Текст книги "Диверсанты (сборник)"

– Надо повернуть на запад, – сказал прерывистым от усталости голосом Сатувье. – Там на склонах попадается жилье. Без еды и одежды нам не перейти горный хребет.

– Лучше пойдем на юг, там можно добраться до Австрии, – возразил Дубович. – Оттуда – в Швейцарию.

– Но там нет партизан, – возразил Саблин. – Я разговаривал со словаками, они говорят, что здесь в горах есть боевой отряд. Надо идти туда, к партизанам!

– Зачем? Надо выжить, вот что сейчас важно. Надо сохранить себя для будущего. Наша война – это наше спасение. Я согласен с господином, но надо идти на юг. В Швейцарии у меня есть друзья, они помогут нам. С одним я учился в Сорбонне.

Он заговорил по-французски с Сатувье. По их интонациям Саблин понял, что они в полном согласии с выдвинутой идеей. Дубович одобрительно кивал головой на встречные реплики и уже не обращал внимания на Саблина, видно, найдя в бельгийце союзника.

– В общем, так, – повернулся Дубович к Саблину. – Мы идем на юг! Я думаю, вы пойдете с нами?

– Нет, господин Дубович! Да и вам не дойти до Швейцарии. Вы и до Австрии не доберетесь, даже при добром отношении чехов. Тут до Праги километров восемьсот, и все горами да лесом. Вы думаете в Татрах легко ходить в вашем возрасте? Так что подумайте. Что касается меня, я, господин Дубович, красноармеец, и моя дорога – к партизанам. Они здесь есть, я слышал.

– Как красноармеец? – задал Дубович вопрос в величайшем изумлении. – Вы же словак! Вы и говорите хорошо по-словацки.

– Я говорю и по-польски, и по-сербски, и по-болгарски, и неплохо по-немецки, но я красноармеец и давал присягу.

– Боже мой! Это же фанатизм. Кому станет легче, если вы погибнете в горах? Умрете от истощения.

Сатувье молчал и наблюдал эту сцену агитации, потом встал, подошел к Саблину и протянул ему руку.

– Я пошел на запад. Оттуда мне легче попасть в Бельгию. А ты больше никогда и нигде не признавайся, что ты русский, даже если придешь к партизанам. Не забывай моего совета, я знаю, что говорю. А бить бошей можно и под именем Карела Вондрачека. Я ухожу потому, что я плохой патриот, и мне сражаться совсем ни к чему. Я и в лагерь попал по глупости: челку Гитлеру нарисовал в другую сторону. Теперь нарисую как надо. Попадешь в Брюссель – найди художественный салон Сатувье. Буду рад, если мы выживем. Прощай! – он повернулся и пошел, не оборачиваясь. С Дубовичем даже не попрощался.

– Подождите меня! – закричал Дубович. – Мы можем вместе пойти! Подождите!

Сатувье повернулся и посмотрел на приближающегося старика:

– Нет, господин Дубович, мы не пойдем вместе. Потом я пойду на запад! Один я дойду, с вами – нет! Вы будете меня держать. У вас не хватит сил, чтобы дойти, – жестко сказал бельгиец и быстро пошел, сразу скрывшись за разломом камней.

– Какой негодяй! – воскликнул Дубович по-французски. – Каналья! – заорал старик и от напряжения весь покраснел и затрясся. – Влез в нашу группу, а теперь побежал, как крыса!

Саблин подошел к Дубовичу, взял его под руку. Сквозь одежду он почувствовал, как дрожит от возбуждения тело этого необычного человека. Уже одно то, что он был членом Коминтерна, вызвало в Филиппе трепетное уважение.

– Успокойтесь, товарищ! – сказал он, неожиданно для себя назвав Дубовича товарищем. – Не стоит расходовать силы.

Дубович сразу успокоился и закивал головой:

– Конечно, конечно. Мы пойдем в Чехию, оттуда в Австрию. Там у меня есть свои люди, они нам помогут. Вы меня не оставите в горах?

– Что вы, Штефан! Мы не приучены. Давайте двигаться, – не стал с ним спорить Филипп.

