Текст книги "Диверсанты (сборник)"

* * *

В Киев Рыбалко вернулся под утро. Не заезжая домой, капитан отправился прямо в управление.

– Ничего для меня нет? – спросил он на ходу у дежурного. Тот, оторвавшись на секунду от бумаги, которую внимательно читал, ответил:

– Привет! Как съездил? Тебе ничего нет! – и вновь уткнулся в бумагу.

Рыбалко почти бегом поднялся по широкой лестнице и открыл свой кабинет. На рабочем столе заметил записку. «Не забудь про пятницу! Труш», – прочитал он вслух.

– Вот ты, Труш, никогда не забудешь про развлечения, – проворчал капитан. – Мне бы твои заботы.

Он открыл сейф, вытащил бумаги, достал из чемоданчика записную книжку, полистал, сел за стол и пододвинул пишущую машинку. Через три часа он уже написал запрос в пуле-гильзотеку, запаковал пулю и гильзу, подготовил задание в научно-техническую лабораторию, где просил дать заключение по этикетке с бутылки, по окурку от сигареты «вайсрой», по обрывку поясного ремня и обертке от шоколада. Одновременно Рыбалко написал запрос в Министерство торговли с целью выяснить, когда и в какую торговую сеть поступали американские сигареты «вайсрой».

Хотя у капитана и не было сомнений, что кусок найденного поясного ремня принадлежал Шкету, он просил экспертизу установить идентичность кожи, изготовление и представить доказательства его принадлежности к основной части ремня.

Этикетка от бутылки и окурок интересовали капитана по двум причинам: он хотел установить, сколько времени при известных погодных условиях они пролежали на земле, и в качестве слабой надежды капитан выдвинул задачу прочитать название ресторана и города по расплывшемуся чернильному пятну на этикетке.

Срочность дела побудила капитана самого пойти в лабораторию НТО и, пользуясь личными связями с начальником, договориться о быстром выполнении задания.

Когда он закончил все дела, то на часах уже было восемь утра. С сигналом, прозвучавшим по радио, дверь открыл Труш – тридцатилетний, оплывающий жирком, с румяными щеками, длинноволосый, с модной прической старший лейтенант.

– По мне можно проверять часы! – самодовольно хихикнул он и отдал честь капитану. – Здравия, как говорится, желаю! Мы вас не ждали! Чего-нибудь раскопали в пересчете на досрочное присвоение звания?

– Сеня! Здравия, как говорится, желаю! – ответил ему в тон капитан и улыбнулся. – Глядя на тебя, можно всегда говорить, что у нас все в полнейшем порядке: воров нет, преступники все либо раскаялись, либо перевоспитались и работают в самых передовых учреждениях нашей столицы. Скоро нас распустят!

– А вы что думаете, у нас все плохо? – бросив папку на свой стол и расстегивая пиджак, воскликнул Труш. – Да преступный мир – это что овчинка на футбольном поле, ее издали и не видно. Она как «шагреневая кожа» у Бальзака, все уменьшается и уменьшается, и скоро совсем скукожится.

– Только нам с тобой, Сеня, еще как медному котелку, пока твоя «шагреневая кожа» скукожится. Ничего я не накопал. Если бы нам за такие дела давали внеочередные звания, то я бы уже был не ниже генерала. Какие новости в мое отсутствие?

– Коваль мне подкинул твою шубу, что у женщины сняли на улице. Нашел я их, субчиков. Я по вашим записям стал работать, пришел к Косоротому. Он сразу заюлил, стал на меня кричать, что каждый раз к нему приходят, покоя не дают. Кто-нибудь чихнет – сразу к Косоротому, почему «будьте здоровы» не сказал? Послушал я его, послушал и говорю: «Чистосердечное признание – что это такое, знаешь?» Отвечает: «Знаю!» Я говорю: «Добровольная выдача похищенного или отнятого силой имущества – знаешь?» Ну, он тут же полез в кладовку и вытащил шубу. Так что с вас причитается за раскрытие…

– Это с тебя, Сеня. Ты же раскрыл, – капитан, подперев голову, внимательно слушал Труша.

– Так что мне в рапорте указать, что я раскрыл?

