Текст книги "Хозяин Каменных гор"

Награда не щедрая за неслыханный подвиг. Подполковников гвардии имелось уже одиннадцать, и Суворов, таким образом, был самый младший из них. Горько было это сознавать прославленному полководцу!

Двадцать второго января 1791 года на свое письмо Потемкин получил от государыни весьма благосклонный ответ.

«Когда приедешь, тогда переговорим изустно обо всем, – писала Екатерина Алексеевна, – ожидаю тебя на Масленицу, но в какое время бы ни приехал, увижу тебя с равным удовольствием…»

С большой пышностью Потемкин отправился в столицу. Князь ехал в раззолоченной карете, сопровождаемый огромной свитой. Демидов, привыкший к многим причудам светлейшего, на сей раз был просто подавлен величием Потемкина. Никогда так надменно не выглядел он, как в эти дни. По приказу государыни навстречу светлейшему выехал граф Безбородко, который зорко следил за тем, чтобы Потемкину всюду оказывалась достойная встреча.

Стоял теплый февраль. Пышный кортеж медленно двигался на север. Во встречных городах и селениях весь день без умолку звонили колокола. Градоправители в расшитых золотом мундирах и пышных париках встречали князя, стоя навытяжку, льстиво пожирая его глазами. Потемкин молча проезжал мимо них.

С наступлением сумерек на дорогах жгли костры и освещали путь факелами.

Светлейший был равнодушен ко всему. Взглядом он приказал адъютанту держаться поблизости, и стоило только Николаю Никитичу на минутку отлучиться, Потемкин уже спрашивал:

– Где Демидов?

Правитель канцелярии Попов, сопровождавший князя, упрашивал:

– Ваша светлость, надо дела выслушать!

Потемкин отмахивался:

– Отстань! Дела потом!..

За Харьковом теплые солнечные дни сменились метелями и морозами. Князь закутался в теплую соболью шубу и дремал. Ему изрядно наскучили торжественные встречи, приемы и колокольный звон.

Задолго до Москвы Потемкина стали встречать выехавшие навстречу вельможи первопрестольной. Под Серпуховом князь вдруг обрядился в полный парадный мундир, украшенный бриллиантовыми звездами. В Москве князя ожидала торжественная встреча. Московская знать, во главе с генерал-губернатором, в малиновых кафтанах и в пышных париках, чинно ожидала светлейшего. Неподалеку были выстроены фруктом отборные лошади, приготовленные для продолжения пути…

Потемкин, не выходя из кареты, раскланялся с блестящим обществом, и экипажи вереницей потянулись к Белокаменной…

Когда поезд князя показался у триумфальных ворот, Демидов увидел среди толпы своих московских дворовых и взволновался: выглядели они жалко и приниженно.

«Прохвост, истинный прохвост! – мысленно ругал Николай Никитич своего управителя московской конторы. – К такому дню не постарался приличия ради нарядить челядь!»

Все в нем кипело от досады, но теперь было не до этого. Пышная свита окружила карету Потемкина, и он, как сатрап, вступил в древнюю русскую столицу.

Только что князь успел занять отведенные ему покои, как приемная немедленно заполнилась чающими увидеть его. Среди них адъютант Демидов отличил седого красавца – бывшего гетмана Кирилла Разумовского. Николай Никитич поспешил уведомить о том князя. Вопреки его ожиданиям, Потемкин сбросил мундир, напялил шлафрок и мягкие ночные туфли.

– Зови! – повелел князь, выслушав Демидова.

– Ваша светлость, это невозможно, вы так сомнительно одеты! – заикнулся было адъютант.

Потемкин вскочил, запахнул полы шлафрока и пригрозил Демидову:

– Не учи! Бит будешь!

Адъютант покраснел и поспешил в приемную.

Разумовский в пышном напудренном парике, в шелковом камзоле, сияющий звездами, степенно вступил в покои Потемкина. Высокий, широкоплечий, он стоял перед князем, и благожелательная улыбка озаряла его круглое лицо. Гость сделал вид, что не замечает неряшливости Потемкина.

