Текст книги "Дарю вам этот мир (сборник)"

«Харакири»

Сперва когитр рявкнул дурным голосом: «Елзерь… афууфф зевимилр-р-рекко!» Снова коротко ухнула сирена. Суматошно заполыхали красные траспаранты, уведомляя застигнутого врасплох Панина о всех мыслимых и немыслимых напастях, обрушившихся на его голову, начиная от взрыва и разгерметизации кабины – что никак не соответствовало действительности, ибо Панин как раз там и находился и чувствовал себя довольно-таки сносно, – до метеоритной атаки. Корабль сильно тряхнуло, и что бы это могло означать, Панин узнал гораздо позже. Сейчас же он мог только крутить головой и гадать, не то и впрямь ему перепало от шального небесного камушка, не то когитр в затмении нанес упреждающий удар всеми доступными ему средствами по неопознанной цели, а вернее всего – полностью разрядил бортовые тяжелые фограторы в пустоту – впоследствии обнаружилось, что так и было… А затем чокнутый когитр запустил процедуру, которую все в Корпусе астронавтов называли попросту «харакири».

Надо объяснить, что это за процедура. В общих словах она сводилась к поэтапному разрушению всех систем корабля. Споро и необратимо самовыводились из строя связь, ориентация, гравигенераторы, жизнеобеспечение. В самую последнюю очередь, когда отыграть назад уже было невозможно, стиралась память когитра, и корабль, подразумевалось – уже с мертвым экипажем, взрывался до молекулярного уровня. То есть обращался в небольшую газопылевую туманность.

Вот как действует эта процедура. Удар сердца – и нет одной системы. Удар сердца – и нет другой. Прежде чем секундная стрелка обежит циферблат, все будет кончено.

В незапамятные времена процедура «харакири» была вложена во все бортовые когитры на случай нежданного столкновения с враждебными человеческой цивилизации галактическими силами. Такого столкновения за сотни лет не произошло ни разу, но процедура все же сохранялась, чисто механически переносясь из когитра в когитр вместе с другими более важными и полезными вещами. Доступ к ней был строго ограничен, от командира экипажа требовалось предъявление всех его привилегий, оглашение пароля и личное присутствие перед видеорецепторами когитра на предмет идентификации внешнего облика, считывание узора сетчатки и генетического кода…

Но сбрендивший когитр пренебрег всеми условностями, преодолел все рогатки и препоны, и теперь блимп в спешном порядке обращался в груду металла, керамики и пластика, чтобы затем так же непринужденно распасться в прах. «Стой, подлец!» – завопил Панин и заколотил кулаками по всем красным блокирующим клавишам, какие оказались в пределах его досягаемости. Но когитр уже ничего не соображал и на сигналы с пульта чихал. Тогда Панин в который раз за этот несуразный рейс принял верное решение. Он откинулся в кресле и бронированными ботинками, в полную силу, во весь свой рост и вес, врезал по пульту. Он знал, куда бить. К тому же им руководило полное отчаяние, изрядно подкрепленное злостью. Панин расколол керамитовую панель, пробил с десяток внешних схем и контуров, разорвал несколько цепей системы коммуникаций и уже на излете расплющил полупрозрачный стеклянистый шар со вкраплениями металлических кристалликов – мозг когитра.

Когитр умер. Процедура «харакири» прервалась.

Нечаянная планета

Тяжко дыша, Панин прислушался. Выпростал ноги из вязкого месива, сел прямо. Ткнул наугал в несколько сенсоров. Блимп ожил.

Но теперь это был не новенький галактический корабль, а какой-то инвалид. Половина систем, включая связь, погибла. Правда, уцелели самые важные, подлежавшие уничтожению в последнюю очередь: ориентация, жизнеобеспечение, гравигенераторы. Панин оказался глух, слеп и нем. Но он мог выбрать любую из звезд, найти у нее планету и посадить туда блимп. На большее тот не годился. На прочие приятные вещи вроде последующего взлета, маневров, экзометральных переходов, новых посадок не оставалось ресурсов.

