Текст книги "Диверсанты (сборник)"

…Шмелева он встретил у самого порога, намереваясь покинуть кабинет. Пожав ему руку, тревожно посмотрел на него и, чтобы тут же отделаться, сказал:

– А капитан Рыбалко в командировке, приедет не скоро!

– Это по тому же делу, об убийстве Шкета?

– Да-да, оно начало вдруг расширяться, появилась нужда поехать в Волгоград, оттуда в Москву, и вообще пока писать не надо, – и замолк, ожидая, когда Шмелев скажет ему «До свидания!».

– Сейчас меня интересует ваша дочь Верочка. Я бы хотел с ней повидаться. Она вернулась домой?

– Вернулась, только повидаться с ней нельзя, уехала в Сибирь, взяла академический отпуск в университете на год и теперь где-то там. Неуравновешенная девочка.

– Хорошая у вас дочь! – воскликнул Шмелев. – Самостоятельная!

– Слишком! – согласился Коваль.

– У меня к вам просьба: будет письмо – перешлите мне ее адрес, очень важные дела к ней.

Как ему ни хотелось идти в Комитет ветеранов, но теперь он вынужден был не терять время, если даже там и побывала Вера. В Комитете его ждало полное разочарование: здесь держали на учете только тех, кто воевал непосредственно в рядах армии. И только военком, поседевший ветеран со шрамом на правой щеке, оказался для Виктора находкой. Саблина он, конечно, не знал и ничего не слышал о нем, но с киевским подпольем был знаком и направил Шмелева к одной из участниц подполья, Садовской Янине Карловне.

Это была пожилая, но энергичная и подвижная не по годам женщина с серыми блестящими глазами и светлыми крашеными волосами, хотя краска не скрывала седину. Она, оказывается, была доктором и занималась антропологией. В квартире у нее было полно различных костей людей, животных, птиц и полуразрушенных временем людских черепов. В этом доме все было подчинено науке: огромные стеллажи с книгами, столы, заваленные рукописями и картами, и масса карандашных больших рисунков то гамадрилов, то горилл, то уже превратившихся в человека обезьян.

Она посадила Виктора в кресло, затянутое парусиновым чехлом, и села на стул, поставив его напротив.

– Я слушаю вас!

– Это я хочу вас послушать. Ведь вы воевали в тылу у немцев, здесь, в подполье.

Она без всякой рисовки и жеманства задумалась на минуту и кивнула головой:

– Хорошо, я расскажу вам несколько эпизодов, потому что восстановить все невозможно.

– Меня интересует прежде всего вот этот человек, – показал ей фотографию Саблина Шмелев.

– А кто это? – всматривалась она в портрет Саблина. – Память, вроде, у меня хорошая, но я его плохо помню. Возможно, он был недолго с нами: вошел в группу, а потом исчез – могли в Германию или на строительство укреплений угнать, а может и погиб, и такое часто бывало. Но лицо чем-то знакомо. Интеллигентное и волевое лицо, такой для нашего дела годился. Ну так вот, по существу. Когда немцы взяли Киев, бои здесь в городе были несильные, и это нас удивляло. Куда подевались наши доблестные красноармейцы, которым ничего не стоит «штыком и гранатой»? У меня тогда было такое ощущение, что нас здесь просто бросили, хотя мозгами я этого не принимала. Не таким человеком был товарищ Сталин, чтобы разбрасываться вот так вот просто Древней Русью. Я помню, все вдруг как-то затихло, смолкли артиллерийские залпы, и вдруг, скрежеща металлом и обдавая смрадом газов, вошли в город немцы. И так дружно, что не успели мы сообразить, что к чему, а уже были на оккупированной фашистами территории. И к горечи стало примешиваться любопытство и нежелание примириться. В голове стучала настойчиво подсознательная мысль: «Надо бороться! Надо что-то делать! Куда же делись горком, райкомы? Где те партизаны?» Мне ведь было тогда около тридцати, но я была такая же верующая как и все и задавала себе массу таких же, может быть, нелепых вопросов, как юноши и девушки, которые оказались в Киеве. Хотите чаю? – без всякого перехода предложила она. – У меня есть такой замечательный чайник – все на виду: как закипает, как заваривается, – она вытащила стеклянную прозрачную посудину, скорее напоминающую колбу, чем чайник, и налила в нее воды. Надо сказать, что вода в этом чайнике закипела очень быстро. – Вот за это я и люблю эту стеклянную посудину: не успеешь поставить – и готово. – Она поколдовала над заваркой, добавила к чаю какой-то травы и торжественно поставила на стол «чайник», предварительно отодвинув книги на другой конец стола. К чаю у нее был торт «киевский» и печенье.