Воздав хвалу его талантам, гетман поднялся и, учтиво раскланявшись с хозяином, хотел покинуть покои. Однако князь панибратски положил ему на плечи руки и с душевностью спросил:

– Чаю, что Кирилл Григорьевич даст бал по случаю моего приезда в Первопрестольную?

Разумовский почтительно склонил голову, и в этот миг от пламени свечей в звездах гетмана серебристым дождем сверкнули алмазы.

– Будет по-вашему. Завтра прошу на бал!

Легкой походкой он вышел из зала. Потемкин презрительно посмотрел ему вслед:

– Видал, Демидов? Проглотил без горчинки!

Рано похвалился Потемкин своим успехом: на другой день ему пришлось раскаяться в этом. В своем старинном особняке, осиянном огнями хрустальных люстр, Разумовский дал званый обед. Потемкин поспешил в гости. На западе пылали отсветы вечерней зари, когда карета светлейшего подкатила к особняку гетмана. Адъютант распахнул дверь экипажа, и пышный, величественный князь Тавриды, подавляющий все и всех, вступил в чертоги Разумовского.

В сопровождении адъютантов и многочисленной свиты он медленно, с великим достоинством поднимался вверх по широкой лестнице, устланной мягким ковром. Самодовольная улыбка блуждала на румяном лице Потемкина, но в это мгновение светлейший поднял глаза, и кровь отхлынула от его лица.

– Демидов, что это? – указал он глазами вверх.

Адъютант устремил свой взор на площадку, утопавшую в зелени. Там в отражении зеркал высился гетман Разумовский с распростертыми объятиями в ожидании гостя.

Потемкин прикусил губы в досаде: Разумовский в отместку принимал князя в шлафроке и ночном колпаке. На мгновение светлейший задержался и сквозь зубы свирепо процедил:

– Свинопас!

Все же, сохраняя чрезвычайно приветливую улыбку, он поднялся вверх и облобызался с хозяином пира.

Демидов весь вечер не отходил от Потемкина, опасаясь вспышки его гнева. Однако князь присмирел, задумался и, пробыв за столом приличное время, отбыл домой.

Москва погрузилась в ночной мрак. Быстро несли кони мягко покачивающуюся карету. Сквозь дремоту Потемкин вымолвил:

– Отменный свинопас.

Демидов осторожно взглянул на князя и удовлетворенно подумал:

«А что, нашла коса на камень!»

Ему было приятно сознавать, что нашелся человек, у которого хватило духу отплатить князю за бестактность. Адъютант молчал, полагая, что Потемкин укачался и спит, но тот внезапно открыл глаза и с укором посмотрел на Демидова:

– Что же ты молчишь?

– Ваша светлость, не в обиду будь вам сказано: долг платежом красен! – смело сказал Демидов.

– Это справедливо! – согласился Потемкин и вдруг весело рассмеялся. – Сей хохол хитер и умен, а таких я люблю..

Князю за долгую дорогу надоели лесть и низкопоклонство. Сейчас ему и на самом деле были приятны бесстрашно высказанные подлинные чувства. Он оживился и, повеселев, крикнул:

– Живее, живее из Москвы! Скорее в Санкт-Петербург! Там предстоит сражение поважнее Измаила! – многозначительно закончил он и снова закрыл глаз, не противясь больше дремоте, овладевшей его рыхлым телом. Так и промолчал он до самого дома…

Там Потемкина давно уже поджидал фельдъегерь из Санкт-Петербурга с письмом от государыни. Он поспешно вскрыл пакет, глаз его вспыхнул от радостной вести. Екатерина Алексеевна писала:

«Когда изволишь писать: дай боже, чтоб вы меня не забыли, – то сие называется у нас писать пустошь: не токмо помню часто, но и жалею, и часто тужу, что ты не здесь, ибо без тебя я как без рук…»

Государыня не лгала, когда писала это письмо Потемкину. Она и в самом деле ждала его в столицу. Государственные дела крайне осложнились: Турция, несмотря на поражения, все еще не просила мира, Пруссия была настроена враждебно против России, из Франции шли страшные вести.

Екатерине Алексеевне не с кем было посоветоваться. Платон Зубов был отменный любовник, но плохо смыслил в политических делах. Окружающие строили козни, были ленивы и не имели размаха.