– Конечно! Важно, что ты шубу женщине вернул. А кто раскрыл – это уже не важно. Советская власть защитила женщину…

Телефонный звонок оторвал капитана от рассуждений. Он снял трубку и услышал голос Коваля:

– Можно было бы уже и доложить о прибытии! – ворчливо сказал подполковник.

– Есть доложить! – ответил капитан и поднялся.

В кабинете Коваля шторы на окнах были приспущены, снижая яркость света. Все знали, что подполковник плохо переносит яркий свет, и не удивлялись, что он сидит с почти зашторенными окнами.

– Есть успехи? – спросил Коваль, пожимая руку Рыбалко и с трудом скрывая нетерпение.

– Нашел гильзу и даже пулю. Установлено точное место убийства, есть кусок брючного ремня да бутылка из-под французского коньяка, которая, может быть, никакого отношения к делу не имеет. Есть еще окурок и обертка от шоколада. Нужно заключение НТО, тогда будет ясно, что относится к делу, что нет. Вот пуля и гильза – это точно из нашей оперы. Если это «парабеллум», то Лузгина придется этапировать.

– Ты веришь в его сказку?

– Чем черт не шутит. Тут в кого хочешь поверишь. В данной ситуации сказка может обернуться былью. Если это «парабеллум», то имеем какую-то версию, ее придется отрабатывать. А если нет – тогда…

– Хорошо! Пусть будет так. Домой поедешь?

– Хочу дождаться результатов экспертизы и повидаться со следователем Волнянским. А домой… там посмотрим.

В кабинет без стука вошел Волнянский. Светло-серый костюм облегал его ладную фигуру, слегка волнистые волосы придавали ему вид не следователя прокуратуры, а преуспевающего актера столичного театра. В руке от держал несколько листков бумаги.

– А между прочим, следователя надо ставить в известность в первую очередь! – улыбнулся Волнянский и протянул руку Рыбалко.

– Только что собирался, – засмеялся в ответ капитан.

– Но мы на то и следствие, чтобы не полагаться полностью на вашу информацию. Вот заключение экспертизы.

– Вячеслав Юрьевич! – воскликнул капитан. – Я жду приговора.

– Сообщаю! – заглядывая в бумагу, начал Волнянский. – Кусок ремня идентичен тому, что был найден на трупе Гаврилина, сигареты «Вайсрой» в нашей торговой сети не продавались – это я установил сразу же, как только ты, Григорий Романович, позвонил из Краснодара. Сигареты американские и предназначались для пользования вне Соединенных Штатов. К нам, вероятно, завезены туристами. Только в твоем окурке – что бы ты думал? Догадался? Наркотик! Этикетка от французского коньяка «Наполеон» сообщила, что чернильное полурасплывшееся пятно ранее означало: «Сочи, ресторан Интурист». Автомагистраль, где был найден труп, как раз ведет к Сочи. Если учесть, что пыль на остатках одежды Гаврилина, по заключению экспертизы, происхождения южного, вероятно из Сочи, то круг поиска сужается. Но самое интересное, видимо, даст пистолет.

Зазвонил телефон, Коваль снял трубку, послушал и коротко бросил:

– Иду! – Он захлопнул дверь сейфа, вытащил ключ и сказал: – Я сейчас! Посидите тут!

Подполковник ушел, Волнянский вытащил сигареты, протянул Рыбалко, но тот отказался. Сам он закурил, выпустил струю дыма и проговорил:

– Тебе, Григорий Романович, придется побывать в Сочи.

– Туда ведет дорожка, а может быть и нет, – капитан задумчиво глядел в просвет между шторами в окно и пытался оценить полученную информацию.

– У меня есть кое-какие дела, – сказал Волнянский. – Я тут переворачиваю связи Шкета, его окружение, но пока ничего это не дает. Придется этапировать Лузгина из колонии – он последний, кто имел существенную встречу с Гаврилиным.

– Да, да! – повернулся к нему Рыбалко, занятый своими мыслями.

– Я пошел! – у двери Волнянский остановился и добавил. – Если что будет нужно – звони или заходи.

