Текст книги "Диверсанты (сборник)"

Потом подошло и время свободы. Ехал Брыль в этот город на Волге и волновался, как еще никогда не волновался, словно предстоял ему экзамен на жизнь. А встреча эта и была для него экзаменом. Дал он телеграмму Зое Глазовой, что будет проездом. Думал, повидается и ладно – в поезд, и каждый своей дорогой, потому что не мог он поверить сразу в изменение своей судьбы, и потому черным цветом затягивались картины, которые рисовала ему Зоя в своих письмах. Вот увидит она его в сером бушлате, серой шапке, и слетит с нее вся романтика, предстанет перед ней в неприкрытом своем обличье реальность. От дум таких слезы наворачивались у Федора на глаза, и сердце, зачерствевшее среди подонков и воров, невольно трепетало и болело, будто покалывали его булавкой.

Зою он сразу узнал на перроне, и что-то далекое, знакомое показалось ему в ее лице, хотя он был уверен, что никогда ее не встречал. Зоя стояла немного в стороне от всех, и Федор еще издали увидел беличью шапку и беличий воротник ее пальто. Он знал, что это она – в последнем письме Зоя писала, что оденет шапку из белки и пальто с беличьим воротником, когда придет его встречать. Брыль заметил ее темные тревожные глаза, следившие за проползавшими мимо окнами вагонов, и вдруг пришел в полное отчаяние. Перед ним была молодая, с порозовевшими не то от волнения, не то от мороза щеками девушка, с чуть наивным выражением миловидного лица. Ему даже сделалось страшно, что вот он, такой неуклюжий, здоровый, слишком для нее простой, может подойти к ней, и она его ждет, его встречает. Он боялся, что увидит в ее глазах разочарование, и от этого нашли на него смущение и робость. Спрыгнув с подножки вагона, Федор напустил на себя бесшабашный вид и вразвалку направился к девушке.

– Федя?! – полувопросительно-полуутвердительно сказала она, и легкая улыбка тронула ее слегка полноватые губы.

– Он самый! – несколько развязно ответил Брыль и взял ее маленькую теплую руку в свою большую и грубую ладонь.

– Вот вы какой! – с неподдельным удивлением разглядывала она его, и Федор не заметил в ее глазах ничего, кроме живого интереса. – Ну, пойдемте! Где же ваши вещи?

– Там, в вагоне, – махнул Федор рукой через плечо.

– Почему же в вагоне? – спросила она удивленно.

– Да так, вот повидаемся, и поеду дальше, – с плохо скрытой тоской произнес Брыль и поднял глаза к краю крыши вокзала.

– Вы ведь приехали сюда. Я вас просила приехать, – заторопилась Зоя. – Вас кто-нибудь ждет?

– Никто меня не ждет! Никому я не нужен! – с внезапно вспыхнувшей злостью ответил он.

Зоя поняла его, по письмам она уже представляла его характер, и поэтому тихо, но настойчиво сказала:

– А теперь идите в вагон и берите свои вещи. Спешите, не то поезд отойдет. Слышите, Федор?

И Брыль вдруг безропотно подчинился. Он даже не представлял, что станет и впредь подчиняться этому тихому, настойчивому голосу, который будет действовать на него как гипноз, завораживать и вести туда, куда захочет. Он сходил в вагон, взял свой чемоданчик и остановился в нерешительности перед девушкой.

– Пойдемте! – позвала его Зоя. Но Брыль не двинулся с места. Он глядел на нее и не знал, что ему сказать.

– Понимаете, Зоя, – начал он неуверенно. – Тут такое дело, я обещал. В общем, я не пойду сейчас с вами. У меня есть хорошие знакомые, я к ним пойду, а вечером мы встретимся, – он вопросительно поглядел в ее ясные доверчивые глаза, в которых отразилось одновременно удивление и тревога.

– Это по-настоящему хорошие знакомые? Или из тех?.. – Она не договорила, но Федор и так все понял.

– Нет, нет! – воскликнул он. – Это не те, что вы думаете. Только мне нужно к ним сходить.