В ожидании приезда Потемкина государыня нетерпеливо жаловалась придворным:

– Боже мой, как мне сейчас нужен князь!

Она жадно ловила каждый слух о Потемкине и однажды, разоткровенничавшись, спросила Захара Зотова:

– Скажи, что слышно о князе в городе. Любят ли его?

Смотря в глаза государыне, слуга откровенно признался ей:

– Князя любят один Бог да вы, Ваше Величество!

Ответ Захара расстроил государыню, но она, сдержав себя, стала хвалить Потемкина…

Обо всем этом светлейший узнал от своих людей в тот же вечер. Вслед за фельдъегерем в Москву примчались вызванные Потемкиным его агенты из Санкт-Петербурга. Закрывшись с ними в кабинете, он узнал от них все подробности. Из доклада прибывших Потемкин понял, что он не забыт и нужен государыне. Веселый и полный энергии, он утром выбыл из Москвы.

3

В Санкт-Петербурге Потемкина ждала еще более пышная встреча. На много верст от столицы по Московскому шоссе с треском горели смоляные бочки, ярким пламенем освещая путь светлейшему. Фельдъегери на полном аллюре носились взад и вперед по дороге, следя за приближением Потемкина.

У заставы поезд князя Таврического ждало феерическое зрелище. Санкт-Петербург был ярко иллюминован, толпы народу наполнили улицы. Сидя в раззолоченной карете, светлейший махнул платком адъютанту. Демидов только и ждал сигнала: мгновение – и многочисленная блестящая свита окружила карету. Казалось, огромное сияющее облако, сверкающее всеми переливами радуги, спустилось на княжеский поезд. Кругом рысили всадники в разноцветных роскошных мундирах – гусары, латники, казаки, черкесы и гайдуки. Впереди экипажа побежали скороходы в красных кафтанах и понеслись попарно вслед за огромным арапом, несшим длинную золотую булаву. Раздались крики:

– Пади! Пади!

На верках Петропавловской крепости вдруг раскатился громовой пушечный выстрел. Толпы народу заколыхались, как море в бурю. Между живыми человеческими стенами показался пышный кортеж: Потемкин вступил в столицу.

Царица с нетерпением ждала старого фаворита. Зимний сверкал бесчисленными огнями, лучшие покои в Эрмитаже были подготовлены по указу самой государыни и ждали князя.

Карета остановилась у главного дворцового подъезда. Поддерживаемый адъютантом, Потемкин показался в подъезде. Медленно переступая, блистательный князь Тавриды величественно прошел между рядами придворной знати, живой стеной протянувшимися от подъезда до отведенных Потемкину покоев.

За князем двигалась свита, наряженная в парадную форму. Но всех и все затмевал Потемкин…

В этот же вечер государыня первой пожаловала к нему. Милости одна за другой посыпались на князя. Императрица наградила его за взятие Измаила фельдмаршальским мундиром, обшитым бриллиантами. Мундир этот стоил двести тысяч рублей. Сенату императрица приказала написать особую грамоту с описанием заслуг светлейшего. В Царском Селе приступили к сооружению обелиска в честь победы Потемкина…

О Суворове в эти дни никто не вспомнил. Расстроенный незаслуженным оскорблением, он проводил время в одиночестве, нигде не показываясь…

Николай Никитич с нетерпением ожидал, когда окончится торжественная встреча. Как только ему удалось вырваться, он поспешил на Мойку, в дедовский особняк. Все бушевало в нем. Озлобленный, с опустошенным кошельком, он ворвался в неурочный час в свою санкт-петербургскую контору. Управитель Данилов со своей дородной супругой сидели за столом, насыщаясь обильной трапезой. При неожиданном появлении в горнице Николая Никитича он поперхнулся.

– Хозя-и-и-н! – откашливаясь, изумленно произнес он.

Демидов не дал опомниться управителю. Он подбежал к нему, без предисловий выволок из-за стола и, схватив за бороду, стал озлобленно дергать и выговаривать:

– Так вот как ты, холопья душа, вздумал над хозяином измываться! На копейки посадил и думаешь, гвардии офицеру сие пристало!