Рыбалко остался в кабинете один и снова стал смотреть на улицу, где жизнь шла заведенным порядком. Ему не давала покоя одна мысль: кому нужна была жизнь Шкета? Он практически не представлял ни для кого интереса. И только иконы вызывали у капитана какое-то чувство настороженности. Он еще не знал, но интуитивно чувствовал, что здесь имеется какая-то связь. Рыбалко теперь уже стал реально представлять ту картину, которую нарисовал ему в свое время Лузгин, увязывать Шкета с тем фраером, вооруженным «парабеллумом».

Занятый размышлениями, он не заметил, как в кабинет вошел Коваль и вместе с ним журналист Виктор Шмелев с сумкой на плече.

– Вот это и есть Григорий Романович Рыбалко, – сказал каким-то не своим, извиняющимся тоном подполковник. – Это один из лучших наших инспекторов, в прошлом офицер-десантник, направлен к нам городским комитетом КПСС, – как с трибуны произнес он казенные слова.

Рыбалко глядел на Коваля и не узнавал, на его лице отразилась растерянность, плохо скрытая неуверенность и явное желание скорее отделаться от посетителя.

– Вы поговорите, поговорите с ним, – торопливо продолжал Коваль, – он вам может кое-что рассказать из своей практики.

Коваль взглянул на Рыбалко, и капитан прочитал в его глазах мольбу о спасении, об избавлении от этого молодого человека.

– Помилуйте! – взмолился Рыбалко. – Я же только с дороги, еще пыль на зубах скрипит. Товарищ подполковник! Вон же Труш есть. Молодой, представительный, язык подвешен что надо. О нем писали, – не давая опомниться Ковалю, давил капитан. – Да Труш дело по шубе закончил, это вообще феноменально! Никаких концов к грабителям, а Труш шубу нашел и дело в суд оформляет.

Коваль подождал пока кончится у капитана заряд защиты, покривился при слове Труш и сказал:

– Шуба – дело не Труша. И Труш не может представлять нашу организацию. Все! – отрубил подполковник и протянул руку Шмелеву. – Берите его, это находка для вас, – и быстро покинул кабинет.

Капитан внимательно поглядел на Шмелева, оценивая молодого человека с точки зрения того, удастся ли укоротить предстоящую беседу. Виктор, судя по его внешнему виду, а главным образом из-за джинс, не показался ему волевым, настойчивым. Капитан не особенно одобрял повальное увлечение джинсами, но однажды все-таки попросил жену купить ему такие штаны.

– Ты чего, старый, тихо сдурел? – спросила она удивленно. Тебе же не тридцать и даже не двадцать пять.

– Видишь ли, – не обиделся он на «сдурел», – мне приходится по всяким свалкам лазить, по грязным комнатам ходить, на пол на колени становиться, может, даже бегать. В них удобнее и дешевле, чем костюм портить.

– Наверное так, – согласилась Галя и на следующий день принесла ему настоящие американские джинсы. – Дороже костюма стоят, заразы! – сказала она в сердцах. – Зато новые. Там были еще потертые, вылинялые. Так он, барыга проклятый, за них такое загнул – хотела ему в морду сытую плюнуть!

– Зачем ты такие дорогие взяла? – расстроился Рыбалко. – Так мы и пальто тебе до зимы не купим. Зачем нам этот «левис»? Можно было бы и наши за тридцатку купить.

– А что мы хуже других? Твой Труш ходит в американских портках, правда, в старых, застиранных, а ты капитан, высшую школу имеешь, будешь в простецких? Нет уж, извиняйте! Пальто подождет, а ты одевайся!

На следующий день Рыбалко надел джинсы и почувствовал себя зажатым в колодки. Согнуться в них – целая проблема, на колени встать – и того хуже, прямо расстегивай пояс, когда садишься – давит везде. «Я в этих штанах не то что бандита или хулигана не догоню, я в них в троллейбус не впрыгну», – подумал капитан, но ничего не стал никому говорить, благо что Галя еще спала.

В отделе первым обратил на джинсы внимание, конечно, Труш.

– Наш капитан зашагал в ногу с модой! – усмехнулся он и сразу испортил настроение Рыбалко. Только ваш «левис» – день вчерашний. Сейчас в ходу вот такие, – показал он свои потертые. – Вы думаете, они старые? Нет, они новые, это специально так делают, вытирают, чтобы вид был небрежный и уверенный. У вас вид неуверенный, вы как запуганный клецками или стукнутый пыльным мешком из-за угла, – разошелся Труш, и капитан повернулся к нему спиной.