Девушка кивнула головой и успокоилась, она не стала возражать. После первых минут встречи Зоя решила дать Федору поразмыслить, побыть одному, повидаться со знакомыми. Ей была понятна нерешительность парня, опасения быть ей обузой, но Зоя не допускала и мысли, что Федор может ее обмануть, что не было у него в этом городе ни души, к кому бы можно было обратиться и попросить приюта. Поэтому и села в троллейбус успокоенная, взяв с Федора слово, что вечером они встретятся. А Федор, едва троллейбус повернул за угол, вернулся на вокзал, сдал чемодан в камеру хранения и пошел бесцельно бродить по улицам города, с нетерпением дожидаясь вечера.

Зоя встретила его со сдержанной радостью, посередине комнаты стоял накрытый к ужину стол. Фрукты в вазе и цветы на столе показались Брылю невиданной роскошью, от которой он отвык, и которую разучился понимать и ценить. В тот вечер они долго засиделись за ужином, и Федор уходил от Зои, окрыленный надеждами и ясно обозначенным будущим, в котором огромное место предстояло занять этой девушке.

Остаток ночи Брыль провел на вокзальной скамейке, ни на минуту не сомкнув глаз. Утром он взял из камеры хранения чемодан, вытащил туалетные принадлежности, привел себя в порядок, побрился, позавтракал в вокзальном буфете и снова слонялся бесцельно по городу, пока Зоя не кончила занятия в школе. Они встретились на несколько минут, и Зоя ушла на классное собрание, договорившись с Федором встретиться в семь часов вечера возле универмага.

Брыль прошел до набережной, вернулся к универмагу. Часы словно остановились на одном месте, – до встречи с Зоей оставалось более полутора часов, – и Федор не знал, куда себя деть на это время. Паршина Федор увидел в тот момент, когда переходил улицу у светофора. Брыль профессионально скользнул взглядом по теплым ботинкам, брюкам, массивной палке под мышкой, дорогому пальто с бобровым воротником и остановил свой взгляд на сухощавом, украшенном большим с горбинкой носом, лице. Паршин тоже мельком взглянул на Брыля и, словно не заметив, пошел дальше. Федор остановился и проводил его цепким взглядом. Сомнений не было, он знал этого человека, но не мог сразу вспомнить, где он его встречал. Занятый этой мыслью, Брыль наскочил на женщину с большой сумкой и сорвал на ней злость за свою нерасторопную память.

– Прется тут с мешками, дороги ей нет! – рыкнул Федор на женщину и вдруг решительно повернул следом за Паршиным. Теперь он вспомнил и эту высокую фигуру, и гордо посаженную голову, глядевшую на окружающих свысока, только не мог понять, как этот человек оказался здесь, в городе, когда должен быть в Перми.

«Ладно, выясним, – подумал Брыль. – Главное заставить его раскошелиться. Чудеса, да и только! Приехать в чужой город и встретить того, кто тебе просто необходим. Мне деньги нужны, много денег». Он так задумался, что едва не упустил Паршина. Дмитрий Степанович быстро, не по годам, побежал к троллейбусу и вскочил в салон в ту секунду, когда дверь уже закрывалась, и часть полупальто Брыля оказалась зажатой между дверьми.

– Стой так, молодой человек, – заметила старушка, – скоро остановка, и он тебя отпустит.

Брыль поглядел вперед и у замороженного окна увидел Паршина. Наконец дверь открылась, и Федор протиснулся к нему поближе. На одной из остановок Дмитрий Степанович чуть было не оставил Брыля в троллейбусе. Когда дверь уже закрылась и машина готова была тронуться дальше, Паршин вдруг просунул голову к водителю в кабину и умоляющим тоном сказал:

– Голубчик, прости меня, старика. Опоздал я. Открой, пожалуйста, дверь, мне тяжело ходить.

Двери распахнулись, и Паршин довольно резво выскочил из троллейбуса. Федор кошкой выпрыгнул следом, заподозрив, что все эти фокусы с посадкой и высадкой устраиваются для него. Паршин шел вперед, не оглядываясь: то ли был уверен, что позади никого нет, то ли был чересчур спокоен за свою безопасность. У большого кирпичного дома он свернул под арку, где на ржавых петлях поскрипывали распахнутые настежь железные ворота. Под аркой было довольно темно, и Федор бросился сквозь нее во двор, вдруг потеряв из вида Дмитрия Степановича. Во дворе его не оказалось. Брыль пробежал мимо подъездов, заглядывая в двери, и вернулся обратно к арке. Бешеная злоба душила его.