Виктор отхлебнул из чашки горячего пахучего напитка и удовлетворенно покачал головой:

– Вот это чай!

– Понравилось?! – воскликнула она удовлетворенно. – Часа через два придут мои девочки, они просто обожают этот чай. Мне все-таки удалось собрать небольшую группу, – вдруг опять без всякого предисловия и перехода продолжила она прерванный чаем рассказ. – В основном это были те, кто не смог по каким-либо веским причинам покинуть город. Но среди них оказался весьма ценный человек, как мы его звали за глаза, Васек-Горбунок. У него был искривлен позвоночник и он никому не годился: Красной Армии своим горбиком, а немцам своим уродством. Но Васек был наборщиком в типографии, и с риском быть арестованным и растрелянным НКВД, с самого первого дня войны принялся таскать домой шрифт. Он нам объяснил, что уже тогда подумал, что шрифт пригодится. А теперь представьте себе, если бы его поймали. Обвинений бы хватило, чтобы его расстрелять, хотя он оказался прозорливее нас, патриотов. Конечно, никакой типографской машиной мы не располагали, но Васек-Горбунок был мастер своего дела, сам изготовил рамку и все, что надо, чтобы наладить печатать листовки. Может быть это сильно сказать «печатать листовки», но все-таки за ночь мы имели тираж до полусотни. Вы даже не можете представить, какой эффект имела наша первая листовка с призывом к населению Киева уничтожать фашистов и тем самым помогать Красной Армии! Десять строк! Но какие это были десять строк! – Янина Карловна задумалась, погрузившись мысленно в те далекие времена.

* * *

Они теперь шли по ночам, а днем отсыпались, забравшись в глухую чащу леса. Опыт уже научил осторожности: они уже хорошо усвоили, что немцы в глубину леса не лезут, а если приближаются к кромке леса, то не жалеют патронов и простреливают его на всякий случай. Воинские части проходят днем и только по магистральным дорогам. Деревни немцы занимают только те, которые близко от дорог. Такой опыт доставался им смертельной угрозой, когда они, порой, чуть не в упор натыкались на немцев, и чудо спасало их от смерти. Все трое научились ходить неслышно и словно скользили между кустами и деревьями. Однажды таким неслышным шагом они подошли к немецкому солдату, зашедшему в кусты по своей нужде. Саблин буквально наткнулся на сидящего на корточках солдата. Отходить было поздно, и Филипп прыгнул на него, ударив рукояткой пистолета по голове. Малькевич схватил винтовку, а хозяйственный Коровенко успел отстегнуть брезентовый пояс с патронными подсумками и прихватить немецкий ранец. Они так же бесшумно, стремительно бросились в глубь леса и бежали до полного изнеможения. Теперь они выматывались очень быстро, сказывалась усталость и особенно постоянное напряжение и голод. Поэтому где-то через километр повалились на землю в изнеможении.

– Я уже больше так бегать не могу, – прерывисто, с трудом переводя дыхание, сказал Малькевич.

– Когда Гитлер тебя клюнет в зад – побежишь! – ответил ему, тяжело дыша, Коровенко.

– Еще как побежишь! – подтвердил Саблин, с трудом переводя дыхание, чутко прислушиваясь к лесной тишине.

– Конечно, побегу! – согласился и Малькевич.

Они полежали молча несколько минут и, отдышавшись немного, переглянулись между собой.

– Ну и видок у нас! – заметил Малькевич. – Солдат Коровенко, почему не бриты и подворотничок грязный? Два наряда вне очереди!

– Слушаюсь, ваше преподобие! – в тон ему ответил Андрей. – А солдат Саблин весь в немецком дерьме, – захихикал он и для убедительности поводил носом, принюхиваясь.

– Давай, вытряхивай ранец! – улыбнулся Филипп. Он протянул руку и хотел взять сумку, но Коровенко шустро подтянул ее к себе и сказал:

– Ты сначала добудь ранец, а потом смотри, что в нем. Я и сам открою. Твое дело их по башке пистолетом молотить, а я – завхоз. Лешка у нас оруженосец, – то ли в шутку, то ли всерьез проворчал Коровенко.

