Текст книги "Диверсанты (сборник)"

– Могу я попрощаться с мамой? Может, у вас и это запрещено?

– Да, можете! – согласился Самарин.

Серж шагнул в соседнюю комнату. Самарин видел его спину и услышал тихий голос:

– Прости меня, мама! Я знаю, это для тебя большой удар. После гибели отца это, наверное, не меньшее, а большее несчастье в твоей жизни. – Серж скрылся в комнате. – Дай я тебя поцелую! Не вини меня! Так уж устроен человек, что он сам выбирает свою судьбу. Я свою выбрал. Но я честен и перед тобой, и перед отцом. То, что я тебе сейчас скажу, я бы, наверное, не сказал, если не этот случай. Мы, наверно, расстанемся надолго, но ты должна знать, что мой отец, твой муж жив. Я встречался с ним в Испании, но он просил меня не говорить тебе, чтобы не расстраивать. Найди возможность через Международный Красный Крест разыскать отца и сообщи ему, что со мной приключилось…

Самарин рванулся в комнату и остолбенел. Женщина лежала на кровати, закрыв глаза. Сержа в комнате не было. Дверь на лоджию чуть приоткрыта. Магнитофонная пленка продолжала воспроизводить голос Сержа: «…моя совесть чиста, я делал то, что считал правильным. И пусть меня лишат свободы, я останусь…» – Самарин прорычал что-то нечленораздельное и выключил магнитофон.

Серж, перемахнув через перила лоджии, быстро перешагнул на соседнюю, оттуда спустился на хозяйственный балкон, открыл дверь на лестничную площадку и ринулся вниз. Выскочив из подъезда, он подбежал к белой «Ладе», которая стояла тут же, распахнул дверцу, вскочил в кабину и рванул с места машину. Этот момент и увидел с балкона Самарин. Вбежав обратно в комнату, он набрал номер телефона и сообщил:

– Куц бежал на «Ладе» белого цвета…

…Серж, сделав пару разворотов и, не видя за спиной преследования, резко свернул под арку одного из домов и прижался к бордюру. Здесь он вышел из машины, захлопнул дверцу, вытащил из багажника чехол и накрыл им «Ладу». Оглядевшись по сторонам, Куц направился в другой конец дома и остановился перед зачехленной машиной. Торопливо свернул брезент, открыв сверкающего цветом «корриды» жигуленка, бросил в багажник чехол, сел в кабину и завел двигатель.

Затерявшись а потоке автомашин, его жигуленок вынырнул на малолюдной улочке и остановился у телефонной будки. Тревожно оглядевшись по сторонам, Серж вошел в будку и дважды набрал номер. После того, как ответил мужской голос, он положил трубку, отсчитал по часам тридцать секунд и вновь покрутил диск телефона. Снова ответил тот же мужской голос, и Серж сказал:

– Не могу служить двум господам. Одного ненавижу, другого люблю. Не могу служить Богу и маммоне.

– Вы, очевидно, не туда звоните. Я не психиатр, – пророкотал мягкий баритон. – Много выпили, уважаемый?

– Я трезв, как младенец. Но я тяжело заболел. Случайно остался жив, хотя температура держится на пределе.

– Надо срочно лечиться. Советую берег моря, где каштаны. Специальная клиника и лекарства по схеме. Там вам помогут…

Серж вышел из будки, еще раз огляделся, достал из багажника чемодан, вытащил оттуда темные очки и усы. Через минуту с трудом можно было узнать в нем Сержа.

За рулем оранжевого жигуленка сидел почти незнакомый человек в темных очках и с усами. Машина легко проскочила мимо поста ГАИ на выезде из города. У обочины стояли три белые «Лады», сотрудники ГАИ проверяли документы.

«Зашевелились!» – злорадно подумал Серж, разгоняя машину. Он повернулся к сидевшей рядом с ним красивой шатенке и улыбнулся:

– Я тебе очень признателен за твою готовность поехать со мной ка юг! Там уже тепло и купаются, – сказал он и потянулся к пиджаку, висевшему за его спиной, вытащил из кармана небольшую коробочку и положил ей на колени. Женщина открыла и ахнула:

– Серж, ты просто чудо! – воскликнула она и поцеловала его в щеку. – Это же моя мечта! Такой перстень! – Она надела его на палец и радостно-возбужденная полюбовалась им со всех сторон.

– Если бы ты на мое предложение ответила колебанием, перстень был бы на другой руке, – заметил он, продолжая улыбаться.