– Ах ты, старая гнида! – выругался он. – Ничего, я теперь знаю твою нору, не ускользнешь от меня!

Едва он закончил свой экспромт-монолог, как из-за железной калитки высунулась затейливая палка с блеснувшим ножом-наконечником и уперлась Брылю в бок.

– Не шевелись, щенок, а то кишки проткну, – перед Федькой предстал Паршин. Он наклонился к его лицу и заглянул в глаза.

– Это я «старая гнида»? Ткну тебя разок, и будешь тут корчиться на морозе, и ни одна собака тебе не поможет. Ты чего за мной увязался? Чего вынюхиваешь? Не был бы я любопытным – валялся бы ты сейчас у моих ног.

– Потолковать надо, – без тени страха ответил Брыль. – И убери свое перо[43]43
  Перо (жарг.) – нож.


[Закрыть], я их навидался на своем веку.

– Другое дело, – с насмешкой ответил Паршин. – Сразу бы так и сказал, гражданин-идуший-по-моему-следу. Так тебя зовут?

– Не прикидывайся дурой! Знаешь, как зовут! – со злостью ответил Федор.

– С курорта? Как там жилось, Горилла?

– Поди, попробуй! Потолковать надо.

– Ладно, пойдем. – Паршин вышел через арку на улицу и сразу же поймал частника. Они сели в машину и поехали обратно к центру. Паршин что-то сказал тихо водителю, и тот кивнул головой. Через несколько минут машина обогнула универмаг, и Федор увидел на городских часах, что до встречи с Зоей еще больше часа. «Успею вытряхнуть эту старую гниду, – подумал Федор, – и сразу же пойдем с Зоей в универмаг. Можно купить ей сапоги или костюм», – продолжал еще думать он, когда машина уже остановилась. Они вошли в освещенный подъезд какого-то дома, по длинному коридору-лабиринту спустились в полуподвал и оказались в гардеробе. Паршин разделся, поправил густую седоватую шевелюру, тронул рукой галстук перед зеркалом, потрогал мешки под глазами и шумно вздохнул.

– Дмитрий Степанович! Этот говорит, что с вами пришел, – окликнул его гардеробщик, не принимая полупальто от Брыля.

– Да, да, голубчик! – заверил Паршин гардеробщика. – Он со мной, – и, не взяв номерок на свое пальто, пошел в зал небольшого ресторанчика. Федор было двинулся следом, но гардеробщик бросил на стойку номерок и властно сказал:

– Номерок возьми! Потом будешь требовать не свое пальто, – явно стараясь задеть этого посетителя в дешевеньком мятом костюме и свитере. Очень короткая стрижка тоже не вызывала у него уважения.

Федор заскрипел от обиды зубами, но сдержался и никак не ответил на выпад гардеробщика. Паршин стоял у входа и ждал Брыля. Ресторан оказался полупустым, они могли сесть, где им вздумается, но Паршин не спешил. Он поискал глазами метрдотеля. Молодая женщина с приветливой улыбкой пошла навстречу гостю, которого здесь несомненно хорошо знали.

– Дмитрий Степанович, ваш столик свободен. Я стараюсь задержать его подольше, – сказала она и повела их в соседний малый зал, даже не удостоив вниманием Федора, который все мрачнел и мрачнел от явно презрительного к нему отношения. Он невольно взглянул на себя в зеркало и демонстративно сунул руки в карманы брюк, стараясь подчеркнуть свое безразличие к окружающей его чистоте и блеску.

Они сели за столик в полутемном углу, официантка, не спрашивая разрешения, отставила в сторону от их столика стул, давая этим понять, что здесь знают и уважают привычки этого посетителя. Федор не удержался и иронически заметил:

– А ваша светлость сюда часто шманается[44]44
  Шманаться (жарг.) – заходить.


[Закрыть]. Я не удивлюсь, если и похавать[45]45
  Похавать (жарг.) – поесть.


[Закрыть] принесут, не спрашивая, чего изволите.

