Текст книги "Далекое и близкое, старое и новое"

Много было в Тржебовской гимназии кружков. Главнейшие из них: культурно-просветительный, художественный, туристический, физико-математический, литературный, шахматный, химический, музыкальный, спортивный, ручного труда, переплетный, изучения французского языка, юношеского Красного Креста и другие. Уставы кружков утверждались педагогическим советом. Ответственным руководителем был или преподаватель, или воспитатель, а правление состояло из учеников.

Детские спектакли на гимназической сцене проходили с большим успехом. Шли Пушкин, Гоголь, Островский, Чехов, Метерлинк, инсценировка русских сказок. Русский быт со всей родной красотой в этих постановках проходил перед глазами детей, оставляя сильное впечатление.

Тржебовская гимназия получила много приветствий от лиц, посетивших ее.

Приведу некоторые из них:

«Всякий раз, как я бываю в Моравской Тржебове, два чувства наполняют меня: любовь к детям, к большому русскому гнезду будущей России, и благодарность чешскому народу, который столько лет хранит и развивает это большое дело. Моравская Тржебова – поистине единственное в своем роде учреждение».

1928 год. Професс. Зеньковский¹⁵⁰

«С истинно отрадным чувством провел здесь день и, уезжая, оставляю здесь кусочек своего сердца».

Профессор А. Кизеветтер

«С отрадным чувством провел я несколько часов в Мор. Тржебове. «Дома, у себя в России» – вот какое чувство владело мной в эти часы. Так дорого было и столь редко за границей общение с русской молодежью. Великое дело делается в Мор. Тржебове. Нельзя быть русским и не испытать чувства глубокой признательности и к педагогическому персоналу, несущему на себе ответственность за 400 молодых душ и ведущему их к свету; и к правительству братского славянского народа – своей своевременной поддержкой спасшему эти души для лучшей человеческой жизни».

1929 год. Б. Булгаков

«Каждый раз, когда я бываю в русской Тржебовской гимназии, я испытываю чувство живейшей радости и чувство глубокой признательности всем, кто работает на благое просвещение русских детей, русского юношества. Это большое национальное дело нужно для нашей России».

1929 год. Н. Астров¹⁵¹

«Случайность привела меня в Вашу школу и дала возможность видеть Ваших детей в работе. Это замечательное учреждение, и я желаю Вам успеха».

1929. Американец Артур Гет

«Посещение Вашей русской колонии доставило мне большое удовольствие и изменило мои представления о русском народе».

Американец Стеврод

«Глубоко растрогана и очарована радостными днями, которые мы провели в родной каждому русскому сердцу Тржебовской гимназии».

В. Свечина-Кишенская

Такая оценка родной школы радостно вдохновляла и детей и персонал и вселяла твердую уверенность в плодотворности нашей работы. В этой моральной поддержке – опора всего дальнейшего успеха.

У всех тржебовцев глубокая любовь к своей гимназии.

На первые каникулы в гимназии в 1923 году я с женой и дочерьми ездил в Комарно на Дунае. Туда же ездила этим летом семья Железняков – супруги и два сына. Гуляли, купались в Дунае. Познакомились с очень симпатичными супругами Ившиными. Подполковник Ившин – русский офицер на чехословацкой службе. Супруга его – чешка. Ившин познакомил меня с офицерами Комарненского гарнизона, которые приглашали меня на их совместные охоты. Разрешили мне и в одиночку охотиться, но не стрелять куропаток и зайцев, которые оставлялись для совместных охот. Вся убитая дичь на облавах делилась среди охотников поровну.

Два лета я провел на радиоактивном курорте в Дюденцах. Купался и много фотографировал. Брал за фотографии минимальную плату и этой платой окупал дорогу в Дюденцы и обратно. В городе Шаги, на границе с Венгрией, встретился с Ившиным, который получил там отдельный батальон. Потом Ившин перевелся в Брно, где, продолжая служить в полку, поступил в университет и, окончив его, стал инженером-философом.

Одно лето я жил в деревне Надашаны недалеко от Дюденец с инженером Н.Е. Корольковым и Безугловым¹⁵² , бывшими коннозаводчиками на Дону.

Одно лето провел недалеко от Дуная в городе Паркан. Устроил меня туда воспитатель С.В. Зубарев¹⁵³ . Там я ежедневно охотился и два раза посылал убитых уток жене в Тржебову.

Одно лето жил в деревне недалеко от Братиславы, где находилась и семья нашего регента Евтушенко, одну неделю был гостем Безуглова в Братиславе.