Веди Панин подсчет удачам и проколам в этот день, он уже давно сбился бы со счета. Стоило ему стереть холодный пот с лица и врубить локаторы ближнего обзора, как на них откуда-то из левого нижнего угла неспешно всплыла планета. То есть даже не звезда, вокруг которой надлежало долго и нудно рыскать, дабы ущупать небесное тело, способное принять в свое лоно изувеченный блимп, немалой все же массы и габаритов конструкцию. А сразу планета, в полном и исчерпывающем смысле этого слова. Голубой венчик атмосферы, пепельные пятна материков, буровато-зеленое полотно океана. И уж где-то там, за ней – пронзительно сияющее светило в двурогой короне.

Панин не мог получить точные характеристики этого подарка судьбы по причине гибели когитра. Он прикинул на глаз. Получалось нижеследующее: планета предположительно земного типа, предположительно сопоставимой с Землей массы, вполне возможно – со сходным химическим составом газовой оболочки, не исключено – с благоприятным температурным режимом. То, что звездоходы с нежностью и любовью, почтительно понижая голос, называют «голубой ряд». Тут следует присовокупить, что планеты «голубого ряда» в Галактике исключительная редкость, их знают наперечет поименно. Отсюда, Панин имел грандиознейший шанс на удачу: при посадке могло обнаружиться, что на планете давно уже торчит исследовательская миссия, а то и, чем черт не шутит, колония. Панин сильно пожалел, что нет у него атласа освоенных территорий, который в два счета позволил бы ему установить, над какой из оных территорий он завис, какие характеристики следует принять за исходные при посадке и где лучше всего таковую посадку произвести. Доступ к атласу осуществлялся через загубленный когитр, то есть напрочь отсутствовал отныне, и потому Панин удовольствовался сильно приближенными оценками, ввел их в систему ориентации, после чего вручную погнал свой блимп к планете.

Как и все корабли на гравигенном приводе, блимп раздвигал атмосферу, не вредя озоновым одеялам, не оставляя рваных и рубленых ран, – просто планировал к поверхности, словно перелетный паучок на паутинке. Пока свершалось это нескорое действо, Панин с любопытством разглядывал тянущиеся под ним белесые струи облаков и океанскую гладь в просветах. Скоро он вошел в зону сплошной облачности, блимп загулял, зарыскал, но снижался устойчиво, с постоянной скоростью. Волокнистая, будто ватная, мгла прорвалась, тряска прекратилась. Внизу расстилался ровный, словно столешница, материк. Его поверхность была подернута рябью. Панин не сразу сообразил, что под ним область бесконечных дремучих лесов.

Блимп шел на низкой высоте и ревел. Предупреждал внешней звуковой сигнализацией о своем присутствии, в расчете на то, что услышавшие этот рев догадаются о каких-то неладах с кораблем и по возможности придут на помощь. Ведомый твердой рукой Панина, он пересек весь материк по диагонали, потом заложил вираж и сел на первой же достаточно просторной площадке.

Панин выбросил зонд. Тот обнюхался, поразмыслил и засветился голубым. Останься связь в порядке, можно было бы узнать точный химический состав атмосферы. А так пришлось удовольствоваться сознанием того, что этот состав достаточно близок к земному, чтобы не беспокоиться об экономии бортовых запасов дыхательной смеси. Разумеется, это не значило, что тотчас долой все скафандры, апчхи на средства защиты и бултых в ближайший водоем. Анализ на биологическую активность – это отдельная проблема, и Панин покуда не представлял, как он сможет ее решить, если помощь так и не явится.

Поэтому он закупорился в глухом, как склеп, скафандре высшей защиты, прихватил оружие – новенький, ни разу не побывавший в деле фогратор с полным боекомплектом – и без особой спешки, с соблюдением всех мер предосторожности покинул борт.

Оглядевшись, он признался себе, что все это до безобразия похоже на матушку Землю. То есть кабы не отсутствие систем экстренного перехвата на орбите и незнакомые очертания материков, он бы всерьез заподозрил, что плюхнулся где-нибудь в амазонской сельве. Впрочем, по сравнению с сельвой здесь стояла глубокая, солидная тишина. «Как на лекции Тамплиера-Захарова, – невпопад подумал Панин. – Недостает только голоса самого Захарова. Голос у него был тихий, но отчетливый, и этим голосом он рассказывал нам такие вещи о пространстве-времени, что мы не то что болтать – дышать иной раз забывали». Толстоствольные, под облака деревья лениво и слаженно колыхали сине-зелеными кронами, похожими на кочаны капусты. Под ногами хрустела галька, сквозь которую мягкими иголками пробивалась не то трава, не то молодая поросль. Зверье, если оно тут было, вело себя чрезвычайно скрытно. А может быть, его и не было. Панин слыхал о таких мирах…

Тут что-то весомое врезалось ему в спину, повалило и катнуло несколько раз, как набивную куклу. Прямо над ухом послышался омерзительный скрежет, словно длинные и исключительно крепкие зубы старались прогрызть металлическую манишку и добраться до панинского горла.

