Текст книги "Я умру за вождя и отечество"

Германия Адольфа Гитлера

Мы хотим видеть наш народ послушным. И ты, моя молодежь, будешь воспитывать в себе послушание.

Адольф Гитлер

Глава 5

Старая полуразвалившаяся Германия тащила дряхлые кости в будущее только по инерции. Она была равнодушна к чужим проступкам и безразлично отворачивалась от презрения в свой адрес. Хочешь прогулять школу – просто сверни по пути да направляйся туда, где посреди развалившихся сараев можно курить с приятелями и играть жестяной банкой в футбол. Хочешь – покажи контролеру в трамвае фигу да рассмейся ему в лицо. Главное – вовремя соскочить с подножки. Старая Германия была добра к своим детям равнодушной добротой дряхлой старухи, у которой уже нет ни сил, ни воли следить за детьми. Особенно если те так и норовят улизнуть из-под прищуренного близорукого взгляда. И дети убегали. Курили окурки, плевали мимо урн, бросали мусор, где попало. А еще можно написать на стене какую-нибудь гадость. Те, кто хотел идти дальше в равнодушии к установленным правилам, шли дальше. Легкой поступью, посмеиваясь над бессильным равнодушием страны, которой уже наплевать на твои шалости.

Внезапно дряхлые старушечьи пальцы налились молодой железной силой. Сначала это было даже весело. Все в школе теперь появляются в одинаковых коричневых рубашках и черных галстуках. На рукаве – красная повязка с белой полосой, поверх которой красуется неизменная свастика. Мальчишки щеголяют в новой форме, довольные собой и миром.

Потом неожиданно выяснилось, что ставший всеобщим гитлерюгенд легко может устроить за прогулянный урок такую выволочку, что разносы тетушки Гретхен перестают казаться чем-то серьезным. Конечно, если ты всю субботу маршируешь с товарищами под звуки военного марша – это совсем другое дело. Придешь в школу не готовым – гитлерюгенд велит учителю не спрашивать домашнее задание. Потому что уроки уроками, а патриотизм и воспитание германского духа всяко важнее. Но попробуй вместо торжественного марша по старинке усесться на перекур за разбитыми сараями – вот тут тебе и устроят казнь египетскую. Да и сараи вскорости разобрали. Сказали, толку от них никакого, только вид портят.

Пауль глазами хлопнуть не успел, а вся жизнь уже расписана и разлинована вдоль и поперек. Но и это, по большому счету, легко можно пережить. Тем более, что отметки гитлерюгенд, в отличие от тетушки, заботят мало.

А вот седьмого марта тридцать четвертого года Пауль понял, что такое настоящий страх. И страх этот принял вид Юргена Вернера. Хамоватый парень слывет в Леопольдкиц опасным малым. Вечно небритая физиономия, на которой застыла презрительная мина. Запах дешевого табака, крохотные свинячьи глазки полны наглости и осознания собственного превосходства над окружающими. Словом, препаршивейшая личность. Говорят, Юрген имеет какие-то темные дела с настоящими бандитами, так что его откровенно побаиваются – мало ли…

Юрген, конечно, на наступление новых времен плевать хотел. Заявил, что законы да правила сочиняют для лохов, а реальным парням вроде него никакие законы не указ. За проезд в трамвае платить – западло. В кино захочешь зайти – хлопни кассиру по козырьку фуражки, вот и весь билет. А рыпнется, так взять за шиворот и встряхнуть, как следует. Чтобы знал, на кого хвост задирает, и кто здесь настоящий хозяин жизни.

Месяц назад к Юргену пришла полиция. Тощий лейтенант зачитал постановление: герр Вернер признан асоциальным элементом. Тот пытался качать права: требовать доказательств и надлежащим образом оформленный ордер. В ответ прилетело резиновой дубинкой по зубам. Его скрутили, бросили в машину и увезли. И – тишина.

Вернулся Юрген спустя месяц. Худой, как щепка. На привычно небритом лице – дергающаяся гримаса, совсем не похожая на былую ухмылочку. От каждого резкого жеста шарахается прочь, руки инстинктивно дергаются вверх – закрыть голову.

