Текст книги "Харбин. Книга 3. Освобождение"

Александр Петрович подошёл к стене под окошком, сдвинул в сторону деревянный ящик, под которым оказалась сбитая из коротких неошкуренных обрезков крышка, поднял её и вытащил из небольшой ямы засыпанный сухим песком холщовый мешок. В нём лежали несколько мешков поменьше, в которых хранились золотые монеты царской чеканки и бесформенные переплавленные слитки. Он вынул несколько мешочков и достал последний; на дне приямка лежала английская ручная граната и заряженный, завернутый в промасленную тряпку армейский «вальтер».

Александр Петрович раскрыл саквояж и положил в него один из мешочков.

На пристани у Яхт-клуба он рассчитался с лодочником и пошёл на Диагональную.

В магазине на стеклянной двери висела табличка «Закрыто» на русском и китайском языках. Он нажал на звонок, и дверь открыл сам Антошка.

– Входите!

Дочь Толстого Чжана накрыла чай, как-то странно посмотрела на Александра Петровича и вышла из конторки, ему показалось, что она была смущена.

«Что-то тут не так! Вчера она говорила мне о том, какой у меня «хороший и красивый сын», про которого она не должна ничего знать, а сегодня прячет глаза!»

– Вы уже знаете новость? – спросил Антошка.

– Нет! Какую?

– Красная армия начала наступление на Маньчжурию!

– Откуда это известно?

– Об этом говорят все радиостанции!

– Советские? Так врут, наверное!

– Я же сказал – все, которые можно слушать здесь! Хотите, мы вас спрячем, а потом переправим на юг?

– Надо подумать, я так сразу не готов!

Антошка открыл мешочек и глянул в него:

– Когда будете готовы, возьмите себе сколько нужно, там ещё должно быть много!

– Хорошо, спасибо, а я могу вас спросить?

– Конечно!

– Вы помните моего сына? Вы встретились с ним на том берегу Сунхуацзяна много лет назад и передали мне через него записку. Он у вас был? Вы с ним виделись после этого? Вы или ваш брат, Толстый Чжан?

Если бы Александр Петрович знал китайцев не так хорошо, он бы поверил отрицательному ответу и каменному лицу Антошки, но он их знал.

На обратном пути он не мог отделаться от мысли, что в делах китайских подпольщиков может оказаться замешанным его сын.

Асакуса дозвонился до Номуры и пригласил его приехать на короткое совещание. Когда Номура приехал, он без долгих вступлений сообщил ему о нападении СССР и сказал:

– Пока суд да дело, надо вычистить город от всех подозрительных лиц, включая тех, кто слушает «Отчизну», нам удар в спину не нужен, и не стесняйтесь в средствах. Приступайте сегодня ночью…

Александр Петрович увидел, как Номура закрыл дверь в кабинет Асакусы.

– Генерал на месте? – спросил он.

– На месте. Но скорее всего, ему сейчас будет не до вас… – выдохнул Номура и торопливым шагом пошёл к лестнице.

Александр Петрович постучал:

– Разрешите, господин генерал?

Асакуса стоял возле приёмника.

– Немного не ко времени, но заходите, если коротко! – ответил он и убавил громкость. – Вы слушали сегодня новости, господин полковник?

– Нет, ещё не успел…

– Значит, вы не знаете?..

– Что-то серьёзное? – притворился Адельберг.

– Серьёзное!!! – У Асакусы был раздражённый вид, и, по мере того как он говорил, он раздражался ещё больше, и Адельберг это видел. – Вы?.. Вы подготовили документы к уничтожению или ещё готовите?

– Я думаю, господин генерал, сегодня-завтра я успею!

– Лучше успейте сегодня! Когда вам понадобится машина, вывезти?

– Вы думаете, моего камина не хватит?

– Всех простых жгите в камине, а тех, кто имел к нам практическое отношение, необходимо вывезти!

– Куда?

– Ваша задача – всё подготовить! Всё! Больше вас не задерживаю! Не успеете, сами потом будете жалеть! – Тон Асакусы был жёсткий. Александр Петрович его таким не помнил, он вышел из кабинета и подумал: «И слава богу! Видно, я ему больше не понадоблюсь!»