– Ты тоже хорош! Месяц – ни слуху, ни духу. Потом вдруг звонок: «Жди через полчаса, едем отдыхать на юг!» А если бы меня не было? Или я была бы занята? Хорошо, что мой начальник оказался на месте, мы быстро договорились.

– Тогда перстень был бы на другой руке, – повторил он.

– Я же ничего с собой не взяла! Что на мне, да сумка. Ты об этом подумал?

– Мы же едем в солнечный город, где тряпки являются его достопримечательностью. Там и купим! У меня тоже ничего, кроме сумки с деньгами.

– Удивительный ты человек! А я – как собака, мне свистнули, и вот, я уже скачу за тысячу верст. Эгоист ты, Серж! А усы тебе идут.

«Нельзя мне ехать одному, – ответил ей мысленно Серж. – Один в машине – это подозрительно. А с женщиной, и притом красивой, – все обоснованно. Так что радуйся, что ты мне понадобилась!»

* * *

…В кабинете Лазарева собрались сотрудники, они удобно устроились в креслах и тихо переговаривались. Полковник что-то быстро писал и, закончив, спросил Самарина:

– Где сейчас Серж?

– Информации пока нет. Но думаю, уже где-то под Одессой. Ночевали они в Киеве в кемпинге. Здорово водит машину, дьявол! Как взял на трассе сто двадцать, так до самого Глухова гнал. Вертолетом сопровождали, машинами. Там Ребров.

– Вы уверены, что «побег» прошел чисто?

– Он же сам проявил инициативу. Нас даже перехитрил с магнитофоном и прощанием с мамой. Так что нашим вариантом не пользовались.

– Что-то нотки хвастливые стали проскальзывать, – улыбнулся Лазарев. – А хвастать пока нечем. Вопросов много без ответов. Кому он звонок выдал? Кому? Почему рванулся в Одессу? Кто эта женщина с ним? Зачем?

– Тут все ясно. Мадаму он вызвал свою по телефону. Ей и звонил. С ней безопасней. Как отвлекающий маневр. А в Одессу – родной город.

– Тебе бы в прогнозе погоды работать. Або будет дождь, або нет, но и солнце может быть!

– Сомневаетесь?

– Одесса покажет. Если он нам связи не даст… не хочется думать о последствиях. Генерал был против нашей затеи, но я его убедил.

* * *

К Одессе они подъезжали, когда солнце уже было в зените. Перед крепким каменным домом, обнесенным добротным дощатым забором, остановились.

– Приехали! – устало потянулся Серж. – Жить будем здесь! Ванна и туалет, завтрак и обед по заказу, как в приличном ресторане, только все свеженькое, с Привоза. Уезжать, Галчонок, не захочешь! Хорошо бы вода потеплела!

А через час Серж вывел машину со двора, закрыл ворота. За калитку вышла его спутница в легком цветастом сарафане, с сумкой через плечо.

– Иди, Галчонок, окунись! Заодно воду разведаешь. Говорят, уже теплая. Не успеешь просохнуть, и я вернусь. Солнце к вечеру спадет, поедем тряпки покупать, – он поцеловал ее и сел в машину.

Покрутившись по городским улицам, полным людей и машин, Серж подъехал к пивному бару, где в свое время были Лесняков и Барков, закрыл машину и вошел в полумрак помещения. За стойкой стоял сам Лева в белом замызганном халате с закатанными рукавами.

– Салют! – приветствовал он Сержа, словно они расстались только вчера. – Спустись в камеру, я сейчас приду.

Серж обогнул стол и нырнул в подвал под занавеску. Лева следом вошел а каморку,

– Как доехал? – спросил он. – На дороге густо?

– На новой трассе свободно. Есть что-нибудь стоящее хлебнуть? В горле пересохло.

– Ангел, ты же забыл, куда пришел! – обиделся Лева. – Я же тебя жду уже целую вечность. Тут пузырек один фазанчик вчера оставил. Сказал, чтобы без тебя не вылакали.

Лева достал из-под стола темную бутылку «Наполеона», вынул из шкафчика пузатые фужерчики.

– Имеются яблоки, конфеты, компот, курага, орехи, а хочешь воблу? – оживился Лева.

– Давай курагу, Левик! Да простят нас французы, – с ударением на последнем слоге сказал Серж. – Не обидятся за кощунство! Да и встречу надо обмыть!