– Батюшка, выслушай! – взмолился Данилов и попытался улизнуть от расправы, но возмужавший Николай Никитич с большой силой сгреб его за шиворот и поставил перед собой.

– Говори, варвар, почему задерживал деньги и слал такие крохи, чем в большой срам меня поставил?

– Батюшка, Николай Никитич, да нешто я хозяин ваших капиталов? Опекуны всему кладут предел. Да и доходишки все ушли на ваши забавы! – пытался оправдаться Данилов

– Врешь, каналья! – заорал Демидов. – Заводы на полном ходу, день и ночь плавят железо и вдруг нет денег! – Он ожесточенно потряс управителя.

Данилов уловил минутку и вырвался, юркнув под руку хозяина.

– Дарья! – обиженно закричал он жене. – Тащи книги! Пусть господин сам узрит, куда ушли-укатились рублики!

Пыхтя и охая, перепуганная женка выбралась из-за стола и, подплыв к конторе, вытащила толстые шнуровые книги. Не успела она и шагу сделать со своей ношей, как Демидов орлом налетел на бабу, выбил из рук гроссбухи и стал топтать их.

– Караул, убивают! – заголосила баба.

– Молчи! Давай, сатана, деньги, а то худо будет! – пригрозил Демидов. Вся кровь ходуном ходила в нем. Распаленный гневом, он с кулаками пошел на Данилова. Выпучив от страха глаза, управитель торопливо полез в боковой карман камзола.

– Все тут, что приберег на черный день! Мое кровное… Берите, господин! Ох, господи! – взмолился он и трусливо протянул Демидову пачку ассигнаций

Адъютант схватил их и, все еще ругаясь, выбежал из конторы.

– Хапуга! Вор! Его кровные, кто поверит сему? Мои же холопы на заводах старались для меня, хозяина!

Он выбежал в людскую и озорно закричал:

– Фамильную карету мне!

Словно ветром вымело слуг во двор. Демидов подбежал к венецианскому окну. С крыши, сверкая, падала звонкая капель. Пригревало солнце. На озаренную площадку вынеслись рысистые кони, запряженные в карету.

Николай Никитич поторопился во двор. Однако на крыльце он неожиданно что-то вспомнил и вернулся.

– Дядьку Филатку ко мне! Где запропастился, сукин кот? – закричал он подобревшим голосом.

Перепуганный насмерть Данилов, вытирая холодный пот, печально ответил:

– Нету Филатки, господин. С того времени нету. Упокой, господи, его грешную душу в царствии небесном…

– Отчего поторопился нерадивый дьячок на тот свет?

– И, батюшка, не с добра в петлю полез. Как узнал, что каторгой пахнет, то и порешил себя с досады!

– Дурак! – отрезал Демидов. – Разве жить надоело? Гляди, как хорошо и радостно дышится!

А на самом деле Демидову вдруг стало непонятно тоскливо: ушел из жизни Филатка, верный раб, и с его смертью отлетела юность.

И на сей раз, однако, не раскаялся Николай Никитич в своей подлости. Он спустился с крыльца, неторопливо уселся в карету и крикнул кучеру:

– В Семеновский полк!

Мысли перебежали к Свистунову:

«Как он теперь живет? Поди, по-прежнему повесничает!» – с волнением вспомнил он друга-однополчанина.

Демидов покосился на зеркало, которое блестело в карете. В нем отразился румяный статный гвардеец. Широкоплеч, крепок, и на пухлой губе пробиваются черные усики.

«Хорош! – похвалил он себя. – Вот удивится Свистунов! Ах, друг мой…»

Мимо кареты мелькали знакомые улицы. Легко покачиваясь, Николай Никитич понемногу успокоился, а нащупав пухлую пачку ассигнаций, и совсем повеселел.

«Ну, держись, братец! Непременно загуляем и в “Красный кабачок” завернем!..»

Однако Демидову не довелось увидеться со Свистуновым: квартира поручика была занята незнакомым офицером.

– А где же гвардии поручик Свистунов? – разочарованно справился Николай Никитич.

– Свистунов? Хватились, батенька! – удивленно поднял плечи семеновец. – Да его из Санкт-Петербурга по высочайшему повелению выслали в собственное имение. В Орловщину!

