Текст книги "Диверсанты (сборник)"

– Твои родители эвакуировались или остались?

– Остались в Киеве. Куда матери с ее сердцем в отступление? Филя, ты хорошо стреляешь?

– Член ОСОАВИАХИМ, ГТО-1. И гранаты метал за семьдесят метров. Да, что об этом сейчас?

– Ну а я – как видишь, – виновато улыбнулся Малькевич, – без очков лицо не разберу: мужское или женское. Что мои доброго сделали, так это две пары запасных очков рассовали по карманам гимнастерки, так что я вооружен до зубов, – засмеялся Алексей. – С детства завидую сильным и здоровым, потому что сам заморыш.

– Да перестань ты самоуничижением заниматься. Парень как парень, война тебя подправит, не волнуйся. Врага и без очков определишь. Ты же, наверно, другим занимался, не тем, чем я? У нас в детдоме все спортсмены – и малые, и большие… А у тебя – интеллигентная семья.

– Я неплохо рисовал. Думали в художественное меня определить, не прошел. Университет – это тоже звучит.

Рассвет быстро раздвинул тьму, небо посветлело, розовый горизонт открывался из-за холма. Солнце вот-вот сверкнет своим первым лучом. Стая скворцов пронеслась мимо эшелона. Паровоз пыхтел, и длинный шлейф черного дыма вытягивался вдоль состава. Мерно перестукивали колеса вагона, что стало уже привычным и незаметным.

Коровенко подошел к ним и, навалившись грудью на брус, сплюнул вниз. Потянулся, хрустнул суставами рук и мечтательно сказал:

– Едрена-Матрена, на перинке бы полежать! А то на досках все бока помял. Днем совсем не заснешь.

– Лишь бы немец нас не застукал днем, – заметил Малькевич.

– Типун тебе на язык! – воскликнул Коровенко. – Чего нам не выдали оружия? Хоть бы одну винтовку на двоих. С «винтом» – оно спокойнее, – сочно зевнул Андрей.

– В тыл едем, зачем тебе винтовка? – спросил Саблин. – Налетит гад, ты и винтовку бросишь!

– Не, с «винтом» оно спокойнее. Едрена-Матрена, можно и в аэроплан пальнуть.

– Что ты ему сделаешь? – засмеялся Малькевич. – Соли на хвост насыплешь?

– Я могу в летчика попасть.

– Вероятность – ноль, ноль, одна десятая, – заметил Алексей.

– Это ты зазря обижаешь, я в лесничестве жил, я охотник, едрена-Матрена, – с гордой уверенностью ответил Алексей.

– Хорошо по уткам стрелять, – включился в шутку над Коровенко Саблин. – Ты ее – бах, а она тебе в ответ бомбу за шиворот не кинет.

– Во-во! Когда бомба заюжит, тебе, едрена-Матрена, будет не до летчика, – передразнил его Малькевич.

– Мне бы винторез, тогда поглядим, чья возьмет, едрена-Матрена, – не сдавался Коровенко.

– Откуда это к тебе едрена-Матрена прицепилась? – улыбнулся Саблин.

– Для характера, для колориту употребляю, чтобы от вас отличаться, – гордо, то ли в шутку, то ли всерьез ответил Андрей, под дружный смех Саблина и Малькевича.

Впереди мелькнул слабый свет, поезд сбавил скорость, но не останавливаясь проехал затемненную станцию. На фасаде сгоревшего вокзала Филипп не успел прочитать ее название. Поезд вновь набрал скорость, промчался по небольшому мосту и въехал в редкий лес, раскинувшийся по обе стороны железнодорожного полотна… Краешек солнца лучом скользнул по теплушке и осветил ее ярким светом. И тут Саблин увидел рыжую лису.

– Смотрите, рыжуля бегает! – показал он ребятам.

– Эй-эй! – в два голоса закричали Малькевич и Коровенко. – Пу, пу! – стрелял Андрей, прицеливаясь в нее пальцами. Малькевич засвистел, сунув в рот четыре пальца.

Все проснулись: одни ворчали, что не дают им спать, другие подскочили к двери посмотреть на глупую лису, выскочившую к насыпи. Но рыжая вдруг резко повернула и скрылась в кустарнике. Молодой азарт погас, все снова улеглись на нары, и лишь трое так и остались у двери.

Лучи солнца били прямо в лицо и слепили глаза. Малькевич прикрывал их, как козырьком, ладонью и вглядывался вперед. Там открывалась темная полоса леса.