– Тут тебя еще «кейс» с шифром ждет. Если валюта – у меня есть один тип, нуждается в «попугайчиках», – Лева вытащил из холодильника два яблока, насыпал в пиалу орехов и кураги и ногой пододвинул к Сержу черный чемоданчик.

Серж покосился на него и откупорил бутылку коньяка…

…Лесняков, упрятавшись в дальний угол, чтобы не видел Лева, осиливал третью кружку пива, когда молодой курчавый бармен, которого когда-то Алесик назвал карапузом, вдруг выскочил из-за занавески с перекошенным от ужаса лицом и бросился к двери. Лесняков шагнул вперед и мгновенно поймал его за руку. Притянув к себе и заглянув в обезумевшие от страха глаза, тихо спросил:

– На змею наступил? Чего испугался? Ну? – грозно прикрикнул он на парня.

– Там дядя Лева… – сдавленно, заикаясь, прошептал тот дрожащими губами. – Они оба… – махнул он рукой вниз.

Лесняков переступил порог подвала и сразу увидел лежащего на полу Сержа. Лева скорчился в кресле, неестественно вывернув руку. Капитан опустился на колени перед Сержем, послушал сердце, взял стоявший на полу «кейс», осторожно поднял его и приложил ухо к крышке.

– Быстро гони всех в шею и закрывай шалман! – закричал он парню.

В лаборатории молодой человек в белом халате поколдовал над «кейсом» с помощью загадочных приборов и тревожно сказал полковнику Кравцову: «Время неизвестно, в любую минуту…»

Что он сказал дальше, Лесняков не слышал, но несмотря на свою кажущуюся медлительность, уже бежал к машине с «кейсом» в руке.

…Ребров сидел перед Лазаревым в кабинете. Он чувствовал себя виноватым, хотя объективно вины тут его не было.

После смерти Сержа и Левы он допросил бармена и единственно, что смог узнать ценного – это был мужчина, у которого слегка седоватые волосы гладко зачесаны, выше среднего роста. Появился он вчера вечером и сразу же уединился в подвале с Левой. Через несколько минут Лева вернулся за стойку. Когда ушел гость, он не знает.

Ребров немедленно поднял списки пассажиров, прилетевших накануне из Москвы, и отобрал всех мужчин в возрасте свыше тридцати пяти лет. Таких оказалось около двухсот.

Лазарев, выслушав доклад Реброва, чертил на листе бумаги избушки, пририсовывал им крыльцо, трубу, снова избушки. Реброву было известно, что это признак крайнего раздражения полковника. И не зная, что дальше сказать, майор добавил:

– Чемодан рванул, как фугасная бомба. Взрывное устройство было соединено с крышкой.

– А ты чего ждал? – спросил холодно полковник. – В их деле нужна солидная подстраховка. Не коньяк, там «дипломат» – раз уж Сержа приговорили. Провал для Сержа начался в ГУМе, это ясно. Серьезный гражданин стоит за этим делом. Ловко он нашу работу перечеркнул. Может, он и ГУМ затеял для проверки Сержа? С чем идти к генералу? Просто ума не приложу! С задержанием Сержа мы перестарались, сразу последовала реакция. Работа дилетантов!

Раздался телефонный звонок. Лазарев взял трубку, послушал и положил на рычаг.

– Один пассажир не соответствует паспорту. Выходит, Икс или кто-то другой летал по чужому или фальшивому документу. За эту неделю этот гражданин самолетом больше не летал. Но в Одессе он вряд ли остался. Это были для него чрезвычайные обстоятельства, и тут он оставил фальшивый след. Откуда же теперь начинать? – словно про себя рассуждал Лазарев. – Я думаю, акции Баркова должны сейчас повыситься. Ему же нужен человек. Алексей Иванович сказал бы, что надо Иксу сообщить, что у нас есть для него человек. Он конечно знает о Баркове. А не кажется ли тебе, Ребров, что Серж был для него уже отработанным материалом? Посмотри, как он активно его толкал на мелкие антисоветские акции: Райский, Катерина, Князь, ГУМ. Эти ребята из ГУМа признали Сержа, он их подбил на листовки. За три тысячи рублей. Им нужны на кооператив. Они подумали и рассчитали так: девушка примет все на себя, а она беременна, на шестом месяце, и ей ничего не будет. Серж им и аванс выдал, две тысячи рублей. Вот такими крохами пробавлялся!

– Да, но за ним ученые! Это вам не антисоветчина! Ученых надо разрабатывать. Поэтому Сержа надо было беречь!