Он шёл с Больничной на Таможенную, из японской военной миссии в 3-й секретный отдел БРЭМ, и всматривался в город. Сегодня утром, 9 августа, СССР взломал границы Маньчжурской империи, а в городе как будто ничего не изменилось. Так же шли люди, бегали дети; на набережной сейчас, скорее всего, становится все больше и больше народу, потому что день обещает быть жарким, так же ездят авто, и всюду, ему казалось, разлито спокойствие и беспечность.

«Но ведь – война! И ничего не происходит!..»

Он вспомнил, как в начале 1938 года они с Анной решили переехать в Шанхай, но Сашик упёрся и отказался уезжать, а он тогда так и не смог раскрыть его причин, и все были вынуждены остаться. Сейчас стало понятно, что причины были, и серьёзные, если Сашик, как и он, общается с Антошкой, а может быть, и не только. Всё, время пришло, надо поговорить с ним, пока поезда ещё ходят на юг. А японцы в этой войне, скорее всего, окажутся бессильны. «Сколько войнам ни громыхать, а конец вот он! Близок!» Для него эта война будет четвёртой, и ему приход в Харбин Советов не предвещал ничего хорошего.

В кабинете Александр Петрович стал вытаскивать со стеллажей коробки с картотекой и папки с документами и бросал их в обширную пасть камина. Камин был уже полон, плотно подшитые папки разгорались плохо. Александр Петрович сел за стол и раскрыл одну.

«Сорокин Михаил Капитонович», – прочитал он. – Так я и не спросил его, как он тогда от чехов сбежал, или они его сами отпустили?»

– Александр Петрович! – вдруг услышал он и поднял глаза, в дверях стоял запыхавшийся Сорокин.

– А! Михаил Капитонович! – Он почему-то даже не удивился и поднял папку обложкой к вошедшему. – А я вот как раз думаю, куда её!

Сорокин стремительно подошёл к Адельбергу, взял из его рук папку и, не глядя на обложку, бросил в камин.

– Можете не верить, но новость – плохая!

– Что такое? Да вы не волнуйтесь, присядьте вот! – И Адельберг показал на стул.

Сорокин сказал ему об объявлении войны. Адельберг выслушал молча, и Сорокин, не дождавшись его реакции, ушёл.

Оставшись один, Александр Петрович решил по-своему выполнить приказ Асакусы, он решил уничтожить весь архив 3-го отдела. В большом архиве БРЭМ были дела на всех живших в Маньчжурской империи русских, вот пусть они там и остаются, а в его архиве – только те русские, которые интересовали японцев весьма специфически, и советские органы контрразведки быстро со всем этим разберутся, и будет много бед. Поэтому он решил не разбирать его, а уничтожить до последнего листочка, вот только бы камин не подвел. Одновременно он думал о сыне и вспоминал некоторые странности его поведения. Из любви к нему он принимал их за причуды молодости, и тут ему на ум пришёл Коити Кэндзи. Он вспомнил давний разговор с Асакусой, когда тот сказал, что Сашик скомпрометирован, а его друг Коити оказался офицером разведки и подчинённым Асакусы, и всё стало ясно. Стало ясно, что Сашик был у японцев в разработке, но… если Сашика разрабатывали японцы, то они могли использовать его против китайских подпольщиков, значит, должен был пострадать или быть перевербованным Антошка или его брат, но они как работали, так и работают, и совсем не на японцев. Значит, нет: Сашик, общаясь с китайцами, не был завербован японцами, а благодаря его оплошности – Адельберга-младшего – японцы завербовали его – Адельберга-старшего. Тогда, если следовать логике, Сашик, сотрудничая с китайцами, на самом деле работает на Советы, и он им нужен не в Шанхае или в Австралии, а здесь, в Харбине! Тут Александр Петрович вспомнил, что с марта, а может быть раньше, Сашик вдруг стал интересоваться его делами в БРЭМ.

«Сашик! Сашик! – с горечью подумал он. – А Анни сказала, что «хорошо, что ты будешь служить у японцев! Больше будем знать!» Всё! Надо уезжать, срочно… Только достать…»

Он затолкал в уже полный камин последние папки и плеснул керосину из лампы.

