Текст книги "Диверсанты (сборник)"

– Заявление есть?

Барков стукнул по боку своего чемоданчика.

– Ну что же квартирная кража в особо крупных масштабах, уже есть чем порадовать Феликса?

– Я использовал запрещенный прием и сказал ей, что побег ему подготовил Серж. Она прямо-таки пришла в ярость. Признала, что книгу со слов Черняка написала она, правда, канал связи, через который переправила рукопись, она скрыла, мол, случайная встреча с гражданином ФРГ. Ответственность перед законом понимает. В общем, она находилась в таких расстроенных чувствах по поводу потери любовника, что мои вопросы ложились как на вспаханную почву. У местных товарищей я получил информацию, знают они о Соколовской, и еще там есть парочка «антисоветчиков», как Черняк говорит, «антисоветское подполье». Канал ее связи с Западом прочно закрыли. Про Сержа ничего сказать не может, связь с ним ей передал муж – Жиган. Как вы выражаетесь, на его весах не прибавилось.

– Классика из меня делаешь, цитаты произносишь, – проворчал Лазарев. – Вот я тебе новость одну сообщу, думаю, стоящая. Дело я тут еще раз смотрел по Шкету и меня заинтересовал его приятель по кличке Крыса. В деле есть его показания, что Шкет рассказывал ему, куда он уже ездил, сколько икон привозил. Я взял карту северных районов, посмотрел и прочертил, получилась некая дуга почти до Уральских гор. Значит Шкет ездил строго по разработанному маршруту. Тут есть какая-то цель, но я ее не пойму. Если бы Шкет занимался разведкой, тогда понятно, а он ездил и покупал иконы. А вот что это такое? – сплошной ребус. Новый год где будешь? Может, к нам придешь?

– Я матери обещал. Екатерина в деревню поедет. Если брат вернется, тогда все вместе…

– Ладно! Высаживайся. – Лазарев щелкнул счетчиком и сказал:

– Три двадцать! Здесь по соседству одна дама живет.

Барков засмеялся, и полковник посмотрел на него с удивлением и строго. Алексей Иванович сразу смолк.

– В очень дружеских отношениях с Альпером. Крупный эксперт по живописи, особенно специализируется по иконам – все знает: и стиль, и век, и школу, и какими красками пользовался богомаз. Вот какая приятельница у гражданина Апьпера.

* * *

Георгий Барков остановил машину перед домом, радостно сиявшим новогодним освещением. Расплатился с водителем такси, пожелали друг другу счастливого Нового года, подхватил коробку, украшенную иностранными этикетками, и подошел к крайнему подъезду. Входить не стал, остановился и поглядел на освещенные окна. «Какое же Ларисино? – подумал он и стал высчитывать. – Вот этот желтоватый квадрат света. Что-то светит не празднично. А что если ее нет дома? Она же думает, что я все еще в командировке. Вот это будет номер! – заключил Георгий и присел на скамейку перед подъездом. – А что, собственно, я жду от нее? Никаких обязательств, никаких клятв».

Он вспомнил, как однажды утром расчищал дорожки перед домом, где жил. Она шла, закутанная в беличью шубку и норковую шапку, поскрипывая белыми сапожками. Снегу упало много, и возле дома было не пройти.

– Надо раньше вставать, уважаемый! – сказала она строго. – Вы не почистили снег, а мы должны опаздывать.

– Извините, мадемуазель! Я могу вас перенести на расчищенное место! – улыбнулся Георгий и застегнул на все пуговицы телогрейку. Он увидел, что девушка была красива, со своим натуральным румянцем на щеках. – Ваше замечание я учту на будущее, и завтра все будет чисто. Подрабатываю здесь!

Она сердито обошла его, залезая сапожками в снег, и двинулась к дороге, оставляя в снегу глубокие следы.

На следующее утро Георгий встал рано, заглянул к матери в комнату, хотел было выйти, но она остановила его.

– Жора, я сама пойду поработаю.

– Мама, ты что? Вчера температура, а сегодня ты уже пойдешь чистить снег. А я, здоровый верблюд, буду смотреть, как ты работаешь? Лежи и не вставай, я сам управлюсь. И вообще, увольняйся. Мы с Алешкой хорошо зарабатываем, а мать – дворник. Нам же стыдно! И так тыкают меня, что не берегу мать.