Скафандр есть скафандр, и Панин, хотя и оглушенный, да и слегка напуганный, не пострадал. Он завозился под накрывшей его тушей, вывернулся на спину, будто на борцовском ковре, и потянулся за фогратором. Тварь с упорством, достойным лучшего употребления, снова взгромоздилась на него и принялась грызть забрало гермошлема, обильно орошая его слюной. Зубы и впрямь оказались хоть куда… Панин нажал на спуск, перед глазами полыхнуло, рвущий душу скрежет прекратился.

Панин выкарабкался из-под обугленных останков хищника, от которого уцелела передняя часть с двумя лапами да оскаленная морда. Ногой пошевелил звериную башку.

И тут же узнал, куда зашвырнула его судьба.

Зловредная Царица Савская

Видел он эту морду, эти просторные, закрученные в подобие граммофонной трубы уши. Эти бешеные красные глаза-бойницы. Эти желтые, загнутые вовнутрь клыки. И эти мощные лапы с невтягивающимися стертыми когтями, поверх которых уже нарастали новые. В музее экзобиологии. Под табличкой с латиницей: «Quasifelis pachypodus Grass».

Планета имела официальный индекс, с которым и вошла во все каталоги и атласы. Но среди звездоходов она носила совершенно особое имя – Царица Савская. И в имя это вкладывалось не менее двух смыслов.

Согласно одному древнему преданию, Балкис, царица Савская, домогавшаяся любви царя Соломона, была прекраснейшей из женщин. По крайней мере, если смотреть издали. Так же обстояли дела и с этой планетой. Но, помимо очевидных достоинств, Балкис не лишена была и некоторых изъянов. Одним из них являлось пагубное пристрастие к черной магии. А вторым и, по-видимому, для Соломона решающим было то, что прекраснейшая из женщин имела кривые и волосатые ноги. Ничего у царицы Савской с царем Соломоном не сладилось.

Роль скрытого изъяна в случае с планетой сыграли чертовы квазифелисы, или, как изначально окрестил их первооткрыватель планеты Станислав Грасс, вродекоты. Эти твари кишмя кишели на Царице Савской. В местном биоценозе они занимали подобающее им место, в чужие экологические ниши не совались и с успехом выполняли роль «санитаров». То есть жрали все, что пало, хворало или от роду ущербно было здоровьем.

Непонятно только было, с чего квазифелисы решили, будто астронавты с Земли попадают в одну из этих категорий.

Исследовательская миссия Станислава Грасса в мгновение ока потеряла двух человек, которые пренебрегли элементарными предосторожностями, обманутые мнимыми прелестями Царицы Савской. Налетевшая невесть откуда свора вродекотов осатанело рвала в клочья все, что можно и нельзя было рвать. Бывшие на корабле опытные звездоходы прикрыли отход остальных членов миссии огнем из всех видов оружия. Атака вродекотов захлебнулась, но окончательно они успокоились лишь после того, как люк корабля был задраен. Деморализованная зрелищем разыгравшейся трагедии ученая публика – биологи, планетологи, астрофизики – понацепляла на себя фограторы и с истерическими воплями ринулась было в бой, но звездоходы живо вправили им мозги.

Грасс был смещен с должности руководителя миссии, посажен под домашний арест за преступную неосмотрительность и проторчал в своей каюте до самого отлета, занимаясь предварительным моделированием здешнего биоценоза. В миссии была введена железная дисциплина по режиму максимальной опасности, хотя здесь, конечно же, новый руководитель перегнул палку. Видно, ему давно уже поперек горла стояла разболтанность кабинетных деятелей, вырвавшихся в космос, играть в бирюльки с которым – удовольствие весьма дорогое. Выходы на поверхность осуществлялись исключительно под прикрытием изолирующего поля, в скафандрах высшей защиты, с оружием наизготовку, хотя применение оного позволялось лишь для отражения недвусмысленной агрессии. Кто знал – вдруг эти бешеные вродекоты окажутся разумными?..