«Надо уезжать! Сашика с собой! Чего бы это ни стоило! Прочь от всех разведок! Мать уговорит. Надо только достать тайник!»

Сорокин вышел от Адельберга и пошёл в сторону Соборной площади. По пути к нему присоединился неприметный человек и несколько шагов шёл рядом. Сорокин кивнул ему, человек отстал, потом перешёл на противоположную сторону Большого проспекта и сел на пассажирское кресло припаркованной в нескольких десятках метров от здания БРЭМ автомашины.

* * *

Михаил Капитонович ехал в Фуцзядянь.

«А правильно, что я промолчал Асакусе про Мироныча? – Этот вопрос уже сутки сидел у него в голове. – Или нет? И зачем я туда еду?»

Он был уверен, что должен это сделать, но боялся думать, что из этого выйдет. То, что его не сведут с советской разведкой, ему было ясно как божий день, но тогда зачем он едет в Фуцзядянь? Даже если китайские подпольщики именно там организовали базу для советских разведчиков. А где же ещё?

А если сведут, – что он им скажет?

«Надо подумать спокойно! А то я чего-то разгорячился!»

– На Шестнадцатую!

Всю «весёлую» Шестнадцатую, почти сплошь застроенную публичными домами, Сорокин прошёл пешком, он не оглядывался, не принюхивался – не «водил носом», а только следил глазами.

Он шел немного покачиваясь, как ходят не очень трезвые люди, на его лице была блуждающая улыбка человека в предвкушении… а сквозь прищуренные веки он осматривал всех, кто на этой улице «красных фонарей» стоял, сидел, шёл и ехал. Он видел, как, поймав его взглядом, начали шевелиться китайцы: точильщики, зеваки, продавцы зелени, вон один кивнул мальчишке-помощнику, и тот сквозанул в переулок, повернул на параллельную Пятнадцатую и побежал к Сунгари.

«Лопухи!» – подумал он, перешёл с середины улицы на правый тротуар и по нему дошёл до заведения мадам Чуриковой. На ходу, незаметно он вытащил из кармана набор отмычек, выбрал нужную и, не задерживаясь у двери, быстро открыл её и растворился в тёмной прихожей.

Внутри прихожей он огляделся – всё было на своих местах. Он подошёл к ближнему вазону с большим фикусом и дотронулся до земли – земля была сырая. «Поливали! Для кого же она бережёт это заведение, неужели для советских?» Он поднялся на второй этаж и зашёл в кабинет с английским камином. На часах с лисьей охотой было двенадцать.

«Зачем я здесь?» – подумал он, ответить не смог и, не раздеваясь, завалился на широкую, с пружинным матрасом кровать.

Номура заканчивал совещание с начальниками районных полицейских управлений и руководством отделов жандармерии:

– …Теперь нам стесняться нечего! Нечего было стесняться ещё несколько месяцев назад, 5 апреля, когда Советы в одностороннем порядке разорвали договор о ненападении, но мы проявляли должную выдержку и терпение. А теперь, когда они напали на нас, нам, повторяю, нечего стесняться. Поэтому приказываю: всех наличных людей разослать по городу. Особенно в нашем поле зрения должны оказаться Новый город, Пристань и Мацзягоу; всякими там Чэнхэ, Гондатьевками и Нахаловками мы займёмся на втором этапе. Красных собак и сочувствующих, так называемых оборонцев, сначала надо выявить среди тех, кому мы доверяли! Всех! Понятно? Привлечь всю агентуру, дворников, извозчиков, водителей такси, банщиков, продавцов бузы и уличных разносчиков, а главное, соседей – через стенку лучше слышно. Все адреса, – и он указал пальцем, – вот на эту карту! По адресам пойдём сегодня в 00:00, под контроль взять следующие…

– Степан! – Переводчик, только что переговоривший с запыхавшимся китайским мальчишкой, вошёл в комнату. – Мальчишка сказал, что на Шестнадцатой появился один человек.

Степан и Сергей Миронович смотрели на карту, Степан оглянулся:

– А она что, всегда пустая?