– Какая красота! – не удержался он от восхищенного возгласа. – Словно и войны никакой!

– Уж лучше бы дождь шел. – Коровенко вдруг поежился и посмотрел на чистое голубеющее небо. – Фашист тоже любит такое прекрасное утро. Застукает нас на перегоне – не возрадуешься солнцу, едрена-Матрена.

– Теперь тебе типун на язык, – ухмыльнулся Алексей. – Насладись, Андрей, прекрасным, а потом уж умирай! – воскликнул радостно Малькевич. – Наверно, уже состарился, мужик?

– Чего состарился? – обиделся Коровенко. – Мне на Пасху двадцать лет было.

– Да-а! Я думал, тебе уже было двадцать! А тебе, оказывается, на Пасху было двадцать! – нанизывая абракадабру, Алексей радовался своему хорошему настроению. – Душой ты состарился, едрена-Матрена!

Коровенко не ответил, он шагнул в глубь теплушки, попил из большого медного чайника и, повернувшись к Малькевичу, парировал:

– Это тебе, городскому, все эти восходы в диковину. Я же деревенский, во мне земля и солнце с детства сидят, я на восходы насмотрелся. Утром косу возьмешь – и по холодку в луг, пока солнце не припекло – вжик, вжик – травы накосишь и от запаха травы сдуреешь. А солнце выйдет – много не накосишь, живо спаришься, едрена-Матрена.

Поезд ворвался в лес и солнце в теплушке исчезло.

Протяжный свисток паровоза огласил окрестности. Показалась будка стрелочника. Возле будки с флажком стояла молодая женщина в светлой кофточке. Длинные темные волосы распущены по плечам. Она приветливо помахала солдатам флажком. Все трое весело замахали ей руками, покричали что-то приятное. Женщина продолжала стоять и махать флажком даже тогда, когда последний вагон миновал будку стрелочника.

– Эй, Леха, – обратился Коровенко к Малькевичу, – посмотри расписание, когда следующая остановка? Я желаю помыться! Потом чего– нибудь вкусненького съесть. Мне тут харчишек собрали в дорогу.

– Хитер, деревенский житель, – засмеялся Саблин. – Солдатская каша ему уже не нужна, едрена-Матрена!

Коровенко засмеялся и запел:

– Люблю повеселиться, особенно пожрать, люблю заняться спортом, особенно поспать. Ха-ха-ха!

И Саблин, и Малькевич, чтобы скоротать время, разыгрывали и подшучивали над Коровенко.

– Послушай, брат Коровенко, – начинал Малькевич, – вроде из деревни, а какой-то хилый уродился, роста маленького.

– А они все в корень там растут, – подхватил Саблин.

– Это ты правильно сказал, – не обиделся Андрей. – Мы на парном молоке вскормлены, а потому, едрена-Матрена, растем все в корень. У меня во! – он сжал короткие пальцы в кулак и поднес его к носу Малькевича. – Хочешь нюхнуть? – и сам полюбовался своим кулаком.

– Тебе бы потренироваться – ты бы как Поддубный подковы гнул, – продолжал тему Саблин.

– Ты, Филя, за меня будь спок. Когда надо и кому надо я так согну, что и разгибать будет бесполезно. Так-то, едрена-Матрена! А вот ты, Леха, чего такой дохляк?

– Жизнь, брат Андрюша, была тяжкая. То свинкой болел, то корью, то воспалением легких, то воспалением среднего уха. Нет такой болезни, чтобы я не испробовал. Куда уж мне в атлеты!

Коровенко наклонился к Малькевичу и тихо спросил его:

– А баба у тебя была в жизни?

Малькевич покраснел и засмущался. Он отвернулся в сторону и посмотрел туда, где паровоз, продолжая нещадко дымить, надрывался со своей ношей.

– Нет! – признался Малькевич. – Таких. как я, девушки не любят. Зачем я им, хилый и сирый?

– Врешь, Леха! Баба – она сама не знает, за что нас любит. Одна хочет быть покорной и слабой, чтобы ее обхаживали. Другая любит мужика, что он слабый, а она сильная и была ему как мать. Вот такую встретишь – на всю жизнь обеспечено счастье. Будешь жить как у Христа за пазухой. Любить она тебя будет и за твою корь, и за твою свинку, и за все, что ты нахватал и нахватаешь на свой несчастный организм.