В 1935 году наша гимназия соединилась с Пражской. Директором гимназии был назначен чех (не помню фамилии). Он сразу отменил пение и чтение молитвы перед обедом и ужином, что всегда соблюдалось с основания гимназии.

В 1943 году для русской гимназии было построено прекрасное здание с великолепными классами и аудиториями, как в лучших университетах, и директор-чех объявил, что в новом здании гимназии могут служить только те лица, которые приняли чешское подданство или подали заявление о принятии. Девять человек, в том числе и я, отказались принять чешское подданство и должны были уйти из гимназии. Директор уговаривал меня принять подданство и продолжать работать в гимназии, но я отказался, сказав, что это измена России. «Да ведь России нет, есть СССР». – «Да, но ведь там живут русские люди».

Полгода я отдыхал, получая небольшую пенсию за 18-летнюю службу в гимназии. Много читал, не пропускал церковные службы и беседы владыки Сергия¹⁵⁴ на подворье. Пражский епископ Сергий был исключительно хороший человек, добрый, честный – святой человек. Он покорял сердца всех, кто с ним соприкасался. Каждый четверг его маленькая гостиная наполнялась посетителями, которых он всегда очень ласково принимал и угощал. На столе у него всегда стояло печенье и двенадцать сортов варенья – частью подаренного, частью изготовленного им самим. Он всех угощал чаем, причем чай всегда разливал сам. Одни уходили, другие приходили, иногда до шестидесяти человек в один день. Приходили к владыке русские, чехи, немцы, приходили православные и католики, и все на епископа Сергия смотрели как на святого.

Иногда епископ Сергий приходил в гости к нам, и всегда так просто, с такой любовью, без всяких претензий.

Иногда епископ Сергий ездил в лес собирать грибы и очень любил этот спорт.

Я посещал его беседы на подворье. Там обыкновенно было короткое богослужение, чтение Евангелия, после которого епископ Сергий, за чаем, говорил на какую-либо духовную тему.

Любил епископ Сергий пасхальные колядки, хорошо их знал, и посетители, сидя за столом, пели их вместе с епископом.

Уезжая из Праги, перед приходом туда большевиков, я уговаривал епископа Сергия ехать со мной в Австрию, в город Зальцбург, но архимандрит Исаакий¹⁵⁵ уговорил его остаться в Праге. Вскоре епископ Сергий был переведен в Вену, потом в Берлин и затем в Казань, где он в страшных муках скончался. Царство ему небесное.

Глава 14
ОККУПАЦИЯ ЧЕХОСЛОВАКИИ НЕМЦАМИ – АРЕСТЫ, РАССТРЕЛЫ

Но вот немцы оккупировали Чехословацкую республику. Занятия в гимназии продолжались, но все настроены были очень нервно. Немцы объявили, что главным предметом в гимназии считают гимнастику. В городе начались аресты. Приказано сдать оружие, и тех, у кого после определенного срока находили его, расстреливали. Расстреливали и всех слушающих заграничное радио.

Был такой случай. Солдат-немец прислал с фронта телеграмму жене-немке, что такого-то числа приедет на несколько дней в отпуск. Жена его напекла всякой всячины, а 12-летний сын стал требовать, чтобы мать немедленно угостила его сладким пирогом. Мать не захотела портить пирог, говоря: «Подожди до завтра, завтра все получишь, сегодня не дам».

Мальчик пошел в гестапо и заявил: «Мать каждую ночь слушает радио из Советского Союза. Вчера передавали то-то, позавчера то-то. Радио под кроватью...» Немцы пришли, нашли радио и арестовали мать. На вопрос приехавшего отца «Где мать?» сын ответил: «Арестована гестапо». А в гестапо ответили: «Слушала советское радио и сегодня расстреляна, донес на нее ваш сын». Немец явился домой – застрелил сына и сам застрелился.

Немцы назначили генерала Бискупского¹⁵⁶ , бывшего офицера лейб-гвардии Конного полка, заведующим русскими эмигрантами в государствах Средней Европы, занятых немцами. Приехал генерал Бискупский и в Прагу, здесь он сделал доклад представителям общественности в Протекторате Чехии и Моравии о преобразовании русских организаций по образцу Германии. Немцы требовали, чтобы была одна организация, но потом согласились с необходимостью 6 организаций: церковь, благотворительность, инженеры, казаки, воинский союз и инвалиды. До этого в Чехии было около ста организаций.