– Да-да, наезжаем, голубчик! – не замечая иронии Брыля, ответил Паршин. – Хорошие официанты тем и хороши, что знают привычки своих гостей.

– Пока, князь, вы им свои привычки вдалбливали, мы за вас тюремную баланду зарабатывали с колуном в руках, – попытался зло нажать на Паршина Федор. Важно было заставить его почувствовать себя обязанным ему, Федору.

– Был во время войны концентрационный лагерь в Бухенвальде. Знаешь, что было написано на его вратах? – Паршин склонился к Брылю. – «Каждому – свое!» Я эти слова хорошо запомнил, когда был в Бухенвальде.

– Ваша светлость сидела в концлагере? – с недоверием спросил Федька, все еще сохраняя зло-иронический тон.

– Ну зачем так грубо? Я там работал, поэтому и выжил.

К ним подошла официантка и склонилась к Паршину.

– Вам как обычно?

– Нет-нет, голубушка! Я тут гость. Этот молодой человек распоряжается заказом. – Дмитрий Степанович протянул меню Брылю и устало прикрыл глаза, подчеркивая этим, что ему совершенно безразлично, что он закажет.

Федор долго изучал меню, и официантка терпеливо и скучающе стояла рядом и ждала его заказа, держа наготове блокнот и карандаш. Он не видел, с каким презрением она оглядывала его короткую стрижку.

– Коньяк, две бутылки, – решительно произнес Брыль.

– «Три звездочки»? Есть армянский, дагестанский, грузинский, молдавский.

– Нет, только не это! – возразил Федька. Бутылку «Бакы» и… – Он мучительно думал, какой бы еще заказать дорогой коньяк.

– «Арманьяк», – не открывая глаз, устало и небрежно подсказал Паршин. Федька глянул на него подозрительно, потом на официантку и согласно кивнул головой.

– Его…

Потом он стал заказывать самые дорогие блюда, со злорадством поглядывая на Дмитрия Степановича, который, словно не слыша всех этих заказов, спокойно сидел с закрытыми глазами, положив на стол руки, одна на другую, и всем своим видом походил на молящегося в безмолвии доброго христианина.

Федькина фантазия истощилась, официантка закончила записывать, но еще не уходила, глядя на Брыля в вопросительном ожидании. Паршин вдруг открыл глаза и улыбнулся милой отеческой улыбкой.

– Голубушка, что-нибудь там у Марии Игнатьевны попросите для меня. Икорки черной, балычка. Я думаю, и ананас найдется, – проворковал он официантке.

Она улыбнулась в ответ, что означало ни больше, ни меньше как «обязательно найдется», и удалилась.

– О чем же ты хотел со мной потолковать? – Дмитрий Степанович из-под полуприкрытых век остро взглянул на Брыля.

– Я срок тянул, а ты тут икорку и балычок жрал! – прошипел злобно Федор. – Я колуном лес валил, а ты «Арманьяк» глотал.

– Во-первых, не так грубо, – устало заметил Паршин. – Я этого не терплю. Во-вторых, – в голосе Паршина зазвучали властные металлические нотки, отчего Федор невольно сжался и опустил голову, – ты хотел бы, чтобы я рядом с тобой с колуном стоял? Каждый из нас делал свое дело. Вы с Жиганом добывали, я сбывал. Ты умеешь делать свое дело, а я – свое! А в-третьих, «Арманьяк», «Бакы», балычок и икра – это все не для меня. Я свое отъел, отпил, теперь у меня всего полжелудка, а следовательно, мне и надо всего вполовину меньше, – перевел на мягкую шутку Паршин, желая сгладить возникшую неприязнь между ними. Он сделал паузу, понаблюдал, как официантка начала заставлять их стол едой и питьем, потом, когда она отошла, налил себе полстакана «Боржоми», отхлебнул глоток и назидательно продолжил:

– Резона нет нам с тобой вместе лес валить и на нарах валяться. Здоровье у меня слабое. Представь себе, возвратились мы на свободу, ты, я, еще кое-кто, и все к пустому корыту. А так, пока вы там были, я тут кое-что соображал.

