подпевалы.

Вот и тетушка говорит, что честному человеку с евреем дел лучше не иметь, потому что ничем хорошим такие дела не закончатся. Но вряд ли фрау Майер будет рада неожиданным единомышленникам.

– Полиция соизволила явиться ближе к вечеру. Прислали единственного обермейстера33
  Обермейстер – полицейское звание, соответствующее армейскому лейтенанту.


[Закрыть], да и тот немедленно заявил, что состава преступления не видит. Дескать, как убьют кого – так и обращайтесь. А поскольку ни потерпевших, ни вреда жизни и имуществу граждан не наличествует, то и поводов для беспокойства нет.

Дядюшка Вилли апатично пожал плечами. Немолодой, располневший, с блестящей лысиной, обрамленной седеющими волосами. В круглых очках отражается тусклый желтый свет: лампа на столе освещает небольшой пятачок пространства вокруг собравшегося на ужин семейства. На столе – тарелки с сосисками и тушеной капустой. За окном темная синь медленно наливается ночной чернотой.

Пауль старается не чавкать и поменьше привлекать к себе внимание. Свою взбучку за грязные пятна на рукаве и штанине он все-таки получил. Спасибо хоть, хватило мозгов «признаться», что упал в лужу на другом конце Леопольдкиц. Узнай тетушка, что ему довелось побывать участником поставившей на уши весь квартал драки – быть беде.

Однако же, где-то в глубине души потихоньку начинает поднимать голову гордость. Он сегодня побывал в настоящем приключении. Ничуть не хуже Тома Сойера, про похождения которого дядюшка Вилли заставляет читать, когда в очередной раз вспоминает об образовании племянника.

Книжки Пауль недолюбливает. Что толку читать про истории, которые происходят не с тобой? Хуже того. С героями книжек вечно что-то приключается. Даже если они не плывут куда-то за дальние моря. Да какие там моря? В книжке даже простой осел может похвастать насыщенной жизнью: отправиться в Бремен, чтобы стать музыкантом, повстречать друзей, победить злых разбойников. И никто не заставляет его таскаться каждый день в школу и учить там всякую лабуду.

– Удивительного мало. Полиция на разборки нацистов с коммунистами уже давно смотрит сквозь пальцы. – Рассудительно отозвался дядюшка Вилли. – Даже если б штурмовики и впрямь забили кого-нибудь до смерти, все равно дело бы замяли.

Тетушка в ответ лишь мрачно покачала головой да забрала из рук супруга пустую тарелку. Окончательно стемнело. Сегодня Пауль предпочел не дожидаться напоминаний о необходимости умыться и почистить зубы – он уже получил взбучку за испачканную одежду, дожидаться еще одной нет ни малейшего резона. Тетушка наградила покладистого племянника раздраженным взглядом – не иначе, разгадала уловку. Однако, от комментариев воздержалась.

Закончив с вечерним туалетом, улегся на старый, пропахший неясными уютными запахами диван. Дядюшка Вилли положил на стол возле лампы толстый журнал и погрузился в чтение. Электрический свет превращает очки в два ярко-желтых круга. Неподалеку тетушка проглаживает утюгом свежевыстиранную куртку. Лучше бы в ближайшую неделю следить за ее чистотой, а то и до беды недалеко.

Намалеванный юнгштурмовцами серп и молот наци вскоре закрасили. Тетушка при виде парней в коричневых рубашках, что возятся с кистями и свежей краской, немного оттаяла. Не так, мол, эти штурмовики плохи, раз занялись, наконец, делами по своему уму и приносят обществу пользу, а не разбитые окна. Радость продержалась недолго: на следующее утро место коммунистической агитации заняла огромная черная свастика. Над ней – запущенная вожаком берлинских наци Геббельсом кричалка: «Германия – пробудись, еврей – сдохни, фюрер – приказывай!»

– Что шпана разрисовывает гадостями стены, не ново. – Прокомментировал настенную живопись дядюшка. – А вот то, что вдохновляет их доктор философии, меня, признаться, пугает.

Штурмовиков Пауль повстречал через пару дней. Коричневорубашечники во главе с Рыжим осуществили былую угрозу и наведались в Шпарплац. Местным, еще недавно собиравшимся стрясти с соседей контрибуцию на дело мирового пролетариата, самим пришлось делать добровольный взнос – во имя торжества германского духа.