– Плюнь ты на болтовню! Если бы я не работала по утрам, померла бы давно. Так что эта работа – мое здоровье.

Георгий выскочил из дома, добежал до стоянки автомашин, открыл дверцу у черной «Волги», завел двигатель и, не прогревая его, вырулил на дорогу. И, словно дождавшись этого, на дорожке между домами показалась беличья шубка. Когда девушка поравнялась с автомашиной, он открыл дверцу.

– Садитесь, я вас подвезу. Пожалуйста! Мне это не трудно!

Девушка колебалась пару секунд и, улыбнувшись, молча села на сидение. Барков рванул машину вперед и помчался по улицам.

– Куда вас подвезти?

Она назвала адрес и спросила:

– Возите начальника? Из какого министерства?

– Внешторг. Замминистра.

– О-о-о! – воскликнула девушка.

– Познакомимся? – спросил он. – Меня зовут Георгий, Жора! Все-таки Внешторг! – ухмыльнулся он.

– Лариса! – ответила она небрежно, выдержав паузу. – Мне от вашего Внешторга ни жарко, ни холодно, или лучше «как с козла молока».

Всю неделю он возил Ларису на работу, она служила администратором в парикмахерском салоне в центре. А после работы иногда забирал ее. Они ехали в кино, в ресторан, в Большой, на Таганку. Она удивлялась, как он ухитрялся доставать такие дефицитные билеты. А Георгий посмеивался и говорил:

– Внешторг! Сила!

– А почему ты так рано уезжаешь? – спросила она его как-то. – Твой замминистра что, не пользуется машиной?

– Он любит больше пешком, – небрежно ответил Георгий.

А накануне отъезда в командировку Барков просто сразил Ларису.

– Ты там у себя в салоне сделай себе прическу выдающуюся, мы в одно респектабельное место сходим.

– Какое? Какое? – не поняла она.

– Это так англичане говорили, означает «уважительное».

Выглядела Лариса в тот вечер просто сногсшибательно: прическа – он был потрясен и восхищен. Платье светло-голубое взяла у подруги, туфли австрийские в тон и всякая мелочовка.

– Ну, как я для респектабельного места?

– Все от зависти треснут! Можно я там тебя представлю, как жену? Так оно будет удобнее.

– Не возражаю, – улыбнулась она, довольная, оглядев его темно-синий в полоску костюм и в тон галстук. – А у тебя есть вкус! – заметила Лариса. – Природный, наверно.

– Туфли немного жмут, – пожаловался он.

Она села в черную «Волгу» и почувствовала себя, как сама определила свое состояние, «респектабельно».

Они подъехали к двухэтажному особняку, обнесенному фигурной чугунной решеткой. Лариса взглянула на мраморную доску у подъезда и обомлела.

– Мы что, идем в посольство? – полушепотом спросила она, и Георгий увидел в ее глазах растерянность.

– Да, мне дали приглашение. Чего бы нам и не пойти? – весело сказал он, чтобы ее подбодрить.

В вестибюле их встретил мужчина с бородкой и усиками, как у испанца, и женщина в длинном розовом платье.

– Мы очень рады вашему визиту к нам! – сказал мужчина с сильным акцентом по-русски, пожав им руки и сделав приглашающий жест.

Ларису удивило, что здесь среди гостей у Георгия было много знакомых. Они здоровались с ним запросто, называли Георгий Иванович, некоторые целовали руку Ларисы и глядели на нее восхищенно. Были и иностранцы, которые приветливо улыбались ему, что-то говорили на своем языке, а Георгий улыбался в ответ, кланялся и представлял им Ларису. Время от времени он небрежно пояснял ей:

– Это генеральный директор, это фирмач, это советник, это секретарь посольства, атташе, и следил за тем, чтобы ее бокал не был пустым: то немного шампанского, то содовой, то сока.

Когда они покидали посольство, распрощавшись с гостеприимными хозяевами, вдруг через репродуктор прозвучали громко слова: «Машину господина Баркова».

Георгий рассмеялся и, обняв Ларису за плечи, сказал:

– Господин Барков с супругой ездят без шофера!

Слегка возбужденная необычной обстановкой, Лариса лукаво посмотрела на Георгия, осторожно выводившего из автомобильных теснин свою «Волгу», и спросила:

– Почему это они все с тобой так респектабельно? – употребила она понравившееся ей слово. – Георгий Иванович! Господин Барков!