И дело даже не в облике затравленного и сломленного парня, который с тех пор даже окурков мимо урны не бросает. Настоящий ужас несет простая и страшная мысль: а не окажусь ли следующим я сам? Как будто всю страну внезапно разделила проведенная новой властью черта: или ты являешься полноценным членом общества и работаешь, как умеешь, на благо Германии и ее народа. Повинуешься не тобой установленным законам и правилам. Или – не повинуешься. И тогда тебя швырнут в полицейскую машину, чтобы через месяц ты трясущимися руками закрывался от каждого шороха за спиной.

– Может, ну ее, эту школу? В кино новую комедию гоняют. А сегодня геометрия. Терпеть ее не могу.

Обычно на такие предложения Пауль отвечает неизменным согласием. Геометрию он любит еще меньше Фрица. Наверное, и на этот раз согласился бы, но, как назло, вспомнилось осунувшееся лицо Юргена. И то загнанное выражение, которое на нем появляется, стоит рядом неосторожно взмахнуть рукой.

– Эй, Блау! Заснул?

– Ничего я не заснул, – буркнул Пауль. – И, знаешь что, не будем мы школу прогуливать.

– Чего это с тобой? Башку напекло? – Удивился Фриц. На растерянной физиономии приятеля – все изумление мира. И плевать он хотел, что следующий год – последний. Дальше экзамены. А за ними – полнейшая неопределенность. На которую Моргену-младшему тоже плевать.

Пауля до недавнего времени вся эта чепуха не слишком заботила. Но вот приключившаяся с Юргеном история… Новая власть очень быстро поставила жесткий и безусловный водораздел: ты или достойная часть великого германского народа, или балласт, с которым нет никакого смысла церемониться. И чем дальше Пауль смотрит на всю свою прошлую жизнь, тем отчетливее страшная ясность: на балласт в этой картине мира они с приятелем похожи куда сильнее.

Конечно, за прогулянную школу никто их в полицию не потащит и бить там не станет. Но что-то в глубине души все равно протестующе скалится на мысль о том, что можно просто продолжать жить, как жилось. Одни будут строить тысячелетний Рейх. Величайшее будущее германского народа. А другие – висеть у них на ногах тем самым балластом. Самых бестолковых и хамоватых новая власть смелет в труху. А остальные, у кого не хватило пороху даже достаточной наглости проявить – что будет с ними? Будут барахтаться на дне, облитые презрением строителей прекрасного нового мира.

Попытка донести эту мысль до Фрица окончилась полным провалом.

– Да тебе и впрямь башку напекло. – Хмыкнул приятель. – Светлое будущее ему подавай. Ну, как хочешь. Мое дело – предложить. Я лучше в кино сгоняю. А ты отправляйся в гости к старику Клаусу и его гипотенузам.

И оставил Пауля в гордом одиночестве. Только и остается, что смотреть вслед со смесью злого упрямства и затаенной зависти. Вообще-то, комедия и впрямь выглядит куда увлекательнее геометрии. Особенно в исполнении старика Клауса, которого полагается называть «герр Фишер». Хотя, как этого бубнящего подслеповатого старикана ни назови, уроки его – сущая скука. Ладно, и это переживем. Все, что осталось – поправить ранец и идти в сторону школы.

Старое здание встретило привычной суматохой. Бесится заканчивающая первый учебный год мелочь. Те, кто повзрослее, вроде бы пытаются вести себя посолиднее, но получается не у всех. Девочки, напротив, изо всех сил стараются демонстрировать чинность и степенную серьезность. Некоторые, кажется, с куда большим удовольствием окунулись бы во всеобщую веселую возню, но – нельзя. То, что можно мальчишкам, для будущих фрау совершенно недопустимо. В последнее время и вовсе ходят слухи, что обучать в одной школе и мальчиков, и девочек – пагубная коммунистическая практика, от которой надо избавляться. Потому что общее обучение только мешает превращать детей в будущих солдат и почтенных домохозяек.

В полутемном холле Пауль ставшим уже привычным жестом отсалютовал огромному портрету фюрера. Изображение в окружении двух нацистских знамен появилось с полгода назад. С тех пор гитлерюгенд старательно следит, чтобы портрет был постоянно украшен свежими цветами. Говорят, скоро еще почетный караул введут. Фюрера Пауль безмерно уважает, но перспектива торчать час-другой истуканом рядом с его изображением совсем не выглядит заманчивой. Хотя его мнения на этот счет, конечно, никто не спросит.