Он опять сделал паузу и с тоской посмотрел на вошедшую в зал молодую пару. Оба разрумянившиеся после мороза, веселые, с искорками в глазах, они держались за руки и глядели по сторонам, выбирая себе место. Светлые волосы девушки струились по ее плечам, и выглядела она словно сошедшая с экрана Марина Влади.

– Все можно отдать за год вот такой здоровой, радостной жизни. Чтобы позволить себе пить коньяк, есть строганину и спать без болей и сновидений. Ты хорошо спишь по ночам?

– Когда день вкалываешь в тайге, дохнешь[46]46
  Дохнуть (жарг.) – спать.


[Закрыть] как младенец. Какие там сны!

– Это хорошо, голубчик!

– Что хорошо? Колония? Ишь ты, хорошо! Ты бы попробовал шесть годков с лишним… – Федор налил себе почти полный фужер коньяку и одним духом выпил.

– Это мне знакомо. И лес, и конвой, и дорога… – печально и задумчиво произнес Дмитрий Степанович.

– Почему ты слинял[47]47
  Слинять (жарг.) – исчезнуть.


[Закрыть] из Перми? Я привез тебе от Жигана крупный куш, он академика одного обмыл[48]48
  Обмыть (жарг.) – обокрасть.


[Закрыть]. Там была валюта и золото. И ты сразу слинял!

– Слух прошел, что Жигана при побеге застрелил конвойный. Решил я климат сменить, вот и приехал сюда.

Брыль подозрительно поглядел на Паршина, не особенно веря его словам, но решил не вступать в спор. Перед ним была главная цель, которую он стал преследовать с той минуты, как увидел Паршина на улице. Важно было выжать из него деньги, которые причитались Жигану, но так как вещи привозил в Пермь Федор, то Паршин мог и не знать, что Брыль не имел права на эту добычу. Он сидел и размышлял над тем, как приступить к такому важному вопросу.

Сейчас, когда Зоя Глазова стала не мечтой из коротеньких писем, не тем маленьким островком, за который Брыль мысленно цеплялся, когда лежал ночами на нарах. Это была живая реальная надежда, и Брыль искренне поверил, что если она не оттолкнет его, то он скорее повесится, чем снова полезет в дела. Теперь это был уже не тот лихой бесшабашный парень, которому подчинялась улица, и мальчишки преклонялись перед его героическим ореолом. Это был уже уставший, даже несколько сломленный невзгодами человек, который сказал самому себе: «в тюрьму больше не пойду». Но ему нужны были деньги, он считал, что для жизни, для Зои он должен иметь настоящие деньги, а не те, что заработал на лесоповале. И Федор решил, что он возьмет деньги, пусть грязные, но возьмет, и это будет его последняя незаконная сделка с самим собой.

Возле универмага было людно, рабочий день окончился и многие спешили в магазин. Зоя Глазова подошла к углу универмага, когда на городских часах еще не было семи. Она огляделась по сторонам, всматриваясь в прохожих. На ее лице была решимость выполнить задуманное, поговорить наконец с Федором и заставить его сказать ей о своих планах. А потом Зоя наметит для него программу минимум, которую он должен начинать осуществлять уже с завтрашнего дня. Она видела, что Федор поддается ее натиску, и решила вести себя более настойчиво.

Зоя прошла до другого угла универмага и вернулась обратно, ее удивило отсутствие Федора. Часы показывали уже пятнадцать минут восьмого. Постепенно в ее сознание стала закрадываться тревога, и вдруг она увидела парня в сером полупальто и серой шапке, он прошел мимо, отворачивая лицо от ветра. Девушка схватила его за руку.

– Федя! – радостно окликнула она.

Парень повернулся и удивленно посмотрел на девушку. Зоя извинилась за ошибку, но тот не собирался уходить. Его остановила симпатичная девушка с темными глазами и длинными ресницами, и он обрадовался неожиданной приятной встрече.

– Какая жалость, что я не Федя! – сказал он с искренним сожалением и с нескрываемым восхищением поглядел на девушку.

– Вы так похожи на одного знакомого, – она не договорила и повернулась спиной к парню. Это не смутило его, он зашел с другой стороны и, дружелюбно улыбаясь, заглянул ей в лицо.