– А ты думаешь, доверенный шофер первого замминистра Внешторга – это тебе простой шоферюга? Вот они все передо мной…

Потом он уехал в командировку.

– Замминистра не может без меня даже в командировке, – пояснил он Ларисе. – Приеду, с мамой тебя познакомлю, в будущее наше заглянем.

И вот теперь оно, это будущее, подступило вплотную, оно там, за желтоватым квадратом света, и Георгий почувствовал какую-то необъяснимую тревогу, радостное настроение стало быстро таять, и он заторопился в подъезд. Лифт громыхал где-то наверху и спускаться не спешил. Барков потоптался нетерпеливо на месте, заглянул в шахту. Не выдержал и зашагал через ступеньку по лестнице.

– Когда тебе надо, никогда его нет! – ворчал он, расстегивая пуговицы новой дубленки. – Ну и черт с ним, допрыгаю!

На площадке нужного ему этажа Барков остановился перед дверью, где были два одинаковых черных звонка. «Ларисин – нижний», – подумал он и нажал на кнопку. Звонка не было слышно, должен был прозвенеть в комнате, а комната, как ему было известно, находилась в другом конце коридора. Секунды медленно потянулись в тишине, за дверью никто не давал о себе знать. Георгий было собрался снова позвонить, но тут услышал шаркающие шаги и глухое бормотание. Дверь открылась, и вялый женский голос проговорил:

– Господи, тут же открыто! Покоя нет…

Барков увидел женщину, возраст которой определить сразу не мог, но быстро окрестил ее «ведьмой». Плечи ее укрывал серый пуховый платок, рот она прикрывала ладонью. В лихорадочно блестевших глазах мелькнуло любопытство, она осмотрела его с головы до ног, покосилась на коробку в руке Георгия и снова подняла на него глаза.

– Простите! – пробормотал он смущенно. – Я, кажется, ошибся звонком. У Ларисы – нижний…

– Нет, вы не ошиблись, был нижний, – тихо сказала женщина. – Лариса здесь не живет.

Она разглядела на его лице искреннее огорчение и отступила вглубь коридора.

– Заходите, – равнодушно, почти безразлично пригласила она.

Он переступил порог и оказался в слабо освещенном коридоре. Женщина захлопнула дверь и шаркающей походкой пошла вперед. Георгий потащил следом коробку. Комната выглядела незнакомой от того, что вещей Ларисы в ней не было. Здесь явно уже жил совсем другой человек. Тахта с неубранной постелью, стол, заваленный бумагами и рисунками, пара незаконченных картин осеннего березового леса, полотно с карандашным наброском церковных куполов и книги, они лежали везде; на полках, на телевизоре, на полу, на подоконниках между горшками с цветами, на шкафу и письменном столе. И десятка полтора икон, которые были развешаны на стене, подчиняясь какому-то особому замыслу хозяйки. Они были разные и разных времен: на деревянных досках, написанных маслом, в массивных рамах под стеклом и маленькие, в бронзовом и серебряном окладе. Георгий был равнодушен к этому виду искусства, поэтому прошел по иконам скользящим взглядом.

Комната скорее напоминала рабочий кабинет художника, чем жилое помещение. Возле тахты в кресле с бордовой обивкой лежала целая груда всяких лекарств, порошков и пузырьков.

– Извините, я лягу, у меня, кажется, температура, – проговорила женщина. Она бессильно опустилась на тахту и прикрылась одеялом. Только теперь Жорж имел возможность ее рассмотреть. Ей было около тридцати, похудевшее бледное лицо украшали… Он так и отметил про себя, что глаза украшали ее лицо. Они светились голубизной и излучали теплоту.

«На десять тысяч одни глаза, – подумал Барков, – нет, на сто тысяч! Что же с Ларисой?» – вдруг вспомнил он, зачем появился здесь. Георгий поставил у порога на пол коробку.

– Садитесь, – указала женщина на второе бордовое кресло. – Кто вы? Как вас зовут? – задала она вопросы, когда он уселся, чувствуя себя не совсем удобно в дубленке.

– Здесь раньше жила Лариса, – начал было он, но она подняла руку с тонкими длинными пальцами и остановила его.