Кабинет геометрии встретил привычным гулом голосов. Пауль пожал руки паре хороших знакомых. Большинство проводило опасливыми взглядами и поживее отвернулось. Обычно такая репутация кажется лестной: приятно, что тебя считают опасным малым и шепчутся, что водишь знакомство с штурмовиками. И еще выдумывают всякие дурацкие истории. Послушать коротышку Вилли или очкарика Франца, так он весь прошлый год только и делал, что собственноручно расстреливал коммунистов. Раньше вся эта чепуха веселила, но сейчас… Пошли бы они к черту со своими россказнями.

Пауль с сердитым видом прошествовал в дальнюю часть класса. Обычно они с Фрицем сидят у самой стены. Держаться подальше от учителя всегда казалось отличной идеей. Плюхнувшись на скамью, полез в ранец. Книжки, тетрадь, та самая перьевая ручка дяди, с которой он так и не подружился. Сажает кляксы, зараза, и ничего с этим поделать нельзя!

К концу первого урока Пауль окончательно понял, что дело плохо. Как-то само собой сложилось, что учителя и к нему, и к Фрицу, и еще к паре таких же раздолбаев относятся снисходительно. Не глядят, как они списывают, игнорируют на экзаменах. Герр Вайль, учитель математики, так и прямо заявил однажды, что оставлять их на второй год категорически не желает, потому что «тогда вас, лоботрясы, придется терпеть вечно». Пауль и Фриц это восприняли как однозначное разрешение разгильдяйничать, сколько душе угодно: в итоге все само собой образуется. И такое положение дел их более чем устраивало.

При попытке всерьез разобраться в словах учителя Пауль почувствовал себя на редкость беспомощным. Честно страдал половину урока, таращился в учебник, пытался понять, как именно площадь круга взаимосвязана с объемом конуса, и что из всего этого следует. Значки и закорючки прыгают перед глазами, но их смысл никак не разгадать. Словно не учебник в руках, а настоящий военный шифр. Наконец, признав собственную безнадежность, начал таращиться на одноклассников. За соседней партой сидят Юлиус Беккер и Ральф Ланге. Эти вовсю режутся в крестики-нолики, даже не пытаясь вслушаться в бубнеж старика Клауса. Кто бы сомневался. Остальные вроде бы заняты делом. Хуже того: у них все эти чертовы задачки не вызывают никаких проблем!

От осознания, что категория балбесов, в которую он загремел, оказалась не только малопочетной, но еще и немногочисленной, на душе стало совсем кисло. Опять перевел взгляд в книгу. После краткого ознакомления с успехами одноклассников ее содержимое совсем не стало понятнее. Что же делать? Попросить о помощи дядюшку Вилли? Вот тому больше делать нечего, как возиться с надоедливым племянником. И потом, откуда ему знать все эти геометрические хитрости? И по-английски он не говорит. Зато по-французски изъясняется так, что хоть сейчас забрасывай во вражеский тыл на парашюте. Но толку-то с дядиного французского…

– Герр Фишер, в этом месте, должно быть, ошибка. Посмотрите. Икс плюс икс равно два икс, а совсем не икс в квадрате.

– Ну-ка, ну-ка… Да, в самом деле. Большое спасибо, фройляйн.

Пауль ухмыльнулся. Прочие ученики вытягивают головы. Всегда интересно посмотреть, кто там оказался умнее учителя. Хотя старику Клаусу нос утереть – много ума не надо. Он вечно ошибается. Неудивительно, что Хельга Краузе разглядела очередной ляп. Ее хоть сейчас в академию отправляй. Вся из себя прилежная, как черт знает что.

Пауль чуть по лбу себя не стукнул от осенившей его идеи. Вот кто ему поможет с этой растреклятой геометрией! Главное, чтоб выгорело… А ну как заупрямится?