Не оказались. Исследования останков побитых при первой сшибке животных показали, что хищник есть хищник, хорошо приспособленный для охоты на любую дичь, не более того, перспективы на «вразумление» туманны. Корабль облетел всю планету в надежде разыскать-таки уголок, свободный от квазифелисов, но безуспешно. Было описано примерно двадцать видов и подвидов вродекотов, от гигантских полярных, вислоухих, в белых мохнатых шубах, до мелких пустынных, которые днем скрываются от иссушающего жара в песчаных норах, а ночью собираются в своры, чтобы безраздельно властвовать над барханами. Были вродекоты, способные нырять в море и охотиться на крупную рыбу. Были древесные жители, жравшие не только мясо, но по необходимости листву, кору и чуть ли не саму землю.

И все они не раздумывая – за неспособностью мыслительного аппарата на какие бы то ни было раздумья – набрасывались на людей в скафандрах с тем, чтобы рвать кинжальными клыками, драть когтями броню, керамику, защитное поле… На Земле и в прочих местах Галактики зверье как-то избегало чужого, что непонятно, пахнет непривычно, выглядит странно. Здесь все было иначе.

Между прочим, другие обитатели Царицы Савской тоже невзлюбили людей, но большей частью попросту сторонились их.

Почему Грассу взбрело в голову назвать вродекотами эти живые машины для убийства, что общего он усмотрел в них и в знакомых всем с детства пушистых зверьках, полных грации, сдержанного благородства и достоинства?

Миссия возвратилась на Землю. Последовал долгий разбор обстоятельств гибели двух ее членов. Грасс принял вину на себя, и этого никто не оспаривал. Здесь же он высказал гипотезу о причинах ненависти квазифелисов к людям. Возможно, в незапамятные времена на Царицу Савскую прибыли посланцы некой разумной расы. По внешнему облику они чрезвычайно напоминали людей и носили похожие скафандры. И эти неведомые предшественники оставили по себе недобрую память… Гипотезу оценили по достоинству, но охотников проверить ее справедливость нашлось слишком мало, и слабо прозвучали их голоса. Царица Савская была объявлена закрытой зоной до особого решения. И хотя планета по всем параметрам принадлежала к редкостному, драгоценному, желанному «голубому ряду», перспективы ее освоения и последующего заселения, по мнению большинства ученых, были весьма иллюзорны. Кому нужен мир, в котором человек просто обречен на нескончаемую войну с окружающей средой? Кто без ущерба для психики выдержит зрелище зеленых лесов и теплых морей, недоступных для него за броней скафандра и защитными полями?!

После Грасса тут побывали еще две миссии, специально подготовленные и оттого избегнувшие нелепых жертв. Потом тема Царицы Савской понемногу оставила умы и языки людей. На орбите планеты был подвешен маяк, чтобы упреждать любопытство случайно оказавшихся поблизости исследователей.

Поскольку Панин стараниями спятившего когитра лишился всякой связи, он предупреждения не получил. Более того: он не смог передать маяку заветный сигнал «Найди меня», который излучали все корабли Галактического Братства вне зависимости от степени их повреждения. Случись это, и Панина уже нашли бы. Маяк ретранслировал бы его зов о помощи в пространство, там его перехватил бы какой-нибудь патрульник, и спустя час-другой Панин травил бы в кают-компании байку о своем фантастическом приключении во чреве гравитационной воронки, а ему никто бы не верил…

Ему вдруг стало понятно странное поведение когитра незадолго до его окончательной гибели. Тот в бреду воспринял появление маяка как посягательство космических агрессоров на безопасность вверенного ему корабля. И нанес удар всей мощью бортовых фограторов. Если от маяка и осталось что-либо материальнее тучи песка, можно было считать, что ему повезло.

В отличие от Панина, который теперь был накрепко прикован к Царице Савской. Стал ее узником, невольником, заложником, кем угодно.

Робинзон без Пятницы

Прежде чем в дело встряла целая стая вродекотов, Панин ретировался на блимп и задраил люк. Там, под защитой брони, он смог успокоиться, отдышаться и обдумать свое положение.