– Нет! – Переводчик занервничал. – На этой улице всегда много народу, там много проститутских домов, но мы многих знаем, мы и этого человека знаем, он здесь появлялся и день назад, но тогда ещё не было этого. – И переводчик кивнул на Мироныча.

«Интересный переводчик! – Степан оторвался от карты. – Слово «проститутка» знаем, а «публичный дом», от слова «публика», не знаем! Мэй ёу фанцзы!» Но вслух спросил:

– Если знаете, скажи, что за человек?

Переводчик вопросительно посмотрел на улыбающегося Мироныча. Степан увидел этот взгляд и твёрдо сказал:

– Говори!

Переводчик начал описывать человека…

– Ё-маё! – Мироныч всплеснул руками. – Так это Сорокин Михаил Капитонович! Чё я говорил, Фёдорыч? Найдёт он меня!

Степан отпустил переводчика.

– Как думаете, что он будет делать, а, Сергей Мироныч?

– Я ж говорил, что спрашивал его, будем вас брать или не будем, он прямо ничего не сказал, тоже ведь понимает, какая скоро будет власть, а то бы уже…

Степан оставил Мироныча одного, вышел из комнаты и спросил у переводчика:

– Где он сейчас, этот человек? Он один?

– Видели его одного. Он в заведении мадам Чуриковой, последний дом на Шестнадцатой, к нам самый ближний, через дорогу.

– Сможете проследить, когда он выйдет, и вести его до конца?

– Надо спросить!

– Спроси, только быстро.

Сорокин очнулся оттого, что пот заливал глазницы. Он попытался разлепить веки, но пот стал разъедать глаза, он рывком сел на кровати, схватил край простыни и промокнул лицо.

«Чёрт! Как это я разоспался? Хотел полежать-подумать, а получилось, что полежал-поспал!»

Он глянул на часы, было шесть часов сорок две минуты.

«Надо бежать, освобождать… – Он осёкся. – Кого освобождать? Мироныча? Или японца? Чёрт, совсем запутался!» Он обмахнулся краем простыни и почувствовал головную боль.

«Ведь знаю, что спать на закате – плохо!»

Он встал, встряхнулся, крутанул руками и снова глянул на часы.

Все мысли, с которыми он сюда шёл, вернулись.

«Если Мироныч где-то рядом и китайцы довели меня сюда, значит, они всё это уже обсудили; я проспал около трёх часов; они расставили свою наружку и поведут меня дальше!» Он потёр виски, понимая, что, приехав сюда, сам создал задачу, ответа на которую пока не придумал, поэтому не знал, как поступить.

«Если я пойду в особняк, они меня туда и доведут. При этом они сами вышли именно на этот особняк, значит, кто-то навёл, не зря же они сидели на чердаке? Где Асакуса мог ещё передерживать Юшкова, я не знаю. Значит, можно допустить, что они держат под контролем все конспиративные квартиры японцев, но это невозможно по двум причинам: наверняка у них нет такого количества людей или надо, чтобы в миссии был их человек, который это всё знает. Таким человеком может быть только сам Асакуса. Значит, это невозможно. Значит, они шли по интуиции и отталкивались от скудной информации, полученной, скорее всего, случайно. Тогда, получается, что, если я доведу их до особняка, они его в осаду точно возьмут. Наступление красных началось сегодня! Сколько они будут наступать до Харбина, сколько японцы смогут сдерживать их наступление? Вопрос!»

Он подошёл к окну в сад.

«А тогда так – я не пойду в особняк сразу, а сначала пойду к Асакусе. Пусть ведут до миссии, они и так знают, где она находится. Понятно только, что с Юшковым у Асакусы тоже только два варианта: вариант первый – переправить на юг, а потом в Японию, но для этого есть японец, этот, как его, – Кэндзи. Вариант второй – ликвидировать, и концы в воду! А вот это для меня интересно! Только пока не помогать им, а дальше будет видно! А Мироныч пусть пока посидит, ничего с ним не случится, он им нужен, чтобы толковать мои действия!»

Сашик подошёл к тумбе и, как бы устраиваясь около неё, осторожно осмотрелся. Пока шёл сюда, он оглядывался и смотрелся в витрины магазинов на всём протяжении пути с работы, но никого не увидел.