Саблин стукнул по плечу Андрея и удивленно сказал:

– Ну ты, эксперт! Где ты такого набрался, едрена-Матрена? А сидел тут скромненького мужичка деревенского из себя строил, на молоке вскормленного.

Лес неожиданно кончился и открылась степь, покрытая ковылем. Паровоз снова огласил ее задорным протяжным гудком. Гудок смолк, но шум не исчез, словно эхо продолжало его. Малькевич прижал рукой ухо и отпустил, но шум остался. Это был не просто шум, это был гул мотора, лязг металла и какой-то непонятный рокот. Он быстро нарастал, и Алексей стал вглядываться туда, где выступал большой холм. Рокот, как ему казалось, рвался оттуда, Саблин тоже стал прислушиваться и с внезапно возникшей тревогой глядел на холм. Неожиданно на его вершине вырос ствол орудия. Но они еще не поняли, что это ствол, пока на фоне неба не показалась башня и весь черный силуэт танка.

Рядом выполз второй, третий, четвертый…

– Пять, шесть, семь… – считал вслух Малькевич, еще не чувствуя тревоги и смертельной опасности, которую вынесли с собой эти черные чудовища.

На холме они вдруг разом развернулись, и Саблин, и Малькевич, и Коровенко увидели на броне черные кресты. Это было так нереально и неожиданно, что они сразу не могли в это поверить и глядели молча на танковый маневр. Малькевича вдруг охватил инстинктивный, неосознанный страх. У Саблина словно остановилось сердце, внутри все похолодело. Коровенко присвистнул и грязно выругался, прикрыв тем самым животный страх, который уже поразил его.

– Немецкие танки! – крикнул хриплым голосом Малькевич. Он было шарахнулся вглубь теплушки, но тут же уцепился за поперечный брус.

Первым принял решение Коровенко, инстинкт подтолкнул его к действию, подсознанием он понял, что надо к земле, к земле-матери, только там может быть спасение от опасности, которую он еще не ухватил мозгом до конца, но по-звериному почувствовал – сейчас произойдет самое страшное в его жизни, такое, какого он еще не испытывал. Он нырнул под брус и на всем ходу поезда прыгнул на склон насыпи. Филипп видел, как Андрей еще катился по крутому откосу, и прыгнул следом. Лишь Малькевич замешкался в нерешительности, он плохо ориентировался в скорости и расстоянии, тут очки не выручали его, потому что все мелькало перед глазами, и Алексей не мог выбрать момент для прыжка. Но все же он, отчаянно взмахнув руками, прыгнул без расчета, без переноса тяжести тела назад и мгновенно кувыркнулся через голову, больно стукнувшись обо что-то затылком. Но это было мелочью, на которую Малькевич даже не обратил внимания. Самой большой неприятностью было то, что при прыжке он потерял очки…

Танки веером ринулись с холма вниз к железнодорожному полотну и сходу открыли огонь. Паровоз резко затормозил, искры полетели из– под тормозных башмаков. Потом сильный взрыв тряхнул воздух, клубы пара окутали состав. Паровоз, точнее то, что от него осталось, подскочил над рельсами и полетел под откос, увлекая за собой платформы со станками и машинами. Снаряд рванул в одной из теплушек, мгновенно превратив ее в разлетающиеся по воздуху щепки. Солдат там уже не было, они дикой массой, беспорядочной толпой бежали вдоль насыпи в конец состава – туда, к темному спасительному лесу. Это была страшная, дикая картина: на рельсах – останки искореженных вагонов и платформ, то, что еще пять минут назад было эшелоном, а рядом у насыпи – обезумевшие от страха люди. Они кричали в отчаянии, задыхались, падали, вскакивали и бежали, бежали.

Саблин ничего не видел вокруг, для него существовал только лес, спасительный лес, а позади – рев танков, выстрелы, взрывы снарядов. Его обдавало горячей взрывной волной и едким запахом горелого пороха. Филипп не мог оглянуться, ему было страшно, и он знал, что стоит ему оглянуться, и он уже не уйдет от танков. Им владела только одна мысль – лес, лес, лес. Это была даже не мысль, а инстинкт, рожденный страхом и отчаянием. От безумного бега Саблин задыхался, земля прыгала перед глазами, но впереди был лес, и там Филипп физически ощущал свое спасение.

Немцы хорошо видели все это кошмарное поле и весело переговаривались:

– Данге, ты меня слышишь, мокрая курица?