– Ты бы стал беречь сгнивший товар? Ученых разрабатывать будет кто-то другой. Мавр свое дело сделал. Икс чувствовал, что кольцо вокруг Сержа сжимается, может быть засек за ним службу наружного наблюдения. Вот и вывел его из актива. Но профессионально!

* * *

Одесса встретила Шмелева ярким солнцем и теплом. Он постоял под лучами солнца, подставив лицо, и пошел на стоянку такси. Пассажиров было мало, а машин достаточно, и Виктор поехал прямо на Молдаванку. Он не хотел откладывать дело, ради которого здесь появился. «Не дай Бог, и этот уже на небе! – подумал он. – Не может же быть все время невезение. Должно же быть и наоборот!».

Домик по указанному адресу Шмелев нашел быстро, шофер такси сам из этого района, лишь спросил какой нужен номер дома и, повиляв по переулкам, точно выехал к зеленому забору, за которым виднелась красная крыша.

Виктор ткнулся было в калитку, но она оказалась запертой. Он подергал кованую рукоятку, еще надеясь проникнуть во двор, но безуспешно. Тогда постучал в калитку раз, другой, но тишина за забором ничем не нарушалась. Виктор подставил котелец, лежавший тут же у забора, и заглянул поверх досок. Домик хотя и имел жилой вид, но замок на двери веранды все сказал журналисту. Он постоял, раздосадованный, не зная куда ему теперь идти. И уже решил было, что приедет сюда вечером, но тут открылась калитка соседнего дома и оттуда вышла с кошелкой в руке немолодая женщина.

– Чего грюкаешь? Нету его и неизвестно! – в своей одесской манере сказала она и уже хотела двинуться своей дорогой, но Шмелев поспешил подойти к ней:

– А куда он ушел? Может, мне вечером приехать? Я журналист!

Последние слова смягчили суровую одесситку с Молдаванки, и она повернулась к Шмелеву.

– Да куда он ушел? – воскликнула она. – Никуда он не ушел! На тот свет собрался Андрусяк. Может, нонче уже и помер. Царство ему небесное! Сварливый был мужик и вредный! Вчера еще был живой, но трошки! Сегодня, наверно, отдал Богу душу!

– Как это на тот свет? – воскликнул в растерянности Шмелев. – Да что это такое! Как только приезжаю, так помирают!

– Рак у него! Две недели назад отвезли в больницу. Вот он и доходит там до своего последнего часа. Вчера была у него, узнал меня, а то все в забытьи: колют его, чтоб боли не чувствовал. В больницу пойдешь? Адрес дам!

Шмелев взял адрес больницы, поблагодарил женщину и отправился на поиски. И на этот раз ему тоже повезло, таксист прекрасно знал больницу и, спросив у Виктора откуда он и зачем в Одессе, быстро, по короткой дороге довез его до больницы.

– Могу подождать, – предложил пожилой водитель. – У меня тут сестра была. Паскудная болезнь, домой никто не приходит, все на тот свет. Так и подожду? Плату брать не буду. На што мне копейки с несчастных! – расщедрился и расчувствовался он, словно брал за проезд с самого Андрусяка.

– Я не знаю, когда освобожусь. Может, он уже и умер.

В палату Виктор вошел в сопровождении врача, довольно равнодушного молодого человека, видно, уже привыкшего, что в этом отделении хорошего ничего не бывает. Андрусяк лежал один в небольшой палате, хотя стояла и вторая кровать.

«Проявили чувство сострадания, отдельную палату дали. Все-таки участник войны», – подумал Шмелев, не подозревая, что на этой кровати ночью уже умер человек. Он стал приглядываться к лицу изможденного больного. Заросшее седой щетиной, оно производило тягостное впечатление. Он лежал на спине с закрытыми глазами, ни единым движением не выдавая, что еще жив.

– Я пойду, – сказал тихо врач. – Вы можете тут о чем угодно говорить и сколько угодно присутствовать.

Они остались вдвоем: молодой, здоровый, сильный, с огромным запасом жизненных сил и лет и старый, изможденный болезнью, раздавленный близкой смертью, уже отживший свой не богатый годами век, храбрый бесстрашный воин, партизан, защищавший Родину в далекой Словакии.

Шмелев подошел близко к кровати и уловил едва заметное дыхание. Андрусяк был жив.