Еле досидел до конца занятий. Кажется, будто какой-то умник всю скамью иголками утыкал. Но, наконец, прозвенел последний звонок. Пауль привычным жестом сгреб со стола книжки и прочую канцелярщину. А сам краем глаза следит за Хельгой. Девушка, как назло, жуткая аккуратистка. Медленно завинчивает чернильницу, раскладывает закладки по тетрадям… Ну как можно быть такой цацей?

– Эй, Блау, пошли по пиву? – Неожиданно предложил Юлиус. Тьфу, пропасть, и этот туда же.

– Не. Не сегодня. Дела есть.

– Это какие у тебя дела? – Наглейшим образом заржал Ланге.

– Какие надо, такие и дела! Тебе-то чего?

– А ты отвечай по-нормальному! – Окрысился Ральф. Пауль краем глаза заметил, как Хельга, бросив на их компанию тревожный взгляд, подхватила ранец и направилась к выходу. Чтоб тебя! Надо было сразу после геометрии к ней подойти. Но если подойдешь на перемене – пиши пропало. Свидетелей у такого разговора будет – полкласса. Ну ее к черту, такую славу.

Кое-как отвязавшись от Беккера с его бестолковым приятелем, Пауль выбежал из школы. Радостное весеннее солнце стоит почти в зените. Где же вышедшая чуть раньше отличница? Неужто упустил? Ага, вон она. Огненно-рыжие волосы ни с чем не спутаешь.

Пауль поспешил следом.

– Хельга! Постой! – Окликнул, когда они оказались одни на узенькой улочке.

Девушка обернулась. Спроси Пауля, так во взгляде у нее могло бы быть и поменьше настороженности.

– Чего тебе?

– Послушай… – Пауль неожиданно замялся. План, который ему сначала показался идеальным, сейчас выглядит на редкость дурацким. А что, если откажется? – Хочешь, я твоего брата защищать буду?

– Чего? – Округлила глаза Хельга.

Ее младшего брата и впрямь шпыняют все, кому не лень. Как можно было такой рохлей уродиться… Тощий, кургузый, здоровенные очки сверкают на солнце, словно бинокли. И драться не умеет. Абсолютно.

– Ну, сделаю так, чтоб его никто тронуть не смел, – запинаясь, повторил Пауль. В голубых глазах девушки граничащая с испугом настороженность сменилась растерянной задумчивостью.

– Хочу. А чего это ты добрый такой?

– Я… Ну… Помоги мне с геометрией? – Выпалил Пауль. И откуда только такая стеснительность накатила? И еще – некоторая опаска. Если вдруг всплывет, что он с такими просьбами подходил к Хельге Краузе – что остальные скажут?

– С геометрией? – Эхом повторила Хельга. Кажется, решила, что он ее разыгрывает.

– Угу. И с английским. Ну, вообще с уроками. У меня одного не получится. Никак. А мне надо. Пожалуйста.

– Ну… Ладно. – В голосе у девушки звучит неприкрытое сомнение. – Но учти, если ты что не то задумал…

– Да нет же! Мне на самом деле помощь с уроками нужна. Слово гитлерюнге!

– Хорошо. Тогда давай завтра в три часа. Около северного крыльца. – Неожиданно строго приказала Хельга. – И смотри без опозданий.

Следующий день Пауль начал с того, что выловил Ганса Мюллера. Мелкий пакостник учится в одном классе с братом Хельги. И, вроде бы, донимает его больше прочих. Поймать мерзавца за ухо много труда не составило.

– Слушай сюда, прыщ блохастый, – велел Пауль, выкрутив многострадальное ухо, отчего пойманный почему-то привстал на цыпочки. Краснощекую физиономию так и перекосило. То ли от боли, то ли от страха. – Сам запомни, и прочим передай. Кто из вашей своры очкастого Вальтера тронет, я его на семь метров под землю закопаю. И тебя за компанию, за то что оратор неубедительный. Усек?

Ганс, подвывая, подтвердил получение распоряжения. Пауль разжал хватку, и жертва террористического метода припустила прочь. Даже немного стыдно. Может, не стоило сразу его так круто в оборот брать?

Потом вспомнил случайно подслушанный разговор Хельги с подружками, где она жаловалась на этого малолетнего оболтуса и на то, что он творит с ее мелким братом. Пожалуй, мягковато он. Надо было еще по шее добавить.