– Ты бы лучше докопался, кто ночью стрелял, – утихомирил он разом Труша, который становился ростом меньше, когда от него требовали работы. Но джинсы капитан «приговорил», отдав их обехеэсэсникам, чтобы побыстрее сбыли.

Поэтому сейчас, взглянув на потертые, линялые джинсы журналиста и светлую куртку, подумал: «Несерьезный!»

– Что бы вам такое рассказать? – стал прикидывать капитан, чем бы заинтересовать столичную прессу. – Может, про фальшивомонетчика? Или о похищении ребенка и требовании выкупа?

– Мне, собственно, не из прошлого, не из практики, мне свежее надо, – уверенно прервал размышления капитана журналист и улыбнулся обезоруживающей улыбкой. – Журнал у нас солидный, и информация нам не нужна. Это я мог и в Москве получить. Мне ваш генерал обещал типичного, современного представителя советской милиции, психологический портрет, характер – в работе, вне работы. Видите, какая у меня задача? В общем, мне обещали солидно!

Рыбалко усмехнулся и, нарушая установку Коваля, указал на входящего в кабинет подтянутого, в светлом костюме в полоску старшего лейтенанта Труша.

– Вот он, типичный советский милиционер! Сеня, к нам журналист из Москвы. Познакомься!

– Семен Семенович Труш, – представился инспектор и протянул руку Виктору. – Возраст Иисуса Христа, женат, образование высшее милицейское.

– Виктор Шмелев! Двадцать семь лет, холост, образование тоже имеется, – улыбнулся Виктор, представляясь в тон Трушу.

– Сеня, ты не мог бы?.. – начал капитан, но Труш был достаточно смекалист и сразу же перехватил инициативу:

– Конечно, могу все, что потребуется, – он по-хозяйски пригласил Шмелева сесть в кресло, сам устроился за своим столом. Зазвонил телефон, капитан снял трубку и коротко бросил: – Есть! Сеня, ты не мог бы немного пройтись? Там парня одного привезли по твоей части.

Труш надулся и молча, не прощаясь с журналистом, вышел из кабинета.

– Подполковник настаивает, чтобы я с вами побеседовал, – пояснил капитан.

– Мне ваш начальник сказал, что вы на пути раскрытия какого-то безнадежного дела, – начал Шмелев.

– На пути? Это слишком оптимистично. Я и сам не знаю, где этот верный путь. Коваль несколько преувеличил. И мне не хотелось бы сейчас обнародовать это туманное на сегодняшний день дело.

– А лично для меня вы могли бы рассказать?

– Да и дело не такое уж выдающееся, сенсационное.

– И все-таки, что это за дело?

– Убили одного парня далеко отсюда, а он наш, из нашего города. Я установил его личность и пока больше ничего.

– Как вы это сделали? Меня интересует техника, ход ваших мыслей, логика рассуждений. А то слишком просто: убили, вы установили. Не каждый же это мог сделать?

– Случай, что я знал этого парня по старому делу. Лучше я вам дам справку, которую я готовил руководству. Там все четко и ясно изложено.

Капитан открыл сейф, покопался там, вытащил несколько листов, отпечатанных на машинке, и протянул журналисту. Пока Шмелев читал, Рыбалко вернулся все же к мысли познакомить журналиста с каким-нибудь прошлым делом. Уж очень не хотелось ему давать Шкета. Да и старое дело, вроде бы, неэтично поднимать в прессе. Такая публикация, да еще в центральной печати, коснется еще раз не только самого виновника, но и его родственников. А что если предложить дело об ограблении автомашины? Нет! Там подростки. Может быть, мошенников по выманиванию денег у простаков под видом покупки дефицитных товаров? Дело интересное: тут и импортные сапоги, и спортивные костюмы, жвачка, даже копченая колбаса. Поучительная история, пусть другие не попадаются.

– Простите, Григорий Романович, у меня чисто обывательский интерес, – прервал размышление капитана журналист. – Что вы собираетесь делать дальше? Каков ваш следующий ход по Шкету?