– Я ее сестра. Мы с ней поменялись. Я отдала ей свою однокомнатную квартиру, а сама перешла сюда. Она замуж вышла. Семья все-таки, а я одна, мне этого хватает. Хотя у ее мужа есть неплохое жилье.

Ее слова словно обожгли Георгия. Он почувствовал как заполыхали его щеки, дышать стало тяжело, и невольно провел рукой по лицу.

– Как замуж? – едва слышно выдохнул он.

– Если вы с Луны, то сообщаю, у нас это делается через ЗАГС. Иногда по любви, иногда по соображениям, – одними губами, криво, страдальчески усмехнулась хозяйка.

Эта новость ошарашила Баркова. Он не мог собраться с мыслями, настолько это было неожиданно.

– Она же меня любила, наверно. Я в командировке был, – он растерянно глядел на женщину, но та лежала с закрытыми глазами и никак не реагировала на его слова.

– Значит вы – Жора! – утвердительно сказала она и посмотрела на него. – Мне жаль вас, но это не смертельно. Вы выживите, для вас это даже не катастрофа. Забудьте Ларису.

– Как же она могла! – вдруг взорвался он. – Это же подло! Мы же должны были к маме пойти!

– Вы потише, – поморщилась женщина. – От того, что вы будете кричать, Лариса все равно к вам не вернется. Жора, она вас не любила. Она любила рестораны и приемы, но не вас. Пусть вам от этого станет легче. Она подлая, она дрянь, она вас обманывала. Теперь вам легче?

– Ах, бросьте, что вы в этом понимаете? – отвернулся он к окну и замолчал.

Пауза затянулась, и никто из них не хотел нарушать установившейся тишины. Женщина – потому что была больна, и для нее все эти разговоры про любовь этого здорового, неуклюжего парня сейчас были лишним мучением, лишали так необходимого покоя. А Георгий все еще не мог осмыслить крушение своих надежд, которые все эти долгие десять месяцев вынашивал, лелеял и ими жил.

– Кто хотя бы он? – тихо спросил Георгий.

– Разве это важно? Или мужская гордость требует знать своего счастливого соперника? Он вам не чета, и Лариса никогда бы за вас не вышла замуж.

– Почему? – растерянно спросил он, сраженный такой откровенностью. – Чего ей было нужно?

– Вот именно! Чего ей было нужно? В основе ее исканий всегда стоял этот вопрос. Мы сестры, но словно от разных матерей, даже я ее не понимаю.

– Так что же ей было нужно? Разве я урод, калека, мало зарабатывал? Я вот и сейчас…

– Подождите. Лучше я вам скажу, кто вы, и почему Лариса вышла за другого, – она помолчала несколько секунд, собираясь с мыслями. – Почему она отказалась от вас? А кто вы такой? Что вы могли дать Ларисе? Свою красивую, мужественную внешность? Вы – шофер-дворник, кто в вас главный я не знаю, но это так. Вы – шофер-дворник, и красавица Лариса. Парадокс!

Ее слова были как пощечины, лицо его вспыхнуло, руки прямо-таки впились в ручки кресла, желваки заходили на скулах.

– Если бы я была здорова, я бы смогла найти другие слова для вас, менее обидные и оскорбительные, не секущие мужское самолюбие. Но ничто сейчас не идет мне в голову, кроме конкретики, поэтому я и называю все своими именами.

– Но ведь она же не знает… – попытался он слабо возразить.

– Знает, я осуждаю ее. Мы с ней говорили о вас. Она находила для вас только теплые слова, но они остывали, прикоснувшись к меркантильности. Жора, поверьте мне, она вас не любила так, как можно любить человека лишь за то, что он человек, а не потому, что он собой представляет в обществе или сколько зарабатывает. Красота Ларисы – это ее товар, который ей всегда хотелось продать по самой высокой цене. Когда были вы, тогда еще не было настоящего покупателя, а вы уехали – нашелся покупатель. Если вам станет от этого легче, я вам скажу, что замуж она вышла за доктора химических наук, профессора. У них возрастной мезальянс, что из этого выйдет – поживем, увидим. Во всяком случае, ее муж родился в один год с нашей матерью. Эта новость вас развеселила? Я смотрю, с вашего лица сошло отчаяние, которое меня даже вначале испугало. Вдруг вы потомок Монтекки или Капулетти? Для меня было бы большой травмой, если бы вы покончили жизнь самоубийством из-за неразделенной любви к моей легкомысленной сестре – слабо улыбнулась она и добавила с сарказмом:

– Вот эти иконы на стенах от него, хотите – можете все это покрушить, представляя себе, что это ваш соперник.

