Текст книги "Диверсанты (сборник)"

Когда Алексей Иванович сообщил ей, что ему предстоит командировка за границу, и она может здесь спокойно жить и ждать его возвращения, Катя сказала, что хотела бы уйти жить к его матери. Эта мысль так обрадовала Баркова, что он тут же позвонил ей, доставив радость катиным желаниям.

Сейчас он глядел на Катю и ему показалось, что он видит, как по ее щекам текут слезы. «Ерунда, на таком расстоянии увидеть слезы!» – одернул он сам себя, но Катя вытащила платок и стала вытирать им глаза. Теплая волна радостного успокоения обдала всего Алексея, он помахал ей рукой, и Катя тут же ему ответила, подняв над головой обе руки. И вдруг взгляд Баркова наткнулся на Макса. Тот стоял в нескольких шагах от Кати, прислонившись плечом к стойке, и глядел тоскливым взглядом на Баркова. На нем было кожаное меховое пальто и пыжиковая шапка. Алексею Ивановичу показалось, что вся его фигура выражала собой тоску и безысходность.

«Выходит вам очень тяжко, господин Макс, а может быть, угрызения совести, как-никак, а Сержа вы отправили к праотцам, тут двух мнений быть не может. Хотя вряд ли это его мучает. Он бы и меня запросто проткнул на охоте, если бы я представлял для него опасность. Прав Герман Николаевич, ухо с ним надо держать востро. Какие мысли его обуревают? Столько лет жил чужой жизнью, притворялся, хитрил, убивал, а там, за кордоном, ему шли за это деньги. Вот и мучается: там есть деньги, а выбраться невозможно. Если поедет в тур, назад уже не вернется, это точно».

Макс действительно испытывал отвратительное чувство, он страстно хотел туда, за кордон, и никогда бы назад не приехал. Он богат, в швейцарском банке солидная сумма, а воспользоваться не можешь. А этот пацан! Еще только вышел в жизнь, уже в загранкомандировку! Ну ничего, Сатувье наденет на него намордник и наступит моральное удовлетворение, когда можно будет раздавить эту тварь, заставить служить себе, сделать элементарным шпионом. Макс с большим наслаждением произнес мысленно слово «шпион», будто уже добрался до Баркова и тот стал его агентом.

Последний раз он взглянул на Баркова, который перешел открытую ему сержантом границу и направился к люку самолета. Этой картины Макс уже не видел, ее скрыли стены вокзала и он, помедлив секунду, хотел было подойти к Масловой, со злым мстительным чувством забрать ее, увезти на квартиру к Баркову и там воспользоваться ею, насладившись местью Баркову за то, что ему все позволено, а Максу – нет. Но в последнюю секунду он сам сказал себе, что это от него не уйдет, он и в другой раз может с ней проделать что ему захочется, и направился в буфет. Выпить здесь ничего не было, он взял стакан сока, отхлебнул глоток, почувствовав, как сильно его развели водой, поставил стакан на стойку и побрел к выходу. Среди столпившейся массы машин отыскал своего «жигуленка» и вдруг еще раз увидел малиновую куртку Кати Масловой, она в это время садилась в такси.

«Это судьба», – подумал он, приходя в веселое расположение духа, и торопливо завел двигатель. Однако выбраться из автомобильной толчеи ему сразу не удалось, а таксист был проворнее и ринулся на выезд. Наконец, Макс справился с пробкой и, выжимая все возможное из машины, пытался догнать такси. До самой Москвы он не терял надежды увидеть малиновую куртку, но, въехав в город, решил отправиться прямо на квартиру Баркова. Он долго звонил у молчавшей двери, прислушивался к мертвой тишине квартиры, подождал около часа, еще надеясь, что Катя объявится. «Значит не судьба!» – заключил он, наконец, и побрел к своей машине.

А Катя, не подозревая, какая трагедия ее поджидала дома, пила чай с вареньем с матерью Алексея и в деталях рассказывала ей, как провожала его в аэропорту.

Самолет тем временем уже взлетел и, пробив облачность, забрался на большую высоту. Барков выглянул в иллюминатор и восхитился увиденной картиной: белые облака, словно снежная равнина, покрывали все вокруг и кое-где вздымались, будто горы, облачные пики, на которых как на снегу сверкали лучи солнца.

Эта красота немного отвлекла Баркова от грустных мыслей, навеянных расставанием, и место этих грустных мыслей стали занимать прагматические, начиналась работа…