Андрей раскрыл ранец и высыпал на землю его содержимое. Половина здесь была женским барахлом: комбинации, платья, чернобурая лиса-воротник, туфли.

– Небось баб грабил, сволочь! – заметил злобно Андрей, перебирая вещи. – Конечно, откуда у него все это, как не из наших комодов? Наверное ты, Филя, ему мало дал! В следующий раз бей так, чтобы больше глаза не открыл. Им за такое надо так давать… – Он отодвинул в сторону женские вещи, поднял банку с нарисованным на ней свиным рылом и бросил ее Саблину. – Филя, отколупни крышку, тут должен быть харч, – по-хозяйски распоряжался Коровенко.

Потом он развернул полотенце и обнаружил в прозрачном пакете хлеб, дешевые конфеты и завинченную небольшую баночку. Коровенко открыл крышку, понюхал, насыпал на ладонь и радостно улыбнулся:

– Запасливый гад, это же чай! А что это? – Он вытащил небольшой медный, плоский предмет и снял крышку. – Едрена-Матрена! Это же зажигалка! – он чиркнул колесиком, и появился голубоватый язычок пламени. – Ну, теперь мы с огнем и чаем.

Кроме хлеба и свиной тушенки больше ничего в ранце не было. Только в застегнутом карманчике Коровенко еще обнаружил несколько пакетиков, назначение которых он не знал. Саблин поглядел и сказал:

– Сахарин. Они употребляют его с чаем. Нам это тоже не повредит.

Он быстро откупорил банку, отрезал по кусочку свинины каждому, то же самое проделал с хлебом и сказал:

– Остальное надо беречь. Не в каждой деревне нас ждут с распростертыми объятиями. Будем ли мы завтра что есть – одному Богу известно.

Они принялись за еду, и через пару минут все было кончено.

– Вроде и не ел, – с сожалением сказал Коровенко. – Может, чай сварганим? Котелок у нас есть. Правда, воды давно не было. Но теперь будем думать и о воде.

Саблин поднялся, Коровенко сложил аккуратно еду в ранец и поглядел на вещи. – Ребята, я это возьму, можем на хлеб поменять.

– Сдурел, крестьянин? – озлился Малькевич. – Ты что, мародер? Мне и в глотку этот хлеб не полезет!

– Ты, я вижу, надеешься, что тебя будут везде кормить? Забыл вчерашний хутор? Дед за продукты готов был тебя вилами продырявить. Мародер! – презрительно произнес Андрей. – Я что, отнимал это барахло у людей? Скажи ему, Филипп!

– Забирай! – распорядился Саблин. – Эти тряпки нам жизнь спасут. За одну лису нас накормят до отвала. Давайте заберемся поглубже в лес и пересидим до вечера. Видите, как тут немец днем шныряет. До Киева рукой подать, километров семьдесят наверно. Только я чего-то не пойму: стрельба идет почему-то в другой стороне. Может, мы сбились? Хотя держим исправно по солнцу.

Ночью они вышли из леса и двинулись через поле, туда, где в отдалении едва заметно светилось зарево. Неожиданно они уперлись в дорогу и остановились.

– Откуда здесь дорога? – прошептал Коровенко.

– А ты что, эти места знаешь? – не удержался от ехидства Малькевич.

Они медленно пошли вперед, и, пригнувшись, хотя и так было довольно темно, перебежали вымощенную дорогу. На другой стороне, не задерживаясь, скорым неслышным шагом заскользили через травянистое поле, и вдруг наткнулись на плетень какого-то огорода. В темноте едва просматривался большой дом. Саблин поманил за собой ребят и нырнул в пролом в плетне. Они обогнули строение и увидели второе, поменьше. Забора здесь не было, и все трое, крадучись, приблизились к нему. Саблин уже приготовился постучать в окно, как за спиной услышал глухой кашель и бормотание на немецком языке. Солдат в шинели и каске стоял возле угла дома и что-то невнятно говорил то ли себе, то ли кому-то, стоящему за стеной. Филипп, ступая со всей осторожностью, прокрался к другому углу дома, удивляясь про себя, почему немец их не увидел. Он понимал, что назад теперь уходить рискованно, и решил, что идти надо только вперед. Однако через несколько шагов Филипп уткнулся в крепкую, высокую калитку. Рядом просматривались настежь открытые ворота. Но и там Саблин с трудом разглядел тень человека и замер, выжидая. Он не ошибся, это стоял второй часовой, который принялся ходить в воротах от столба к столбу, вобрав голову в плечи. Один раз подошел настолько близко к беглецам, что Саблину почудился запах табака, и он приготовился к нападению. Но немец отвернулся в другую сторону, и Саблин прошептал Коровенко:

– Гляди назад, как бы кто не подошел к нам сзади. Рассветать скоро начнет. Что-то надо делать. Каждая минута играет против нас.