– Вы смеетесь. Вам легко смеяться. Над этим всегда легко смеются те, кого это не касается, – с укором покачал головой Георгий. – Это я виноват, что она сделала такой отчаянный шаг. Скажи я ей вовремя обо всем… А я ей морочил голову!

– Вы ничего не поняли из моих слов. Да не нужны вы ей! Не нужны на всю жизнь! Ей нужен такой муж как сейчас, который будет ее одевать, обувать, возить на собственном авто «Лада» и показывать друзьям и знакомым, и просто посторонним, чтобы все знали, какая у него собственная жена, самая лучшая, самая красивая, самая дорогая. В квартире у доктора битком старины, дорогих вещей и хрустальных предметов, а теперь он достал еще одну самую красивую, дорогую и модную вещь, которая называется «моя жена Лариса». Все теперь ей ручки целуют, кланяются, восхищаются. Она на седьмом небе, а доктор на восьмом, от того, что переплюнул всю эту снобистскую братию.

– Вы ее не любите! Вы, наверно, ей завидуете?

– Люблю я ее! Она очень добрая и ласковая, она нежная и заботливая. Завидую ли я ей? Боюсь, что нет. Чему завидовать? У меня есть радость существования, мои картины, моя работа, в них мои чувства, эмоции, есть то, к чему я стремлюсь – к совершенству. У нее этого нет, она всегда, еще со школы хотела быть самой красивой, хотела быть идолом для мальчишек и предметом зависти для девчонок, а потому поставила перед собой цель достигнуть благополучия не за счет труда, а за счет Богом данного физического совершенства.

– Теперь достигла, – с горечью констатировал он.

– Прочно лишь то, что сделаешь сам, а не пользуешься тем, что досталось от предков. Буду рада, если это прочно.

– Вы сами себе противоречите. Позвольте мне раздеться, а то у вас слишком жарко.

– Это вам жарко. Взгляните на термометр, там не больше шестнадцати. Я поэтому вам и не предложила снять ваше красивое пальто из овчины.

– Вы заметили это, как художница? – Георгий снял дубленку и бросил ее возле себя на пол.

– Нет, как женщина. Мне тоже не чужд куль вещей, только я не организованная и не целеустремленная. Так в чем же я противоречу себе?

– Зачем же вы отдали Ларисе свою квартиру, если у ее доктора есть своя, набитая красивыми вещами?

– Тогда еще не было доктора химических наук.

– А кто же был? – загораясь любопытством, быстро спросил Барков.

– Так, один художник.

– Вы сосватали?

– Радуйтесь, что я больна и не могу встать. С удовольствием залепила бы вам пощечину за хамство.

– Извините! Это невольно.

– Она всех моих друзей по физхиму и Академии знала. А этот ей показался выдающимся, с огромными надеждами и перспективой. Богема! Все целуют руки, все знают красивые слова и, главное, все считают себя гениями. Этот в сравнении с другими действительно многое умел – своя манера, свой стиль, сразу глаз не отведешь от полотна. Он ее буквально подавил, я никогда не видела Ларису в таком восторге. Вот тогда она вас, Жора, и забыла совсем. Вадим, Вадим – утром, в обед, вечером. Все пошло к свадьбе, и я решила: пусть возьмут мою квартиру, а мне и тут хватит места.

Она замолчала и погрузилась в свои мысли. Барков глядел на ее бледное лицо и пытался представить себе Ларису с ее восторгом и любовью к незнакомому для него Вадиму, художнику, который обладал магической силой воздействия на чувства девушки. Что же в нем было такого особенного и выдающегося, что смог он так быстро вытеснить его из ее памяти, растворить ее к нему любовь? А может быть, ее и не было, этой любви, может быть, принимал он за любовь слова о любви? Настоящая любовь родилась к этому художнику?

– Что же дальше? – тихо спросил он. – Она любила его?