– Да, гepp капитан! Мокрая курица на связи!

– Дай пару раз по эшелону и догоняй нас. Мы пока поутюжим этих русских зайцев. Ты только посмотри, как они прыгают! Мюллер, Штубе, Занглер, отсекайте их от леса! Не дайте им нырнуть в лес. Отсекайте, проклятые черепахи! Заградительным огнем и давите, давите! Бауэр, рыжий красавчик, ты собираешься выкорчевать рельсы?

Танки развернулись, и началось невиданное по дикости и жестокости преследование и уничтожение людей. Машины подняли густые клубы пыли и мчались за солдатами, расстреливая из пушек и давя их гусеницами. Лес был совсем рядом, но немцы не дали всей этой обезумевшей массе укрыться там, танки крутились, гремели и визжали траками, раздавливая отчаявшихся и беззащитных людей…

Саблин вырвался вперед, его не остановила взметнувшаяся в воздух стена земли и пыли, взвизгнувшие осколки. Страх попасть под гусеницы стального монстра оказался сильнее снарядов. Он бежал в эту пылевую завесу, как в спасение, там, за ней, совсем рядом – лес. Мощный взрыв и сильная тугая струя горячего, насыщенного газами воздуха бросила Филиппа на землю. Но он мгновенно вскочил, полуслепой и оглохший ринулся сквозь серый пылевой туман. А позади, отчаянно прыгая из стороны в сторону, бежал Коровенко. При каждом взрыве снаряда он падал лицом в землю, вскакивал и громко причитал:

– Господи! Спаси и помилуй! Господи! Спаси и помилуй! Господи! Господи!

Прорвавшись сквозь серую пелену, Филипп чуть не наскочил на ревущее стальное чудовище. Он прыгнул в сторону и бросился вдоль леса, отрезанный от него танком. Черная махина с крестом на борту ринулась за Саблиным. Визжащий лязг гусениц рвал барабанные перепонки, надрывно ревел мотор, обдавая все сизым выхлопом дыма. Танк стремительно настигал парня, и тот шестым чувством угадал момент, когда наступит конец и машина сомнет, раздавит его хрупкое тело. Филипп отчаянно метнулся в сторону. Он упал, и сейчас же стальная махина со скрежетом и ревом пронеслась мимо, обдав его волной земли и гари. Саблин вскочил и, пригибаясь, словно ожидал вдогонку выстрела, бросился к лесу.

Лейтенант следил в перископ за мечущимся в поле солдатом, и кривая усмешка легла на его губы.

– Эмке, ты придавишь его наконец? Как намыленный выскочил из-под гусеницы. Смотри, уйдет ведь в лес. Я тебя накажу!

– Не уйдет! – Механик рванул рычаг и резко повернул машину. Теперь она снова ринулась наперерез Саблину, не давая ему достигнуть спасительного леса. Пока танк гнался за Филиппом, позади, прикрывшись пылевой завесой, выскочил Коровенко. Он прыгал как заяц вправо, влево и, наконец, достиг кромки леса. Андрей оглянулся и в ужасе перекрестился:

– Господи! Спаси его! – выкрикнул он, не в силах отвести взгляда от того, что увидел.

Танк настигал Саблина, словно черная судьба мчалась за человеком, лязгая сверкающими на солнце, отполированными песком гусеницами. Коровенко отвернулся и нырнул в густой зеленый кустарник, продолжая громко с надрывом молиться.

На этот раз Саблин чуть не просчитался, он отпрыгнул в такую критическую секунду, что гусеница даже задела его рукав и метнула ему в лицо целую струю песка. Филипп упал и вжался всем телом в землю. Его отчаяние уже достигло предела, он был опустошен и обессилен.

С ужасным скрежетом и сизым дымом танк промчался мимо. И вдруг Саблин сделал то, что родилось в нем мгновенно, в доли секунды, пожалуй даже без участия сознания: словно пружина подкинула его, он бросился за танком, неимоверным усилием преодолел те метры, которые отделяли его от машины. С безумным отчаянием вскочил на броню и затаился, выжидая момента, когда можно будет спрыгнуть и укрыться в лесу…

– Эмке, а ты его упустил! – сказал разочарованно лейтенант. – Такой был заяц! Как он прыгал!

– Да прихлопнул я его, герр лейтенант! Клянусь моей гармоникой.

– Зажигалку против гармоники – ты упустил его.