– Трудно сказать. Откровенно, я и сам не знаю. Следы как будто ведут в Сочи, так я предполагаю. Надо ехать в Сочи. Но я лучше расскажу вам историю раскрытия преступлений, которые совершали мошенники. Думаю, что будет интересно.

– Нет, Григорий Романович, для меня интересно дело, которое в зачатии, тут я бы мог понаблюдать вас в работе. Вы не будете возражать, если я поеду с вами в Сочи?

– Это уже не от меня зависит. Но я думаю, что для вас там не будет ничего интересного, сенсации не сделаешь на этом. Обычная будничная работа: встречи, беседы, некоторые оперативные мероприятия. Потом я не уверен, что все будет благополучно. Дело может оказаться дохлым, нераскрываемым, замкнется на Сочи, и я, как говорит подполковник, повешу себе труп на шею.

– Для моего дела неважно, раскроете вы преступление или нет, хотя было бы неплохо, чтобы вы поймали бандита. Мне надо посмотреть на вас в деле, походить с вами, поговорить, проникнуть в то, чем вы живете. Я буду задавать вопросы, просить пояснений вашему ходу мыслей. На мне вы можете проверять свои рассуждения.

Капитан засмеялся, и глаза его вдруг засветились добротой, заискрились, стали ласковыми и притягательными.

– Доктор Ватсон?

– Если хотите, Шерлок Холмс!

– Ну, Холмса из меня не получится, а уж если руководство согласится, то поехали за компанию в Сочи. Там сейчас море… – мечтательно закончил Рыбалко, а про себя подумал: «Ты, парень, мне не помеха. Как только увидишь теплый блеск моря, так и слиняешь, а я уж буду делать свое дело».

«Напрасно рассчитываете, капитан, спихнуть меня в море, я не за этим приехал. Работать так работать», – усмехнулся Виктор наивной хитрости сыщика…

– Я готов! Поехали, – Шмелев сделал вид, что уже пошел к двери. Рыбалко засмеялся. Этот высокий голубоглазый парень начинал ему нравиться.

– Завтра утром. Сходи в кассу, по нашей брони возьми себе билет, – перешел капитан с ним на «ты». – Где остановился? Можешь переночевать у меня дома.

– Спасибо! Я не на улице. Тут у меня на сегодня есть еще кое-какие дела. Поискать свидетелей времен войны. Парень один ваш, киевский, в словацком Сопротивлении отличился. Хочу о нем что-нибудь солидное написать. Так, я пошел. Встретимся в аэропорту.

Виктор вышел из холодного казенного дома. Сквозь тучи стало пробиваться солнце и потянул теплый ветерок. «Может быть, это пустое дело: найти свидетелей военных лет, и не просто свидетелей, а тех, кто знал Саблина молодым, – подумал Шмелев. – Там, пока в редакции сидел, показалось, что все легко и просто, стоит только приехать в Киев. А может, и не надо искать свидетелей. Саблин много рассказал, додумаю, подфантазирую, для этого подышу атмосферой Киева. В музее погляжу фотографии военного Киева – фантазия и взыграет».

Виктор остановился в тени каштанов. Продавщица мороженого оставила тележку и сама куда-то ушла. Ему очень захотелось мороженого, и едва он встал около тележки, сразу же откуда-то вынырнула девушка в белой куртке, белой шапочке-пилотке. Но самое главное, на что обратил внимание Шмелев, – это ее огромные как сливы глаза. «Словно у газели», – с восхищением подумал он и строго сказал:

– Где это вы пропадали целый час, голубушка? Человек стоит, изнывает от жары и голода, а вы гуляете.

– Тебе сколько? – бесцеремонно спросила она приятным голоском.

– Одно! – сменил гнев на милость Виктор.

– Я спрашиваю, тебе сколько лет? Сорок? Сорок два?

– А что, в отцы тебе гожусь? – парировал он, не отрывая взора от ее очаровательных глаз.

– Ворчливый очень, – со вздохом ответила девушка. – Как дед, – пояснила она, и глаза у нее засмеялись и заискрились.

Виктор тоже засмеялся и все же не хотел сдаваться.

– А где же вы все-таки пропадали, когда подошел желающий мороженого? – спросил он снова посуровевшим тоном.