Рядом, в соседнем дворе, заурчал двигатель автомашины, стало ясно, что и в эту сторону им не уйти.

– Западня какая-то, – прошептал Малькевич, крепко стискивая ложе винтовки.

– Может, снять часового? – предложил Коровенко и вытащил нож. Конечно, сам он этого делать не собирался и всю надежду возлагал на Филиппа.

– Подождем, может, ситуация изменится, – прошептал Саблин, но нож все-таки взял. И, словно по волшебству, ситуация стала меняться: послышался шум мотора приближающегося грузовика, узкий луч света от затемненных фар показался на улице. Рассвет уже тронул на востоке небо, звезды стали скатываться вниз одна за другой. Крытый брезентом грузовик подошел к воротам и остановился, свет фар погас, стало еще темнее. Из кабины выпрыгнул водитель, оставив работающим двигатель.

– Ганс, где твой капитан? – спросил водитель часового.

– Он приказал до утра его не будить, – ответил Ганс.

– У меня срочное дело, разбуди! – нетерпеливо потребовал водитель. – Я пойду вместе с тобой и сразу скажу ему, он не будет сердиться.

Они пошли к дому, и Саблин мгновенно принял решение:

– За мной! – тихо приказал он и быстро подскочил к автомашине. Медлил всего секунду, в которую ему пришла в голову предательская мысль: «А если не сумею тронуть, это же не ЗИС!». Но он тут же отбросил сомнения и тихо повернул рукоятку двери, моля Бога, чтобы она не заскрипела. Но дверь заскрипела, и Саблин уже не стал таиться и прыгнул на сидение. Малькевич с Коровенко вскочили в кабину с другой стороны, и Филипп выжал сцепление. Он сразу дал газ и включил скорость. Тут у него произошла ошибка: скорости на немецком грузовике не совпадали с ЗИСом, и машина вместо первой скорости медленно поползла на второй. Саблин не дал мотору заглохнуть, нажал на акселератор. Двигатель взвыл и быстрее потащил эту махину.

– Стой! – закричал тревожно немец.

– Ганс! Я сейчас вернусь! – по-немецки громко крикнул в ответ Саблин, чем сбил с толку немцев, и беспрепятственно поехал по улице, набирая скорость. По дороге шли двое немецких солдат, они шарахнулись в сторону. Вслед полетела отборная брань, но Саблин уже ни на что не обращал внимания. Он пошарил на щитке, нашел выключатель, щелкнул, и в кабине загорелся свет. Филипп торопливо выключил его, погрузив кабину в темноту. Потом он все же нашел то, что искал, и включил затемненные фары.

Деревня кончилась быстро, и пустынная дорога стала разворачиваться перед глазами беглецов.

– Вот это класс! – восхищенно воскликнул Коровенко. – Едрена– Матрена! Они пока очухаются, мы будем в Киеве.

– Не кажи гоп! – заметил Малькевич.

– Ну ты и нудила! – разозлился Коровенко. – С такими как ты мы и войну не выиграем!

– Украли грузовик – и думаешь, уже войну кончили! – злил Малькевич Коровенко, снимая тем самым с себя напряжение.

– Украли! – взвился Андрей. – Это трофей! Без единого выстрела! А дал бы он нам вслед пулю? Как бы тогда запел?

– Ладно вам, стратеги! Едрена-Матрена! – засмеялся Саблин, еще не веря до конца, что мгновенно родившаяся авантюра вдруг обернулась для них такой удачей. «Может, я везучий!» – подумал и хотел по чему-нибудь постучать, но кругом было только железо, и Саблин отогнал от себя коварную, искушающую мысль.

– Ребята, что дальше? – спросил он. – Пока мы только вырвались. Это же надо: шли, шли и зашли прямо в пасть зверю. Хорошо, что собака не залаяла. Да, а почему я не слышал собак? Деревня как деревня, а собак не слышно.