– Жаль! Что за прегрешения?

Офицер покрутил ус, озорно улыбнулся.

– Известно за что, за гвардейский грех! Садитесь, расскажу! – предложил он и придвинул кресло.

Демидов уютно устроился и приготовился слушать.

– Свистунов допустил неловкое волокитство, со всяким из нас бывало это, – начал офицер. – Однако здесь особая статья: он увлекся женою аристократа и соблазнил ее.

На сей раз рогоносец-муж подвернулся решительный. Сам не отличаясь постоянством, он как-то на рассвете вернулся с попойки и в спальне своей жены застал блистательного гвардейского офицера без мундира и лосин. На ковре валялись раскиданные второпях сапоги со шпорами. Что после этого оставалось делать? – улыбнулся в усы офицер. – Да-с!

– Замять историю! – подсказал Демидов.

– Э, батенька, так можно рассуждать только на чужой счет. Коснись сия история вас, не такой бы молебен затеяли! – весело посмотрел на Демидова семеновец. – В данном случае вышло иначе. Оскорбленный муж разбудил грешников и с укоризной обратился к поручику. «Нехорошо-с, милостивый государь, забираться в чужой дом и в чужую постель! Извольте подойти сюда! – гневно поднял он с постели господина Свистунова. – Взгляните, сударь! – указал он вниз на тротуар. – Сию минуту вы находитесь на третьем этаже. Это не высоко, но и не низко. Перед вами, господин поручик, окно, в которое вы должны немедленно уйти в том самом виде, в каком я вас застал. В противном случае, милостивый государь, вы будете жестоко высечены!»

– Как он смел?! – вспылил Демидов. – Свистунов столбовой дворянин!

Офицер рассмеялся.

– В таких случаях, сударь, в званиях и сословиях не разбираются! «Что миру, то и бабину сыну», – сказывается в русской пословице. Так вот-с, вельможа схватил колокольчик и предложил: «Итак, сударь, вам дается минута на размышление. Опоздаете, бесчестие совершится без пощады!» Что оставалось делать? Поручик подошел к окну и, недолго думая, совершил прыжок. В одном белье, со сломанной ногой, его подобрала на улице полиция, а в полдень весь Санкт-Петербург, сударь, уже знал о скандальном происшествии. Вслед за этим последовало высочайшее повеление Свистунову выбыть в Орловскую губернию и настрого наказано без разрешения не покидать ее пределов. Вот-с вам, сударь, история Свистунова. А жаль, превосходный был офицер!..

Семеновец вздохнул и сказал разочарованно:

– Судите, государь мой, возможно ли гвардии офицеру жить без любви? Никак не допустимо! Любовь и вино – утеха в жизни!

Демидов промолчал, учтиво попрощался и уехал с досадой на сердце.

«Ах, Свистунов, Свистунов, куда тебя занесло! Удастся ли нам когда свидеться?» – огорченно подумал он и безнадежно махнул рукой…

4

Хотя в апартаментах флигель-адъютанта императрицы в Зимнем дворце прочно обосновался новый фаворит Платон Зубов, государыня не забывала Потемкина. В первые дни его пребывания в столице она часто оставалась с ним с глазу на глаз, советуясь о политических делах. Потемкин при этом проявлял острый ум и огромную осведомленность. Он был в курсе всех политических событий, которые имели место в Европе. Его агенты регулярно и своевременно доставляли подробные сведения о ходе революционных событий во Франции. Сразу же по прибытии в столицу он получил книгу Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» и, несмотря на свою лень, внимательно прочел ее.

«Велика гроза, – мрачно подумал он. – Но Россию пока она минует. Однако сие обстоятельство пригодно мне в борьбе с розовощеким юнцом Зубовым!» – Он твердо решил припугнуть Екатерину тревожными фактами, чтобы сделаться для нее необходимым.

В интимной беседе Потемкин сказал и без того встревоженной государыне:

– Матушка царица, кажись, по всем королевствам разбушевалось людское море. Когда только оно в берега войдет, господь один ведает! Боюсь, ох, и сильно боюсь, наша благодетельница, как бы сия стихия не перехлестнула к нам… Вот сия книжица, – указал он взором на сочинение Радищева, – есть ядро, которое, попав в пороховой погреб, взорвет все кругом!