– Андрей Николаевич! Здравствуйте! Вы что же это делаете? На улице прекрасная погода, а вы улеглись в кровать! – как можно бодрее воскликнул Виктор.

Веки больного дрогнули, открылись, и на Шмелева поглядели бесцветные, но осмысленные глаза. Виктору даже показалось, что он усмехнулся, такая на миг появилась гримаса.

– Я пишу о Словацком Сопротивлении, об участии в нем советских воинов. Только что вернулся из Чехословакии. Там мне рассказали о ваших подвигах, – заторопился журналист.

Андрусяк, не мигая, смотрел на Шмелева, и молчал.

– Если вам трудно со мной разговаривать, то я могу прийти в другой раз. – схитрил он. – Когда поправитесь…

– Садись! Не надо ждать другого раза. Его не будет, – с трудом выдавливая из себя раздельно слова, возразил Андрусяк.

– Я нашел всех ваших друзей, с которыми вы воевали. Евгения Петровича Антонова, летчик был, помните? Жаль, что не смог его застать: он два года назад умер, сердце подвело. Ивана Алексеевича Кудряшова в Киеве тоже не застал, полгода назад он умер, нелепая смерть: подрались хулиганы и ударили Ивана Алексеевича ножом прямо в сердце, – с печалью в голосе сообщил Шмелев и осекся – хватит о смертях.

Андрусяк молчал, но Виктор видел по его глазам, что он все понимает и осмысливает.

– Как же так Ваня сплоховал? Он же, как собака, чуял нож на расстоянии. Он всегда знал, вооружен человек, которого мы встречали, или нет. У него было чутье, как же он позволил себя зарезать? – тихо и медленно произносил слова Андрусяк, сожалея не о том, что убили Кудряшова, а что он не смог разгадать этот удар ножа.

– Хочу вас порадовать. Я нашел того, кого вы считали погибшим. Я нашел Макса Саблина. Он жив! Совсем недавно я его видел!

Глаза Андрусяка вдруг расширились и Виктору показалось, что эта новость так его потрясла и обрадовала.

– Ошибся ты, парень! – четко и раздельно произнес он. – Я с ним был и в другом концлагере. После побега из тюрьмы нас обложили горно-егерьские батальоны, это были немцы. Мы с Карелом Вондрачеком прикрывали отход бригады в горы. Под таким именем сражался Макс Саблин. Я узнал его настоящее имя лишь в лагере. Тогда у нас кончились патроны и гранаты, нас и взяли, мы сдались. Макс считал, что от живых нас еще будет польза, а от мертвых – никакой. Набили нас в теплушку до отказа, ехали почти стоп. Через два дня оказались в Австрии и там строили какое-то подземное сооружение. На ночь пригоняли в лагерь, спали в бараках. – Андрусяк замолчал и закрыл глаза, видимо, такая длинная речь утомила его. Шмелев не торопил, то, что он сообщил ему, было крайне важно. Но Андрусяк не знает все же главного, что Саблин выжил. Эта история хранится на магнитофонной пленке. То, что он совершил – просто выдающийся человеческий подвиг…

* * *

В ту ночь самолеты дважды пролетали вблизи лагеря, и военнопленные, а там были исключительно русские, молили Бога, чтобы они начали бомбить бараки. Это была надежда на спасение, другого выхода не видели. Пленные были обречены, иллюзий никаких никто не строил. Закончатся работы и всех уничтожат. Идея пришла Саблину, когда они перетаскивали движок, освещающий штольню. Бутылку он нашел среди камней и, рискуя быть застреленным на месте, налил в нее горючего. Полосатую куртку он снял с умершего пленного и носил ее на себе, скрывая от охраны. За такое нарушение лагерного режима его могли сразу расстрелять, но Саблин знал, на что шел.

Теперь оставалось ждать, когда появится волна бомбардировщиков, и успеть дать им сигнал. Словно все было спланировано, когда Макс подготовился к этой акции, самолеты пришли в полночь. Очевидно, это были американцы, они шли тремя волнами. Кругом была полная темнота, луна еще не появилась, и вышки с пулеметами и ослепшими прожекторами едва просматривались на фоне отдаленного просвета. Лагерь замер, тошнотворный запах близкой смерти окутал темные, мрачные бараки, где тысячи человеческих жизней подходили к своей последней черте.