– А тебе какое дело? Иди, а то могу и нагрубить, мы ведь все такие. – Она явно насмехалась над ним, но Виктор чувствовал, что он ей нравится, и ей приятна эта безобидная дуэль.

– Жалобу напишу, – сказал он с улыбкой.

– На деревню дедушке! – тут же отпарировала девушка. – И вот тебе булавка, приколи ее к каштану, – она не лезла за словом в карман, эта зубастая и глазастая. И для пущей убедительности, в доказательство, что поле боя осталось за ней, она сдернула с головы шапочку-пилотку, и шикарные волосы темно-каштанового цвета рассыпались по ее плечам. Тут уж Виктор и язык проглотил при виде такого великолепия и проскулил плаксивым тоном:

– Девочка, дай мне мороженого, и я поползу дальше.

– А мороженого нет! – торжествующе ответила она, и теперь Виктору уже ничего не оставалось делать, как уходить.

– Какая жалость! Хоть бы яду дала, – он сделал движение, собираясь уходить.

– Ладно уж, получи мороженого, ворчливый дед! – с улыбкой уступила она и достала ему один брикетик.

– Я вот наблюдаю за этим хмырем, – раздался за спиной грубый голос, – и думаю засунуть его к тебе в тележку или перебить ему копыто.

Шмелев неторопливо повернулся, разворачивая брикетик мороженого, и не сдержал снисходительной улыбки. Перед ним стоял узкоплечий парень с короткой шеей, и был он Виктору по плечо, с виду совсем не страшный.

– Подожди, Шурыга, успеешь, перебьешь. Видишь, человек мороженого хочет? – глаза ее смеялись, она была в хорошем настроении.

«Вот ситуация! – подумал с возникшей тревогой Виктор, но своим видом не показал, что его это волнует. – Мне еще драки не хватает. А она, чертовка, провоцирует!» И словно угадав его мысли, девушка кивнула Виктору и сказала:

– Дай этому Шурыге, чтоб не приставал!

– Я драться не умею, – ответил с улыбкой Виктор. – Я маменькин сынок.

– Тогда твое дело совсем плохо. Шурыга маменькиных сынков очень обожает. Одному он прическу делал овечьими ножницами.

«Придется ему вломить, другого выхода нет», – подумал Виктор и оценивающе еще раз оглядел парня.

А девушка развлекалась, она поглядывала с улыбкой на Виктора своими глазами-сливами и ждала, как разрядится ситуация.

– Ты чего сюда забрел? – услышал он знакомый голос и очень обрадовался, увидев капитана Рыбалко.

– Газель заманила, – усмехнулся Виктор и вдруг заметил, что Шурыги уже и след простыл.

– Она заманит кого хочешь! – сказал ласково капитан.

– Дядя Гриша! – воскликнула с укоризной девушка.

Рыбалко подошел к ней вплотную и ласково погладил по голове.

– Спектакли устраиваешь?

– Скучно.

– Это журналист из Москвы, найди кого-нибудь попроще.

– Журналист – это лучше не придумаешь! – засмеялась она и подмигнула Виктору.

– Пойдем, Витя, а то она еще чего-нибудь изобретет.

Они медленно пошли по улице, Виктор оглянулся, девушка слегка махнула ему рукой.

– Кто она? – спросил он.

– Дочка подполковника Коваля. Студентка университета, сама себе на пропитание зарабатывает, с отцом в контрах, говорит, мы неправильно живем – в кармане партбилет, а сами – рвачи, служебным положением пользуемся для получения благ и постоянно лжем, да так, что уже и не замечаем, ложь принимаем за правду.

– Красивая девушка, очень красивая. Натравливала на меня этого Шурыгу, чтобы я с ним сцепился.

– Да Шурыга смирный как ягненок, это голос у него такой. Поклоняется ей, такая любовь.

– Все, спасибо что выручили, но я пошел по своим делам. – Виктор свернул за угол, обошел квартал, но девушки с ее тележкой уже не было. Она как появилась, так таинственно и исчезла.