– Давайте я составлю вам компанию, пока придет ваш Федя. Мы будем разговаривать. Я расскажу вам кое-какие басни из моей жизни, глядишь, и ночь пройдет, – быстро говорил он, не давая ей возможности возразить.

– Боюсь, что это не понравится Феде. Он страшно ревнивый, и будет вам очень плохо.

– Почему мне? Он же вас будет ревновать.

– Ревновать меня, а попадет вам, – улыбнулась в ответ Зоя.

Но предупреждение не оттолкнуло парня, он продолжал говорить с ней, а Зоя все глядела по сторонам, не теряя надежды, что Федор вот-вот появится.

Но Федор не появился, потому что он уже слегка захмелел и ему нравилось все, что стояло на столе. Он резал мясо на куски, мазал на хлеб масло, прямо ложкой брал икру и пил коньяк. Паршин только наблюдал за ним, и трудно было понять, какие мысли витали в его хитром и изворотливом мозгу. Он потягивал из бокала апельсиновый сок, пожевал дольку ананаса, и взгляд его замер, ничего не отражая для стороннего наблюдателя. Вдруг Федор перестал есть, тревожная мысль захватила его, на лице отразилась растерянность, он посмотрел на Паршина и тихо сказал:

– Она же меня ждет!

– Кто тебя ждет? – удивился Паршин.

– Я сейчас вернусь. – Брыль бросился из зала, не одеваясь, проскочил мимо опешившего швейцара и выскочил на морозный воздух. Он быстро добежал до универмага, вызывая удивленные взгляды прохожих. Прошел торопливо вдоль магазина, заглядывая в лица девушек, постоял в растерянности на углу, где намечалась встреча с Зоей, и медленно побрел к ресторану. Городские часы пробили половину восьмого. Федор все еще оглядывался назад, присматривался к проходившим девушкам, уже теряя всякую надежду.

Паршин тем временем не скучал. Он разговаривал с молодой женщиной и та внимательно его слушала. Брыль поймал лишь конец фразы, произнесенный Дмитрием Степановичем, из которой Федор вообще ничего не понял:

– …каждый имеет право на выражение своей индивидуальности, но эта индивидуальность не должна интегрировать в существующий стереотип, именуемый социалистическим реализмом, в противном случае индивидуальность перестает быть индивидуальностью, и не может быть выражена подобно Дюреру, Ван-Гогу или Манэ. Вот так-то, голубушка! – закончил он запутанную фразу, видя, что к столику подходит Брыль. Женщина тоже увидела Федора и поспешила встать с его кресла.

– Извините, Дмитрий Степанович, за беспокойство. Мне было чрезвычайно интересно услышать ваше мнение по этому вопросу,

– Да-да, голубушка, мы еще с вами побеседуем на эту тему. У меня кое-что для вас есть, например Плутарх или религиозные дискуссии Ницше, там вы сможете найти ответы на ваши вопросы, – Паршин встал и, склонившись, поцеловал руку женщине.

Она вернулась к своему столику, а Федор с растроенным видом сел в кресло.

– Что-то случилось? – участливо спросил Паршин.

– Полчаса ждала в такой мороз. Дура она что ли? Ушла, конечно.

– Кто?

– Зойка!

– А! – протянул Дмитрий Степанович. – Это старо как мир. Сегодня ушла, завтра придет другая.

– Заткнись! Ты не знаешь, что это за человек! – Федор схватил незаконченную бутылку «Арманьяка», налил себе в фужер, единым духом выпил и не стал закусывать.

– С твоего разрешения, «Бакы» я послал молодым людям вон за тот столик, – Паршин кивнул головой туда, где сидела «Марина Влади». – Теперь все! – он поднялся. – Мы уходим. Как любил говорить один литературный герой, «парадом командовать буду я». Поедем в мое бунгало, растопим печку, заварим чайку и попьем вприкуску с рафинадом и свежей булкой, и никаких коньяков. Вот тогда и потолкуем. У меня дело есть для тебя серьезное.

«Катись ты, гад, со своим делом, – подумал зло Федор, все еще переживая неудачу с Зоей. – Еще свободы не видал, а он дело сует. Сначала я вытащу у тебя из глотки сот пять, а потом ты мне не нужен».