В атаманы казачьей группы планировалось 4 человека: генерал Ф.Ф. Абрамов, генерал Долгопятов¹⁵⁷ , полковник Ковалев¹⁵⁸ и кубанец полковник Шелест. Генерал Бискупский сказал: «Я вас никого не знаю и потому спрошу совета у генерала Краснова – кого он укажет, тот и будет атаманом». Все кандидаты на это согласились. Представитель Донского атамана профессор Сергей Васильевич[63]63
  Так у автора.


[Закрыть] Маракуев¹⁵⁹ предложил мне возглавить казаков. Я отказался. На следующий день ко мне явился астраханский калмык университетского образования, воспитатель Пражской гимназии Санжа Баянович Баянов и просил меня стать во главе казаков – я отказался. Приходили и другие просить, чтобы я был атаманом. Я отказывался. А потом приехал ко мне представитель генерала Бискупского в Протекторате инженер Константин Александрович Ефремов¹⁶⁰ с письмом в руках и сообщил, что генералом Бискупским и генералом Красновым я назначен атаманом казаков в Протекторате Чехии и Моравии. Мне оставалось только подчиниться решению двух высших начальников. Потом явился казак Ерохин¹⁶¹ и горячо уговаривал меня не отказываться от атаманства.

Объединение казаков оказалось делом довольно трудным. Одни настаивали, чтобы станицы разных войск слить в одну, другие не соглашались. Даже кавказских казаков – терцев и кубанцев – слить в одну станицу не удалось. Организовали три станицы – Донскую, Терскую и Кубанскую. Помощниками моими стали представители Войсковых атаманов Маракуев, Горбушин¹⁶² и кто-то еще (к сожалению, не помню).

7 января я был на елке в Грабевской станице, еще не объявляя о своем атаманстве. Архимандрит Исаакий с дьяконом служил молебен. Потом закуска с водкой и вином. Тосты. Пели, танцевали, веселились. Явился Брненской станицы пьяный инженер Гусельщиков, сказал несвязную речь, потом танцевал в дамском пальто и шляпе. В них хотел уйти из ресторана. Его побили. Он опять явился в пальто С.В. Маракуева, ушел вниз, где разбил какие-то стекла. А когда его окончательно выпроводили, он в 100 шагах от ресторана лег в снег. Полиция отправила его в больницу. На следующий день он явился в ресторан «Огонек», извинился, заплатил за все разбитое и уехал в Пардубице, где он служил. Вот таких господ надо было объединять.

Каждый день происходили совещания с С.В. Маракуевым, атаманом Грабевской станицы войсковым старшиной Папковым¹⁶³ , заведующим казачьим музеем полковником Ковалевым и инженером Поличенковым, которого генерал Бискупский рекомендовал как знающего все тонкости пражской жизни... Тормозили объединение самостийные группы. Одна во главе с генералом П.Х. Поповым, другая во главе с Глазковым¹⁶⁴ .

16 февраля, в земледельческой Едноте[64]64
  Еднота (чешск.) – союз.


[Закрыть] состоялся мой доклад казакам Дона, Кубани и Терека. Сначала была прочитана моя биография, потом я вошел, и меня приветствовал длинным словом профессор С.В. Маракуев. Мое выступление хвалили даже строгие критики. В конце доклада бурные аплодисменты. Ко мне подошли доктора Чекунов¹⁶⁵ и Камышанский со словами: «20 врачей казаков в вашем распоряжении. Всеми силами поддержим ваше начинание и всех казаков вашей группы лечим бесплатно». Я был очень тронут и благодарил. Ставропольцы просили принять их в казачью группу как дравшихся с большевиками. Я ответил, что «с распростертыми объятиями».

Некоторые, сбитые с толку П.Х. Поповым и Глазковым, видя, что генералы ссорятся, не знают, куда идти и кого слушаться.

С П.Н. Красновым у меня все время переписка. Он вполне одобряет все мои распоряжения. За время моего атаманства я написал ему около 20 писем и почти столько же получил от него. Письма генерала Краснова, как представляющие громадный интерес для казачества, мной переданы в казачий музей полковнику Ковалеву. Жаль, что они попали в руки большевиков, вместе с самим Ковалевым.

Из моих помощников больше всех работал профессор С.В. Маракуев – он незаменимый человек и неутомимый работник. Поличенков, рекомендованный генералом Бискупским, редко помогает, но больше вредит, хочет командовать, распоряжаться, и им все недовольны.

25 марта, на казачьем станичном собрании, меня провозгласили Почетным Стариком с сильными аплодисментами.