Все оставшееся время потратил на старательное самобичевание. До Пауля не сразу дошло, что теперь по Леопольдкиц наверняка поползет слух, будто он волочится за Хельгой. Да и беглое ознакомление с учебниками приводит к печальному выводу: кроме геометрии и английского ему потребуется заново изучить еще и физику, биологию, математику… И если бы только их! Это ж какую прорву времени придется убить!

Поднимаясь по ступеням северного крыльца, Пауль сам уже не знает, чего хочет больше – то ли добиться своего, то ли чтобы Хельга не пришла, решив, что он за ней пытается ухлестывать. К ней, кстати, клеился кое-кто из класса, но – отшила всех. Даже отличника Дитриха.

Мучительные размышления прервало цоканье каблучков. Рыжая наградила двоечника уже знакомым строгим взглядом.

– Ну, пойдем. Только ко мне домой нельзя. Давай в парке на Леопольдплац столик найдем. Там в это время обычно народу не очень много.

– Как скажешь, – согласился Пауль. Нельзя так нельзя. Не слишком-то он к ней в гости рвется. Интересно, почему Хельга не желает его туда вести – не хочет лишних расспросов со стороны родителей или боится, что те встанут стеной против такой компании? Дескать, хочешь с мальчиками дружить – найди кого поприличнее.

Парк вокруг старой церкви встретил тишиной и шелестом листьев. Каштаны отсекли пышными кронами шум машин. Возле старой церкви стоит несколько деревянных столов со скамейками. Обычно старички вечерами играют здесь в шахматы, но до их появления еще часа три. Сейчас же вокруг ни души. Оно и к лучшему. Мысль, что они больше напоминают гуляющих под ручку голубков, опять заскреблась где-то в глубине души.

– Ну это уже за всеми пределами! – Резко заявила Хельга, наградив спутника сердитым взглядом.

– Чего? – Опешил Пауль, за всю дорогу не подавший ни малейшего повода к возмущениям.

Источником недовольства, однако, оказался не он, а табличка у входа в церковь. На таких обычно вывешивают расписание служб. Но вместо ровных столбиков с часами и датами красуется карикатурная физиономия с пейсами и длинным носом. И подпись: «Немец, помни! Здесь молятся сыну еврейки!»

– Ну, в каком-то смысле так оно и есть, – пробормотал Пауль. Хотя никогда под таким углом на этот вопрос не смотрел. Хельга в ответ наградила разъяренным взглядом.

– Скажи еще, что это твои дружки повесили!

– Понятия не имею, кто это тут пристроил. И вообще, не нравится – сними. Ну, или хочешь, я сниму.

Не то чтобы дурацкая табличка вызывала какое-то ярое неприятие. Но не ссориться же из-за нее!

– Совсем дурак? – Испуганно дернулась Хельга. – Садись уже и доставай книжки. Не ты вешал, не тебе и снимать. Неприятностей захотел?

– Да какие из-за нее неприятности? Повесил какой-то придурок, а все вокруг трясутся. – Хмыкнул Пауль, но настаивать не стал. Плюхнулся на деревянную скамейку, с наслаждением выбравшись из лямок. Тяжелый ранец звучно брякнул о ровные доски стола.

– Ты, Блау, и впрямь дурак или прикидываешься? – Рыжая выразительно постучала пальцем по лбу. – Или думаешь, раз с парой штурмовиков подружился, так все можно? Дай только повод – сожрут и не подавятся. Знаешь, что с такими умными сейчас делают?

– Можно подумать, ты знаешь, – с досадой ответил Пауль. Кому понравится, когда с тобой разговаривают, будто с малолетним?

– Я-то знаю. – Огрызнулась Хельга.

– Да ну? Откуда? – Спросил с сарказмом в голосе и тут же пожалел: девушка закрылась, будто ракушка. Только что яростно сверкала глазищами, а сейчас – сидит, словно замороженная кукла.

– У отца приятель был из социал-демократов, – тихо ответила она после молчания. – Из идейных. На митинги ходил, деньги вносил регулярно. Гитлера последними словами поносил. Отец его, дурака, предупреждал, чтоб рот на замке держал, да куда там.