К вечеру они уже едва тащились. Саблин видел, что Дубович идет из последних сил: он часто останавливался, тяжело дышал. Филипп возвращался, перебрасывал его руку через плечо, обхватывал за талию и почти волочил его, хотя сам чувствовал, что так его надолго не хватит. Сумерки спустились на горы, и холодный туман клочьями охватывал беглецов. Саблин выбрал небольшое углубление в скале и стал устраиваться на отдых. Он наломал веток и сделал из них постель. Но ветки не грели, а арестантская роба не сохраняла тепло, и Филипп вскоре почувствовал, что замерзает.

– Штефан, давайте расстелим ваше пальто, иначе я околею, – попросил Саблин. Но Дубович категорически запротестовал:

– Я больной человек! У меня плеврит и нефрит! Нет! Нет! Вы уж как-нибудь сами. Побегайте, попрыгайте!

Саблин выругался по-русски и прорычал:

– Я побегаю! Но назад не вернусь! Правильно, что вас бельгиец не взял, – добавил он по-словацки. – Вы не товарищ, вы – буржуй! И ни в каком Коминтерне не состояли! И Георгий Димитров с вами не здоровался!

– Простите меня, старого дурака! – вдруг заплакал Дубович. – Идите ложитесь рядом на мое пальто и прижмитесь ко мне спиной. Это нервы, на меня что-то нашло. Простите меня! – Он расстегнул пуговицы и распахнул полу пальто.

Саблин не стал больше ничего говорить и лег рядом с Дубовичем. Уснул он мгновенно, спиной чувствуя тепло старика. Проснулся от холода, который все же пробрал до костей. Не выдержав, вскочил и принялся подпрыгивать и сгибаться. Кое-как отогревшись, он вновь прижался спиной к старику, который спал и тяжко постанывал во сне.

На вторые сутки они перевалили через горный хребет и двинулись вниз, плохо представляя себе, куда идут.

Неожиданно они оказались перед загоном для скота, но людей здесь не было, и никаких признаков присутствия человека они не обнаружили. Покрутившись по загону, Филипп еще не терял надежды найти что-либо съестное. Но надеждам его не было суждено сбыться, загон явно давно уже был заброшен, им не пользовались. Но его присутствие здесь в горах говорило о том, что до жилья, видимо, не так уж далеко.

Голод откровенно давал о себе знать, и Саблин подумывал, не застрелить ли ему из автомата какую-нибудь живность. Правда, кроме птиц пока им ничего не попадалось.

Не прошли они и километра, как на козьей тропе их встретил паренек. Он твердо стоял на дороге, расставив ноги и сжимая в руках винтовку. Это было так неожиданно, что Саблин даже растерялся. Он почувствовал, что обессилел, ноги не хотели его держать. Радость вдруг вспыхнула в нем и теплом разлилась по телу. Он невольно сел на камень. Дубович еще не видел парня, но немедленно воспользовался возможностью отдохнуть и повалился на землю. Тяжкий переход закончился, побег завершился успешно. Паренек был часовым и нес охрану партизанского лагеря.

Отряд был небольшой, но кого только там не было: русские, бежавшие из немецкого плена, поляки, югославы, но больше всего здесь собралось чехов и словаков. Одни бежали от мобилизации, другие дезертировали, третьи хотели сражаться против фашизма. Но весь этот Вавилон подчинялся одному человеку, у которого была то ли кличка, то ли фамилия Кряж. Он свободно объяснялся на всех языках своих подчиненных, и никто толком не знал, откуда он. Рассказывали, что Кряж пришел в горы в оборванном ватнике, в сбитых сапогах, в которые были заправлены полосатые брюки, и в шерстяной шапке, натянутой до самых ушей. Зато к этому малопривлекательному наряду у него было богатое украшение из двух немецких автоматов и четырех немецких гранат с длинными ручками, засунутыми за широкий румынский ремень. Небольшой отряд, собравшийся в горах стихийно, не был боеспособным не только из-за отсутствия оружия, но и мало-мальского опыта войны. Тогда еще русских военнопленных в отряде не значилось. Кряж сразу заявил, что отрядом командовать будет он, так как у него офицерское звание. Своим помощником Кряж сделал девятнадцатилетнего чеха Ярослава Ружичку, подарив ему автомат и одну гранату, чем заставил возгордиться молодого человека и проявить к себе уважение и преданность.