– Наверно немца не любят, попрятались, – предположил Коровенко.

– А может, наоборот – немец их не любит и побил, – заметил Малькевич.

– Может, и побил, – согласился Коровенко. – Нас хоть не обнаружили. Я думаю, нам надо вперед, там Киев, там и разберемся, что к чему, – рассудил Малькевич.

– Ребята, не хочу вас разочаровывать, но думаю, что Киев немцы взяли.

– Или мы ушли на заранее подготовленные позиции, – съязвил Малькевич.

– А ты, оказывается, злобный! – воззрился в темноте Коровенко на Малькевича. – Чего ты такой озлобленный? В твоих словах ничего хорошего, за такие слова тебя бы…

– Ты, патриот! – разозлился Саблин. – Или ты с нами, тогда прекрати выискивать в нас «врагов народа»! У нас главная задача – выбраться к своим и живыми, а там показывай на фронте свой патриотизм. Или катись отсюда к своей едрене-Матрене! – он резко затормозил, так что и Малькевич, и Коровенко стукнулись головами о ветровое стекло. – Ну! Открывай дверь! Катись отсюда, нам не по пути!

– Филя, ты что! Белены нажрался? Какие вы «враги народа»! Я такой же как и вы враг! Прости, если я что не так!

– В общем, так, – отрезал Саблин. – Судьба свела нас под огнем, связала смертью, мы и сейчас под смертью ходим и должны быть братьями друг другу, глотку рвать друг за друга! А нет – то давайте прямо сейчас и разойдемся в разные стороны. Рычать и кусать друг друга мы не будем, – успокоившись, закончил Саблин. – Для этого немец есть.

– Не будем! – торжественно воскликнул Коровенко. – Могу поклясться кровью, сейчас руку себе раскрою и поклянусь! Болтаю я иногда не по злобе, а по глупости. Прости, Алеша!

– Все, собрание считаем закрытым! – ответил Саблин. – Начался рассвет, нам надо где-то укрыться. Первая же машина, которая нас встретит, или солдат, может остановить наш прорыв к Киеву. Я думаю, залезем в тот лесок. Рисковать не будем. – Филипп повернул машину, осторожно переполз через кювет и, подпрыгивая на ухабах, повел ее к лесу. Им повезло, они сразу наткнулись на просеку, и грузовик въехал в густую чащу. Филипп открыл дверцу и чуть не упал на землю.

– Меня ноги не держат! – пожаловался он удивленно и стал сгибаться и приседать. – И шея отнимается.

– Это нервы, – пояснил Малькевич. – Ты пережил нервное потрясение, оно даром не проходит. Давай-ка я тебя разомну, – он принялся разминать плечи и шею Филиппу своими тонкими не рабочими руками. Коровенко отодвинул его и сказал с насмешкой:

– Куда тебе такую шею размять. Тебе на скрипке скрипеть, на пианино бренчать, а тут уметь надо, – и принялся азартно и сильно разминать плечи Саблину.

Филипп стонал и смеялся:

– Выходит, на скрипке и пианино уметь не надо, брат Андрюша?

– А что толку с его скрипки и пианино, если шея болит? – продолжая разминать упругое тело, не сдавался Коровенко. Наконец он в заключение шлепнул по голой спине Саблина и сказал:

– Перший класс! Приходите на массаж! Теперь я займусь завхозовскими делами, произведу инвентаризацию захваченного трофейного имущества. Хорошо бы тут немецкий харч был, – он полез в кузов под брезент и оттуда раздался его глухой ворчливый голос. Что он сказал, ни Малькевич, ни Саблин не поняли и подошли к борту грузовика.

– Вы только поглядите, что я тут нашел! – воскликнул Коровенко и высунул из-под брезента диковинный пулемет. В отличие от «максима», у него был тонкий ствол, одетый в специальную с отверствиями стальную рубашку и деревянное ложе с полукруглым вырезом для плеча.

– Ручной! – заметил Саблин, принимая пулемет. – Пожалуй, он удобнее нашего «Дегтярева». А рожки есть? Надо же на что-то его ставить.

Коровенко нырнул обратно под брезент и вытащил небольшую треногу.

– Вот такая штука!

Саблин быстро раскрыл треногу и установил на нее пулемет.