– Не получилось у них ничего. Пожили они, пожили, а потом приходит ко мне Лариса, и я увидела, что это конец. И знаете, Жора, что она мне сказала? «Он не перспективный, он не пробивной. Будет вечным неудачником, непризнанным и обиженным на весь свет. Будет винить всех и вся, что закрыли ему дорогу в искусство, загубили в нем гения. И будет нищенствовать, подрабатывать на вывесках и плакатах, может быть, запьет. Эта перспектива не для меня». Ее суждения о Вадиме меня удивили, я попросила конкретных объяснений. Она мне их представила: «Союз предложил ему командировку на Череповецкий металлургический комбинат, пять портретов лучших металлургов. Работать на натуре, прямо в цехе. Он ответил, что он не ремесленник и не сапожник из мастерской по пошиву обуви, где любой может заказать какие хочет башмаки. Он художник и не будет писать доярок и свинарок или сталеваров по заказу. Он, видите ли, свободный художник и будет творить то, что его душа пожелает, и не фотограф, чтобы представлять действительность такой, как ее видят миллионы людей. Этим и отличается от этих миллионов. Для него действительность – это его воображение». Лариса зло иронизировала по этому поводу, но это было разочарование в нем не как в художнике, а как в человеке, который никогда не сможет приобрести себе имя. «Кому нужны рога и копыта, надетые на рога? Так Вадим представляет себе реальную корову? Кто купит такую картину? Он, видите ли, пишет свою картину для умных, мыслящих, имеющих воображение людей, а не для лишенных эмоций кретинов и тупиц, которым подавай каменщика с кирпичом в руке. Рога и копыта – это то, что остается от коровы на века, а плоть сжирают черви. Рога и копыта – они станут предметом искусства, в том и есть философский смысл его картины».

– А что касается профессора, то он не рисовал рога и копыта. Он весь соткан из реальностей и действительности: от костюмов до зарплаты и гонораров за научные статьи. И неплохо подрабатывает на иконах, делая химический анализ красок и материалов, которыми пользовались раньше богомазы. Я ему тоже помогаю, у меня же за плечами пять лет физтеха. А иконы – это мой гонорар. Достаточно ли бальзама я положила на ваши раны, чтобы излечить от безнадежной и совсем ненужной вам любви к моей легкомысленной и меркантильной сестре?

Георгий молчал. То, что услышал за эти полчаса, внесло смятение в его душу, он даже забыл на несколько секунд, почему здесь и кто эта женщина, чей тихий, ласково-ироничный голос журчал, словно ручей в лесной чаще. Вдруг Барков почувствовал, что ему невыносимо находиться здесь. Он испытывал тесноту этой небольшой комнаты, задыхался в ее стенах. Георгий резко поднялся с кресла, схватил с пола дубленку и выбежал за дверь. Прыгая через три ступеньки, миновал несколько пролетов лестницы и оказался на улице. Легкие снежинки кружились в свете фонарей, словно мошки и бабочки в летнюю пору, загипнотизированные ярким светом. Он натянул на плечи дубленку, вытащил из кармана шапку, подержал ее в руках, вдохнул полной грудью морозный воздух и сел на заснеженную скамейку. Наконец до него дошло, что все кончено, и нечего пытаться себя обманывать и сохранять какую-то надежду. И все же в подсознании у него сидело убеждение, что ему надо встретиться с Ларисой, сказать ей о себе, о том, как все эти триста долгих дней мечтал о встрече. И будут ей и поклоны, и восхищения, и будет она самой дорогой и красивой вещью в его доме. В этом месте размышлений он вдруг рассмеялся, поймав себя на том, что отвел Ларисе в своей жизни точно такую же роль, которую она играет теперь в жизни доктора химических наук.

– А надо ли встречаться? – спросил он себя и поднялся. – Надо! – решил все же он, но тут вспомнил, что даже не знает новой фамилии Ларисы, а адреса – тем более. Как ему не хотелось возвращаться, но Георгий заставил себя войти в подъезд. У лифта лицом к лицу столкнулся с сестрой Ларисы. Она только что вытащила из кабины его коробку с иностранными этикетками и, обессилев, прислонилась к двери. На ее лице проступила бледность, оно стало даже каким-то серым, и ему показалось, что еще немного, и женщина потеряет сознание.