Паршин достал из кармана бумажник дорогой кожи и вынул оттуда пачку двадцатипятирублевок. Четыре из них он бросил на стол, остальные вложил обратно в бумажник. Брыль обомлел при виде такой кучи денег. «Хряпнуть бы тебя по колгану, – подумал Федор, скрыв вспыхнувший блеск в своих глазах. – Тогда можно было бы завинтиться».

Ехали они недолго, и машина остановилась у калитки с высоким забором, за которым в темноте просматривалось строение. Паршин ключом открыл калитку и прошел к дому. Они вошли в комнату, стилизованную под старину. На стене висели оленьи рога и двуствольный «зауэр». Паршин от порога бросил на оленьи рога меховую шапку и вдруг, вспомнив, сказал:

– Сходи в булочную, она тут, за углом. Я совсем забыл о батоне и рафинаде.

Он расстегнул пальто, бросил на стол перчатки, поставил в угол массивную трость. Брыль быстро выскочил на мороз.

– Ух, как выстудило здесь! – проворчал Паршин, но снял пальто. Он обошел грубый стол, крышкой которого служила целая пластина какого– то красного полированного дерева, отодвинул в сторону лавку из такой же полированной плашки и протянул руку, чтобы прикрыть форточку. В эту секунду резко хлестнул выстрел. В окне появилась дырочка, и лучи трещин разбежались во все стороны. Паршин дернул головой, повернулся и стал падать. Колени его подогнулись, он неуклюже подвернул под себя руку, рухнул на бок, перевернулся и застыл, прижавшись головой и грудью к полу.

* * *

В кабинете следователя прокуратуры Александра Гриценко раздался телефонный звонок в ту минуту, когда он вошел в свой кабинет. Звонил участковый инспектор лейтенант Лебединский из дачного поселка.

– Убит владелец дома Паршин Дмитрий Степанович, – сообщил он взволнованно.

– Что значит – убит?

– Лежит в комнате, в луже крови. Уже остыл.

– Охрану выставили?

– Выставил. Вернусь туда сам.

– Никого не подпускать близко, – приказал следователь. – Сейчас выедет группа. Сообщите адрес дежурному по управлению.

В кабинете прокурора Корнева шло летучее совещание. В нем участвовал сам прокурор, следователь, начальник уголовного розыска майор Коротеев, инспектор Степанов.

– Сколько человек вы намерены включить в группу? – спросил Гриценко прокурор.

– Одного инспектора, трассолога, судмедэксперта. И я сам.

– Хорошо! Позже мы подключим к вам другие службы. Как вы думаете, Николай Романович? – спросил прокурор Коротеева.

– Я выеду на место происшествия сейчас же.

Прокурор хитро прищурился и с едва заметной улыбкой сказал:

– Сделай мне одолжение, не езди туда сейчас, пока группа не проведет первую работу. А потом поедем вместе.

– Чего это ты так, Сергей Иванович? То всегда сам спешил?

– Пусть поработают без ока начальства – пользы будет больше.

– Твои хитрые замыслы, Сергей Иванович, не сработают. Мы с тобой не поедем, руководство само туда нагрянет, лишь станет известно о происшествии. Случай не рядовой, у нас такого давно не было.

– Самый важный этап, как ты сам знаешь, – первые часы расследования, по горячим следам. А чем больше людей – тем больше неразберихи, тем больше вероятность уничтожить следы, проглядеть улики. – Прокурор вопросительно поглядел на Коротеева. Тот ухмыльнулся и сказал:

– Ладно! Так и быть! А как с руководством?

– Справлюсь. – Прокурор снял трубку телефона и набрал номер. – Ты не смог бы дать мне одного автоматчика? – спросил он кого-то. – Вот и отлично! Надо тут место происшествия постеречь. Да-да, пусть немедленно поступает в распоряжение следователя Гриценко и выполняет только его распоряжения. Только его и ничьи больше. Должен действовать, как часовой на посту. Спасибо!

– Дожили, часового от начальства ставим, – усмехнулся Коротеев. – Ну и буча будет!

– Дело важнее бучи, – заметил прокурор и повернулся к Гриценко. – Вы все поняли? Выезжайте!