– Да-а-а! – протянул он одобрительно. – Можно стрелять с любой высоты, сидя, лежа, на коленях. Он отстегнул патронную коробку и заглянул внутрь. – Штук пятьдесят входит в барабан. Маловато для нас.

Но Коровенко снова полез под брезент и вытащил две железные коробки. – Вот тут, наверно, есть еще, тяжелые очень, – подал он коробку Саблину. Тот откинул крышку и присвистнул от удивления.

– Ребята, он же приспособлен не только к барабану, но и к пулеметной ленте. – Саблин вытащил длинную ленту, снаряженную тускло-желтыми патронами, и бросил ее обратно.

– Теперь если мы не пробьемся к Киеву – грош цена тому, чему нас учил военрук. Распределим обязанности. Я за рулем. Андрей, тебе пулемет, поедешь в кузове. Брезент надо сбросить, он будет мешать обзору. Алеша сядет со мной в кабину. В случае чего будешь стрелять из винтовки прямо через окно в дверце. Есть и пистолет. Жаль, у нас нет гранат и немецкой формы, мы бы свободно…

– Как на парад въехали бы в Киев! – воскликнул Андрей, загораясь от пришедшей в голову мысли.

– Как бы немцы не устроили нам хорошую встречу, – охладил его восторг Малькевич.

– Ну до чего же ты вредный, едрена-Матрена! – в сердцах сказал Коровенко. – Помечтать не даст! Сам знаю, немцы, наверно, в Киеве. Но хочется помечтать! – миролюбиво закончил он.

Днем они отсыпались. К вечеру доели остатки немецкого хлеба и с закатом солнца стали собираться в путь. Плана никакого не было, только выехать на дорогу и вперед сколько смогут, поближе к Киеву. Они себе даже не представляли в полной мере, что здесь, на захваченной территории, их поездка сопряжена с такой опасностью, что смерть могла ждать их на каждом километре. Они только подсознательно чувствовали, что без встреч с немцами им не обойтись этой ночью. Но их больше всего сейчас беспокоила не встреча с немцами, они были молодые и им хотелось есть, голод уже давал себя знать по-настоящему. Но о еде они не говорили, говорить – только растравлять самих себя, и Коровенко первым полез в кузов. Он установил пулемет на треногу, снял патронную коробку и вдел пулеметную ленту. Так, он считал, будет лучше и надежнее. Он не признавался даже самому себе, что трусит и не знает, как обращаться с этой штукой. Пока готовился, в нем вдруг проснулся азарт охотника. Он даже слегка разволновался, как перед ожиданием взлета дичи. Андрей приложился к пулемету, поводил стволом из стороны в сторону и, успокоившись, удовлетворенно сказал:

– Филя, я готов! Давай своих гансиков! Я им покажу, едрена-Матрена!

Они выехали из леса и, не зажигая фар, Саблин тихо повел машину к дороге. Вдруг в стороне показался свет затемненных фар, явно, что по дороге шла машина. Саблин выключил двигатель и высунулся из окна дверцы. Грузовик прошел мимо, натужно воя мотором.

Теперь ничто не мешало им, и Саблин, переваливая с боку на бок машину, переполз через кювет и вырулил на дорогу.

Машина легко и плавно, лишь подскакивая на выбоинах, покатилась в неведомую темноту. Узкие полоски затемненных фар выхватывали из темноты воронки, и Филипп иногда с большим трудом едва успевал свернуть в сторону. Попадались и встречные грузовые автомашины, но они проезжали мимо, даже не делая никаких попыток остановить беглецов. Беспрепятственность их продвижения породила покой и уверенность в успехе. Им уже хотелось какой-либо деятельности, чем-то заявить о себе, показать, что они здесь хозяева на своей земле. И когда впереди показались узкие полоски света фар, прикрытых фильтром, Филипп высунулся в окно и крикнул Коровенко:

– Рубани-ка ее из пулемета! А то они ездят тут как дома!

Навстречу шла легковая автомашина. Едва она поравнялась с грузовиком, Коровенко полоснул по ней пулеметной очередью. Она сразу полыхнула и пошла в кювет, озаряя все вокруг ярким светом. Взрыв догнал их тугим горячим воздухом. А впереди показались освещенные заревом горящей машины дома какой-то деревни. На дорогу выскакивали немецкие солдаты. Грузовик на большой скорости влетел на улицу. Саблин выключил фары. Коровенко открыл огонь из пулемета и, скошенные пулями, падали на землю солдаты. В растерянности и панике немцы метались по улице, слышались одиночные выстрелы. А Коровенко стрелял и стрелял по этим мечущимся фигуркам, пока в пулемете не кончилась лента. За деревней, когда все уже осталось позади, Филипп остановил машину и открыл дверцу.