На часах было шесть сорок семь. До выхода Муры оставалось ещё минут пятнадцать – двадцать. Он решил, что просто так стоять нелепо, и прошёлся взад и вперёд по тротуару. Он не увидел за спиной Степана, Ванятку или Коити Кэндзи и успокоился.

«В конце концов, я же не совершаю никаких шпионских действий, просто жду свою девушку».

Было уже семь, но Мура ещё не выходила. Он знал, в каком окне она может появиться, чтобы махнуть ему рукой, а она взяла и только что вышла.

Она шла, как всегда, лёгкой походкой, покачивая висящей на локте сумочкой, глядя на Сашика, и улыбалась ему.

– Привет!

– Ты сегодня просто воздушная! – сказал Сашик, и они взялись за руки.

Это уже вошло в привычку – каждый день провожать Муру домой. Они ходили пешком и только изредка, когда была непогода, садились в автобус или в машину.

– Ты слышал новость? Красная армия начала наступление! – заглянув в глаза, тихо спросила Мура. Они уже прошли Соборную площадь и вышли на Старохарбинское шоссе.

Сашик остановился. По поведению японцев, которые сегодня работали несосредоточенно и всё время парами или тройками выходили из кабинета покурить, он понял, что их что-то взволновало, но после известия о какой-то страшной американской бомбардировке такое поведение было понятно, и он перестал обращать на них внимание.

Вообще последние дни: 6-е, 7-е, 8-е и сегодня – были необычные. Он встречался с советским разведчиком, тот долго ничего не говорил про задание, но сегодня сказал и попросил прислушиваться к разговорам отца, вдруг он упомянет Юшкова Эдгара Семёновича, и показал его фотографию. Сашик ещё подумал, что, может быть, и Муре приходилось слышать эту фамилию или имя-отчество, например по телефону, но решил, что задаст ей этот вопрос, когда они придут к ней домой.

Он остановился.

– Ну что ты? – Мура потянула его за руку. – Этому же радоваться надо! Скоро наши придут. Что ты встал как вкопанный? Отомри? – Она была весёлая и улыбалась.

Сашик, подчиняясь, медленно пошёл и ничего не сказал.

«Вот так! Значит, скоро все начнётся!»

Он ждал этого момента и боялся его.

Все их разговоры со Степаном его очень волновали и часто расстраивали. Он не чувствовал, что советский разведчик ему доверяет. Он уже перестал думать, что это просто такая манера у них, ведь он помнил, как с ним общался Сергей Петрович Лапищев, сначала осторожно, потом немного иронично, а потом – запросто, как со своим.

Для Сашика был главным и нерешённым вопрос: что будет с его семьёй, когда Красная армия будет здесь? А в том, что она придёт в Харбин и выгонит японцев, он не сомневался. Однако у него пока не было удобного случая завести об этом разговор. Но он радовался за Муру. Все семь лет, сколько они были знакомы, он за неё боялся, с самого того момента, когда Лапищев предложил ему взять её на связь. А у Муры все получалось легко, она выполняла несложные задачи: прислушиваться к разговорам по такому-то телефону или по такому-то – всё точно запоминала и передавала Сашику. Только всё изменилось в этом феврале, когда начала работать радиостанция «Отчизна». Его вызвали на встречу, Сергея Петровича в Харбине уже давно не было, и представители советской разведки часто менялись. Сашику было сказано, что он должен сообщать, о чём говорят на работе его коллеги-японцы, а кроме того, получать пакеты от Муры и передавать их через известные ему, заранее подготовленные тайники; что было в этих пакетах – Мура Сашику не говорила. Один раз он спросил её, но она улыбнулась и сказала, что, конечно, она ему всё расскажет, но потом. Так что сейчас, с этой новостью, у него появилась причина волноваться и радоваться одновременно, по крайней мере для Муры всё скоро должно закончиться! И тогда он будет спокоен хотя бы за неё.

Они вошли в дом Муры, она, не включая свет в тёмном коридоре, повернулась, обняла Сашика и поцеловала, потом скинула туфли и сказала:

– Не включай свет, хорошо? Я пойду поставлю чайник. Пусть так будет, как будто уже ночь.