Кряж соответствовал своему названию, он смотрелся как приплюснутый сверху пень с корнями и был молчалив до удивления. А еще за ним водилась одна черта, которая заставляла людей беспрекословно выполнять его приказания. Если Кряж ставил перед кем-то задачу или давал задание и замечал колебания, он мог молча махнуть рукой и вместе с Ружичкой шел выполнять задание сам. И никто не мог упрекнуть его как командира.

С Саблиным Кряж говорил мало, но он задал несколько очень точных вопросов, и ответы его вполне удовлетворили.

И заключение Кряжа было лаконичным, но прозвучало как приговор:

– У нас партизанский отряд, значит мы вне закона на этой территории, – сказал он по-русски, и Саблин заметил у него украинский акцент. – У нас нет возможности проверять вашу легенду. Малейшее подозрение – и вас просто убьют. Таков здесь неписанный закон подполья. Хотя вы, может быть, и не предатель. Не давайте поводов для подозрений! – закончил он на словацком языке. – Мы не спрашиваем ни у кого национальности, ни подлинного имени, ни откуда люди. Так безопаснее: не знаешь – гестапо не расскажешь! А при нашем деле такое тоже не исключается. Про Дубовича я слышал, он действительно из Коминтерна.

Кряж приставил к Саблину молодого веселого парня с хитрыми глазами, которого все звали Ян Гус. Он всегда носил при себе два пистолета и гранату-лимонку, неизвестно как попавшую сюда, в горы.

– Мой талисман! – посмеивался Ян, подбрасывая черный рубчатый металл. – Он спасет меня от гестапо!

Несколько дней Кряж держал Саблина в отряде и никаких заданий ему не давал, но по тому, как он подробно выспрашивал про каменоломню, видно было, что этот объект его очень заинтересовал, особенно тот факт, что каждый день немцы увозили на машинах всю породу до пылинки, которую рубили в штольне пленные. Филипп видел, что Кряж каждый день отправляет людей в долину и догадывался, что он разведывает каменоломню. Люди приходили усталыми, иногда были раненые, иногда возращались в отряд не все, некоторые исчезали навсегда. Ему не надо было объяснять, что это означает: они сражались, они делали свое маленькое дело, это была их война.

– Я отдохнул и хочу в дело, – сказал он однажды Кряжу. Тот кивнул и сквозь зубы проговорил, словно как раз готовился к такому разговору:

– Пойдешь с Яном, он знает.

Из запасов Кряж приказал выдать Филиппу одежду, в которой он выглядел деревенском увальнем. Ян подарил ему черную шляпу с большими полями.

В Михаловцах они появились, когда уже стемнело. Здесь не было комендантского часа, и они беспрепятственно дошли до небольшого кабачка. Посетителей оказалось негусто, а в дальнем углу сидели, потягивая темное пиво, два жандарма. Они очень уж внимательно посмотрели на вошедших, что не понравилось Яну. За стойкой стояла молодая девушка. Сероглазая брюнетка с копной пышных волос произвела неотразимое впечатление на Филиппа, он не мог оторвать от нее глаз и даже не заметил, как внимательно к ним присматривались жандармы.

Ян подошел к стойке и приветливо сказал:

– Матушка передает тебе, Ганка, привет.

– Как ее зубы? – радостно спросила девушка и улыбнулась. – У нее болел коренной?

– Нет, зуб мудрости, – улыбнулся в ответ Ян. Ганка, перегнувшись через стойку, обхватила Яна за шею руками и поцеловала в щеку.

– Я так рада, братик! Позади жандармы, – шепнула она.

Ян мгновенно сориентировался и представил ей Саблина:

– Это – наш сосед Карел Вондрачек. Помнишь мельницу в Гуменном? Это его отца.

– Да, да! – воскликнула радостно Ганка, – конечно, помню! – Господин Лукас, какая радость у меня! Приехал брат из деревни и его сосед-мельник, – обратилась она к жандарму, стоявшему за их спиной. – Можно я вас угощу сливовицей? У меня такая радость! А может, бехеревку?

– Ну разве что рюмочку! – милостиво согласился жандарм. – Мне надо на службу. Порядки строгие. Давай сливовицу. От бехеревки у меня изжога.