Шмелев сел на скамейку, идти в университет ему расхотелось, да, собственно, почему он должен кого-то расспрашивать о Саблине, когда Саблин сам живой и ответит на тысячу его вопросов? По крайней мере так было, если не считать месячной паузы, когда Саблин уклонился от беседы…

Даже из той минимальной информации, которую Шмелеву сообщил о Саблине один из его приятелей, для Виктора вырисовывался образ человека с таким героическим прошлым, что написать о нем – мечта журналиста. Однако попытки Шмелева повидаться с Саблиным встретили его глухое сопротивление. Он ничего рассказывать не хотел и от встречи отказался, чем несказанно удивил журналиста. Обычно эти люди щедры на рассказы, воспоминания, и не потому, что жаждут сенсаций, а просто им хочется с кем-то поделиться своим прошлым, показать, какими они были в молодости. И только спустя месяц, когда Шмелев уже стал забывать о Саблине, он вдруг сам напросился на встречу и рассказал ему про свою «большую войну», как он назвал все, что с ним приключилось в оккупированном Киеве, в Словакии, где он оставил по себе добрую память среди словацких партизан. Шмелев тогда мысленно решил, что пройдет по всему этому героическому пути Саблина в Киеве, обязательно съездит в Чехословакию: в Кошице, Михаловцы, Грушево, Гуменный, найдет и Томаша Крапицкого, и Яна, и Ганку – всех, кто близко знал Саблина.

Судьба сразу благоволила к Шмелеву. Уже на следующей день на планерке Главный в своей обычной манере сказал:

– Гляжу, засиделись, богатыри, ожирели, мух не ловите. Не пора ли пробежаться по стране? Предлагаю несколько тем, одна из них – для Шмелева. С него и начнем. Психологический очерк о милиции, но никаких перестрелок, погонь, психологический портрет – и все тут. Ясно?

Шмелеву уже было все ясно. Еще Главный не кончил, а он выбрал себе место командировки – Киев.

– И не копайся тут в Москве. Куда-нибудь в республику.

– В Киев поеду, – ответил Шмелев.

– Так чего же ты все еще сидишь тут? – спросил Главный в своей обычной шутливой манере, подчеркивая, что вопрос исчерпан.

– А меня уже нет, – ответил в тон Главному Шмелев. Но тот уже переключился на другую тему и разворачивал идею военных учений, откуда требовался репортаж.

«Ни черта я не успею за день! – чертыхнулся Шмелев. – Тут минимум неделю надо копаться: университет, военкомат, музей, еще надо в партийных органах. Комитет ветеранов, наверное, есть какой-нибудь Совет партизан. Ладно, потолкаюсь до вечера, завтра полечу на юг, отпишусь, сдам материал в номер и попрошу дней десять отпуска. Приеду еще раз…» – додумать он не успел. Газель с глазами-сливами остановилась перед ним. На ней не было белой куртки, не было при ней и тележки. В голубом платье с короткими рукавами, стройная, под сорок шестой размер фигура – она заставляла невольно смотреть на нее и любоваться.

– Мороженое ждешь? – спросила она с усмешкой.

– Тебя жду. А где Санчо Пансо? Где верный Шурыга? – улыбнулся в ответ Шмелев.

– По Шурыге соскучился? Сейчас будет. Ему не нравятся твои копыта, – засмеялась она весело.

– Может, уйдем отсюда? Уж очень не хочется остаться хромым.

– Уйдем! – она повернулась и пошла вперед. – Боишься?

– Разве я произвожу такое впечатление? Рост один метр восемьдесят два, второй разряд по самбо, немного увлекался каратэ. Этого для Шурыги хватит? – не удержался от рисовки Шмелев.

– Ему и не этого хватит, у него больные легкие.

– А ты санитарка? Уж не Тамарка ли?

– Угадал: звать Верка, а фамилию, наверно, Рыбалко сказал.

– А чего это ты дуришь, Верка?

– Ты о чем? О мороженом? Когда тебе говорят «мы тебя поим, кормим, одеваем, обуваем, а ты грубишь и хамишь», так лучше это право зарабатывать мороженым.

– Право грубить и хамить родителям? Вот у меня их нету, погибли оба в авиационной катастрофе. А были бы живы – самого ласкового сына имели бы, – с грустью и болью в голосе возразил Виктор.

Она взглянула на него через плечо и слегка дотронулась до его руки.

– Извини, ты не понял меня. Всюду о социальной справедливости, о равенстве, о гласности, сам, наверно, пишешь об этом, а в жизни плевали они на эту социальную справедливость: пользуются своим мундиром и тянут живым и мертвым.