Сашик прошёл в комнату и сел на диван.

– Да, – прокричала она из кухни, – ты меня спрашивал о каком-то Эдгаре Семёновиче! Вчера так одного назвали с телефона 46–83, а звонили на телефон 98–02.

Ванятка открыл Енисею дверь и вышел из комнаты.

– Что-то срочное? – спросил Степан.

– Я думаю – да!

– Садитесь, переведите дыхание!

– Был звонок, – начал Енисей на ходу, – и названо имя и отчество, Эдгар Семёнович! – Он сел. – Редкое сочетание, я в Харбине таких сочетаний никогда не слышал.

– Действительно, редкое! – В голосе Степана Енисею послышалась радость. – А можно выяснить, где установлены телефоны?

– Наверное, да! Я этим никогда не занимался!

– Я не спрашиваю вас, откуда эта информация, но надо бы постараться!

– Хорошо, завтра утром!

Пять крытых грузовиков встали вдоль обочины Старохарбинского шоссе, у них откинулись пологи и задние борта, и на проезжую часть спрыгнули несколько десятков китайских полицейских.

В голове колонны стоял чёрный «форд», из которого вышли Номура и два офицера жандармерии.

Номура посмотрел на часы:

– Ноль-ноль, ноль пять! Пора! Скажите вашим подчинённым, чтобы смотрели на частоту, на которую настроены радиоприёмники. Их станция работает на частоте…

Офицеры пошли к полицейским, построили их в две колонны и повели на поперечную улицу. Правая колонна шла по правому тротуару, левая – по левому. Около каждой калитки останавливалось по двое полицейских. По сигналу двумя свистками они стали открывать калитки и заходить в сады.

Мура уже готовилась ко сну. Они с Сашиком успели только выпить чай, и Сашик извинился и ушёл. Было обидно, но Мура всё понимала, тем более что скоро всё должно закончиться и они станут жить как нормальные люди, но все же было жалко, что он ушёл. Она включила ночник, проверила шторы, чтобы не было щелей, Сашик напоминал ей об этом каждый раз, «чтобы у полиции не было повода», уселась с ногами на диван и раскрыла книгу.

Она услышала два свистка, они прозвучали далеко, от шоссе, и сразу забыла о них. Полицейские проверки светомаскировки проводились несколько раз в неделю, поэтому и надо было закрывать шторы и проверять из сада, не пропускают ли они свет. Они проверили, когда она провожала Сашика до калитки.

Стук в дверь раздался неожиданно, Мура вздрогнула и машинально прикрыла полами сиреневого халата голые колени. Она секунду сидела, стук повторился, стучали сильно, так соседи не стучат, она встала и пошла открывать. По городу уже несколько недель ходили слухи об облавах и даже арестах, но Муре бояться было нечего.

На пороге стояли двое китайских полицейских, они ничего не сказали, отодвинули её в сторону, прошли в гостиную, потом в кухню и в спальню и увидели там радиоприёмник. Один из полицейских, несмотря на включённый им свет, для верности посветил фонариком – серебристая планочка на круглой шкале настройки отсвечивала на упомянутых Номурой цифрах.

«Боже мой, а ведь Сашик всегда мне об этом напоминал и сам проверял…»

Полицейский позвал другого, указал ему пальцем на шкалу и серебряную планочку, тот вышел на крыльцо и трижды просвистел.

10 августа, пятница

Сашик поднялся, когда на улице было ещё темно, оделся и побежал в Мацзягоу.

Он остановился, не добежав несколько улиц до той, где был дом Муры, и удивился, когда увидел по обеим сторонам Старохарбинского шоссе крытые грузовики, около которых стояли по двое, по трое вооружённых полицейских. Въезды на боковые улицы были перекрыты. Сашик прошёл дальше, но везде было перекрыто, он вернулся и увидел, что в легковом автомобиле, между грузовиками, на переднем сиденье с открытым ртом и запрокинутой головой спит Номура.

«Я туда не попаду, пока они не снимут эту осаду! Надо срочно ехать в город, нужно доложить Степану, и… – Сашик вдруг подумал, – нужен Кэндзи!»

В комнату постучали, Степан потёр кулаками глаза, он только-только проснулся и попросил войти, в дверном проёме появился переводчик.