Он кое-что знал о Царице Савской. Помнил, как облизывались на нее специалисты по колонизации, как им жаль было расставаться с идеей ее заселения. Как один за другим возникали проекты ее освоения, несмотря ни на что. И рушились в прах. Либо жить, либо воевать…

Воздух планеты был чист от смертоносных примесей, не содержал смертельно опасных микроорганизмов. После некоторого периода адаптации этим воздухом можно было дышать. Растительная биомасса свободно перерабатывалась в усваиваемые человеком продукты. Все складывалось просто замечательно… если бы не вродекоты.

В общем, Панину снова повезло, и снова примерно наполовину. Ему не угрожала смерть от голода или удушья. Правда, его передвижения за пределами блимпа сильно ограничивались угрозой нападения вродекотов или иного охочего до плоти зверья. Но коли он попал в такие условия, то вынужден был перевести себя на осадное положение, и шансов на успех у него было немало. Другое дело, что шансов на спасение, на возвращение домой практически не оставалось. Земля более не планировала экспедиций на Царицу Савскую.

Панин очутился в положении Робинзона, которому никак не светил визит Пятницы. И по океанам здесь не плавали суда. До времени, когда они поплывут, следовало подождать лет этак с миллион.

Он сидел перед пультом в громоздком, тяжком скафандре, молча глядел на покореженные приборы, и ему впервые за весь день, после всех этих сумасшедших перипетий, избегнутых смертей и счастливых избавлений, сейчас, когда все было уже позади, – захотелось завыть от страха и тоски. Он был абсолютно один на целой планете. Еще утром он видел и слышал голоса других людей, ощущал их рукопожатия и хлопки по плечу. Он был частицей беспредельной, населенной Галактики. Он находился в сплошном, нигде не прерываемом поле разума, в естественной для себя среде обитания. В любую минуту мог бросить все к чертям и вернуться на Землю. Там его ждали родители, младшая сестра, за которой уже начинали ухаживать сверстники, и без числа прочих, кого принято именовать «родные и близкие». Где-то на одной из планет работала медиком девушка, которая ему нравилась, и хотя она была к нему равнодушна, для звездохода это не было поводом к отступлению. Повсюду, куда бы он ни прилетал, куда бы ни пригонял все эти блимпы, трампы, трансгалы, ему встречались старые друзья и появлялись новые…

Теперь он был в одном мире, а все это – в другом.

Панину уже не хотелось выть. Ему хотелось умереть.

Но вместо того, чтобы упереть раструб фогратора в висок и плавно нажать клавишу спуска – в Галактике иногда находили корабли с астронавтами, сносившими себе головы таким способом в совершенно безвыходных положениях, – он стиснул зубы, сжал кулаки, зажмурил глаза и по праву командира блимпа отдал себе приказ: выжить. И по обязанности члена экипажа принял его к неукоснительному исполнению.

Панинский блимп, как и все корабли Галактического Братства, был снабжен генераторами изолирующего поля. Процедура «харакири» не успела вывести их из строя. Но ресурс их был ограничен и восстановлению не подлежал. Поэтому Панин решил пользоваться полем чрезвычайно экономно. Например, ежедневно на несколько минут накрывать им корабль и выходить наружу без скафандра, чтобы привыкать к местному воздуху. Необходимую для пищеблока биомассу – к примеру, траву или листья, – он мог добывать, укрывшись в скафандре высшей защиты. Вродекоты вольны были ломать об него зубы, если им по нраву такое занятие.

Оставалась проблема досуга.

Панин, как человек средних способностей, не склонен был ни к каким искусствам, не имел экзотических увлечений. На людей, занятых коллекционированием древних монет или современных букашек, смотрел как на безобидных чудаков. Никогда не пробовал ни рисовать, ни сочинительствовать, ни творить объемные иллюзии. Единственное, что он умел, – это водить корабли. Да и здесь он, следовало признать, не блистал.

Сейчас он лишился последнего приложения своих способностей.

Это обстоятельство слегка обеспокоило Панина. Он помнил еще из курса психологии, пройденного в молодости вкупе с астронавигацией, гравитационной физикой и прочими премудростями, что безделие чревато душевными расстройствами. А сходить с ума, подобно бедолаге когитру, ему вовсе не улыбалось. Но возникшая проблема не относилась к разряду первостепенных, и Панин отложил ее решение на потом. В конце концов, у него была прорва времени впереди, чтобы выдумать себе хобби.

Разобравшись с делами и поставив перед собой вполне конкретную задачу на все обозримое будущее, Панин… Как вы думаете, что он сделал? Улегся спать!