– Вы с ума сошли! – закричал он на нее. Георгий решительно запахнул у нее на груди пальто, буквально втолкнул ее в кабину лифта, втащил туда коробку и нажал на кнопку.

– Я испугалась, что вы забыли свою коробку. Она такая тяжелая, что я думала, помру, пока дотащу ее до лифта.

– На кой черт она вам сдалась? – грубовато прикрикнул он на женщину. – Подумаешь, коробка! Великая радость! Мир треснул, а она о коробке!

– Видно слабый был мир. Что-то вроде яичной скорлупы, – женщина улыбнулась. – Не разыгрывайте трагедии. Уязвленное мужское самолюбие. И не больше!

– Что вы в этом понимаете!

– Да уж как-нибудь!

– Помолчите, ради Бога!

– Что вы взяли за гон в разговоре со мной? Ваше счастье, что я больна. А болезнь – это…

– Не кичитесь своей болезнью, – прервал он ее.

– Это как раз именно то, чем человеку следует кичиться. Вы желаете за меня поболеть? Даю вам шанс покичиться.

Лифт остановился, Барков без лишних слов решительно взял под руку женщину, прихватил коробку, и они оказались на лестничной площадке. Самая большая неприятность ждала их именно здесь: дверь оказалась захлопнута на английский замок, а ключи остались там, по ту сторону. Женщина в растерянности, с испугом в глазах глядела на Георгия, который и сам не мог решить, что ему делать.

– Поищите получше в карманах, – просил он, с надеждой наблюдая за ее отчаянными попытками отыскать в одном единственном внутреннем кармане пальто связку ключей.

– Может быть, в дырку провалились? – не терял он надежды, и уже сам хотел запустить в карман ее пальто руку.

– Вы что? Какая дырка в новом французском пальто? – вдруг обиделась она.

– Да, в самом деле, чего я плету.

Георгий потрогал рукой дверь, поковырял дерматиновую обивку, заглянул в глазок, будто там скрывалось решение этой сложной задачи.

– Долбану я ее разок? – то ли спрашивая женщину, то ли решаясь на этот крайний шаг, заметил он.

– Долбаните, – разрешила она.

Барков отошел немного назад и со всей силы ударил в дверь плечом. Замок отлетел, она резко распахнулась и стукнулась о вешалку, да так сильно, что вешалка сорвалась с крючков и грохнулась на пол.

– Я не думал, что все здесь держится на… – он поискал слово, чтобы не обидеть хозяйку. Но она сама подсказала ему:

– На честном слове.

– Не скажите. Мы привыкли так говорить оттого, что честное слово у нас такое слабое, как ваш замок. Наверно на таком слове держались наши отношения с вашей сестрой.

– Опять за старое. Только меня увольте, я больше говорить на эту тему не собираюсь. Укрепляйте вешалку, делайте замок, устраняйте следы ваших преступных деяний.

– Сначала я вас уложу в постель, обеспечу лечение, а потом займусь прозой. – Георгий взял под руку женщину и повел в комнату. Здесь он снял с нее пальто, откинул одеяло и требовательно предложил:

– Ложитесь, и что бы ни случилось, даже если начнется светопредставление – не вставать!

– Впервые за три дня, с тех пор как заболела, обо мне проявляют такую трогательную заботу. Лежу здесь, и мне кажется, людей на свете нет. Соседка в отъезде, комната выходит во двор, тишина как в склепе.

Барков снова сбросил на пол дубленку, шапку и при последних словах хозяйки повернулся к ней.

– Вы когда последний раз ели? И, пожалуйста, без этих штучек. Со мной не надо хитрить, – он подошел вплотную к тахте и заглянул в ее голубые бездонные глаза.

– Мне просто не хочется.

– Это я теперь решу, хочется вам или нет. Врач был?

– Я и без врача знаю, что со мной. Это не первый раз.

– Я и в этом разберусь. Позвольте воспользоваться телефоном? – он бесцеремонно снял с тахты телефон, сел в кресло и набрал номер. На другом конце провода долго никто не снимал трубку, но он упорно ждал, пока, наконец, ему не ответил сонный мужской голос:

– Да, алло!

– Спишь? Теперь уже не спишь. Вот и хорошо! Послушай, тебя считают приличным доктором, я такого же мнения.

– Спасибо, ты меня растрогал, – ответил сонный голос. – Давай без подхалимажа. Чего тебе надо? Ты же меня разбудил, я двое суток не спал, у меня была тяжелая больная.