На лице императрицы изобразился ужас.

– Того не может случиться! – воскликнула она. – Сей возмутитель спокойствия нашего отослан в Илимский острог и, надо полагать, уже на пути к оному!

– Эх, дорогая голубушка наша, он-то сослан, а семена, засеянные им, могут вдруг обильно взойти! – с озабоченностью вымолвил Потемкин.

– Сие невозможно! – на своем настаивала царица.

Вперив голубой пронзительный глаз в государыню, князь укоризненно покачал головой.

– Мудрость говорит вашими устами, Ваше Величество. Ну, а если, матушка, невозможное да станет сбыточным? Не мыслили мы о Пугачеве, да встал он со своими мужиками да с заводскими. Ныне Радищев этот опаснее. Просвещенный разум простого человека может…

Он не договорил и многозначительно посмотрел на царицу.

Екатерина умоляюще спросила:

– Что же нам делать, Гришенька?

Потемкин молчал. Он склонил голову, чело его омрачилось.

– Ваше Величество, – после раздумья обратился он к императрице. – В сем деле нужна твердость. А где ее искать? Только мы, старые твои холопы, готовы на все. Подумаю, матушка, как отвести беды от государства Российского…

Царица верила в государственные способности князя, дорожила им, и сейчас, при всех своих женских слабостях и увлечении Зубовым, она отдавала должное своему старому фавориту.

– Я надеюсь на тебя, Гришенька, – сказала она ласково. – Не забуду твоего радения обо мне, бедной…

С этого дня между Потемкиным и государыней вновь установилось полное согласие. Все дни они, закрывшись на половине князя, совещались. Демидов заметил, как помолодел и подтянулся Потемкин. В эти дни на лице его лежали безмятежность, ясность и благодушие. И как было не радоваться князю, когда на него все время сыпались щедроты и милости престарелой царицы! Она пожелала иметь мраморный бюст князя. Только что скульптором Федотом Шубиным был закончен портрет императрицы, поражавший знатоков искусств тонкостью и изяществом творения художника. Федот Шубин обладал внимательным и верным глазом гения, и его умелая рука с нежною заботливостью моделировала[10]10
  Моделировать – в скульптуре обрабатывать поверхность, создавая на ней выпуклости и углубления.


[Закрыть] поверхность мрамора, придавая ему желательные формы и линии. Холодный камень под его рукой превращался в живое лицо, в плавный жест и в потоки ниспадающих складок.

По просьбе Потемкина адъютант Демидов поспешил за прославленным скульптором. Шубин в эту пору почитался в моде; об его портретах говорили во всем Петербурге, поражаясь их сходству с оригиналом и тонкой красоте.

Камень под его резцом становился невесомым и раскрывался дивным творением.

Демидов поехал на Пятую линию Васильевского острова, отыскал деревянный домишко, на котором значилось: «Сей дом № 176 принадлежит господину надворному советнику и академику Федоту Ивановичу Шубину». Увы, он не застал скульптора в мастерской, где среди мраморных бюстов на низкой скамеечке сидела тоненькая, с милым лицом, жена скульптора Вера Филипповна и с благоговением рассматривала работу мужа.

При появлении адъютанта она словно очнулась от сна.

– Он в Мраморном дворце! – ответила она на вопрос Демидова.

Ему не хотелось уходить из мастерской, но она поторопила его:

– Поезжайте, иначе можете не застать его!

Николай Никитич повернулся и поспешил к выезду.

В обширном дворце, только что отделанном Ринальди, Шубин устанавливал свои бюсты. Он внимательно выслушал просьбу Демидова и согласился немедленно ехать. Адъютант почтительно пропустил его вперед и усадил в саночки. Шубин прикрылся от мороза воротником. Его простое русское лицо понравилось Николаю Никитичу.

«Так вот он, прославленный ваятель!» – с любопытством рассматривая художника, подумал Демидов.

Столько интересных рассказов он слышал от матери и отца об их знакомстве за рубежом с молодым скульптором. От воспоминаний о матери на душе потеплело.