Ганка быстро налила три рюмки сливовицы и пододвинула всем троим. Жандарм поднял свою и повернулся к мужчинам, его хитрый взгляд скользнул по лицу Филиппа и внимательно обшарил Яна. Они выпили, жандарм откозырял и пошел к двери, где его ждал товарищ, и они покинули кабачок.

– Господи! Есть же Бог! – прошептала облегченно Ганка. – Этот Лукас – такая поганка! Берегитесь его, ребята! И тебе, Ян, надо было не спешить сюда заходить.

– Бог не выдаст… – сказал Ян. – Надо этого Лукаса прикончить. Я о нем слышал от ребят. Жаловались на него. Спросим разрешения у Кряжа. Ганка, зачем вызывала?

– Мне передали, что человек ищет встречи. Сейчас я освобожусь и провожу одного из вас в тот дом.

– Пойдет он, – сказал Ян. – Ты посиди, подожди Ганку, а я пойду потолкаюсь снаружи. Эти жандармы не нравятся мне.

Они шли по ночным улицам, и Ганка крепко держалась за Филиппа. Он чувствовал, что она волнуется, и ее волнение начало передаваться и ему.

– Ганка, что-нибудь не так? – спросил он. – Вы вся дрожите. Что с вами?

– Я боюсь! – ответила она тихо и крепче сжала руку Филиппа. Ладонь у нее была сильная и горячая.

– Чего боитесь? – удивился он. – Есть опасность?

– Сама не знаю, но мне что-то страшно. Раньше такого не было. Днем мне показали этот дом, а он какой-то угрюмый, как тюрьма.

– Это нервы! Успокойтесь, я с вами, – подбодрил ее Филипп. – Да и Ян недалеко. Я могу один пойти, вы меня подождете, – он остановился, расстегнул плащ, высвободив автомат.

– Нет, так не полагается, – возразила Ганка и пошла вперед.

Наконец они подошли к одноэтажному дому, и сейчас же рядом возник Ян. Он сунул в карманы плаща Филиппа две немецкие гранаты и подтолкнул его к калитке. Саблин открыл калитку легким нажатием на ручку и вошел во двор. Ганка проскользнула следом и прикрыла калитку. Ян остался за забором.

Дверь в особняк была незаперта, и они, тихо ступая, вошли внутрь. Сквозь окна пробивался свет дальних фонарей, и здесь не было абсолютной темноты. «Много окон, – подумал Саблин. – В нашем деле поменьше бы окон».

Едва они переступили порог большой комнаты, очевидно гостиной, густой бас сказал:

– Дальше не ходите. Садитесь на диван.

Сквозь полумрак проступали очертания сидящего в кресле человека.

– Мне сказали, что вы представляете руководство подполья.

Саблину почему-то не понравился этот вопрос, и он ответил:

– Допустим! Что вы хотели бы сообщить? У нас мало времени.

– Я должен твердо знать. Вы – член руководства?

– Да, я – член руководства! – начиная сердиться, не понимая почему, ответил Филипп.

– Хорошо! Я могу внедрить вашего человека в контрразведку. Насколько это ценно для вас, объяснять не надо.

– Почему вы это предлагаете? – с закравшимся холодком в душу спросил Филипп и почувствовал, как сидящая рядом Ганка сжала его руку.

– Это вас не касается. У меня свои соображения. Через два дня пусть ваш человек придет в полицию и подаст бумагу, что хотел бы у нас работать. Дальше – не ваше дело. А теперь посидите здесь минут десять, пока я уйду, – он встал и в сумеречном свете Филиппу все же удалось рассмотреть, что он высокого роста.

Едва за ним закрылась дверь, Саблин поднялся и пошел следом. На крыльце он услышал едва уловимый разговор и не сомневался, что человек разговаривал с кем-то, кто ждал его у двери. Если бы Филипп был один, он немедленно выскользнул бы из дома и постарался скрыться в ночи. Но в комнате оставалась Ганка, и Саблин осторожно отступил назад и прикрыл дверь в коридор. Нащупал засов, неслышно задвинул его. Еще не осознанная тревога охватила Филиппа. Он бесшумно попятился назад к комнатам и услышал, как кто-то сделал попытку открыть дверь. Он потолкал ее, подергал и тихо сказал кому-то:

– Закрыл дверь изнутри. Что будем делать, господин капитан?