– И что?

– И все. В тридцать третьем его гестапо1515
  Гестапо (Gestapo, сокращенно от Geheime Staatspolizei) – тайная государственная полиция, задачей которой было преследование инакомыслящих на территории нацистской Германии.


[Закрыть] арестовала. Ну, как арестовала. Запихали без объяснений в машину и увезли куда-то. Вернулся через полгода такой, что… В гроб краше кладут.

Пауль припомнил дерганые движения Юргена и торопливо кивнул. Он, кажется, вполне представляет, как выглядел этот социал-демократ.

– Вот от него я и знаю, как нынешняя власть со всякими умниками типа тебя разбирается. – Мрачно закончила Хельга.

– А он, что ли, рассказывал?

– Рассказывал. Его где-то в Ораниенбурге держали. Штурмовики там заняли старую фабрику в центре города. Все колючей проволокой оцепили. Туда людей и свозят. Заставляют бегать с гружеными камнем мешками по кругу. Кто свалится от усталости, бьют железными прутами, собаками травят. Законов никаких, творят все, что в голову взбредет. Сумеешь убедить, что все понял и теперь готов за их фюрера жизнь положить – может, выпустят. А, может, до смерти забьют. Как повезет.

Пауль неуютно поежился. Не очень приятно думать, что совсем недалеко от Берлина творятся такие дела. Здесь, под радостным весенним солнышком, в подобные ужасы не очень-то и верится. Нет. Стоило лишь вспомнить затравленное лицо Юргена, как все сомнения в правдивости рассказанной истории как рукой сняло.

– Вот я тебе и говорю, Блау, поменьше умничай и не лезь с инициативами, куда не просят. Раз эту табличку не ты повесил, то и снимать ее не тебе. Доставай уже книжки, что мне тут с тобой, до ночи сидеть?

Физика и геометрия неожиданно оказались далеко не таким темным лесом, как боялся Пауль. Всего-то и надо было, что опять начать учебник с самого первого урока. Сидящая рядом Хельга, как правило, остается довольной.

А вот кто никакой радости по поводу неожиданных перемен не испытывает, так это Фриц.

– Ты, Блау, друзей на математику променял, – заявил ему как-то приятель после школы. Пауль в ответ только пальцем у виска покрутил. А что еще ответишь?

Чем ближе двадцатое апреля, тем сильнее лютует гитлерюгенд. Через день изнуряющие марши. Камерадшафтсфюрер1616
  Камерадшафтсфюрер – младший из руководителей гитлерюгенд, руководил десятком рядовых гитлерюнге.


[Закрыть] торжественно пообещал, что самолично порвет на куски каждого, кто будет недостаточно усердно тянуть ногу. Правда, желающих отлынивать и без его угроз немного: слишком уж большая честь на кону. Те, кто хорошо зарекомендует себя на финальном смотре перед штаммфюрером1717
  Руководитель гитлерюгенд районного уровня.


[Закрыть], двадцатого числа отправятся во дворец спорта – маршировать перед Гитлером в день его рождения. Остальные будут топать по школьным дворам на обычных линейках.

Пауль в последнее время еле соображает, на каком он находится свете: кажется, вся жизнь состоит из бесконечных маршей, перемежаемых занятиями с Хельгой. Несколько раз в голове вспыхивала лихорадочная мысль отложить пока уроки в дальний ящик – в конце концов, после двадцатого жизнь вернется в более размеренное русло. Но каждый раз заставляет себя стиснуть зубы и на негнущихся ногах плетется в привычный садик. Кажется, чего стоит одна крохотная поблажка? Но – никакой капитуляции. Даже если она видится единственным шансом на выживание.

С этой мрачной мыслью Пауль ввалился в класс после утренней пробежки. Только и остается, что скучать по тем временам, когда такими вещами заведовал учитель физкультуры. Немолодой дядька в вечно мятом спортивном костюме кажется сущим ангелом на фоне командующего школьной дружиной. Вот уж кто с удовольствием загонит всех до смерти и не почешется.