Саблин змеей выскользнул из барака и пополз по холодной весенней земле, уже излучавшей дух нарождавшейся жизни природы. Ему удалось добраться почти до средины лагеря, и здесь он стащил с себя полосатую куртку. Секунду медлил и снял вторую. Ему подумалось, что от одной куртки костер может быть незначительным и летчик не увидит его с большой высоты. Поэтому Макс решил пожертвовать своей одеждой. Он сложил обе полосатые куртки в бесформенную кучу, старательно полил ее сверху донизу горючей жидкостью. Самолеты приближались, они шли прямо на лагерь. Пленные замерли в бараках, ожидая, когда вспыхнет спасительный костер. Никто из них не думал, что все они окажутся под сильным бомбовым ударом и не всем им суждено выскочить из этого ада. Они думали только об одном: лишь бы летчик правильно понял этот сигнал, лишь бы он не прошел мимо, лишь бы не промахнулся, а разбомбил этот лагерь к чертовой матери! А кому суждено остаться живым – он выскочит и из пламени!

Гул мотора все нарастал и нарастал. Он слегка подвывал, самолет шел, видно, с большим смертоносным грузом. Саблин выжидал, расчитывал и, наконец, пришла та секунда, которой он ждал столько дней, подготавливая себя и своих товарищей. Макс вытащил спичечный коробок с единственной спичкой, потер серную наплавку о брюки и чиркнул о коробок. Еще только затрещала, загораясь, сера, он бросил ее на кучу и метнулся в сторону, спеша выйти из зоны освещения.

Ему удалось отбежать от полыхнувшего костра метров на двадцать, когда длинная пулеметная очередь почти перекрыла гул самолетов. Стреляли не в него, это он понял сразу. Стреляли по полыхавшей куче тряпья, пытаясь раскидать ее в стороны. Но первые же пули, попавшие в этот костер, наоборот, еще больше подбросили в воздух пламя. Лагерь осветился и стал виден с воздуха как на ладони. Летчик правильно все понял, бомба, рассекая стабилизатором воздух, с воем понеслась вниз. Взрыв смел вышку с часовым и пулеметом и вместе с колючей проволокой. Саблин бросился в этот пролом, задыхаясь от порохового газа. Оглянувшись, он увидел как десятки полосатых фигур ринулись из бараков, не страшась ни бомб, ни пулеметов. Они рванулись на свободу.

Саблин выскочил на едва заметную в темноте тропу и помчался, думая лишь об одном: уйти как можно дальше от лагеря. Позади полоснула пулеметная очередь, завыла сирена. «Очухались!» – подумал злорадно Макс. Он миновал густую стену кустарников и полетел в канаву. По ее дну Саблин пробежал с полкилометра и вдруг обнаружил, что бежит рядом с железнодорожной насыпью.

– Господи! – взмолился он. – Хоть бы поезд прошел!

И будто отвечая на его мольбу, Господь послал ему далекий перестук колес идущего поезда. Макс напряг весь свой слуховой аппарат, и душа его заликовала: он почувствовал, что в этом поезде его реальное спасение. И словно ему вытащили пробки из ушей, он услышал далекую стрельбу – там немцы все еще расстреливали рвущихся на свободу пленных. Кому-то повезло, он успел уйти в пролом, а кто-то полег под пулеметным огнем. Но и те, кто смог уйти из лагеря живым, еще не могли обрести свободу. Теперь начнется охота на людей. И кого-то снова ждет плен, лагерь и смерть. Саблин прекрасно понимал, что на поезде в несколько минут он сможет на десяток километров оторваться от преследования, скрыть следы и окончательно затеряться в горных лесных просторах.