– Принимаю! – механик подергал рычаги поворота танка, поглядел по сторонам через трипплекс, пытаясь найти раздавленного им солдата, но не мог его обнаружить. – Где же он, проклятый? – разозлился механик. – Я же загнал его под танк!

– Сейчас погляжу, где этот русский заяц, – смилостивился лейтенант и откинул крышку люка.

Саблин словно кошка выгнулся, подтянулся к люку и замер. Танк швыряло из стороны в сторону, вверх, вниз, но Филипп словно прилип к броне. Из люка показалась голова в черном шлеме. Танкист уже вылез наполовину, и тут Филипп прыгнул на него, судорожно, мертвой хваткой вцепился ему в горло и, что было силы, рванул вверх. Он почти выхватил немца из танка и завалил его набок, сильнее стискивая шею. Немец хрипел, цеплялся за руку Филиппа, рвал его пальцы от горла, а сам шарил другой рукой на поясе, торопливо отстегивая кобуру пистолета. Как не силен был Саблин, но немец сумел ослабить его руки на горле и выдернул пистолет из кобуры. Выстрелить ему Филипп не дал: отпустив шею немца, перехватил его за голову и рванул назад. Что было силы ударил ребром ладони по тонкой белой шее, и танкист сразу обмяк и перестал сопротивляться. Саблин перехватил из ослабевшей руки пистолет и мгновенно спрыгнул на землю. Через несколько секунд он уже достиг кромки леса и, низко пригнувшись к земле, юркнул между зелеными кустами.

Танк развернулся и, взревев моторами, ворвался в лесную чащу, с треском сокрушая огромные деревья…

Завершив разгром эшелона и утолив свою кровавую жажду, танки сошлись у леса. Танкисты в черных комбинезонах собрались вместе, смеялись, шутили, курили, пили кофе, пикировались, Лишь лейтенант, побывавший в цепких руках Саблина, сидел на земле, прислонившись к гусенице танка, постанывал и массировал шею.

– Думаю, без крестов не останемся, – весело сказал капитан. – Занглер получит Рыцарский крест. Ему русский заяц чуть голову не открутил.

Немцы дружно засмеялись. Занглер, не обращая на них внимания, продолжал растирать шею.

– Надо было эшелон подальше пропустить от леса, – заметил один из танкистов, прикуривая от зажигалки. – Тогда ни один бы не ушел в лес.

– Надо же чего-то пехоте оставить, – возразил белобрысый Мюллер. – Подойдут автоматчики, прочешут лес.

– Мюллер, ты лучше отстучи по рации, что мы уже управились, – распорядился капитан.

Белобрысый безропотно вспрыгнул на броню танка, достал через люк микрофон, что-то проговорил в него и, подождав пару минут, спрыгнул на землю.

– Майор Бергер принял радио. Ну, как ты, Занглер? Отлегло немного?

– За утерю табельного имущества Занглера переведут в резерв, – продолжали шутить танкисты.

– Данге, оставь его в покое. Ему и так несладко, – прекратил капитан развлечения танкистов. Лучше подышите свежим воздухом. Какой здесь аромат! Это тебе не в танке!

– А, в этой чертовой коробке просто не продохнуть, – ответил Данге. – Деньки стоят прекрасные, прямо для нас. Начнутся дожди – тут засядешь.

– До дождей мы пройдем Украину, а там и Москва, – капитан потер руки, приподнялся на носки и поглядел в степь, словно ожидал, что там и покажется Москва.

– Сейчас бы рвануться на Киев, – заметил Мюллер. – Отсюда, с тылу, они нас не ждут. Город на три дня в наших руках, – мечтательно сказал белобрысый. – Как в добрые римские времена.

– Фюрер отдаст нам города не на три дня, а навечно! – строго заметил капитан. – А под Киевом будет жарче, чем под Полтавой: тут целую армию захлопнули. Так что красные будут драться как фанатики! Поэтому нам лучше вперед, на Харьков, брать их врасплох…

Саблин, с трудом волоча ноги, пробирался сквозь густой лес, не выпуская из рук пистолета. Он еще не мог поверить, что остался жив, что сумел уйти от страшной смерти. Раздвинув ветви, Филипп оказался на небольшой полянке и к своему удивлению увидел на земле Малькевича. Разбросав в стороны руки, он прижимался спиной к земле, закрыв свои близорукие глаза. Шорох шагов испугал его, он вскочил на колени, плохо различая, кто перед ним, и пристально вглядываясь в силуэт, сильно прищурив глаза.