– Да ну ее к черту, эту школу! – В сердцах возопил зашедший следом Фриц. – Дитрих, ты же целый шарфюрер. Скажи учителю, что мы сегодня не в состоянии. Мы же к дню рождения фюрера готовимся! Пусть отменят уроки!

Дитрих – худой, как палка, белобрысый и высоченный, будто настоящая пожарная каланча. К школьным занятиям он относится серьезно, но на сей раз на замученной физиономии проступила глубокая задумчивость.

– Ну… Я ж не могу один. Но если мы всем шаром потребуем от старика Клауса…

– Хватит чепуху городить, – неожиданно резко отозвалась Хельга. Она уже сидит за партой, книги и чернильница разложены в идеальном порядке. Неудивительно, союз немецких девушек хоть от физкультуры никто не освобождал, но гоняют их вдесятеро меньше, чем гитлерюгенд1818
  В отличие от советской пионерии и комсомола, в Третьем Рейхе практиковалось половое разделение молодежи. Гитлерюгенд был сугубо мужской организацией, для девушек был создан союз немецких девушек, задача которого – воспитать жен и матерей, способных организовать уют семейной жизни.


[Закрыть].

– Никаких отмен занятий. Этак вы до двадцатого числа себе каникулы устроите.

Строгий голос, брови сошлись к переносице – хоть сейчас учителем ставь. Всех по струнке выстроит.

– Тебя спросить забыли, – немедленно огрызнулся Морген.

– Ну и зря забыли. – Невозмутимо парировала Хельга. – Дитрих, не слушай ты их.

– Да пошла ты, заучка недоделанная! – Взорвался Фриц. Класс погрузился в звонкую недобрую тишину. Неодобрительную, но боязливую. Все вокруг разом уткнулись в книжки. Морген-младший успел за минувшие годы состряпать себе ту же репутацию, что и Пауль. С таким поди свяжись. Хельга медленно опустила глаза.

– Ты за языком-то следи. – Мрачно буркнул Пауль. Еще только ссориться не хватало. Но и молчать, глядя на скисшую подругу, тоже нельзя. То есть, конечно, можно, но кем себя потом будешь считать? И в глаза ей смотреть потом… Фриц в ответ смерил его злобным взглядом.

– А я, Блау, уже говорил, что ты друзей на математику променял.

– Ничего я не менял! Веди себя по-людски, вот и весь сказ. – Буркнул Пауль. – Уймись уже.

– В самом деле, Фриц, ты совсем уж… – Начал было Дитрих.

– А ну, ша! – Гаркнул Морген на побледневшего шарфюрера. Да, это тебе не старикан Отто, тот бы за подобный фортель смутьяна на половые тряпки пустил. А Дитрих отступил на шаг и заткнулся.

Закончив с «начальством», Фриц повернулся в сторону Пауля.

– Значит, вот и вся цена твоей дружбы, да?

– Это не моей дружбы цена, это ты расхрабрился на тех, кто тебе ответить боится. Тоже мне, смельчак отыскался. С девушками воевать. Тьфу!

– Чего?! Я, что ли, по-твоему, трус? Сам-то сильно смелый? Ну врежь мне, если кишка не тонка. Я тебя, жиденка, узлом завяжу, понял?!

Долго себя уговаривать Пауль не заставил. Бац! И положил Фрицу с правой в глаз. Того унесло к соседней парте. Сидящая за ней Клара громко взвизгнула, а Морген, вскочив, бросился на него с кулаками. Попытался сбить с ног подсечкой, но Пауль в последний момент схватил противника за шиворот. Оба, сцепившись, покатились по полу. Остальные зайцами брызнули во все стороны.

– Давай пройдемся, – предложила Хельга на следующий день. Они просидели в садике на Леопольдплац несколько часов. Английский с его неправильными глаголами – та еще галиматья, голова так и пухнет.

– Я тебя до дома провожу. – Предложил Пауль. Девушка медленно кивнула. На миг появилось ощущение, что она чувствует себя ужасно неуверенно.

Берлинские улицы потихоньку пустеют. Солнце заливает тихие дворики раскаленным оранжевым светом. Весь мир наполнен оттенками огненного: алые знамена на фасадах домов. Ослепительные блики светила в окнах. И рыжие волосы Хельги.