Они мчались по петербургским улицам в легких санках, в лица бил свежий ветер. Низкое северное солнце повисло в морозной сизой дымке над улицей и прохожими, сыпалась нежная морозная пыль. Над домами курчавились синие витки дыма. Кони неслись птицей среди сугробов. Миновали одетые инеем бульвары. Петербург в этот вечерний час предстал перед ними чудесным видением, весь украшенный и затканный серебром инея.

– Диво! Волшебство! – повернувшись к потемкинскому адъютанту, восторженно вымолвил Шубин и откинул воротник.

Мимо мелькали собольи и хорьковые шубы, папахи, обгоняли всадники. На лету запечатлелся взгляд русской красавицы, жгучей искрой мелькнувший из-под опушенных инеем ресниц. Как хороши и свежи здоровые лица, разрумяненные морозом! Словно скупец, Шубин жадно все схватывал и прятал в памяти.

Демидов не утерпел и прервал наблюдения художника.

– Вы меня не видели и не знаете, а в нашей семье вас обожали!

– Кто же вы? – спросил Шубин.

– Демидов, сын Никиты Акинфиевича и Александры Евтихиевны, портреты которых вы изволили высечь из мрамора.

Глаза Шубина озарились внутренним светом.

– Счастливое было время! – со вздохом сказал он. – Хоть и трудно жилось, но младость краше всего!.. А где Андрей Воробышкин? Знавали такого?

Николай Никитич отрицательно покачал головой:

– Не знавал.

– Жаль, сударь! Очень жаль! – Глаза скульптора потухли. Он с легкой неприязнью посмотрел на гвардейца: – Великий талант был и, чаю, угас безвременно! Куда же подевался он?

– Не знаю! – повторил Демидов…

По приезде во дворец адъютант провел его в обширный зал с навощенным паркетом. Огни хрустальных люстр ярко освещали глубокое кресло, поставленное посредине.

– Вот здесь и работать! – учтиво поклонился Демидов, указывая на кресло.

В эту минуту массивная дверь распахнулась, и вошел Потемкин.

Шубин приветливо повернулся к нему, с восхищением разглядывая величественную фигуру светлейшего и его лицо. Он забыл даже раскланяться с князем.

– Ты можешь нас оставить, Демидов! – с улыбкой сказал своему адъютанту Потемкин.

Что происходило за дверью, какое чародейство, – так и не удалось увидеть Николаю Никитичу. Один лишь раз ему довелось заглянуть в полуоткрытую дверь, и он увидел, с какой нервной быстротой работал Шубин. Седой, с тонкими морщинками на лице, он улыбался глине, которую лепил. Его длинные костлявые пальцы упруго мяли податливый влажный комок. Бог знает, что мелькало у него в эту минуту в мыслях! Из-под его резца выступали контуры знакомого лица…

Потемкин поймал удивленный взгляд адъютанта и поманил его перстом, на котором синими искрами сверкнул драгоценный камень:

– Поди сюда, Демидов!

С бьющимся сердцем Николай Никитич вошел в комнату.

– Видишь? – показал князь на бюст.

Демидов не отозвался, застыв в немом восхищении.

Сияющее, со слегка презрительной усмешкой на него смотрело властное лицо Потемкина. В быстром повороте гордо вскинутой головы, в надменном лице, в тонком изгибе губ и в свободных складках смело наброшенного плаща чувствовались уверенность и широта жеста большого екатерининского вельможи.

– Чудо! – не сдержавшись, вскрикнул Демидов.

– Чудо! – повторил Потемкин, с улыбкой глядя на свой портрет. – А не пора ли, Федот Иванович, сегодня кончать?

– Пора! – согласился Шубин. – Я устал, и вы притомились.

Он легко, без заискивания, поклонился князю и, прикрыв холстом свое творение, ушел мыть руки…

Когда художник медленно, в раздумье, спускался с дворцовой лестницы, его нагнал адъютант. Он горячо пожал скульптору руку:

– Вы кудесник!

Шубин на миг задержался.

– Ласкаю себя надеждой, что передал потомству правду о сем человеке! – скупо сказал он и замолчал…

Бюст, сотворенный резцом Федота Ивановича Шубина, весьма понравился государыне. При виде скульптуры глаза императрицы вспыхнули молодым блеском.