– Это я, Алеша! – сказал взволнованно Саблин. – Какое счастье, что ты жив! А я думал, потерял тебя насовсем! Алеша, что же это такое: танками беззащитных? Они меня гоняли как зверя, все хотели задавить, – Филипп чуть не плакал от горя и обиды.

А Малькевич заплакал, слезы полились из его глаз, он их не вытирал, он не стыдился своих слез. В груди что-то сжалось, комок стоял в горле, и только слезы приносили облегчение. Он ничего не мог сказать, лишь нечленораздельные звуки прорывались у него, и он вдруг истерично зарыдал. Филипп опустился перед ним на колени, обхватил его голову и прижал к своей груди, чувствуя, как он дрожит всем телом.

– Все, Алеша, все! Мы живы, мы выскочили! Не надо слез, Алеша, прошу тебя. Мы живы!

– Я не могу! – сквозь рыдания проговорил Малькевич. – Я не могу! Они же звери! Их надо четвертовать! Людей – танками!

Наконец, он успокоился, Саблин уложил его на землю и сам лег рядом с ним. Во всем теле он чувствовал болезненную усталость, заныли ноги, спина, онемела шея. Он закрыл глаза, но перед ним продолжала стоять жуткая картина погони, в ушах звенел металлический лязг гусениц.

– Такое не забудешь до самой смерти! – громким шепотом произнес Филипп.

– Это уже не так долго, – вдруг тихим голосом сказал Малькевич. Смерть ходит рядом, она у самого леса.

Он пошарил по карманам гимнастерки и вытащил очки, надел их и уставился на Саблина:

– Какая предусмотрительная мать, она запихнула мне в запас очки. Откуда у тебя пистолет? Я такого еще не видал. Дай, подержу. – Малькевич взял из рук Филиппа оружие и принялся изучающе разглядывать его. – Так вот он какой, «парабеллум». Один раненый говорил про него. Так вот он какой! И ловкий в руке, – вскинул он пистолет и прицелился.

Рядом зашелестели кусты, Саблин выхватил из рук Малькевича пистолет. Появилась тревожная, лоснящаяся от пота физиономия Коровенко. Вдруг он увидел Саблина и Малькевича, лицо его расплылось в улыбке.

– Это же надо! Бог дал, свиделись! – с облегчением произнес он.

– Бог?! – жестко воскликнул Малькевич. – Не будь сам плох! Упал бы в поле, так помог бы тебе Бог?

Коровенко отрицательно покачал головой:

– Не кощунствуй! Мне помог Бог! И Филю Бог защитил. Я видел как за ним танк гонялся. Если бы не Бог, и ты бы не остался жив.

– Хорошо, пусть будет по твоему, – не стал возражать Саблин. – Что делать будем дальше? – он пристально посмотрел каждому в глаза и четко, раздельно произнес. – Для нас началась большая война!

И, словно в подтверждение его слов, раздался треск автомата. Они бросились сквозь чащу, провожаемые затихающими выстрелами. Это немцы, рассыпавшись цепью, прочесывали лес. Беглецы все дальше углублялись в чащу, не имея представления, в какую сторону они бегут, что их ждет там, в глуши леса. Неожиданно они почувствовали под ногами болотную жижу и, хлюпая ногами по болоту, забирались все дальше и дальше вглубь через осоку и камыш, а дно болота становилось все более вязким.

Они брели и брели, пока, наконец, не оказались на небольшом, заросшем густым кустарником островке. Выстрелов здесь не было слышно, и ребята решили дальше не идти. Возле большого пня устроили себе из веток ложе и, уже не думая ни о чем, прижавшись друг к другу, крепко уснули. Однако спали они недолго, Коровенко жутко закричал и вскочил. Он не понимал, где находится, и всхлипывал как ребенок.

– Ты что, очумел? – спросил его Малькевич, вскочивший в испуге от крика Коровенко.

– Я опять бежал от танков, – тихо проговорил Андрей. – Он давил меня гусеницами, я даже слышал хруст своих костей.

– Этого нам, наверно, хватит на всю жизнь, – заметил Саблин. – Надо высушиться, пока еще солнце светит. Нельзя мокрыми идти, да и ноги сотрем. – Он снял сапоги, брюки, остался в кальсонах и гимнастерке, выжал брюки и развесил их на кустах. Ребята последовали его примеру, и теперь все трое сидели в кальсонах. Незаметно сон снова сморил их и они, прижавшись друг к другу, уснули.