– Как ты там? Едрена-Матрена!

– Ничего, дал им прикурить! – слегка заикаясь от волнения и пережитого азарта боя, ответил Андрей самоуверенным тоном.

– По-гречески Андрей – это мужественный. Благодарю за службу, – сказал Филипп.

– Алеха там в штаны не наложил? – обретая свой нагловатый тон, спросил Коровенко. Сейчас он мнил себя героем, он видел как под его пулями падали сраженные фашисты и даже почувствовал некое превосходство над товарищами. Очевидно, такое превосходство, какое испытывает побывавший в боях и украшенный медалью или орденом солдат, глядя на необстрелянных новобранцев, постриженных под нулевку.

Малькевич ничего не ответил. Саблин зашел с другой стороны машины и открыл дверцу. Алексей стал медленно валиться из кабины, Филипп едва успел его подхватить. Голова Малькевича откинулась назад, он был мертв.

– Андрей, помоги! – крикнул Саблин в растерянности.

Они вытащили товарища из кабины и положили на землю.

– Похоронить надо, – тихо, со слезами в голосе выдавил Коровенко. – По христианскому обычаю, – непонятно к чему добавил он, будто Филипп намеревался бросить мертвого на дороге.

– Надо отъехать к лесу. Давай положим его в кузов. – Они подняли мертвое и потому тяжелое тело Малькевича и, напрягаясь, с трудом положили его на пол.

– Такой худой и щуплый, а тяжелый мертвый, – сказал печально и удивленно Коровенко. – Одному его и не поднять.

В лесу Андрей обшарил грузовик и нашел припрятанную лопату. Они, меняясь поочередно, рыли могилу без передышки. Яму отрыли глубокую, считая, что тем самым отдают товарищу свое уважение. Для них это был первый убитый немцами товарищ, с которым они сроднились, прошли через испытания смертью. Его потеря отразилась болью в их сердцах.

– Я, наверно, заплачу, – прошептал Коровенко, когда они опустили в могилу тело Малькевича, и он бросил туда горсть земли. – Что-то давит в груди, аж больно! – со слезами в голосе добавил он.

– А я не могу плакать! Я весь закаменел! – сквозь зубы произнес Саблин. – Скулы свело! Я хочу их тоже танками!

Несмотря на то, что едва заметно начинался рассвет, оставаться в лесу они не захотели, решили еще воспользоваться машиной, чтобы проскочить лишний десяток километров и бросить ее, а дальше пробираться в Киев пешком.

То ли горе, которое они переживали с потерей Малькевича, то ли стремление как можно быстрее добраться до Киева, хотя они даже не предполагали, что их ждет там, но они не останавливались и не испытывали опасений даже тогда, когда небо ярко заалело на востоке, и солдаты на встречных машинах могли заметить, что за рулем сидит водитель не в немецкой форме, а в кузове во весь рост стоит красноармеец.

Очевидно, их все-таки засекли, потому что при въезде в одну из деревень Саблин увидел забаррикадированную улицу и вооруженных немецких солдат. Филипп резко повернул машину и, повалив сходу плетеный забор, ринулся через огороды и сады за околицу деревни. Машина прыгала и скрипела, переваливалась на грядках и валила буфером под колеса вишневые деревья, смородину. И в этой неимоверной болтанке из стороны в сторону Коровенко еще ухитрился дать несколько пулеметных очередей по немцам, чтобы охладить немного их пыл, когда они бросились на перехват машины.

Саблину удалось не только выехать на луг за деревню, но обогнуть ее и снова выбраться на дорогу. Солнце едва высунулось из-за горизонта, и Филипп к своему ужасу увидел, что из перелеска на перехват автомашины двинулся немецкий танк. «Господи, какой-то рок!» – мысленно воскликнул Филипп. – Танки так и будут всю жизнь за мной гоняться?»

Раздался выстрел, снаряд разорвался метрах в двадцати – тридцати позади машины. Саблин нажал на акселератор, уже не обращая внимания на рытвины и выбоины на дороге. Он мчался как обезумевший, и затихший было страх, пережитый им во время преследования танками у железной дороги, вдруг вспыхнул в нем с неожиданной силой.