Спал он крепко, без снов. Кошмары его отродясь не мучили, так с какой же стати ему изменять привычкам?

Любопытно, что вписаться в двадцативосьмичасовой суточный цикл Царицы Савской ему не составило труда: он даже не задумался над этим.

Наутро Панин влез в скафандр и совершил первую дальнюю вылазку – до ближайших деревьев. Вродекоты его не атаковали, и он подумал даже, что, вполне возможно, их пресловутая агрессивность сильно преувеличена. Добравшись до края поляны, куда уже подступали молодые деревца, он остановился, откинул забрало и сделал несколько быстрых неглубоких вдохов. Под шлем ворвались крутые, резкие запахи – разило падалью, взрытой землей, еще чем-то непонятным… Слегка закружилась голова, и Панин прервал сеанс адаптации. Придя в себя, достал из-за пояса мачете и нарубил целый ворох зеленой массы для пищеблока.

А на обратном пути на него налетели вродекоты.

Панин растерял всю зелень, растерялся и сам. Звери бестолково катали и валяли его по траве, кусая куда ни попадя и норовя ухватить за горло. На четвереньках, волоча повисшего на плечах вродекота, Панин подобрал мачете и стал отмахиваться. Здоровущий пучеглазый квазифелис, исходя злобой пополам с пеной, хрипел и грыз голубоватое лезвие, мигом располосовавшее пасть, захлебывался собственной кровью, густой, темно-бурой… Потом завертелся волчком, мотая изувеченной мордой. Остальные на миг забыли о Панине и набросились на истекающего кровью собрата. Пока они рвали того на куски, Панин сгреб сколько успел зелени и драпанул на блимп во все лопатки. Едва только перепонка люка сомкнулась за ним, как грязно-серая живая торпеда врезалась в нее, бешено рыча и лязгая клыками…

Не снимая скафандра, Панин прошел под лучевой душ, смыл с брони, исцарапанной алмазными когтищами, слюну, кровь и лохмы шерсти. Потом вернулся в тамбур за зеленью, молча, как автомат, пустил ее на обеззараживание, прополоскал и загрузил в пищеблок. Тот слопал ее за милую душу. В меню этого своего второго на Царице Савской дня Панин увидел харчо, бастурму и бахмаро. Унылым голосом затребовал чаю и получил чай, тоже отчего-то грузинский. Все предложенное съел, но настроение исправляться отказывалось. Скинул с себя все к дьяволу, уселся в позу лотоса и только так успокоился.

В багажном отделении, куда со скуки заглянул Панин под вечер, обнаружились две посылки на Меркаб. В одной, судя по индексу, хранилось нечто экзотическое, но съедобное. Другая содержала кристаллограммы книг по биологии. Панин пробежал глазами по оглавлениям: «Проблемы футурогенетики и прикладной евгеники»… «Двухсотлетие Всемирного конгресса биобихевиористов. Изложение докладов»… «Популярная ксенопсихология»… Ничего развлекательного, разгоняющего уныние, не обнаружилось. Поразмыслив, Панин вскрыл посылку и добыл оттуда наугад один кристаллик в керамитовой оправе. Вернувшись в кабину, устроился поудобнее в кресле, надел «диадему» – аппарат для считывания кристаллограмм – и приступил к познавательному отдыху.

Через пару минут его потянуло в сон, хотя ему была продемонстрирована популярная брошюра некоего У. Уолдо «Брат драконам, спутник совам» про то, как упомянутый У. Уолдо приручал гиен. Судя по вступительному слову, гиены и впрямь оказались покладистыми созданиями, несмотря на мерзкую внешность и дурную репутацию. Тщанием У. Уолдо они были готовы танцевать на задних лапах, лизать в розовые чушки детишек автора брошюры и чуть ли не жрать морковку заместо падали в знак любви ко всему человеческому роду. «Ну и бодяга», – подумал Панин, однако же дочитал до конца.

Ночью он сидел без света перед экраном внешнего обзора и вглядывался в черные силуэты деревьев на фоне густо-синего неба. Там, в лесу, перекликались странными мяукающими голосами ночные птицы, изредка кто-то хрипел удавленником, хрустел галечник под чьими-то тяжелыми лапами и прыгали светящиеся красным и зеленым точки – не то светляки, не то глаза неугомонных, не оставляющих надежды задрать Панина вродекотов…