Их разбудила артиллерийская канонада, до слуха долетали глухие взрывы, и слышались они с той стороны, откуда пришли беглецы.

– Ничего не понимаю, – в растерянности сказал Малькевич. – Если это под Киевом, то далеко, мы укатили километров на сто пятьдесят – двести. Да и Киев, по-моему, не в той стороне. Надо нам идти на восток.

– А где он, восток? – спросил Коровенко.

– Дождемся утра – увидим, – ответил Саблин.

Они лежали на ветках, но спать уже не могли, тело чувствовало каждую палочку, каждый сучок, заставляя часто поворачиваться с боку на бок. Теперь уже и холод давал о себе знать, как они ни пытались согреться, тесно прижимаясь друг к другу.

– Все, я не могу! – сказал Филипп и поднялся на ноги. Он продрог, и чтобы согреться, стал делать физические упражнения. Малькевич тоже встал и принялся бегать на месте, высоко поднимая колени. Коровенко несколько раз повернулся с боку на бок и тоже встал. Он свел и развел руки перед грудью, сочно зевнул и снял с куста портянки.

– Тут болото, не высохнут полностью. Надо на себе досушивать.

Пока они одевались, разминались, грелись, небо серело.

– Все, восток там, – сказал Малькевич, указав рукой в ту сторону, откуда они бежали. – Ох, не хочется снова лезть в болото. Может, пойдем на запад, а когда выберемся из леса, сориентируемся? – полувопросительно сказал он.

Первые лучи солнца коснулись верхушек деревьев, лес уже принял свои очертания и не казался таинственным и страшным. Они пошли на запад. Впереди – Саблин с пистолетом в руке. Болото перешли быстро, видно, здесь в засушливое лето оно пересыхало, а так как были дожди, то воды здесь хватало.

Неожиданно Саблин резко остановился. Коровенко, шедший следом, наткнулся на его спину.

– Кажется, голоса людей, – тихо сообщил Филипп. – Надо разведать. Постойте здесь, я схожу.

– Нет! – решительно воспротивился Андрей. – Нам нельзя расставаться ни на минуту. Здесь легко потеряться. А мы – сила, когда вместе.

Малькевич положил руку на плечо Коровенко:

– Андрей прав. Заведем себе правило – не расставаться.

Они крадучись, до предела напрягая слух, двинулись вперед. Саблин снова остановился и осторожно раздвинул ветки кустарника. Открылась небольшая поляна, а на ней он разглядел несколько немецких танков и немцев в черных комбинезонах, которые спокойно и уверенно расхаживали среди них. В одном углу поляны, расползаясь над верхушками деревьев, поднимался сизый дымок.

– Кухня! – прошептал Коровенко. Слабый ветерок прошелестел по листьям кустарников, и запах дыма достиг беглецов. – Обед готовят, канальи! – прошипел Андрей, принюхиваясь. – Кашей тянет. Вот бы кухню стянуть…

– К жилью идти надо, – заметил Малькевич. – Подохнем с голоду. Уже двое суток без пищи.

Но они все стояли и глядели на кухню, где курился дымок, и возле суетился солдат в белом халате. Солнце высветило угол поляны, и ребята увидели второго солдата в сером мундире. Здоровенный, пуговицы мундира расстегнуты, крупная физиономия лоснилась от удовольствия и горячей пищи. Он стоял и с аппетитом хлебал из котелка, брал с крыла кухни большой ломоть белого хлеба, жадно откусывал и ел, ел, и, казалось, не будет конца этой объедаловке. Наконец он кончил есть, вылил остатки из котелка себе прямо в рот, облизал ложку и хотел, видно, засунуть ее за голенище сапога, но повар что-то ему сказал, и он согласно кивнул головой. И тогда повар зачерпнул большим половником из котла и подлил ему в котелок. Солдат снова принялся за еду, словно только что не опорожнил целый котелок. Он совсем расстегнул мундир, снял пилотку, вытер ею лицо и принялся опять есть.

– Ну и жрет, скотина! – зло прошипел Коровенко. – Как его не разорвет!

Вид кухни, сытого лица жующего немца становился для беглецов невыносимым. Саблин глотнул голодную слюну и плотнее сжал губы. Малькевич не выдержал этого зрелища и закрыл глаза.