«Вот это да! – воскликнул про себя Филипп. – Тут засада. Выходит, мы сами влезли в западню!» – мягко ступая, как он этому научился за войну, Саблин вернулся к Ганке. Он взял ее за руку, поднял с дивана и, прижавшись губами к уху, прошептал:

– Нас заманили в ловушку. Во дворе – полиция или жандармы. Надо посмотреть, куда ведет второй выход из комнаты. – Он подошел к двери, открыл ее и обнаружил, что здесь была кухня. Он потрогал дверь черного хода и ему показалось, что он услышал там какую-то возню. Сомневаться не приходилось, этот путь им тоже перекрыли. Уже не оставалось никаких сомнений, что они окружены. Ставни на кухне закрывались изнутри, и это порадовало Филиппа. Нет, им его так просто не взять. В плен он больше не пойдет. Ему стало очень жаль Ганку, просто до слез жаль – молодую, красивую, только начавшую жить. Он снова приблизился к ее уху и виновато прошептал:

– Ганка, милая Ганка, это я виноват! Я должен был почувствовать, чем здесь пахнет! Теперь я попробую тебя спасти. Сам я им не дамся. Мы подойдем к двери коридора, я открою засов, вытолкну тебя на крыльцо и сразу же закроюсь. А потом я им покажу! Пошли! Я думаю, ты выкрутишься.

– Никуда я не пойду! Это я тебя сюда завела! – назвала она его на «ты». – Никуда я не пойду! Что положено тебе – приму и я! Мне тоже нельзя в гестапо. Я очень боюсь боли. – Она вдруг прижалась к нему, и Филипп почувствовал, как содрогается ее тело. «Ай-яй-яй! Как же она влезла в эту мужскую игру?» – с сожалением и болью подумал он и решительно пошел к двери.

– Следи за кухонной дверью, если кто будет ломиться – позови меня. Сядь в этом углу на пол, тут более безопасно, если будут стрелять.

– Ты думаешь, они будут стрелять?

– Будут! Но сначала предложат нам выйти.

Саблин неслышно прокрался по коридору и прислушался. Там, во дворе, были люди, они тихо переговаривались, и ему удалось уловить смысл: ждали команду какого-то Дзорды и поэтому не предпринимали никаких шагов. Вскоре послышался шум мотора, и к дому подкатила автомашина, полоснув по окнам и двери лучом фар.

«Может, попробовать прорваться? – пришла в голову запоздалая мысль. – Брошу гранату, дам очередь из автомата и…» – он не додумал свою мысль, как новая идея возникла в его голове. Он вернулся в кухню, опустился возле Ганки на колени и тихо прошептал:

– Сейчас я попробую прорваться, а ты затаись здесь. Я оттяну их на себя, ты откроешь дверь черного хода и сразу исчезнешь в темноте. Вставай! Приготовься!

И опять он не успел осуществить свой замысел: снаружи сильно застучали в дверь и громкоговоритель предложил:

– Выходите, вам гарантируется жизнь! Иначе – смерть! Дом окружен!

– Пойду, собью с них спесь! – холодно и решительно сказал Саблин и направился в коридор. По ту сторону двери ухали сильные удары, сотрясая стены, очевидно пытались прикладами выбить замок. Филипп приблизился к двери и в упор через доски дал короткую очередь из автомата. Что-то грузно упало и послышались стоны. Филипп отскочил обратно в комнату и прикрыл массивную дверь. Сейчас же защелкали винтовочные выстрелы. Пули с визгом влетали в комнату, но Филипп упал на пол и пополз через порог на кухню.

– Что там? – испуганно спросила Ганка.

– К двери теперь не подойдут. Но могут полезть через окна.

– Слушайте! – закричал громкоговоритель. – Говорит капитан Дзорда. Сопротивление бессмысленно! Я все равно возьму вас живыми!

– Это начальник контрразведки! – испуганно произнесла Ганка. – Местное гестапо. А я думала, отчего мне было страшно, когда он тут говорил. Я же его голос узнала. Этот нас не выпустит, – с печалью в голосе проговорила девушка. – Один раз он меня уже допрашивал, но тогда мне повезло. Теперь уже не выпустит…

«Бог не выдаст…» – хотел было сказать Саблин в утешение, но осекся, уж очень неподходящее утешение для девушки, оказавшейся в этой смертельной западне. Вместо этого он вспомнил присказку Коровенко и тихо по-русски сказал:

– Куда бы тебя деть? Едрена-Матрена! Сам бы я выскочил.