Происходят заседания комиссии по устройству предстоящего казачьего вечера. На одном заседании я сказал: «Я в Праге новый человек, но говорят, что на каждом казачьем вечере происходят драки. Надо принять все меры, чтобы драк не было, и если их нельзя предотвратить, то лучше вечера не делать». Мне ответили, что каждый год принимались меры и без церемонии выкидывали каждого, кто позволял себе лишнее. Один вечер прошел без драки, так когда вышли на улицу – передрались.

4 мая этот общеказачий вечер состоялся. Прошел прекрасно. Программа была великолепная – пение, казачок, лезгинка, молитва Шамиля и прочее. Все меня поздравляли и благодарили. Скандалов не было, пьяных выводили и выносили по-хорошему. Все в восторге от вечера – хвалят и благодарят. Какой-то важный немец благодарил за прием, оказанный немцам, и сказал, что завтра же об этом будет доложено протектору Нейрату¹⁶⁶ . (Немцам был такой же прием, как и всем.) Какой-то высокий немец студент благодарил за прием и «урок», данный на вечере немецкой молодежи. Верхний комиссар по русским делам был в восторге и сравнивал недавний вечер самостийников с нашим. Там, говорит, было около 200 человек, а у вас – тысяча. У вас культурно, интеллигентно, а у них... (сморщившись, покрутил рукой). Теперь я вижу, говорит, за кем идет народ.

Вечер разрешен был до трех часов ночи. Когда я подошел к комиссару и спросил: «Надо вечер кончать – три часа?», он ответил: «Вы здесь хозяин, мы в полном вашем распоряжении, когда хотите, тогда и кончите». В это время подошел чешский комиссар и стал требовать закрытия вечера. Я его свел с немецким комиссаром, и вечер продолжался до пяти часов утра.

Началась лезгинка, потом общий казачок. Скакали какие-то статские, и вдруг пустился вприсядку какой-то немец в форме. Общее веселье – и все в восторге.

В 5 часов я с трудом остановил оркестр и прекратил танцы. Публика не расходится. Погасили огни – начали вяло уходить. Пражские старожилы говорят: «При вас казаки стали совсем другие».

На следующий день, 5 мая, в ресторане «Огонек» был съезд станичных атаманов Протектората. Приветственной речью я открыл съезд и просил не увлекаться красноречием ввиду множества работы. Несмотря на это, многого не успели сделать.

Прочитали «устав», «наказ», поговорили о взносах и других вопросах. Но атаману Брненской станицы надо на поезд – завтра утром на работу. Заторопился и С.В. Маракуев – жена не имеет ключа и ждет под дождем. Возникли и другие серьезные причины, и совет распался.

Очень важный вопрос о Брненских хуторах, о брожении под влиянием вредной агитации Гусельщикова и еще некоторые вопросы совсем не затронули. Съехались со всего Протектората и все скомкали.

Представитель Кубанского атамана генерал Горбушин сообщил, что доход с вечера – около 8000 крон. Решили устроить «благодарственный чай» на 70 человек. Клеопатре Давыдовне Асеевой¹⁶⁷ дал от вечера на устройство Галлиполийской колонии 500 крон. Очень благодарила и не хотела брать так много.

12 мая был этот «чай». Все прекрасно сервировано. Мои соседки К.Д. Асеева и Елизавета Николаевна Никольская¹⁶⁸ – известная балерина. Много тостов, много веселья, чарочка с «пей до дна», песни, лезгинка, казачок...

15 мая Ерохин сообщил, что самостийный генерал П.Х. Попов с вечером прогорел – дефицит 500 крон.

14 апреля встретил в городе Елену Ивановну Гижицкую¹⁶⁹ – бывшую фрейлину Ее Величества. Очень любезна и ласкова. Сообщила, что немцы назначают меня директором гимназии. Я категорически от этого отказался. «Ну мало ли что вы отказываетесь – немцы вас назначают. Какие же это причины?» – «Я никогда не был преподавателем, мне более 60 лет и прочее». – «Все это мы знаем, это не причина». – «У меня много друзей – все они станут врагами. У меня нет никакого желания быть директором гимназии». – «Вы должны пожертвовать собой для России, для юношества». – «Но есть много людей, более подходящих к этой должности и желающих ее». – «Знаю, но немцы перебрали всю эмиграцию и никого не хотят, кроме вас или Савицкого¹⁷⁰ . За Савицким стоят красные и розовые. За вами правые, и вы более приемлемы». – «Так оставьте директором Д.Д. Гнедовского». – «Ни за что не хотят. Вы можете оставить его инспектором, он будет получать больше, чем сейчас, и будет доволен». – «Отличным директором будет А.Ф. Поляков¹⁷¹ ». – «Не хотят немцы по некоторым причинам. Да бросьте, милый генерал, – все равно вам не открутиться». – «Я только что выдержал страшную борьбу с самостийниками и не в состоянии вести борьбу еще с педагогами». – «И не надо вести борьбу, примирятся, и все будет хорошо».