– Очаровательно! Дай боже, чтобы его светлость всегда был в таком состоянии!

5

Апрель выпал солнечный, прозрачный. На пасхальной неделе прошумели талые воды, впитались в землю, поднялись туманами и рассеялись в голубых вешних просторах. В парках, садах и на Царицыном лугу под жарким солнцем из влажной земли продирались на свет зеленые иголки травы, развертывались и пускались в рост. Только по каналам да под вековыми липами Летнего сада укрылись от солнца бугорки ноздреватого грязного снега. Над городом проносились на север стаи перелетных птиц. Весенняя пора будила в Демидове приятные ожидания. Он с нетерпением следил за успехами светлейшего: с ним были связаны все чаяния честолюбивого адъютанта. Николай Никитич не ошибся в своих предположениях. Государыня не забыла демидовского потомка; по представлению Потемкина Демидову пожаловали звание генерал-аудитора-лейтенанта.

Он еще спал глубоким сном, а в прихожей давно уже ждал его пробуждения курьер с радостным извещением от князя. Солнце только-только послало первые лучи, озарившие верхушку старой дуплистой березы, стоявшей под окном, когда у постели хозяина появился сиявший Орелка. Одним махом он распахнул шторы и весело оповестил:

– Ну, слава богу, радостный денек начался!

Однако Демидов не шевельнулся, сладко посапывая, Орелка принялся чихать, кашлять, а Николай Никитич все еще не открывал глаз. Тогда холоп, скрипя сапогами, подошел к кровати и стал тихонько тормошить барина за плечо.

– Просыпайтесь, господин! День пришел, принес радости. Хлопот у нас сегодня ужасть как много!

Орелка хитрил перед барином. Он знал, что по утрам у хозяина единственная забота объехать ростовщиков и получить под вексель денег. Большие суммы раздобывал Николай Никитич, но червонцы в его руках таяли, как вешний снег. Орелка удивлялся: «Много ли человеку нужно: набить пузо хлебом, вволю выспаться, ну, там, с бабой позабавиться, вот и все! А у нашего господина золотые лобанчики уносит из кисы, как листья в осеннюю непогодь! Поди ж ты, какая ненасытная утроба у столичных прелестниц! И не заполнишь и не нарадуешь их!»

Демидов в самом деле тратил огромные суммы. Он уже давно потерял счет векселям. Выдавая их, он лишь предупреждал кредиторов:

– К предъявлению в день моего совершеннолетия!

Дата выдачи ссуды ростовщиком предусмотрительно не проставлялась, чтобы избежать скандала. Однако иногда кредиторы, перепродав вексель другому хапуге, жестоко подводили расточительного потемкинского адъютанта. Новые владельцы векселей бесцеремонно являлись в санкт-петербургскую контору и предъявляли их Данилову.

Управитель от ужаса хватался за голову, бегал по конторе, топал, кричал:

– Караул, грабят! Рады младеню, подчистую разорят!

Каждое утро Орелка прислушивался к голосам в конторе. Заслышав крики Данилова, он будил господина.

– Теперь непременно подниматься надо! Наш казначей разорался, стало быть, сюда скоро пожалует. Вставайте, господин, да уезжайте от пустых словес! Ишь ты, кричит, как боров недорезанный. Орет, подумаешь, будто его самого разоряют.

После такого предупреждения Демидов быстро вскакивал, проворно одевался и торопливо уезжал из дому. Сегодня наступил особый день, а Николай Никитич долго не поднимался.

«Чего тут канителиться!» – решил Орелка и заорал на весь покой:

– Батюшка, никак, аспид сюда спешит!

Демидов отбросил одеяло. Сон как рукой сняло.

– Давай одеваться! – приказал он дядьке.

– Батюшка, дозвольте вас с генеральским чином поздравить! – бросился к Демидову Орелка.

– Да ты что, сдурел? Откуда сие взял? – отмахнулся Николай Никитич, но дядька не уступил и распахнул дверь спальни.

– Эй, гвардия, жалуй сюда! Вот он, наш генерал! – закричал слуга.

В комнату вошел курьер и вручил пакет. Демидов дрожащими от радости руками вскрыл его.