Начался методичный неторопливый обстрел из винтовок. Стреляли по верху, и пули залетали на кухню, ударяясь в потолок, и сверху сыпалась штукатурка. «При таком обстреле наша психика должна не выдержать, – подумал Филипп. – Через четверть часа, рассчитывают они, мы должны сдаться. Психическая атака деморализует».

В большой комнате послышался шум, топот сапог, видно, солдаты проникли в дом через окно, потому что стук во входную дверь возобновился. Очевидно, решили ворваться сюда с двух сторон. Филипп вытащил гранату, повернул ключ в замке и резко распахнул дверь. Он швырнул гранату в большую комнату. Раздался взрыв, дверь отбросило, но не сорвало с петель. Саблин вскочил в комнату и полоснул из автомата по темным теням в коридоре. В несколько секунд он расстрелял всех, кто попался ему на глаза. По пути на кухню он прихватил две винтовки и захлопнул дверь. Не доверяя уже надежности замка, Филипп подпер ее винтовкой.

Стрельба прекратилась, в комнате послышался жалобный стон, причитания на словацком языке:

– Матерь Божья, наша заступница, не дай мне помереть без покаяния. Покарай моего обидчика!

– Я тебя сейчас покараю, тварь несчастная! – крикнул ему Саблин. – Сволочь и предатель!

Стоны и причитания за дверью прекратились, наступила подозрительная тишина. «Наверно Дзорда чего-то затевает», – подумал Саблин и сел рядом с Ганкой.

– С тобой все в порядке? – тихо спросил он и погладил ее по голове. Она всхлипнула и прижалась лицом к его рукаву.

– Ноге больно, – прошептала она. – Ну и пусть! Все равно скоро конец! Но уж лучше бы не болела.

Саблин промолчал. Что он ей мог сказать, пообещать? А утешать уже не было смысла, времени осталось совсем немного.

– Давай я тебя выпущу. Может, уцелеешь. Скажешь, что я тебя силой заставил. Глядишь, выпутаешься, в концлагерь попадешь, живой останешься.

За дверью с черного хода послышался шум и глухой удар прикладом в доски. Филипп повернулся и, не раздумывая, дал очередь из автомата. Кто-то со стоном грохнулся на лестницу, но стук в дверь уже не повторился. Вместо этого снаружи открыли огонь по окнам кухни. Пули легко пробивали деревянные ставни, отсекая щепки, и рикошетили по кухне: в потолок, стены, с визгом пролетали над головой, заставляя прижиматься к полу. Стрельба неожиданно прекратилась и снова громкоговоритель потребовал сдаваться, гарантируя жизнь.

– Теперь уж жизнь мне совсем не светит, – усмехнулся Саблин. – Я их там с десяток уложил, а они мне жизнь обещают, смешно!

– Карел! – тихо откликнулась Ганка. – Посмотри, что у меня с ногой, прямо нестерпимая боль!

Саблин дотронулся до ее ноги и сразу почувствовал липкую жидкость. Это была кровь, он не сомневался. Прощупав ногу, понял, что пуля прошила ей бедро, но, видимо, не задела кость. Филипп дернул со стола, стоящего посредине, скатерть и разорвал ее на длинные полосы. Ганка стонала, боль стала совсем невыносимой. Но он торопился, бинтовал рану, не думая уже об осторожности. Одним куском материи перетянул ногу, чтобы остановить кровь.

– Карел! – снова позвала она Филиппа. – Прошу тебя! Заклинаю! Не оставляй меня им живой! Поклянись матерью, что ты меня застрелишь! Поклянись!

Саблин оторопел от такой просьбы. Он всего ждал от Ганки, но чтобы она просила его, своего товарища, убить ее – этого он никак не мог ухватить.

– Ганка, я же не могу! – взмолился он. – Зачем ты требуешь от меня невозможного? Как я могу тебя убить? Я же всю жизнь буду казниться! – последняя фраза вернула его к реальной действительности. «Какую там всю жизнь! Этой жизни осталось с гулькин нос. Она права, я не должен отдать ее в руки палача Дзорды. Это будет жестоко и негуманно. Это будет предательство, если я ее оставлю гестапо. Они же все жилки из нее вытянут, из живой! Я сам обреку ее на нечеловеческие муки! Нет! Я выполню ее просьбу».