22 июня я поехал в Брно. Остановился у Атланова¹⁷² , бывшего своего воспитанника в гимназии. Прохазки¹⁷³ просили перейти к ним, но мне неудобно было уйти от Атланова.

Вечером в Брненской станице был «приветственный чай». Бесконечные речи, я говорил три раза. Очень теплый, сердечный прием. Высказывали радость, видя меня во главе казаков. Так было уютно и симпатично, что иногда казалось, что я в кругу родного мне полка. Чешки – жены казаков – стараются приспособиться к казачьей жизни. Все дружно, все вместе, полная дисциплина и подчинение «тамаде» и все время прекрасное пение. Речи дышат любовью и преданностью России и казачеству. Самостийничество порицается. Домой к Атланову пришел в 2 часа ночи, но от возбуждения и пережитого не мог спать. Обедал у своих старых друзей Прохазок, и они просили в будущем останавливаться у них.

От 2 до 6 в казачьей столовой деловое совещание. Гусельщиков недоволен, что я подчиняюсь «не казаку» генералу Бискупскому. Просто у него выворочены мозги.

26 июня Ефремов сообщил, что меня назначают директором гимназии. Я ответил, что директором гимназии не буду.

29-го Е.И. Гижицкая опять говорила о моем назначении директором гимназии: «Вы для России жертвовали жизнью, а здоровьем и подавно можете пожертвовать. Все переставите на военный лад. Недовольных и мешающих выгоните, и все будет хорошо».

17 июля приходил Прокудин¹⁷⁴ . Говорил, что у П.Х. Попова совсем разброд. Горчукова¹⁷⁵ ненавидят, а Попов «дурачок», и от них разбегаются. Бардин же хочет образовать свою группу и никому не подчиняться.

22 июля получил разрешение на издание «Казачьего вестника». Печатались прекрасные статьи Маракуева, «История Дона» П.Н. Краснова и статьи других сотрудников.

Получил сведения о смерти моего младшего брата, Филиппа. Большевики сослали, как я уже писал, в Сибирь и там замучили.

3 сентября получены сведения, что П.Х. Попову, как самостийнику, оказывают нелегальную поддержку англичане. Канадцы и католики тоже за обещание в будущем ввести католичество у казаков. Немцы это знают и зорко следят за Поповым. Потом немцы узнали, что Попов старается запродать каким-то авантюристам донецкий уголь, и посадили его в тюрьму. Через несколько месяцев его выпустили как американского гражданина, но приказали ежедневно являться в гестапо для регистрации. Немцы говорят, что они хотели бы выслать его из Протектората, но не хотят никаких осложнений с американцами во время войны.

Немцы издали приказ о моем назначении атаманом Общеказачьего объединения на весь рейх, то есть на все государства Средней Европы и на западные провинции России, занятые немцами.

Я списался со всеми, и у меня в объединении более 100 казаков всех войск. Во все государства, по всем станицам я рассылал свой «Казачий вестник».

По вызову гестапо я поехал в Берлин. Переводчиком в гестапо был генерал Бискупский. Приняли меня очень любезно и между прочим спросили, откуда самостийник Глазков берет деньги. Я ответил, что это им лучше знать.

Берлинская станица устроила мне торжественную встречу. Была трапеза и речи. На эту встречу пришли многие казаки, которые и не состоят в станице. Один, выпивший, все время подавал реплики и как-то неприятно вел себя. На мой вопрос «Кто это?» станичный атаман генерал Кубанский¹⁷⁶ сказал: «Неприятный тип. Его несколько раз выгоняли из станицы, он каялся, его принимали и вскоре опять выгоняли, и я сейчас не знаю, состоит ли он в станице. Пьяница. Был дьяконом. Побил в алтаре священника, и его расстригли. Он наш кубанский казак. Каялся, просил принять его опять дьяконом, но его не приняли. А теперь втерся к немцам и сейчас занимает большую должность – заведует всем затемнением в Берлине. Город разбит на районы, он каждую ночь объезжает районы на автомобиле, и в городе действительно полная тьма...» После трапезы этот пьяница приглашал меня к себе хоть на минуту, но я отказался – меня ждали в другом месте. Время пребывания моего в Берлине было расписано по минутам.