– Здесь аналогичный случай. Тяжелая больная. Ты сейчас возьмешь все свои инструменты, сядешь в машину и приедешь срочно по адресу, запиши.

Георгий продиктовал адрес, положил трубку, опустил аппарат на пол и поглядел на хозяйку, ожидая увидеть признательность в ее глазах. Но она не смотрела на него, ее глаза были обращены к потолку. Видно, ей было совсем худо, напряжение, которое она только что пережила, таская коробку, стоя перед захлопнувшейся дверью, окончательно ее доконало. Барков подошел к тахте, и ему показалось, что женщина потеряла сознание. Но она повернула к нему голову и окинула его ясным взглядом.

– Сейчас сюда приедет одно медицинское светило, – сказал он, – это мой знакомый профессор, он вас быстро поставит на ноги.

– И вы так запросто с этим светилом, словно он у вас служит дворником, – улыбнулась она.

– У нас особые отношения, он мне многим обязан, и я этим пользуюсь. Теперь я займусь вашим обедом.

– Ради Бога, не насилуйте меня. Мне в горло кусок не пойдет. Мне еда противна, – она поморщилась, словно уже взяла в рот этот кусок.

– То, что я вам сейчас приготовлю – не противно. – Георгий вышел в коридор и вернулся со своей коробкой. Он распаковал ее и стал выкладывать прямо на стол банки с крабами, икрой, какими-то заморскими консервами, свертки, заграничные бутылки со спиртными напитками. Опорожнив коробку, задумался, не зная, с чего начать, и поглядел вопросительно на хозяйку. Но та не пришла ему на помощь.

– Пожалуй, надо подождать доктора, а то я чего-нибудь дам вам запрещенного, еще хуже будет. Вот чай вам не будет во вред. Ваш чайник какой?

– У нас все общее с соседкой. Где это вы набрали такого богатства? И все заграничное.

– Так, по случаю отоварился. Новый год же идет. Ладно, поставлю чай и починю замок.

Георгий вышел на кухню, налил воды в чайник, зажег плиту, отыскал в шкафчике молоток и принялся ремонтировать дверь. Поломка оказалась несложная, и он быстро поставил замок на место. Все это время, пока был занят делом, он размышлял. Щемящее чувство, вызванное неожиданным известием о Ларисе, несколько утихло, и ему хотелось понять, что же связывало его с ней. «Неужели она серьезно принимала меня за шофера-дворника? Судя по тому, что в этом убеждена и ее сестра, я тут прочно котировался в этом качестве. Но она же любила меня! Ни черта она тебя не любила! – стал он думать о себе во втором лице. – Ей нравилось с тобой ездить на черной “Волге”. Другие жмутся в автобусах, троллейбусах, час стоят на ногах, а с тобою уютно, мягкое сидение, тепло, двадцать минут – и на работе. Домой тоже шофер везет, в кино, в театр всегда есть билеты. Выходит, купил ты ее за удобные мелочи жизни. Конечно, она ни грамма не мыслила с тобой связать свою жизнь. Какая перспектива? Муж – шофер до конца своих дней, да плюс еще подрабатывает метлой возле дома. Хорошо, отбросим эту сторону. А личность твоя что-нибудь стоит? Стоит, объективно. Не за профессию же любят? Любят не за профессию! Ты же ее любил, а кто она? Достигла высших благ? Недоучившаяся модельерша. Все время новые платья, наряды – по три, четыре за вечер, но все чужие. Разлагает, хочется своих. А где их взять? Вот где собака зарыта. На работе – новые платья, наряды, а дома – что останется от зарплаты мужа, шофера-дворника. Другие могут, она не может. Особая? Нет, не особая. Думает, что особая, а в сущности, а в сущности – красивая бестия, в этом все достоинство. Для жизни семейной мало. Если бы она знала, что ты кандидат наук и дипломат, и никакой ты не шофер-дворник, а машина эта – твоя личная собственность? Ждала бы из командировки? Ждала! Да и командировка не в Сибирь. Если надо, то и год бы ждала, есть что ждать. Нет, не хочу! Это разум! Сломать бы быстро чувства. Обмануть бы, заменить кем-нибудь на время, пока забудется. Не так все просто!»