Он достал два патрона из кармана, взял руку Ганки, положил на свою, так, что ее ладонь прикрыла патроны, и сказал:

– Выбери себе свой патрон. Это будет твоя смерть. Второй – для меня.

Она погладила его ладонь, патроны, потом взяла один, подержала и положила обратно:

– Спасибо, Карел! Ты – настоящий товарищ!

Откуда-то из-под пола послышался шорох. Он усиливался и почти под ними, где они сидели, раздался тихий, едва слышный стук в пол. Саблин отодвинулся немного и направил туда автомат. Еще секунда, и он готов был нажать на спусковой крючок. С улицы послышались крики и команды, начинался новый штурм дома. А из-под пола приглушенный досками детский голос окликнул:

– Дядя, открой крышку люка. Здесь погреб.

Саблин стал быстро шарить по полу руками и в углублении доски обнаружил утопленную ручку. Он рванул ее кверху, открылся люк. Кто там был, ему не было видно, но детский голосок торопливо произнес:

– Сигайте сюда, я выведу вас из дому!

Саблин уже не раздумывал, он полез вниз, нащупал ногами лестницу, подхватил под руки Ганку и втащил ее в люк. Она стонала от боли и, видно, плохо понимала, что происходит.

Филипп сделал несколько шагов вниз по лестнице и оказался на твердой земле. Ребенок, а это был невысокий худенький мальчик, – в темноте Филипп не мог его рассмотреть, – взял его за полу плаща и потащил за собой. Они сделали всего несколько шагов, и мальчик сказал:

– Здесь дверца в сарай, но она очень тяжелая.

Филипп опустил на землю Ганку, нащупал ручку, рванул на себя – две половинки двери распахнулись. Мальчик первым выбрался наружу и прошептал:

– Лезьте, не бойтесь, тут никого нет!

Филипп поднял Ганку, которая уже была без сознания, очевидно от большой потери крови, и пролез с ней в проем двери. Они оказались в темном сарае. Саблин ничего не видел перед собой, маленький спаситель снова взял его за полу плаща и потащил в темноту. Он открыл еще одну дверь, и Филипп разглядел посеревшее небо и тяжелые поблекшие звезды. Дело шло к утру.

– Сюда, пан! Сюда! – позвал его мальчик. – Вот тут улица. Я живу здесь. Можно домой, мамки дома нет!

– Нет, детка! Сюда нам нельзя! Покажи, в какую сторону горы. И как туда пройти.

– Это по уличке надо идти, туда далеко, и там будут горы.

– Спасибо тебе, мой маленький друг! Теперь беги быстро домой, пока солдаты тебя не увидели.

Саблин приподнял удобнее Ганку и почти бегом пустился по пустынной улице. Задыхаясь от бега и тяжелой ноши, он вскоре уже оказался за околицей и по едва заметной тропе устремился к горам. Теперь их спасение зависело от того, сколь долго еще Дзорда будет крушить дом. Вдруг длинные языки пламени взметнулись вверх: очевидно, Дзорда решил таким способом быстро выкурить их из дома и заставить сдаться. Но тут началось совсем непонятное: два взрыва последовали один за другим, потом автоматная очередь врезалась в винтовочные выстрелы. Что-то похожее на бой разыгралось у горящего дома и стало быстро смещаться в сторону. Короткие автоматные очереди уходили все дальше и дальше и уводили за собой одиночный винтовочный огонь.

– Это, наверно, Ян дал им о себе знать, – догадался Саблин. – Ах, как ты мне помог, дружище, Ян! Теперь, Ганночка, нам и черт не брат! – проговорил он радостно. Но девушка его не слышала, она тихо лежала на его плече головой, потеряв сознание.