– По-моему, это несправедливо, что вас не допустили. – Сказала она после недолгого молчания.

Во дворец спорта штаммфюрер их товарищество1919
  Ячейка Гитлерюгенд, состоящая из 10 рядовых-гитлерюнге. Возглавлялась камерадшафтсфюрером.


[Закрыть] не взял. И дело тут не в драке самой по себе, а в сочных лиловых фонарях, которыми обзавелись трое из десятка. Третьим оказался Дитрих. Несчастный олух полез разнимать их с Фрицем и сам получил от Моргена по носу. Не по злобе, а как-то само получилось.

Как бы то ни было, вердикт окончательный и обжалованию не подлежит. Еще не хватало, чтобы фюрер любовался на разбитые носы своей молодежи. Так что придется вместе с остальными неудачниками проводить школьную линейку.

– Не расстраивайся. В следующий раз обязательно получится. Сильно болит?

– Не очень. – Соврал Пауль. На самом деле скула нещадно саднит, а в зеркало и вовсе взглянуть страшно. Кому ж понравится собственная физиономия, украшенная здоровенным синяком? Одно утешение – Фрицу он основательно подбил глаз. Теперь ходит, освещая путь свеженьким фонарем. Так себе утешение. И то, что количество маршей и шагистики резко упало – тоже совсем не повод для радости.

– Знаешь, а я ведь не думала, что ты за меня вступишься. – Сказала Хельга, когда впереди показался ее дом. Раньше она Пауля к небольшому двухэтажному домику на окраине Веддинга на пушечный выстрел не подпускала.

– Хорошего ж ты обо мне мнения.

– Дурак! Я совсем не о том! – Непонятно почему вспылила Хельга. – Из-за меня на глазах всего класса полез в драку с лучшим другом. А ведь о нас и до этого случая всякие слухи ходили…

– Какие еще слухи?

– Ну… – Хельга неожиданно залилась густым румянцем. – Говорят, что мы с тобой гуляем теперь. А про уроки придумали, чтобы отмазка была.

Пауль смешался. Он и сам пару раз задумывался, что именно так оно и выглядит. Да еще эти глупые девчонки, что хихикают на переменах. Как только думают, что их не видно, бросают в его сторону ехидные взгляды. Хотя, если уж начистоту, что в этом криминального? Вон, Людвиг Шнайдер вполне открыто гуляет под ручку с Хеленой из соседнего класса. Правда, девчоночьих насмешек и перешептываний эта парочка получает побольше Пауля.

– Я об этом не подумал. – Признался он, когда затянувшаяся пауза показалась совсем уж неловкой. – Да и какая разница? Все равно надо было этого дурака заткнуть.

– Угу. – Глаза девушки опущены, и румянец все так же алеет на щеках.

– Слушай, я не хотел, чтоб все так думали. Честно. – Попытка исправить ситуацию неожиданно возымела прямо противоположный эффект.

– Дурак ты, Блау! – Вспылила Хельга. – И вообще… Закрой глаза.

– Зачем?

– Надо!

Пауль послушно зажмурился. И даже представил, как девушка сейчас чмокнет его в щеку, но Хельга, подавшись вперед, обвила руками его шею и поцеловала прямо в губы.

Все ожидания, сомнения и страхи в одночасье исчезли, растворившись в звонкой тишине. Они стоят, зажмурившись, и целуются, облитые лучами заходящего солнца. А ведь она на самом деле очень красивая, хоть Пауль и гнал эти мысли, пытаясь убедить самого себя, что ничего, кроме делового партнерства, их не объединяет.

Наконец, Хельга медленно отступила. На губах девушки – лукавая улыбка.

– Вообще-то, Блау, это ты должен был делать первые шаги. А ты только и можешь, что о математике трещать.

– Если бы я к тебе полез целоваться, ты б мне второй фингал рядом с первым поставила. – Возразил Пауль. Губы сами собой разъезжаются в дурацкой улыбке. Кажется, где-то в далеком небе распахивается совсем новый мир. Восхитительный и прекрасный.

Хельга в ответ негромко рассмеялась.

– Давай еще погуляем немного?

Есть что-то чарующее в том, чтобы, победив непрошеное смущение, идти с ней по улице, держась за руки.