Танк вышел на дорогу, и началось безумное преследование. Намерение танкиста было ясно Саблину, он уже знал, что делает немец в такой ситуации: стрелять не будет, будет гнать машину, а потом с наслаждением раздавит ее гусеницами. В этом, видно, и есть какое-то развлечение для танкистов.

Вдруг впереди открылся Киев. Теперь они оказались зажатыми с двух сторон: позади – танк и смерть, впереди в городе – немцы. Сомнений не было, там тоже их ждет смерть. Но там еще какая-то надежда. «Проскочить бы успеть мост! Господи! Проскочить бы мост! – молился Саблин, уже не замечая, что стал обращаться к Богу. – А там бросить машину и сразу в сады и огороды! Господи, помоги!»

Фермы моста приближались, но и танк уже нависал позади, слышался противный знакомый лязг гусениц. Машина влетела на мост, Саблин оглянулся, танк был совсем рядом. Вдруг перед глазами Филиппа кончилось дорожное полотно моста, оно оборвалось, а машина мчалась вперед. Тормозить уже не имело смысла, да танк ударит машину сзади, и она все равно полетит в Днепр. Пролет моста метров двадцать был взорван, и фермы торчали из воды. Машина с разгона полетела в реку. Мощный всплеск воды, и грузовик всей своей тяжестью пошел на дно. Саблин в секунду успел раскрыть дверцу и, увлекаемый на глубину, выбрался из кабины. Подхваченный сильным течением, вынырнул на поверхность, отчаянно работая руками.

Танк стоял на краю разрушенного моста. Немцы вылезли на броню. Они смеялись, что-то кричали и стреляли из пистолетов. Пули фонтанчиками вздымали воду вокруг головы Филиппа. Он нырнул и, отчаянно загребая руками, поплыл под водой, с каждым рывком все удаляясь и удаляясь от смерти. Метров через двадцать он вынырнул, набрал воздуха и снова ушел под воду. Когда он вынырнул еще раз, то был уже далеко, и пули не достигали его. Саблин доплыл до берега, выбрался на песок и бросился бежать к густым зарослям тальника.

Забившись в заросли, он затаился. Мокрая гимнастерка и брюки, сапоги, полные воды. Саблин быстро продрог, его трясло от холодной одежды и пережитого страха и волнения, зуб на зуб не попадал и, как на грех, стала мучить икота. Он понимал, что ему здесь долго не продержаться. Решительно разделся донага, выжал гимнастерку, брюки, вылил воду из сапог. Рядом шла проселочная дорога, она спускалась к самой воде, и именно по этой дороге, словно дождавшись, пока он кончит, двигался немецкий патруль: два солдата в касках с автоматами на шее медленно шагали по песку, тихо переговариваясь. Саблин припал к земле, ему казалось, что они могут увидеть его белое тело, и Филипп отчаянно втискивался в землю и готов был как страус зарыться головой в песок. Один из солдат вдруг повернулся к тальниковым зарослям и дважды полоснул по ним из автомата. Срубленные пулями веточки упали на Филиппа, а немцы пошли себе дальше. Икота сразу исчезла, прекратилась дрожь тела, и только страх охватил его еще сильнее. Напряжение достигло крайнего предела, воля, которая поддерживала Филиппа, двигала все эти дни и направляла все его поступки, ослабела. Ему не хотелось больше прятаться, скрываться, бежать и жить в постоянном страхе, чувствовать себя бессильным и слабым перед танками и автоматами. Он не мог больше сопротивляться, жизнь вдруг потеряла для него смысл. Филипп не видел выхода, один тупик, который заканчивался смертью. Он не стал больше ждать и поднялся. Еще секунда, и он готов был шагнуть к этим серым мышиным мундирам и стальным каскам. Глянув под ноги, Филипп неожиданно увидел свою наготу. Это его мгновенно отрезвило. Нет, в таком виде он не пойдет на смерть. Саблин физически ощутил такой стыд, который, наверно, будет преследовать даже мертвого. Он ясно представил себе, как эти фашисты будут хохотать над ним, голым и беззащитным, ковырять его тело носками сапог, ощущая собственное превосходство над ним, плебеем из низшей расы, ставшим голым под автоматную очередь. Саблин снова упал на землю, и взгляд его наткнулся на «парабеллум».