Рассвет наступил, но Филипп, не останавливаясь, упорно шел по узенькой тропке вверх в горы. И лишь почувствовав себя в относительной безопасности, он опустил девушку на землю, подложил ей под голову свою шляпу и осмотрел повязку. Кровь запеклась на ране, и Саблин принялся аккуратно раскручивать обрывок скатерти. Он оторвал засохшую ткань, скрипнув зубами, словно не девушке, а себе лично причинил нестерпимую боль. Ганка лишь глухо простонала, и Филипп заспешил: он разделся, стянул с себя рубаху и целиком обмотал ею раненую ногу. И едва он закончил, как из-за камней показалась лохматая голова Яна Гуса. Его физиономия расплылась в радостной улыбке.

– А вот и я! – засмеялся довольный Ян. – Я уж думал, панихида будет по невинным рабам божьим, сгоревшим в сатанинском пламени. Ох и рассердился я на Дзорду! Не знаю, достала ли его моя граната, но я очень старался. Что с Ганкой? – встревожился Ян, разглядев, наконец, на земле девушку.

– Шальная пуля в ногу. Мальчонка нас вытащил, через подвал. Смелый мальчонка! Свечку за него в храме поставлю.

В отряд они пришли в полдень, Ганка все еще не приходила в сознание.

Кряж молча поманил Яна и ушел с ним в пещеру, где помещался его штаб, лазарет и личная комната. Вскоре Ян вышел и позвал Саблина. Кряж внимательно поглядел в глаза Филиппу и спросил:

– Как же так получилось? Точно и обоснованно!

– Кто-то передал Ганке, что Дзорда – это был именно он, Ганка признала его по голосу, – через кого-то передал, что хочет встретиться с руководством партизанского подполья. Ей показали тот дом, где должна состояться встреча. Чтобы заинтересовать нас, он предложил надежный вариант. На такое нельзя не клюнуть: внедрить в полицию нашего человека. Меня это предложение почему-то насторожило, даже не понравилось, но приказ есть приказ.

– Почему насторожило?

– Не знаю. Жизнь уже научила, что за нее надо бороться. Очевидно, интуиция. Да еще этот жандарм в кабачке. Будто ждал нас там, а потом пошел оповестить, что мы явились. В общем, надо было не лезть сразу в западню. Встречу перенести, дом взять под наблюдение. На такую встречу идти под прикрытием. Все! В следующий раз меня надо информировать о задании.

– Я сам не знал, почему вызывали, но просили малоизвестного человека, – тихо ответил Кряж. – Почему же он решил все изменить? Внедрил бы нашего человека в полицию, через него вышел бы на наших людей – таков был замысел. И вдруг сломать такую перспективу. Если бы ты был на месте Дзорды…

– Захватил бы одного из руководителей подполья. А я так ему и представился. Путь к разгрому короче: пытки, получили бы связи – и все! Дальше – дело техники.

– Очень устал?

– По нервам ударило. Как загнанный волк! Сидишь и ждешь конца. Не было бы Ганки – прорвался. Надо бы ее спросить про провокатора. Свернуть голову следует ему. А то он нам еще не такое устроит.

– Уже устроил. – Кряж отвел глаза в сторону. – Тут трое ребят из России. Хорошие ребята! Пошли к нему на связь. От этого зависело обеспечение отряда продовольствием месяца на два. Мы клюнули. Ребята ушли до твоего выхода. Три дня не получал информации. Сейчас есть: они у Дзорды. Совпадение?

– Ясно! Он поэтому решил, что лучше взять члена руководства, чем какого-то кандидата в полицейские. А сообщение о русских ребятах он получил, когда вышел из дома после встречи со мной. Надо что-то делать. Ребят нельзя оставлять в руках Дзорды, он их изувечит.

– Пойдешь или будешь отдыхать? – Кряж испытующе посмотрел на Саблина. – Там может быть тяжко.

– Пойду!

– Тогда поешь и часок отдохни.

– А где Дубович? Я теперь и ему не верю!

– У него все правильно. Только спесивый очень. Недорезанный буржуй! – добавил он по-русски и крепко выругался.

На лице Саблина ни один мускул не дрогнул, ему хотелось улыбнуться Кряжу, но он сдержал себя. Никому не следует знать, кто он. Если Дубович не проболтался… Нет, ему не до какого-то Саблина.

– Вас везли менять на каких-то крупных бонз, югославы взяли немецкий штаб. А тебя воткнул в эту группу приятель-бельгиец за золотые часы. Но не довезли…

– Дубович проинформировал, – добавил Кряж, и было непонятно, о чем проинформировал Дубович командира.