У ворот дачи толпились люди. Гриценко заметил среди них инспектора Степанова и не мог понять, когда инспектор успел сюда приехать. Тот беседовал с женщиной, а несколько человек, стоявших рядом, вставляли свои реплики, высказывая предположения. Инспектор никого не останавливал, он слушал все что ему говорили, пытаясь в этих разговорах нащупать главное. Следователь прошел во двор, мельком окинул взглядом заваленный сугробами сад и подошел к двери. Следом вошел Степанов и с ним две женщины.

– Вот понятые, они будут нам помогать, – сказал он Гриценко.

Следователь записал их имена, адреса и принялся тихо инструктировать.

Тем временем трассолог Ларин, мужчина средних лет с хитроватым лицом, одетый в теплое пальто с меховым воротником, переступил порог, огляделся и вдоль стены прошел к окну, в котором зияла круглая, с трещинами дырочка. Возле мертвого Паршина возился судебно-медицинский эксперт, он пощупал пульс, подавил пальцами мякоть руки выше кисти, наблюдая, как меняют цвет трупные пятна, измерил температуру тела и задумался, разглядывая кровавую ранку на затылке Паршина.

Ларин свернул трубочкой лист бумаги, просунул его в отверстия, пробитые пулей в двойных стеклах, и поглядел по направлению, которое указывал обратный конец трубки. Взгляд его остановился на двери, где стоял у порога Гриценко. Они посмотрели друг на друга, и следователь поднял руку так, как если бы у него в руке было оружие.

Они работали вместе уже не первый год и понимали друг друга без слов, знали профессионально свое дело и еще до того, как Гриценко отдал распоряжение начинать осмотр места происшествия, каждый уже определил для себя, что будет делать. Ларин знал, что следователь будет ждать у порога, пока он не прокатает следокопированной пленкой порог, пол возле порога, где могут быть невидимые следы ног убийцы, сформированные грязным снегом, частичками грунта, пыли, которые вряд ли удастся разглядеть простым человеческим глазом; потом он из пульверизатора опылит графитом светлые части вещей, предметов, где преступник мог случайно оставить следы своих пальцев, затем опылит окисью цинка темные предметы, чтобы на темном фоне проступили белые узоры папилляров. Сняв, где только возможно, отпечатки пальцев, Ларин примется за пулевые пробоины в стекле, а следователь тем временем вместе с судебно-медицинским экспертом будет заниматься трупом.

Молчаливые, взволнованные понятые с щемящим чувством, порожденным присутствием убитого человека, следили, как быстро и четко разворачивалась следственная работа. Они кое-как улавливали смысл из лаконичных фраз, которые бросал медик, описывая состояние трупа:

– Температура тела – двенадцать градусов, примерно двенадцать часов назад наступила смерть, принимая во внимание понижение температуры тела на два градуса в час. Таким образом, убийство произошло в восемь – восемь тридцать вечера. Под нажатием трупные пятна исчезают и не восстанавливаются, кровь не возвращается в кровеносные сосуды. Это подтверждает, что смерть наступила примерно в это время. Вскрытие покажет более точно.

Степанов быстро заносил в протокол данные. Потом начал свою работу Гриценко, детально описывая местоположение трупа, расстояние от него до предметов, детали одежды Паршина.

Фотограф пощелкал затвором камеры, отображая общий план, узловой и детальный. Когда был закончен осмотр и следователь приказал санитарам унести тело Паршина, трассолог начал детально описывать характер входных и выходных отверстий в стекле, оставленных пулей.

Лишь после этого все четверо приступили к поискам гильзы. Искать начали от порога, имея примерно представление о месте, с которого стрелял убийца. Позднее, в лаборатории, Ларин точно, до десяти сантиметров, установит это место, когда исследует на следокопировальной пленке остатки несгоревших порошинок и диаметр их рассеивания. Ларин учтет и капельки смазки, вылетевшие из ствола во время выстрела, которые тоже отпечатались на пленке.

Не прошло и получаса, как Степанов обнаружил в одной из домашних туфель гильзу. Теперь оставалось найти пулю, лежавшую где-то в сугробе за окном, и провести обыск в комнатах, где находилось несколько сот книг на полках, уставленных от самого потолка до пола. Гриценко решил вызвать для обыска помощников, а самому заняться поисками пули.