– Лао Чжан просит вас прийти к нему.

Начальник китайских подпольщиков Лао Чжан, что означало Уважаемый Чжан, вместе со своим братом, которого все звали просто Толстый Чжан, сидели в соседней комнате и курили – Лао Чжан сигару, Толстый Чжан длинную китайскую трубку.

«Фу, начадили, черти косоглазые!» – подумал Степан, когда вошёл.

– Ёси дела, капитана, больсой-больсой, – начал Лао Чжан, и Степан сразу вспомнил своего друга и братку Саньгэ, тот, когда переходил на китайса-матайса, тоже называл его «капитана». – Она переведи!

Степан посмотрел на переводчика:

– Я слушаю!

– Ты знаешь, что японской разведкой в Харбине и во всей Маньчжурии руководит генерал Асакуса!

Степан кивнул.

– Этого Асакусу я давно знаю!

– Вы знакомы?

– Да, это было в двадцать первом году, он тогда совсем молодой был, офицер…

«Интересно, а сколько в двадцать первом было тебе самому?» Степана давно занимал вопрос, сколько лет Лао Чжану, но по его виду это было трудно определить.

– Я тогда тоже был совсем молодой, мне было шестнадцать. Я в семье был второй старший брат и занимался контрабандой, а наш первый старший брат был с красными партизанами, с вашими, с русскими…

Толстый Чжан почтительно покачал головой, выбил трубку и стал набивать её снова.

– А он, – Лао Чжан показал на Толстого Чжана, – четвёртый брат, младший.

Толстый Чжан согласно кивнул.

– Разведка партизан попала к японцам в засаду, была почти вся уничтожена, а мой брат попал в плен. Японцам от него надо было узнать, где находится главный отряд партизан, чтобы его уничтожить. Мой брат ничего им не сказал, и они стали его пытать…

Толстый Чжан смотрел в потолок, пускал тонкие струйки дыма и качал головой.

– Пытали два солдата и их старший – молодой офицер. Остальные ушли, мы наблюдали за ними. Брат не выдержал пытки и умер…

– Эту пытку никто не выдержит… – тихо промолвил Толстый Чжан.

Степан слушал.

– Они пустили ему в живот голодную крысу, и она съела его внутренности…

От удивления Степан откачнулся на стуле. «Как же так? Мне об этом рассказывал отец!» Он напрягся.

– А когда это было? – спросил он.

– Весной двадцать первого года, ближе к лету…

– А где?

– Недалеко от железной дороги Хабаровск – Владивосток, район Гродеково, они вели разведку за передвижением их составов…

– А там, кроме вашего брата, больше никого не было?

– Был один русский, мы его успели спасти!

«Правильно, отец и говорил, что «китайцы хорошие люди»!»

– А что с японцами, теми, которые пытали?

– Мы их двоих застрелили, а офицера зарезали ножами и всех закопали в землю, мы думали, что все мёртвые…

«Тоже верно!»

– А что этот русский?

– Мы его подлечили и отвели в отряд, он нам показал дорогу…

– И вы остались с ними?

– Нет, я переехал в другое место, в Сахалян, хотя больше жил у вас в Благовещенске. Оказалось, что этот японский офицер выжил, его нашли и отправили в госпиталь, а в Китае тогда было много японских разведчиков, они были хозяевами гостиниц, парикмахерами, фотографами, и мне в Китае оставаться было опасно…

– И что этот японец?

– Он жив – это генерал Асакуса! – Лао Чжан вздохнул и как-то странно посмотрел на Степана. – Когда Красная армия придёт в Харбин, это будет скоро, она уже сейчас, хотя прошли всего лишь сутки, как она начала наступать, подходит к нашим родным местам… – Лао Чжан посмотрел на брата, и тот кивнул, к городу Муданьцзяну, наша семья оттуда…

– Так что вы хотите? – спросил Степан, хотя он уже начал догадываться.

– Моя его ходу – эта больсой японск капитана, Асакуса, – сказал Лао Чжан по-русски.