– Это ты про отца, про Рыбалко?

– Нет! Эти – два дурака, по меркам других: живут от зарплаты до зарплаты, то Коваль одалживает у Рыбалко червонец, то Рыбалко у Коваля. Зашел бы к нам и поглядел на нашу мебель. А вот такие, как Труш – есть у них такой, все в ОБХСС просится, – в угро ему грязная работа. Да и не только Труш, там сплошь и рядом, всю торговлю прибрали к рукам.

– Ты-то против чего протестуешь? Давай зайдем куда-нибудь, хоть перекусим.

Она сразу повернула к кафе и все так же шла впереди на полшага.

– А чего не протестовать? Сейчас массы начинают закипать. Думаешь, отец лучше других? Правда, он ничего не берет бесплатно, но может позвонить по телефону, представиться и выбить путевку для матери в санаторий, в какой она хочет, продукты достанет, импорт. А как же наши соседи? Они не могут козырнуть формой и сослаться на свою должность, поэтому и в очередях стоят как все. Я, конечное дело, высказалась и про партию, и про должности, и про блага, и про ложь, как говорят одно, а делают другое. Мать, конечное дело, у нас скорая на расправу, в дискуссии применила запрещенный прием, вот я и самоизолировалась от них. Хлеб, соль ем свои, платье вот купила. Наверное уйду на вечернее отделение, поступлю на работу. Как тебя зовут? – без всякого перехода спросила.

– Виктор Шмелев, Советский Союз! Скажу тебе одну фразу, моя мать ее автор: «Побитый матерью – что дважды поцелован!» Она ведь сама больше переживает, что взрослой девке дала пощечину. Ты на каком курсе?

– Хочешь высчитать, сколько мне лет? Я старуха, мне уже двадцать. На Востоке таких и замуж не берут, перезрела.

Они вошли в полупустое кафе и уселись у окна. Парень-официант оценивающе поглядел на эту пару и лениво пошел к ним.

– Дай нам чего-нибудь поесть, – бросил Виктор уверенно, так, словно он здесь бывал не первый раз.

Парень пожал плечами и отошел. Вера догнала его и что-то тихо сказала. Официант снова окинул взглядом Виктора и юркнул на кухню.

– Ты что ему сообщила? Что я Герой Советского Союза?

– Я сказала, что надо уважать знаменитых актеров и так равнодушно не относиться. Когда ходишь в кино, то он тебе доставляет удовольствие, а ты ему живому не хочешь.

– А сама протестуешь против социальной несправедливости.

– Я есть хочу. А Наполеон говорил, что все надо начинать с желудка. Может, он и не так говорил, но мысль верная.

Официант принес две отбивные с луком и, подмигнув Вере, спросил:

– Такое мясо требует сухого вина, например «Цинандали», не правда ли, хозяйка?

– Ух ты, какой гурман! – восхитилась она. – Тут же безалкогольное кафе.

– Для кого безалкогольное, а для таких гостей имеем, – он исчез и тут же вернулся, прикрыв бутылку белой салфеткой.

Пока они ели и пили вино, молчали. Виктор изподтишка наблюдал за ней, видел, с какой жадностью она ест, и подумал: «Видать, мороженое не особенно ее кормит, но характер выдерживает».

– Ты ничего мне не ответила по поводу афоризма моей матери.

Вера улыбнулась, показав ряд белых зубов, облизала губы и сказала: – Если бы она меня за что-то, за провинность… А то за мнение, за критику. У меня сестренка есть, я ее очень люблю. Она каждый день приходит ко мне есть мороженое. Говорит, мама плачет, – девушка опустила глаза к тарелке и склонила голову.

– Ты, оказывается, садистка! – заключил Виктор. – А я хотел на тебе жениться.

– Отстань ты со своей женитьбой! – озлилась она. – Расскажи, зачем ты приехал в Киев, если это не составляет государственную тайну, – быстро переменила она тему и посмотрела на Виктора.

Шмелев коротко рассказал ей о редакционном задании, но особо остановился на личном интересе в Киеве.

– Приеду еще раз и покопаюсь основательно, потом поеду в Чехословакию.