Поезд приближался, уже был отчетливо слышен стук колес на стыках рельсов. Саблин лежал на краю насыпи и вглядывался в темноту. Он не чувствовал ночной прохлады, голое тело было напряжено, оно как бы застыло и стало невосприимчиво к холодной атмосфере. Железная махина с едва заметными полосками света, направленными на рельсы, вынырнула из-за поворота и, пыхтя, двинулась навстречу беглецу. Паровоз промчался мимо Макса. «Скорость великовата!» – только и успел он подумать. Сразу же, как подброшенный, вскочил и вплотную приблизился к пробегавшим мимо вагонам. Состав был смешанным: крытые вагоны, платформы, цистерны. В темноте Саблин никак не мог увидеть, где же тамбур, и вагоны проскакивали один за другим, приводя в отчаяние Макса. Он рванулся к проносящейся мимо платформе, уже не думая, есть ли там тамбур или нет. Едва дотянувшись до борта платформы, почти догнал ее, и вдруг его рука ухватила торчащий крючок. Отчаянным усилием он подтянул себя к платформе, прыгая как безумный по шпалам. В какой-то момент Саблин подпрыгнул и ухватился рукой за борт платформы. Ноги его оторвались от земли, он завис на одной руке, не выпуская другой спасительный крючок. Провисев так несколько секунд, ухватился за борт второй рукой и, изогнувшись, забросил на него ногу. Отчаянным усилием Саблин подтянулся и перевалился через борт. Он упал на дно платформы и тяжкий стон вырвался из его груди. Макс стонал не от боли, от напряжения, от морального опустошения и наступившего сразу бессилия. Теперь он почувствовал и холод встречного потока воздуха. Макс пополз туда, где в темноте виднелась какая-то глыба. Приблизившись, он обнаружил, что это большой станок, накрытый брезентовым чехлом. С трудом ему удалось развязать шнур и стянуть чехол на пол. Макс закутался в него и, не попадая зубом на зуб, улегся у борта платформы.

Так он пролежал в полузабытьи несколько часов, пока поезд не остановился. До слуха Макса долетели обрывки разговора мужчин. Говорили по-немецки, речь шла о станке, который надо будет погрузить на автомобиль. Макс встревожился, еще немного – и его обнаружат. Он осторожно выглянул через борт. В сером утреннем рассвете разглядел двух мужчин, один, как ему показалось, был в форме полицейского. Станция небольшая: традиционный дом под красной черепичной крышей, рядом еще два домика, дальше виднелись сады. С другой стороны станционной постройки Саблин увидел большой кирпичный сарай, тоже под черепичной крышей. Макс пополз к противоположной стороне платформы, и его взгляд сразу уперся в каменную, облицованную бетоном стену. Дальше шел крутой подъем и поросшая лесом гора.

«Уходить надо только сюда, к каменной стене. Здесь должен быть водоотвод, по этой канаве проберусь вперед. Там и скроюсь. Если не околею от холода!» – он потер руки, плечи. И осторожно, перевалившись через холодный борт как можно тише спрыгнул на шпалы. Ноги его не удержали, колени подогнулись и он кувыркнулся в водоотводную канаву. Секунду полежал, прислушиваясь, уловил звук работающего двигателя. «Идет грузовик!» – подумал Саблин и быстро пополз, обдирая локти о бетон. Он подлез под вагон, до сарая было каких-то два десятка метров. Если быстро вскочить, то через пять секунд – за сараем.

К станции подошел грузовик и, развернувшись, задом подался к платформе, на которой стоял станок. Грузовик закрыл бортом людей и Саблин решился: он выскочил из-под вагона и огромными прыжками помчался к сараю. Никто его не заметил и он спрятался за его стеной. Но тут случилось непредвиденное, за сараем в саду он увидел женщину и попятился назад. Выход был только один – укрыться в сарае, тем более, дверь его была не заперта. Макс выглянул из-за угла: мужчины влезли на платформу и были заняты станком. Он скользнул вдоль стены, приоткрыл дверь и скрылся в темноте сарая. Когда глаза его привыкли, Саблин разглядел, что здесь полно сена. С одной стороны виднелась загородка. Он заглянул туда и услышал тяжкий вздох. Там лежала на подстилке корова. Макс вошел за загородку, почувствовав, как животное излучало тепло. Он присел возле нее и стал нежно гладить. Потом сел к ее боку спиной и прошептал: «Милая ты моя! Погрей меня!»

Согревшись у коровьего бока, Макс не заметил, как уснул. Разбудил его сдавленный крик женщины, она пятилась назад, прижимая к груди руки. Саблин сам испугался этого женского крика и вскочил. Но она мгновенно выбежала из сарая и защелкнула на двери засов. Макс слышал ее тяжкое прерывистое дыхание.

«Это конец! – подумал он довольно равнодушно. – К чему были все эти усилия? Лучше бы я получил пулю в лагере!» – его охватила горечь и отчаяние.

– Госпожа! – тихо окликнул он женщину. – Я не вор! Я бежал из плена. Я русский! – решился он на открытый разговор. Да и ничего другого ему же не оставалось.

Но женщина вдруг бросилась бежать и вскоре звук ее шагов совсем пропал.

«Позовет мужа-полицейского! – равнодушно подумалось ему. – А может, вызовут эсесманов. Эти мне ребра переломают. Так уж у них положено за побег: либо сразу пулю, либо…»

Он не успел додумать эту мысль до конца. Звякнул засов, дверь распахнулась, голос снаружи приказал:

– Выходи!