«Много хотите, ребята, кто же отдаст вам генерала японской разведки, он нам тоже нужен!» – подумал Степан, но вслух сказал:

– Мне надо будет доложить об этом моему начальнику…

– Долозы больсой совёсыки капитана, как ёси долозы, – сказал Лао Чжан.

– Но для начала надо, чтобы генерал Асакуса не убежал отсюда, когда придут наши войска…

– Не убезы! – Лао Чжан посмотрел на Толстого Чжана и переводчика, и те одобрительно покачали головой. – Рядом с Асакусой работает человек, который нам помогает давно…

«Это кто же такой и почему мне об этом человеке ничего не известно?»

– Кто это? – спросил Степан.

– Это ваш, русский, полковник А… – Лао Чжан взял карандаш, листок бумаги, написал «Адельберг», показал бумажку Степану и сжег её в пепельнице, – трудная русская фамилия… – сказал он, и Степан увидел, что Лао Чжан показал бумажку так, чтобы написанное не смог увидеть даже переводчик.

«Вот как?! Отец нашего Енисея! Мы знали, что его отец работает на японцев, но такая его позиция… надо доложить в Центр и переговорить с Александром…»

Толстый Чжан всё это время молчал и только кивал, а тут он что-то сказал брату по-китайски, тот вскинул на него взгляд и согласно кивнул.

– Тот человек, которого мы увидели вчера на Шестнадцатой и сказали тебе, очень опасный, наверняка он приходил разнюхать о своём человеке, которого ты держишь у нас. Поэтому нам надо будет сменить базу и переехать.

Александр Петрович не спеша поднялся в свой кабинет на втором этаже и открыл дверь. Вчера, когда он уходил, то оставил приоткрытой форточку, но это не помогло, и в кабинете стоял сильный запах горелого. Он подошёл к камину, на дне лежал ворох чёрного и светло-серого остывшего пепла, сквозь который проглядывали несгоревшие почти целые листы бумаги. Он взял кочергу и все перемешал, но несгоревших документов в обугленных папках оставалось много. Он перемешал их ещё раз и поджёг.

Картотека была уже пуста, длинные узкие деревянные ящики полуоткрытыми торчали из картотечного шкафа, однако в сейфе ещё оставались папки с документами на русских эмигрантов, которые требовали особого отношения, это были личные дела агентов японской военной миссии, которые готовились к закордонной работе. Дела на боевых агентов, которые уже участвовали в операциях, хранились в архиве ЯВМ на Больничной улице и были заботой лично Асакусы.

Дел оставалось не так много, и уничтожить их можно было за час, от силы – за полтора. Александр Петрович вынул их из сейфа и положил на стол: «Сам уничтожу, и они сгорят на моих глазах, и я буду уверен, что они не попадут в руки советской контрразведки».

Он посмотрел на лицевую корку верхнего дела, на которой чёрной тушью было выведено:

«Романовский Пётр Сергеевич

Дело № 38456

Год рождения – 1919-й

Место проживания – гор. Цицикар».

«1919-й, – подумал Александр Петрович, – моложе моего Сашика!»

Он стал листать дела одно за другим: под делом Романовского лежало дело на сына присяжного поверенного Бесфамильного, каппелевского офицера; сына инженера-путейца Захарова, тоже каппелевского офицера; сына депутата Учредительного собрания от города Чита Миронова; сына казака Забайкальского войска Баскакова, сына…

Он перебрал их все, больше двадцати, и понял, что не имеет права выпускать из рук судьбы этих людей, почти детей, и только несколько из них были взрослые мужчины. Конечно, они завербованы японской разведкой и дали согласие участвовать в операциях на советской территории; конечно, они знали, что, может быть, им придётся кого-нибудь там убить, и были согласны на это; а некоторые уже начали проходить боевую и оперативную подготовку, тот же самый Романовский Пётр Сергеевич, «дело № 38456, 1919 года рождения, проживает в городе Цицикаре», но они ещё ничего не сделали, и Александр Петрович не может взять на себя грех…

Он решительно встал, перенёс дела в камин и плеснул остатки керосина из лампы; потянуло гарью, бумаги лениво взялись, Александр Петрович открыл форточку настежь и стал тщательно перемешивать в камине, чтобы всё сгорело до серого пепла, потом он всё это зальет водой.