– Пошли, – сказал Филипп. – Такие картины нам вредны.

– Пообедали… – сострил Андрей и плюнул под ноги.

Они осторожно, тихо ступая, двинулись в обход поляны, опасаясь наткнуться на часовых. Вдруг Коровенко ухватил Саблина за локоть.

– Слышишь? – прошептал он. – Немцы ходят.

Саблин тоже услышал отчетливо немецкую речь. Голоса доносились с другой стороны, не оттуда, где они видели танки и кухню.

– Здесь не может быть мин, – уловил Саблин разговор.

– Тут и людей-то нет, – ответил второй голос. – Во всяком случае, русские нас здесь не ждали, в этом райском уголке.

– Жаль, очень жаль! – воскликнул первый. – Могли бы хоть девочек приготовить. Ты как, Курт, насчет девочек?

– С девочками в России туго, – ответил Курт. – Это тебе не Франция. Здесь все надо брать силой: землю, хлеб, жилье и даже девочку.

– Ее еще надо пять раз обыскать, а то она в кровать гранату прихватит, – засмеялся немец.

– О чем это они смеются? – спросил шепотом Коровенко.

– Им не нравится, что наши девушки не ложатся с ними в кровать, – ответил Саблин. Он еще немного послушал, но голоса все удалялись и удалялись, пока их совсем не стало слышно. Но тут же до их слуха донесся едва слышный свист. Кто-то шел в их сторону и насвистывал веселую мелодию. Свистел он красиво, умело, выводил трели и, видно, наслаждался своим свистом. Вскоре они уже слышали, как по тропе, грузно топая сапогами, шел человек. Иногда он цеплялся ногами за кустарник и гремел чем-то железным. Свистел он не переставая, закончив одну мелодию, он начинал другую, такую же веселую и радостную. Беглецы продвинулись немного вперед и поняли, что он идет прямо на них, по крайней мере, где-то рядом. Саблин не сомневался, что он идет по тропке. Ждать пришлось недолго, немец вышел из-за поворота, и они сразу его узнали: это был тот здоровый обжора, который на их глазах съел два котелка пищи и теперь, сытно пообедав, развлекался насвистыванием мелодий. Ни Саблин, ни Малькевич, ни Коровенко до этой минуты не знали, чего они ждут. То ли им не хотелось двигаться от усталости, то ли они боялись ходить по этому лесу, нашпигованному танками и немцами. Солдат держал шесть плотно закрытых котелков, по три в каждой руке, и беглецы не сомневались ни секунды, что он в них несет. С той минуты, как они увидели котелки в руках обжоры-солдата, они поняли, что не уйдут отсюда. А он шкрябал и топал сапожищами и свистел, смешно выпячивая толстые, жирные губы. От своего насвистывания немец получал удовольствие, так как шел полузакрыв глаза и покачивая в такт свисту головой. Его лицо лоснилось от пота, на нем было выражено самодовольство и беззаботность.

Чем ближе подходил немец, тем сильнее вжимались в землю беглецы. В такт неторопливым шагам немца на его поясе раскачивался большой солдатский нож в чехле. Мундир был растегнут до половины, и из-под него виднелась несвежая рубаха, прикрывавшая волосатую грудь.

Вдруг Саблин так же, как тогда на танке, оторвался от земли, упираясь в нее ладонями. Он приготовился к прыжку и затаился, рассчитывая последние метры и секунды. Немец поравнялся с кустом, за которым его ждал Саблин. Но Филипп не спешил, он замер и еле сдерживал дыхание, боясь выдать свое присутствие. Он пропустил врага вперед, чтобы выйти из его поля зрения, и сделал всего несколько широких неслышных шагов. Теперь Саблин оказался за спиной у солдата и прыгнул. Он нанес ему сильный удар пистолетом по голове и мгновенно зажал ему ладонью рот. Ноги у немца подкосились. Тут же рядом оказался Коровенко, он подхватил из рук солдата котелки, не дав им упасть на землю и загреметь на весь лес. Саблин, не отпуская закрытого рта солдата, подхватил его правой рукой под мышку и потащил за кусты. Там ему на помощь пришел Малькевич, вдвоем они протащили тяжелое тело бесчувственного солдата метров двести и бросили на землю. Коровенко по-хозяйски аккуратно поставил на землю котелки, сдернул с немца пояс вместе с ножом и скрутил ему руки за спиной. Потом он перевернул его на спину и затолкал в рот пилотку.