Макс вышел и зажмурился от яркого утреннего солнца. Перед ним стояли двое мужчин, которых он видел утром. Тот, кого он принял за полицейского, оказался железнодорожником. В руках он держал двуствольное ружье, стволы были расположены вертикально, один над другим. Макс никогда раньше таких не видел, но догадался, что один ствол заряжен на медведя.

Он стоял у проема двери, полуголый, весь в кровавых ссадинах и кровоподтеках, и вдруг в глазах железнодорожника увидел сострадание. Тот опустил ружье и спросил:

– Ты из того лагеря, который бомбили американцы?

– Да, его бомбили и мы бежали, – ответил торопливо Саблин.

– Они вас ищут, разослали депеши.

– Вы меня выдадите немцам? – спросил Саблин, уже думая о том, как ему уйти отсюда живым.

Железнодорожник оглянулся на своего товарища и ответил:

– Нет! Это не наша обязанность! Идем в дом!

А через час он уже был накормлен, одет в костюм хозяина и получал напутствия:

– Тебе надо проехать всего семьдесят километров, там Дунай, а за Дунаем – твоя армия. Сегодня ночью сильно грохотало, может быть, форсировали. Я дам тебе мотоцикл, но ты нас не выдавай. В случае чего скажешь, что сам взял. Прости, но мы не можем тебя оставить здесь.

Женщина посмотрела на Саблина страдальческим взглядом и вдруг перекрестила его.

– Смотри, держись проселочных дорог, на трассу не выезжай, задержит патруль.

Саблин поблагодарил хозяев и, сопровождаемый ими, вышел во двор. Там стоял старенький «Цундап» с коляской. Он сел, быстро разобрался в управлении и запустил движок. Чух-чух-чух – заработал мотоцикл, и Саблин, взглянув последний раз на этих добрых и смелых людей, тронул машину. По тем ориентирам, которые ему дал хозяин, он ехал часа полтора, не встречая на своем пути ни души. Автотрасса проходила где-то недалеко, иногда он, остановившись, слышал шум моторов. Однако наступил момент, когда ему пришлось выехать на автодорогу. Мотоцикл был хоть и старенький, но свое дело знал хорошо, он легко разогнался, оставляя позади себя то тяжелую конную фугу, то велосипедистов, то бредущих по дороге немецких солдат. По его подсчетам, до Дуная оставалось не более трех-четырех километров, и Саблин вдруг поверил в свою счастливую звезду. Но, как говорят в народе, «Сатана услышал песню и решил ее подпеть» – они стояли трое у обочины, в мышиных мундирах, с автоматами на шее и бронзовыми бляхами на груди. Один шагнул на проезжую часть и поднял катафот, помахивая им, приказал Саблину остановиться. Макс мельком взглянул на двух других у загородки. Они не проявляли беспокойства и о чем-то разговаривали между собой, даже не обращая внимания на мотоцикл. «Прорвусь!» – уверенно подумал Саблин, и сделав вид, что хочет остановиться, вдруг резко дал газ и, вильнув колесом, люлькой ударил солдата по ногам. Тот отлетел в сторону, а Макс, выжимая все, что можно из машины, помчался вперед. Позади прорычали два автомата, пули взвизгнули над головой. Саблин вжался в сидение, низко склонил к рулю голову и уже через несколько секунд оказался недосягаемым для автоматов. Только от немцев не так-то просто было уйти. Они выкатили из-за загородки мотоцикл и начали преследовать беглеца. Пару раз позади грохнул «шмайсер», установленный на мотоцикле. Но это была пустая стрельба, так как прицелиться на ходу немец не мог. Бешеная гонка длилась несколько минут, немцы приближались, у них была более мощная машина, и Саблин понял, что не пройдет и двадцати минут, как они настигнут его. Впереди показалась серебряная лента Дуная, автотрасса делала дугу на высоком берегу реки. Макс увидел разрушенное ограждение и мгновенно принял решение: он направил в этот пролом свой «Цундап» и вместе с ним полетел в волнистую рябь Дуная. Если бы он мог думать в эту минуту, он бы, наверное, сказал: «История повторяется! Это мы уже проходили! Такое было в Днепре в самом начале войны. Там меня преследовал танк, а здесь… Вот сейчас я вынырну, а немцы начнут расстреливать меня из пулемета».